Текст книги "Дважды один"

Автор книги: Александр Мильштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Всё это было перечёркнуто. Крест-накрест.

Я всё это видел live. Кроме того, что было под водой. Вода, кстати, в то время светилась. Но я с ними не плавал (меня и не приглашали). Лида, кажется, так её звали, собирала длинные волосы в узел, сверху надевала чёрную шляпу, брала Стаса под руку, и они входили в море. Плыли медленно, чинно, два чёрных пятнышка на лунной дорожке, и как они там могли... Может быть, я забыл о подводных скалах... Они были далеко от берега... Шляпу она могла снимать, класть на камень, или на воду, далеко бы не уплыла.... И что я прицепился к этой шляпе... Я попал в бухту по просьбе мамы... Я как-то об этом забыл... Ты смотри, как всё повторяется... Мама прослышала, что Стас попал в дурную компанию, от своих друзей, чьи дети ездили туда уже не первый год. Чем эти дети там занимались, маме толком не могли объяснить. Только намёки, не знаю, какие картины они вызывали в мамином воображении, наркотики, свальный грех, танцы при луне или ещё какие страсти, в общем, мама заволновалась и попросила меня поехать. В бухте, которую я нашёл, расспросив жителей посёлка (все они напоследок советовали туда не ходить), на камнях сидели голые «козлоюноши», один из них был моей бледной копией. На мои вопросы он отвечал вопросами и всё протягивал мне папиросу с медленным дымом. Два дня я провёл в их стойбище. Зрелище на самом деле было довольно унылое. Но сравнительно безобидное: каждый что хотел, то и делал, а по большей мере никто вообще ничего не хотел. Кто-то апатично бряцал на гитаре, кто-то, ленясь сам в неё дуть, подставлял флейту ветру, перебирал пальцами по дырочкам... Вроде бы это было красиво, «флейта Неба», что-то в таком духе. Я не понимал, почему бухта пользуется такой дурной славой. Стас, правда, спросил меня один раз, не хочу ли я «попробовать радикальные наркотики в узком семейном кругу?» Я сказал «нет», и он сразу оставил меня в покое. Вообще я не видел, чтобы кто-то там кололся... Может быть, Стас просто прикалывался... Ну да, и в полночь он с этой своей наядой... За всё время она не проронила ни слова. Я думал, она немая. Но, прощаясь, она неожиданно сказала: «Хорошо, что ты забираешь с собой Стасика. Потому что я не хочу причинять ему вреда». «Какой ещё вред?» – поморщился я. «Разный, – сказала она, – хотя по сути один и тот же. Все мужчины, имевшие глупость со мной связаться, погибли. Кто-то сгорел, кто-то под машину попал, третий утонул, потому что дозу превысил... Я не хочу больше причинять зла, но твоего брата так трудно в чём-нибудь убедить».

Один психотерапевт... Я нашёл его по просьбе мамы – для Стаса, но Стас категорически отказался с ним встречаться, и я, поскольку сеанс был уже назначен, обсудил с ним некоторые аспекты поведения Стаса заочно. Так вот, он сказал, что так называемый «синдром Лорелеи» довольно-таки распространён в среде, которую я ему описал.

Тем же летом, или это было уже осенью, кое-что напомнило мне об этом синдроме. Чуть не возник пожар. Строго говоря, по моей вине, но я ведь выполнял волю Стаса... Все домашние разъехались. Кто куда, родители к родственникам в Кривой Рог, Стас в Москву – к своей «Лорелее», он так просто от неё не отставал. Лида была красива, никто не спорит, хотя за уцелевшим фасадом проглядывали круги руин... Тех самых... В общем, это был как раз тот случай, когда я Стасу не завидовал. Разве что секунду. Не больше. Когда они входили в море. Что-то в этом было...

Лида работала в аэропорту Шереметьево. Говорили, что она запросто может отправить человека «зайцем» в Америку. В багажном отсеке. Но Стас в Америку не хотел даже зайцем. Он где-то в своей тусовке подхватил довольно редкую для того времени форму антиамериканизма... Жаль, я хотел бы увидеть Стасика, летящего в Америку в качестве чемодана, или в такой клетке для транспортировки собак, дорого бы дал за такой кадр... Через две недели он позвонил мне из Москвы и, узнав, что родители уехали, попросил, чтобы я сжёг все тетради в его отсутствие. До единого листа. «Ты сошёл с ума, – сказал я, – зачем всё это сжигать? Я был не в восторге от этого, ну и что. Вообще, что тебе я?» «Дело не в тебе, мой дорогой, – сказал Стас бархатным голосом, – я просто сам так хочу. Я изменился. Я буду теперь писать по-другому. Мысль о том, что я вернусь в квартиру, где лежат эти тетради, меня убивает. Я не хочу их видеть». «Но почему бы тебе не сделать это самому?» «Это надо сделать, пока нет родителей. Представь, что будет с мамой, если я подожгу в квартире весь этот ворох. Так что будь уж так добр». «А зачем это делать в квартире? – спросил я, – что, нельзя всё это вынести?» «Нельзя, – сказал Стас, – я хочу, чтобы ты сделал это в квартире. Знаю я, как ты это вынесешь, ветер вырвет у тебя из рук, будут мои черновики где-то кувыркаться, кто-то будет читать то, что никто не должен читать... Возьми железный таз, положи туда всё и подожги...» «В таз! – воскликнул я, – в таз всё это не поместится, ты забыл, сколько настрочил...» «Ну за несколько раз, ну что я должен тебе объяснять, как чайник вскипятить. Ну как в том анекдоте... Вылить воду, ну да. Я тебя прошу, пожалуйста, сделай это для меня. В квартире. Мысль о том, что это попадёт кому-нибудь в руки...» «Да пошёл ты к чёрту со своими мыслями! – закричал я, – тебе вредно думать! Когда ты приедешь?» «Как только ты сделаешь то, что я прошу», – сказал Стас. Подумав, я решил выполнить его просьбу. Сначала я всё же хотел вынести макулатуру на пустырь за микрорайоном и сжечь там. Но во-первых, мне было лень всё это куда-то тащить, а во-вторых... Смотри во-первых. Не знаю, что-то в этом было, тоска по каким-то ритуалам... Покопавшись в кладовке, я нашёл древнюю ржавую ванночку. В ней, согласно преданиям, купали нас со Стасиком в детстве, на старой квартире, где не было даже ванной. Я поставил эту лоханку посередине комнаты и погрузил в неё часть его чернокнижья. Тетрадки за три копейки с таблицей Пифагора, и «общие» по сорок копеек, и просто листы разной степени скомканности, в жутком количестве, конечно, всё это не поместилось, и половину полного собрания я разложил на полу. Зажёг спичку. Я помню строчку, на которую смотрел, пока занималось пламя: «Мой мир вечерний – заспанные стены огромной ночлежки, раскинутой в поле...» «Засраные», – сказал я. И вдруг ветер хлопнул открытым окном (я перед этим сдуру открыл все окна), взвилась занавеска, пылающие листы полетели по комнате. Я побежал за ними в коридор, и там притоптал, но плохое произошло тем временем у меня за спиной – загорелись штабеля тетрадей, разложенные вокруг ванны. Мне удалось погасить огонь, только вылив на него несколько вёдер воды... Мне вдруг показалось, что воспоминание материализуется, в чьей-то иерусалимской квартире возник дым... Но тут же Ари позвал меня на кухню.

Он спросил, не собираюсь ли я у него остаться. Я сказал, что мне вечером нужно вернуться в Тель-Авив.

– Как хочешь, – сказал Ари, – просто ко мне зайдут друзья. Что-то вроде вечеринки. Я думал, что ты захочешь с ними пообщаться.

– Они знали моего брата?

– Ну да.

Чего я никогда не любил, так это парти. Но я остался – чтобы пошарить, как выразился Шломо, в этом тумане. Туман был обыкновенным дымом, парти – как две капли воды похоже на все другие. Мне казалось, что это та же самая студия на Деленси, куда меня частенько таскала с собой Салли. Против моей воли, разумеется. Я не люблю это вынужденное шатание по комнатам, этих party animals, всё это обычно меня раздражает... Стас там чувствовал себя, как дома, да и здесь, я в этом даже не сомневаюсь. Он давно освоил эти пространства, эти дымные комнаты без стен... Вот и играет со мной в прятки. Я думаю, что не могу его найти (это я уже говорил вслух девушке, которая протянула мне джойнт), потому что... there are directions in which I must not for the present let myself go... сам не знаю, почему вдруг у меня всплыла в голове эта строчка Джеймса... Это была очень красивая девушка, чтобы она не отошла от меня, я взял у неё джойнт и покурил «по-клинтоновски». Мне когда-то уже приходилось так делать. После этого я объяснил девушке, что я не Стас.

– Ты не знаешь, где он может быть? – спросил я.

– Понятия не имею. Вы так похожи...

Точёные черты её удлинённого лица... Что-то щёлкнуло у меня внутри, и арабская музыка, которая всё это время звучала в квартире Ари, вдруг перестала меня раздражать. Я почувстовал в ней какие-то подземные ключи...

Предки девушки жили, наверно, в Йемене, или в Марокко, я не очень-то в этом разбираюсь, – думал я, – а тётя говорила, что не обязательно это дети сефардов, у ашкенази часто рождаются точно такие. «Это объясняют „химией земли“», – сказала тётя. Я хотел сказать девушке, что у неё тоже есть близнецы, что я их видел в городе. Но передумал. Она, кажется, и так смотрела на меня как на идиота. Особено после того, как предложила мне фрукты. Я спросил, какие?

– Арбуз, – сказала она, – ты будешь есть арбуз?

– Буду. Только арбуз – это ягода.

– Какая же это ягода? – сказала она, – ты наверно не понял. Арбуз.

Она охватила руками воздух.

– Ягода, – сказал я, – сто процентов.

– Да нет, это какая-то ерунда. Я не верю.

– У меня есть знакомый ботаник, хочешь я позвоню, он подтвердит. Хотя уже поздновато... Ну спроси сама, у кого хочешь.

– Я спрошу у Ари, – сказала она и нырнула в туман. В котором мне советовали пошарить. О, сколько нам открытий чудных... Я нашёл её в другой комнате у стола, она нарезала на дольки огромный арбуз. Увидев меня, она сделала несколько коротких движений ножом и протянула мне маленький красный шарик.

– Ягода! – засмеялась она, – ты был прав!

– Где вы познакомились со Стасом? – спросил я.

– Здесь, – сказала она, вытирая руки и рот полотенцем, – вот на этом самом месте. Пойдём поищем его в других комнатах.

В другой комнате я попытался её обнять. Она улыбнулась и легко стряхнула мою руку.

– Вот если бы ты был Стасом...

– Я и есть Стас, – сказал я, – я пошутил. А на самом деле я Стас.

– Да? А ты не боишься, что он сейчас появится? Тебе не приходило в голову, что он в этом сундуке?

– Нет, там его нет. Я днём проверял.

– Давай тогда ты туда заберёшься, – сказала она, ускользая, – Ари говорил, что так можно пройти в параллельный мир.

– Ты влюбилась в Стаса?

– Да нет, – сказала она, садясь на сундук и доставая сигареты, – по правде говоря, я просто хотела его использовать в своих целях. Ревность возбудить. Ну знаешь, эти наши женские штучки... Для этого идеально подходит лучший друг того, в кого ты влюбился.

– Так кто же... Ари? Но как Стас мог быть его лучшим другом? Они познакомились здесь, совсем недавно. Какие-то два дня...

– Ну и что. Ари сказал мне, что у него такое чувство, будто они знакомы всю жизнь. Они только и делали, что говорили, часами напролёт, обо всём на свете. Ари спел ему все свои песни, а их у него больше трёхсот. В общем, я считаю, это была настоящая дружба.

– А что было потом?

– Тебя интересует, что было здесь между мной и Стасом?

– Меня интересует, что было потом, как Стас ушёл, не было ли...

– Не было ли ссоры между ним и Ари? Нет, ничего такого не было. Ари это абсолютно всё равно... Послушай, ты же только что говорил, что ты Стас.

– М-да, – я почесал затылок, – я говорил тебе, что я Стас и что я не Стас. Ну что я ещё могу тебе сказать, чтобы...

– Чтобы что?

– Нет, ничего.

– Знаешь, я заметила, что люди всегда сами опровергают то, что говорят. Если долго общаться с каким-то отдельным человеком, то обязательно это замечаешь, правда?

– А что Стас, ты замечала это у него?

– Я с ним слишком мало общалась.

– Ари?

– Да, у него, да.

– Например?

– Нет, я так... Я же не записываю... Смотри, мы как-то говорили о смерти... Ари сказал, что для него после смерти ничего не будет. Потому что он так решил. А потом, через месяц, пел на концерте новую песню, и там были такие слова...

Она напела на иврите, а потом перевела на английский. «В этом городе камни устали быть живыми, а мёртвые устали быть мёртвыми...»

– Это неудачный пример, – сказал я, – я не вижу тут противоречия.

– Согласна, неудачный. Но остальные я не помню. Помню, что они были. Наверно я так же отрицаю сказанное, но сама это не замечаю... Ну, так ты Стас или не Стас?

– Я не Стас, – сказал я, – но я тоже замечал то, о чём ты говоришь. И не раз. И от этого казалось, что...

– Ой, не надо об этом больше говорить. Закрой дверь на замок. Нет, просто я не хочу, чтобы кто-то сейчас входил. После таких разговоров я становлюсь пугливой.

Когда мы на следующее утро вышли из комнаты, в квартире никого не было. Руфь сказала, что Ари с гостями мог отправиться ночью на другое парти. Это предполагалось с самого начала. Она подошла к зеркалу, а я сел за стол и стал писать Ари записку. «Просьба: если Стас появится, или даст о себе знать, сообщить мне по телефону...» Я написал свой номер телефона и встал из-за стола.

– Ты написал «Спасибо за всё?» – спросила Руфь, оглянувшись.

– Нет, а разве нужно?

– Но ты же не хочешь прослыть неблагодарным. Напиши, – она по-прежнему смотрела на себя в зеркало. Я был какой-то шахматной фигурой. У всех фигур есть двойники. Кроме короля и ферзя... Я и не сомневался. Даже ночью... Во всяком случае, с того момента, как Руфь произнесла эту дурацкую фразу. «Только не надо придавать этому особого значения, ладно?» Какое значение я мог этому придавать? Я мог бы ей сказать тоже самое. Хотя отчасти она была права... Ночью, когда я был в ней, перед самой кульминацией, у меня в голове вспыхнула старая идея Стасика... Он когда-то писал, что всё на самом деле должно быть наоборот, человек должен не рождаться женщиной, а уходить в неё под конец, становиться маленьким и уползать... После того, как мы оба кончили, она сказала «только не надо...» Заснув ненадолго, я видел что-то вроде комикса, где были железные синие ящики, и «толстые письма» Генри Миллера, и ещё бог знает что... Какой-то мультфильм, где шпионы передавали друг другу записки, засовывая их в одно ухо вечно сидевшего на одной и той же скамейке человечка, доставая из другого...

Что-то в этом было безумное, я имею в виду не сны, а секс, которым мы занимались, что-то волчье... И этого хотелось снова и снова...

– Нет, – сказала Руфь, – сейчас Ари придёт, это уже будет слишком...

Она выскользнула из моих объятий, взяла лист с запиской. Прочитав, она приколола его к висевшей над столом пробковой доске.

– Я голодная, – сказала она на улице, – давай мы съедим фалафи?

В кафе она пошла мимо ряда стеклянных кувшинчиков, стоявших перед стойкой, из каждого почерпнула и влила в свою лепёшку. Это были соусы разных видов, во всяком случае цветов, но мне показалось, что она таким образом хочет увеличить свою порцию...

– Ари два месяца ел одни фалафи, – сказала она, поедая лепёшку.

– Почему? Он так их любит?

– Денег не было. Это самая дешёвая еда. После того, как вышел альбом, деньги появились. Правда, немного. Спасибо за фалафи. Спасибо за всё, – её чёрные глаза смеялись. «Вам спа...», – начал было я. Стас, – подумал я, – это же то, о чём мы... Мне кажется, что удерживало нас ощущение безнадёжной кичевости такой ситуации. Всё, конечно, давно пережевано. Зита, Гита, Жид и Гид... Руфь взялась провести меня по городу. Но сначала мы зашли к ней домой. Она жила в ориентальном районе, тесно заставленном маленькими хижинами. Все они были с синими крышами. Глаз, привыкший уже, что вокруг только белое и зелёное, тут не то чтобы радовался, но просыпался. Кто-то предлагал красить трассы разным цветом, вроде бы это не так усыпляет... Руфь обратила моё внимание на синие руки, охранявшие дома от злых духов. «Это популярный район, – сказала она, – среди музыкантов и художников. Многие друзья Ари здесь живут. Балаган конечно, но это не трущобы, ты не думай...» Я как раз об этом подумал, глядя на стены. Внутри дома они оказались ещё более обшарпанными. В доме никого не было, Руфь переодевалась в другой комнате, я листал тетрадь Стаса. Входная дверь была открыта, в коридоре слышался глухой стук мяча. В комнату вошли два смуглых мальчика. Один из них начал мне что-то говорить, но я сказал: «ани лё ледабер иврит», и они ушли, крикнув мне из коридора «Шалом, Руссия!»

К Стене Плача можно было подойти только в головном уборе. Моя голова была непокрыта, но Руфь подошла к лотку, на котором лежали пачки кип из коричневатой бумаги (я было подумал, что это кофейные фильтры) и принесла мне одну. Я попросил, чтобы Стас нашёлся. В другой ситуации я бы наверное попросил что-то другое, не знаю, мира, в конце концов, но сейчас, когда Стас пропал, что я ещё мог просить?

Потом мы ели в маленьком кафе, через час или два я уезжал, может быть, навсегда.

Руфь сказала, что бумажная кипа по-прежнему находится у меня на голове.

– Не может быть, – сказал я, поднимая руку, – когда я по дороге проверял, её там уже не было...

– Ты положил её в карман, потом достал и снова надел, и всё это ты забыл.

– Странно, – сказал я, – я на самом деле не помню. Впрочем, это неудивительно, я довольно рассеянный, ещё в детском садике я...

– Что?

– Нет, ничего. Не в садике, в школе. В школе у нас был такой розыгрыш: «Спорим, что не пройдёшь десять метров с пустой спичечной коробкой на голове?» На самом деле никакой спичечной коробки на голову не положили, но я-то думал, что она там есть, поставленная «на попа», и все хохотали, глядя, как я выгибаю шею, как осторожно я передвигаюсь. Дойдя до стены класса, я схватился за голову и там ничего не обнаружил.

– Но теперь всё наоборот. Она на голове, хотя ты думал, что её там нет.

На следующий день я встал в два или три часа, надо отдать должное тёте, она не будила меня и вообще, с тех пор, как я «прошёл карантин», не задавала лишних вопросов. За завтраком она сказала, что мне звонила женщина. Русская. Ничего не просила передать. Спрашивала, нашёл ли я своего брата. Вечером я пошёл гулять по городу. Я был возбуждён, ночь с Руфью не шла у меня из головы, я переживал всё это снова и снова...

Выйдя на какую-то оживлённую авеню, я стал случайной добычей фотоохотников. Серебряная пластинка, бронзовая приманка... Передо мной вдруг возникла девушка, с головы до ног покрытая бронзовой краской, с протянутой рукой и нечеловеческими глазами. Наверное, это у неё были линзы... Во всяком случае, желаемое выражение на моём лице было достигнуто, несколько раз полыхнула вспышка, и девушка нырнула в узкий длинный лимузин, который сразу же отъехал, так быстро, как будто они не сфотографировали меня, а расстреляли в упор.

После этого я пошёл мимо стекла ресторана и вдруг увидел, как все посетители поворачиваются ко мне... Я встретился глазами сразу с сотней глаз, мне стало не по себе. Правда, тут же я услышал пожарную сирену, но всё равно было странно, что люди за стеклом услыхали её раньше меня... И дальше в тот вечер звук то и дело запаздывал, а вместе со звуком – разумное объяснение изображения...

Я сел за столик в открытом кафе и достал из сумки тетрадь, которую Стас забыл у Ари.

«Сейчас мне кажется, что я ошибся, я принял за вдохновение совсем другое чувство. Это было радостное предвкушение разгона, отрыва колёсиков от земли и нескольких часов чистого лёта. А я решил, что причина, по которой давным-давно созревший роман не спешит появляться на свет в предбаннике аэропорта, чисто техническая. Прежде всего я понял, что он должен быть не от первого лица. А потом увидел, что третье лицо мне тоже не улыбается. Лист быстро покрылся перечёркнутыми фамилиями. После каждой из них я уже готов был согласиться на привычное «я», но, представив, как оно будет мелькать в каждой строчке, скрепя сердце, выводил новую фамилию. Потом в ход пошли аббревиатуры, и перебор букв меня увлёк, Г.Г. и Ц.Ц. и т.п. и т.д. А потом и они все поссорились, и Тихон Пантелеевич, и Трофим Дмитриевич... Надо предупредить читателя, что всё это происходит на границе между буквами и словами, между Западом и Востоком... игла звукоснимателя опять соскочила с лунной дорожки, или дошла до конца, чёрное море потрескивает, или это ветки трещат, которые кто-то вроде меня подбрасывает в костёр, запах можжевельника, тонарм теперь в воздухе, нулевое давление, толкни его, и он медленно качнётся в невесомости, а теперь снова слышен скрежет, это DJ шарит руками по пластинке, между буквами и словами, Азией и Европой... впрочем, дальше неизбежна классическая рифма, а за ней – появление второго лица. Вот что-то приблизительное, фигура скорее обветривания, чем речи, в скобках, чтобы удобнее было вычеркнуть при правке, или при чтении пропустить (при чтении тоже можешь вычеркнуть. Вообще, чувствуй себя, как дома, потому что если ты до сих пор продолжаешь читать, то, скорее всего, ты – это я. Ну сам посуди, кто ещё это может быть? Здравствуй, я неизвестного мне года и месяца! Нет, ну неужели это не я? Ну как же? Мы как один умрём в борьбе за эго... Нет, я не прав, не прав. Ради Бога, прости меня, читатель, за всё, что тебе пришлось и ещё придётся... Но я даже не знаю, как теперь писать, что писать, лучше тогда с тобой встретиться и поговорить... Я, пока буду писать, сделаю вид, что тебя не заметил, ладно? Я не прощаюсь с тобой, скорее, наоборот: Салам алейкум! Шалом! Тат твам аси!»

Я швырнул тетрадь в ближайшую клумбу. Достал, – пробормотал я, – этот его бред у меня уже в печёнках сидит. Вот только второго лица ему не хватало, для полного счастья... Ну что это ещё за панибратство? Сколько раз я ему говорил... Как об стенку горохом... Я выпил две порции «Абсолюта» со льдом, выкурил сигарету, но всё ещё не мог успокоиться. Супер, Стас, супер-пупер. Твое Супер Эго наконец стало диалогичным. Ты супер-Бубер, Стас. Мама, наш мальчик делает успехи! Скоро начнет ругаться матом. Но я приехал сюда, чтобы найти его самого, а вовсе не для того, чтобы собирать за ним его тетради... С первого класса он разбрасывает их по комнате, а я должен собирать... Ну я тоже погорячился... Ну всё, проехали. Не лезть же мне теперь в кусты... «А» упало, «Б» пропало... После этого я танцевал в какой-то дискотеке под быструю восточную музыку. Потом медленно брёл по набережной. Кто-то шёл в ту же сторону, что и я, только не по асфальту, а по песку, рядом с морем. Поравнявшись, я увидел его силуэт на фоне заката... Тель-Авивские пляжи огромны, так что он был очень далеко от меня, и «силуэт» – это, конечно, сильно сказано... Я тоже перешёл с асфальта на песок. Я шёл всё ближе и ближе от кромки прибоя... Пока он не побежал. Перед этим он оглянулся, но в темноте я до конца не разглядел... Сейчас я думаю, что виной всему была эта музыка, я был ею инфицирован... Было темно, я бежал за человеком вдоль моря, по песку, только из-за мелькнувшего в голове сумасшедшего подозрения... Он бежал быстрее, я бы, наверно, всё равно его не догнал. Впереди показались фары... Впереди показались мотоциклисты, они ехали цепью мне навстречу, расчёсывая ночь огромным огненным гребнем, рокеры, или архангелы, они с рёвом пронеслись мимо, вздымая песок, я был теперь не уверен, что человек, за которым я бежал, существовал...

Но когда я сидел в кафе на набережной, он подошёл к моему столику. Человек, за которым я по ошибке погнался. Собственно, я так решил (что это он) только потому, что он тяжело дышал. Как, впрочем, и я. Он тяжело дышал, и, когда он сел за мой столик, я увидел, что он к тому же дрожит.

– Sorry, – сказал я, – it was just mistake. You are very similar with my brother. I apologize, really. Let me buy you a drink.

Глядя куда-то в сторону, он проговорил заикающимся голосом:

– I'm agree. But... Is your dick big or small?

– What?!

Он задрожал ещё больше, но повторил вопрос.

– Get lost, – сказал я.

Он мгновенно выполнил мою команду. И всё, и я остался один на один с двумя стаканами. Выпив свой, я взялся за тот, который предназначался чёрт его знает кому. У меня не было больше никакого желания общаться с кем бы то ни было. Все эти «тени теней», «друзья друзей», кем бы они ни были, могут отдыхать, думал я, и за вторым стаканом последовал третий, а за ним и чётвёртый. Потом я зачем-то ещё выпил залпом коктейль май-тай. Поймал такси и поехал к тёте. Необходимо было успеть прежде, чем она проснётся. Я не хотел, чтобы она видела меня в таком состоянии (в итоге я довольно-таки сильно набрался, казалось, одним своим дыханием я могу её отравить).

Ещё до того, как мне позвонил следователь, я передвинул свой вылет на два дня. Я хотел выспаться и немного подумать. Я ведь на всякий случай взял в поездку папку со своими старыми наработками. И была ещё одна причина моей задержки... Я так просто не мог выбросить из головы Руфь, лучше было какое-то время находиться неподалеку... На всякий случай... Разговоры с Диной, трезвые утренние мысли, всё это постепенно рассеивало наваждение...

Неважно, что было причиной, я ни перед кем не собирался отчитываться... Есть ведь у меня право на свою собственную жизнь, особенно когда я сделал всё, что мог... Я всех посетил, расспросил, дальше – что, бродить по Земле Обетованной в надежде на случайную встречу? В Нью-Йорке у меня вряд ли будет свободное время после такого долгого отсутствия, – думал я, – так что лучше вернуться к своим баранам здесь... Когда я только-только начал погружаться в свою задачу, тётя позвала меня к телефону.

– Кажется, мы нашли его одежду.

– Где? – спросил я.

– На пляже. Там ещё сумка была. Поэтому пожилая дама, гулявшая вдоль моря, сразу позвонила куда следует. На диком пляже террористы, конечно, не работают, но кто их знает... Сейчас нервы напряжены у людей. В общем, инстинкт сработал. В сумке ничего не было. Ну, бутылка с водой. Да – и тетрадь, а там среди русских слов были какие-то цифры. Оказалось, это телефон твоего приятеля.

– Опять его тетради, – тихо застонал я.

– Что?

– Нет, ничего. Какого приятеля?

– Его фамилия Солин, ты ведь его знаешь?

– Ну, конечно.

– Он сейчас приедет. И ты тоже приезжай. Опознаете вещи, и мы наконец поставим точку в этом деле.

– Какую точку? Где Стас?

– Приезжай, всё объяснилось. Ко мне в офис, а на море мы вместе поедем.

Поборов брезгливость, я надел чью-то, неизвестно сколько валявшуюся на песке рубашку, холщовые брюки. Дешёвенький стариковский костюмчик типа «сафари». У меня не было ни малейшего сомнения, что он никогда не принадлежал Стасу. Ещё до того, как я всё это надел. А когда я всё это надел, стало видно, что и штаны и рубаха как минимум на два размера больше, чем надо.

– Ну и что, – сказал Шломо, – сейчас так модно. Тебе идёт.

Он поднял большой палец.

– А где обувь? – спросил я, – давай туфли, тогда всё станет ясно.

– А обуви не было, – сказал Шломо, – не было никакой обуви. Ну ты не вспомнил? Не в этом заходил к тебе Стас? – он повернулся к Солину.

– Вообще-то я не обращаю внимания на одежду, – сказал Солин, – но на Стасике были шорты и футболка, которую я запомнил. На футболке был большой пацифистскикй знак.

– Нет, серьёзно? – сказал Шломо, – он что, был идиот?

– Ну не совсем. Любил эпатаж, – пожал плечами Солин, – светлая футболка, чёрный такой знак.

– Ладно, это его личное дело. И вообще, чёрт с ней, с одеждой. Но что вы скажете про тетрадь? Вы мне говорили, что он всё время писал в тетрадь.

Шломо развернул тетрадь и повернул её к нам.

– Тетрадь его, – сказал я, – в этом нет сомнений. Но мало ли где можно найти его тетради. Я нашёл уже три, в разных домах, а вчера вообще...

Я хотел было сказать, что не только в домах, потому что я сам выбросил одну на улице, но мне не хотелось в этом признаваться, особенно в присутствии Солина.

– Но это ведь не дом, – сказал Шломо, показывая рукой на море, – я понимаю, что тебе не хочется в это верить, но всё говорит за то, что твой брат утонул. Это далёкий пляж, тут почти никого не бывает, тем более уже не сезон, одежду поэтому нашли через столько дней, до этого, может, изредка и проходил кто-то мимо, не обращая внимания. Никого, кто бы пропал без вести, в эти дни не зарегистрировано. Ну всё, буквально всё сходится!

– Нет, этого точно не может быть, – сказал я, – всё что угодно... Он мог попасть под машину, или под танк, его мог зарезать араб, он мог взорваться во время одного из терактов, заблудиться в пустыне, или полететь с небоскрёба, я во всё могу поверить, вы видите....

– Все жертвы терактов учтены, – сказал Шломо, – ты знаешь, как ортодоксы к этому относятся, поэтому...

– Не знаю, Стас мог остаться неучтённым, он мог специально... Он мог вдруг начать доказывать аксиому, да всё что угодно могло быть, я не могу представить ход его мыслей, потому что мы очень разные, понимаешь? Я готов всё допустить... Но только на суше. А утонуть он не мог!

– Почему?

– Он в воде... Если бы ты видел, как он плавал. Он там преображался. Ну просто как рыба в воде, буквально. Я бы тебе сказал, чем он там занимался...

– Я согласен, – неожиданно поддержал меня Солин, – утонуть он не мог. Я всегда говорил, что Стасик тюлень. И на суше, и в воде. Тюлень он и в Африке тюлень...

– При чём тут Африка? – воскликнул Шломо, – да что вы вообще знаете про это море? Здесь такие течения бывают, и всё это сразу, внезапно, налетает ветер, и такая волна... Входишь в воду, штиль, и вдруг... Что я буду вам объяснять...

Шломо повернул к себе тетрадь и посмотрел на незнакомый ему шрифт. Казалось, он размышляет, не нужно ли отдать тетрадь на экспертизу. Но потом он протянул её мне, я взял и передал её Солину. Солин стал читать вслух, сходу переводя на иврит. Следователь послушал минуты три, что-то сказал, всплеснув рукой. Видимо, что-то смешное, потому что Солин расхохотался.

– Что он сказал? – спросил я.

– Прости меня, пожалуйста..., – сказал Солин, – не время... Хотя, знаешь, я тоже не верю, что Стасик мог утонуть.

– Что он сказал?

– Он сказал: «А был ли мальчик?» И я вспомнил, что говорил тебе, помнишь... Ну как в воду глядел...

– А почему он это сказал?

– Ну я же ему почитал, знаешь эти игры Стасика, мне кажется, что он мне это уже показывал... Трюизм, конечно, чистой воды, но славно...

– Всё, – сказал Шломо, – мне больше нечего вам сказать. По-моему, это правдоподобно. Более чем правдоподобно. Всё сходится. Одежда новая. Купил, мы знаем, что у него деньги появились. И то, что он плавал хорошо, это тоже говорит в пользу моей версии. Тонет тот, кто умеет плавать. К тому же мне говорили, что у него была астма, а у астматиков бывают совершенно неожиданные спазмы... И есть ещё сердце, между прочим. Которое непосредственно связано с лёгкими... В общем, я понимаю, что вам не хочется в это верить, но мне нечего добавить. Вещи можете взять, кстати, на всякий случай покажите их тёте. И сообщите мне, что она скажет.