Текст книги "Два билета (СИ)"

Автор книги: Александр Якунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

В туалет больше не выпускали. Для этого приспособили оркестровую яму. Чтобы справить нужду, заложник должен поднять руку и получить на то разрешение чеченца, сидевшего на сцене. Почти всё время к оркестровой яме стояла небольшая очередь. Поначалу люди стеснялись и терпели до последнего, но затем смущение прошло. И даже на специфический запах, усиливавшийся с каждой минутой, уже никто не обращал внимания.

Время от времени среди заложников циркулировали новости. Никто не знал, каким образом они просачивались снаружи, но кое-что из слухов подтверждалось. Так, стало известно, что певец Иосиф Кобзон самолично явился во дворец и уговорил чеченцев освободить маленьких детей и их мам. И действительно, вскоре детишек с мамами выпустили. Освободили даже соседа Нины и Тобиаса, умного мальчика, который один из первых сообразил, что их захватили в заложники. Мужчин, однако, чеченцы не выпустили. Жутко было смотреть на сцены прощания мужей с женами и отцов с детьми.

Говорили, что повторить успех Кобзона попытались два депутата Государственной Думы, но стоило одному из них услышать клацанье затвора, как он тут же сбежал, "как заяц", вызвав смех у чеченцев. Другой депутат-парламентарий оказался женского пола. Разговаривать с женщиной Бараев не стал. Узнав о неудачной миссии депутатки, заложники даже не огорчились. Слишком явной была ее цель – заработать политические очки.

Жизнь заложников протекала от новости до новости. Они легко переносили бытовую неустроенность и голод, но не могли свыкнуться с тем, что время для них, кажется, вовсе остановилось. Всем без исключения казалось, что в заточении они провели уже много-много месяцев.

– Капитан Хлыбов!

–Я!

– Лейтенант Санкин!

–Я!

– лейтенант Мерзлявкин!

– Я ... – отозвался Петр Иванович, нервно реагируя на Мерзлявкина.

Седовласый полковник, стоявший перед строем сонных милиционеров, посмотрел на часы.

– Кажется, ничего не забыл. Значится, так ... Автобус внизу. На сборы вам пять минут. Время пошло. Р-разойдись!

Сталкиваясь в тесноватом коридоре, милиционеры разбежались по комнатам общежития: уложить в вещмешки "мыльно-рыльные" принадлежности, комплект нательного белья и другие вещи, необходимые для только что объявленной трехдневной спецоперации. Хлыбов не мог скрыть раздражения:

– Вот невезуха! Попали, бляха-муха!

– Не парься, командир! – в своей обычной насмешливо-панибратской манере отозвался Альфред Санкин. – Обыкновенные учения: отбегаем свое, потом по пивку, то да се ...

– По пивку! – передразнил капитан. – Дурья башка! Сказать, куда нас кидают?

– Куда?

– Освобождать заложников "Норд-Оста"!

– Ох, мать ... – вытаращил глаза Санкин и присвистнул.

– Прекрати,денег не будет!

Уже в комнате, закрыв дверь, Хлыбов сказал:

– Дело-то наше дрянь!

Санкин и Мерзлявкин посмотрели на командира с немым вопросом.

– Чечены – бойцы серьезные. Хорошо, если сразу убьют, а если ранят, не дай Бог? Ходи тогда инвалидом, побирайся по электричкам. Калеки никому не нужны.

– Вот, сучья жизнь! – выругался Санкин. – А как хорошо начиналось! Что теперь делать будем?

Мерзлявкин хотел было сказать, что в жизни всегда так – что хорошо начинается, кончается плохо, но его перебил капитан Хлыбов:

– Мужики, – сказал он, вытаскивая из-под матраса полиэтиленовую сумку. – Это наши деньги.

Санкин открыл рот от удивления:

– Как так?! Ты же говорил, что отдал деньги за квартиры?

– Мало ли что говорил! Сегодня утром хотел отвезти, не успел ... Что с деньгами делать? С собой брать нельзя, и тут оставлять тоже не годится.

Из коридора послышалась команда:

– Группа, на выход!

– Тьфу, черт! Ладно, деваться некуда, берем с собой! – решил за всех капитан.

До этого злополучного утра всё у капитана Хлыбова, лейтенанта Санкина и лейтенанта Мерзлявкина складывалось наилучшим образом. Дела – и карьерные, и денежные – резко пошли в гору после того, как по наводке продавщицы Журавко Л.К. они накрыли преподавательницу из Москвы с сотней тысяч рублей. Операция была проведена, как по нотам. Москвичка по фамилии Шестопалова сразу же признала свою вину. Студенты дали свидетельские показания. Шестопаловой грозил серьезный срок – до пяти лет.

Нет, Хлыбова, Санкина и Мерзлявкина не повысили в звании, им не выписали премий, и даже грамот никаких не вручили. Всё вышло, как говорится, проще и лучше. Из Москвы примчался ректор института. Холеный, солидный господин с ходу предложил отступные в размере семи миллионов рублей. Однако, капитан Хлыбов был тверд и неподкупен, и ректор поднял сумму до пятнадцати. По ректору, приехавшему выручать своего человечка, было видно, что и пятнадцать миллионов для него – не предел. Поднажать, отдал бы и больше. Но Хлыбов испугался перебора. Перебора в таком деле допускать нельзя: ректор мог затаить злобу. Злить человека с серьезными связями в Москве – дело всё же опасное. Когда портфель с деньгами оказался у капитана, Шестопалову выпустили из следственного изолятора.

Многоопытный Хлыбов был удивлен тому, что Шестопалова, женщина уже не молодая, почти старуха, после трехмесячной отсидки выглядела бодрой и свежей. "Крепкая баба!" – подумал тогда капитан и пожалел, что не потребовал за нее двадцать миллионов. "Ничего, еще не вечер, мы с тобой еще поработаем", – решил он.

Капитан не стал делить деньги с сотрудниками, а сделал заманчивое предложение: перебраться на житье в столицу.

– В Москве у меня есть проверенный человек, – сказал Хлыбов. – Купим вам однокомнатные квартиры, мне – двухкомнатную.

– С какого такого бодуна тебе двушку, а нам – однушки? – возмутился прямолинейный Санкин.

– Ты, Альфред, вообще, помалкивай, твое дело десятое. Мерзлявкин навел, я деньги выбил, а ты какой вклад внес? Свечку держал?

– Обижаешь, командир, не по-людски это ...

– Кому не нравится, могу долю вернуть, и разойдемся, как в море корабли. Только учтите – вместе нам больше не работать.

– А я что? Я ничего, – улыбнулся Санкин. – Ты командир, тебе и решать.

– Тут еще одна тема нарисовалась, – сказал Хлыбов. – Есть реальная возможность попасть на курсы повышения квалификации в Москве. После окончания – гарантированное повышение в звании. Заодно к столичной жизни попривыкнем.

– Мы согласны. Записывай, – заявил Санкин. Мерзлявкин, почувствовав опасную бесполезность возражений, счел за лучшее промолчать.

– Хорошо-то хорошо, – проговорил Хлыбов, внимательно наблюдая за реакцией сослуживцев. – Только, сами понимаете, кое-кому на лапу нужно дать.

– И сколько? – без особого энтузиазма поинтересовался Петр Иванович.

– Вот блин! – воскликнул капитан. – Для них стараешься, стараешься, а они всё не довольны, вопросы задают! Не доверяют, е-мое! Сколько надо, столько и заплатим!

Вскоре троица укатила в Москву на курсы повышения квалификации. Счастливчиков провожал весь отдел. Желали "ни пуха, ни пера", и даже подарили букет цветов, один на троих.

– Возвращайтесь быстрей, товарищи. Учитесь не за страх, а за совесть. Ваши знания нам еще пригодятся! – напутствовал полковник – начальник отдела.

– Щас, жди, лысый хрен! Все ему мало ... – прошептал Санкин, за что схлопотал от Хлыбова коронный, отработанный годами короткий удар по печени.

Месяц на курсах в Москве, точнее, в подмосковном городе Домодедово, пролетел для троицы, как один день. Это не жизнь была, а малина: на всем готовом, в шикарном трехместном номере со всеми удобствами. И кормили, как в ресторане, пять раз в сутки!

Курсантам выдали обмундирование, в котором они смотрелись не хуже американских морских пехотинцев: бронежилеты, хоть спи в них, настолько удобные и легкие, а также каски, в которых голова не потеет, и автоматы Калашникова последней модели – короткие, невесомые, страшной убойной силы, со снайперским прицелом и подствольным гранатометом. Курсанты были довольны, им такое и присниться не могло.

Как правило, с утра они занимались теоретической подготовкой. После обеда на шикарном двухэтажном автобусе их подвозили к стрельбищу в Мытищи, где они, не жалея патронов, бабахали из чудо-автоматов.

Вечера оставались свободными. Допоздна неразлучная троица гуляла по Москве с обязательным заходом в ресторан. Как-то раз в центре они познакомились с девушками из Петербурга. На них пришлось, конечно, потратиться, но дело того стоило.

Однако были и неприятные моменты. С покупкой квартир в Москве они, по выражению Хлыбова, пролетели: столичная жилплощадь в очередной раз подскочила в цене. Оставался единственный вариант – Подмосковье. Откровенно говоря, для Хлыбова, Санкина и Мерзлявкина эта была та же Москва, даже еще лучше: меньше суеты, и жизнь там должна быть дешевле. Свой выбор они остановили на небольшом городе Т., что в тридцати минутах езды от столицы. Цены на недвижимость здесь оказались ниже, чем где бы то ни было.

– Нас не кинут в этом Т.? – вздохнул Петр Иванович и, заметив свирепеющее лицо капитана, пояснил, – По телеку показывали, тамошние аферисты по нескольку раз квартиры перепродают.

– Ну и что? Где сейчас нет аферистов? Допускаю, нас тоже захотят кинуть, да только кто им даст? – сказал Хлыбов, – Ежели что, гадом буду – перестреляю всех к чертовой матери. Устраивает такой ответ, лейтенант Мерзлявкин?

За Мерзлявкина ответил Санкин. Он стукнул кулачищем в огромную ладонь:

– Так точно, товарищ капитан, устраивает! Приедем и разберемся. Нет проблем.

Таким образом, и с квартирами всё более или менее устроилось.

И вот, в одночасье вся эта красивая жизнь закончилась черт знает чем. Не спрашивая согласия, их повезли освобождать заложников "Норд-Оста" – можно сказать, практически на убой. Человеку, только-только почувствовавшему вкус жизни, умирать обидно вдвойне.

"Нас-то зачем посылают? Им что, своих бойцов не хватает? Вот невезуха!"

Так или примерно так подумали все задействованные в операции.

В те ненастные осенние дни только и разговоров было, что о захвате чеченцами зрителей мюзикла "Норд-Ост". С этого начинались и этим заканчивались все выпуски новостей по радио и телевидению.

Людмила Владимировна Селиванова ходила из угла в угол комнаты, что-то бормоча себе под нос. Порой она останавливалась и подолгу смотрела в одну точку. Муж всерьез опасался за рассудок жены.

Людмила Владимировна подошла к окну. Вот домой идет девушка. Она спокойна и беззаботна. Ее скоро увидит мама. А она? Увидит ли она Ниночку? Почему несчастье случилась с ее дочерью, а не с этой девушкой? "Нет, так нельзя думать", – остановила себя Людмила Владимировна.

Она не могла простить себе то, что не разобравшись, не почувствовав материнским сердцем беды, первая отключила телефон. А ведь дочь хотела что-то сказать.

Нина пострадала за мамин грех. Черт попутал ее купить билеты на этот злосчастный мюзикл, когда можно было просто выбросить деньги – и всё, ничего бы не было. Не догадалась! От осознания собственной вины можно сойти с ума.

Но разве виновата только она одна? Не закапризничай тогда Шурик, на мюзикл пошли бы они, и Ниночка осталась бы.

"Я просто оказалась не в том месте", – не выходили из головы последние слова дочери.

Вот он, сидит перед телевизором: ждет хороших новостей. Шурик почему-то уверен, что заложников спасут.

– Если с Ниной что-нибудь случится, я отравлюсь, – ровным голосом произнесла Людмила Владимировна.

Шурик поднял на нее глаза, полные слез. Людмила Владимировна села рядом, взяла мужа за руку.

– Знаешь, что я думаю ... – начал было Шурик дрожащим голосом.

Она в отчаянии посмотрела на мужа:

– Умоляю, сейчас ничего не говори. Ни-че-го!

Шурик обиженно шмыгнул носом.

– Мы с тобой после ... всё после ... – добавила Людмила Владимировна, гладя его по руке.

– Как хочешь, – сухо ответил Шурик.

По телевизору шло интервью с женщинами, которым удалось сбежать от чеченцев. Им пришлось прыгать с третьего этажа. Ниночки среди бежавших не было. Мельком показали отпущенных террористами иностранцев. Один из них был похож на Тобиаса, но полной уверенности в этом не было.

С особым нетерпением Людмила Владимировна ждала очередного выступления начальника штаба по освобождению заложников. Практически каждый раз он говорил одно и то же: что с террористами ведутся непростые переговоры, что ситуация под контролем, но по едва заметному дрожанию голоса и по тому, как он время от времени приглаживал рукой свои короткие седые волосы, этот человек искренне переживал за судьбу заложников. Чувствовалось, что знает он гораздо больше, чем говорит. У него было благородное лицо и огромные, немного раскосые, умные миндалевидные глаза. Особая выправка выдавала в нем военного человека в большом чине. Людмила Владимировна называла его генералом. Она восхищалась его мужеством: не каждый способен взять на себя ответственность за жизнь нескольких сотен людей. Она верила, что генерал знает, как спасти заложников, и поможет им.

Вновь на экране главарь террористов Мовсар Бараев в окружении заложниц. Среди них Нины тоже не видно. На заднем плане, у стены, расположились люди в камуфляже и масках, шахидки в черных одеяниях. Бараев твердил свое единственное условие освобождения заложников – немедленный вывод российских войск из Чечни, и заявлял о готовности членов его группы взорвать дворец при малейшей попытке штурма. Заложницы утверждали, что с ними обходятся хорошо, их кормят и поят, и просили об одном: не пытаться их освободить.

После Бараева в эфир пошел экстренный выпуск новостей. Сообщили о гибели девушки. Сердце Людмилы Владимировны готово было остановиться. Показали, как из дворца выносили носилки с трупом девушки. Камера шла параллельно, и хорошо была видна рука убитой. Нет, это рука другой девушки, не Нины! Тут же показали мать убитой. Людмила Владимировна поймала себя на мысли, что странным образом завидует этой женщине – по крайней мере, у нее появилась определенность. С поразительным спокойствием женщина рассказывала, как она запрещала дочери идти в здание дворца, но та ее не послушалась, и вот теперь ее нет в живых. Получалось, что девушка вошла в уже захваченное здание и спокойно прошла на сцену. Когда корреспондент попросил уточнить, как девушка могла попасть в охраняемое здание, картинка на экране исчезла. Камера долго держала общий вид дворца культуры: площадь, заполненную милиционерами и военными в мокрых от моросившего дождя плащ-палатках, скопище армейских автомобилей, бронетранспортеров и машин "Скорой помощи". На фасаде здания четко просматривалась огромная растяжка с надписью "Норд-Ост" на фоне голубого моря и летящих чаек.

Людмила Владимировна неотрывно смотрела на телевизионный экран, как будто пытаясь проникнуть взглядом сквозь стены здания, в котором истязали и мучили ее дитя. И в какой-то момент она, кажется, физически ощутила тепло Нины.

– Я с тобой, моя милая, моя хорошая, моя несчастная девочка! – зашептала она. – Не бойся, я здесь, я рядом. Всё будет хорошо!

– Подумать только, – задумчиво проговорил Шурик, – а ведь там могли оказаться мы с тобой ...

Эту фразу можно было истолковать по-всякому. Но интонация выдавала Шурика – он радовался тому, что он не там!

И тут с Людмилой Владимировной произошло нечто такое, что испугало ее саму. Она ощутила в душе ужасную пустоту. Против ее воли, но абсолютно четко, она вдруг поняла, что больше не может, не должна оставаться с Шуриком не то, что под одной крышей, но, вообще, в этой жизни.

– Что ты сейчас сказал? – спросила Людмила Владимировна.

– Ничего, – ответил Шурик, почувствовавший в ее голосе угрозу. – Передачи по телевизору давно кончились, а мы всё сидим и сидим. Тебе нужно отдохнуть, да и мне тоже. Пойдем ложиться.

– Иди.

– А ты?

– Я должна уехать.

– Люся! – срывающимся голосом воскликнул Шурик. – Ты прекрасно знаешь, что я плохо себя чувствую и не могу никуда идти.

– Да, да, конечно, ты оставайся дома. Я одна.

– Что значит "оставайся дома"? Как это понять? И куда ты пойдешь? Туда?! И что ты будешь делать там? Дальше оцепления тебя не пустят. На улице собачий холод, дождь ... Ну зачем это тебе надо, Люся? Наши власти не могут опозориться на весь мир, они что-нибудь придумают. Вот увидишь, все будет хорошо ...

– Я не могу и не хочу сидеть и ждать.

– А я могу? Думаешь, мне легко держать себя в руках?

– А зачем?

– Что ты имеешь в виду? – не понял Шурик.

– Зачем ты держишь себя в руках? Кому от этого легче?

– Опять истерика! Люсенька, давай не будем ссориться. И так тяжело. Тебе нужно отдохнуть. Хочешь коньячку? Ну хорошо, не хочешь коньяку – не надо, а я выпью.

Людмила Владимировна встала.

– Я тебя никуда не отпущу! – взвизгнул Шурик. Людмила Владимировна посмотрела на мужа, не в силах скрыть презрение. Шурик отвел глаза.

– В конце концов, поступай, как знаешь. А я лично устал! Как я устал! – с непонятной злостью крикнул он и вышел из комнаты.

Все дороги к зданию с заложниками были перекрыты войсками и милицией. Водитель-частник доставил Селиванову только на Таганскую площадь и уехал, не взяв денег. Таксист, от нее узнав о беде, по всей видимости, ее пожалел. Селиванову это задело. "Зря, не нужно меня жалеть, – подумала она. – У моей дочери будет все хорошо".

Дальше ей предстояло пробираться пешком.

Обходя пикеты, петляя по незнакомым улицам и переулкам, Селивановой удалось подобраться совсем близко к Дворцу культуры. Дальше хода не было – здание было оцеплено плотным кольцом военных.

Всё пространство перед оцеплением было забито огромным количеством военной техники. И если по телевизору это казалось необходимым и нужным, то увидев всё воочию, вблизи, невозможно было отделаться от мысли, что освобождение людей поручено бездушным чиновникам, для которых главное – отчитаться, создать видимость работы. Им лишь бы дать команду – послать десяток-другой бессмысленных бронированных консервных банок, а нужны они или нет – это их не волнует.

Материнское сердце Людмилы Владимировны тревожно сжалось, но она вспомнила о "своем" генерале, и надежда вновь ожила.

Вокруг было много людей. Они вглядывались в темные окна безмолвного здания. Несмотря на разлитую в воздухе тревогу, Людмиле Владимировне будто стало даже легче дышать. Она ощутила себя на своем месте. Отсюда она уйдет только вместе с дочерью.

Она вспомнила мужа. Шурик так и не понял, что она ушла от него навсегда. Он пропадет без нее. Но поступить иначе она не могла. Только бесконечно жаль годы, потраченные рядом с этим никчемным человеком.

Мимо пробежали люди с микрофонами, телекамерами и осветительной аппаратурой. Это тележурналисты. Их лица светились суетливой радостью. Правильно говорят: что человеку горе, то журналисту – хлеб. Людмила Владимировна отодвинулась, даже случайно не желая их коснуться.

Она подошла к солдату, стоявшему в оцеплении. Из всех она выбрала его, с виду совсем еще мальчика. Интуиция преподавателя подсказала: он ее пропустит через оцепление. Ведь смогла как-то попасть на сцену погибшая девушка.

– Молодой человек, у меня там дочка, Ниночка, – Людмила Владимировна умоляюще сложила руки на груди. Равнодушный взгляд солдата смутил ее, и она сбилась. – Я недолго ... совсем чуть-чуть ... посмотрю только и сразу вернусь.

– Назад! – сказал солдат.

– Сынок, я ничего ... мне только посмотреть ... и сразу вернусь ...

– Товарищ капитан! – крикнул солдат. Тотчас прибежал офицер.

– Я ей одно, она другое, – пожаловался солдат. – Я ей – "нельзя", а она – "у меня там дочь" ...

Офицер устало посмотрел на Людмилу Владимировну:

– Мамаша, Вы зачем бойца провоцируете?

– Простите, у меня дочь там ... – машинально повторила Людмила Владимировна, но уже без всякой надежды.

– У меня приказ: никого не пропускать. Прикажут пропускать родственников – пропущу. А сейчас, извините, не могу. Между прочим, родственников в штабе собирают, – и офицер подробно объяснил, как пройти к штабу. Однако Людмила Владимировна и слушать не хотела, чтобы куда-то уйти.

– Я никуда не пойду.

– Да это же рядом здесь, в двух шагах – на Дубровке! Пойдемте, я вас провожу.

Офицер попытался взять Людмилу Владимировну под руку.

– Отстаньте! – крикнула она.

– Да что Вы, в самом деле! Эй, ну-ка, двое, ко мне! – скомандовал офицер. – Так, парни! Взяли бабулю ... аккуратненько ... и понесли к штабу!

Словно куклу, Людмилу Владимировну поставили на асфальт перед лестницей, ведущей в полуподвальное помещение.

– Дальше сами разберетесь, – сказал офицер и удалился вместе с солдатами.

Проходившая мимо женщина, лицо которой показалось Людмиле Владимировне знакомым, остановилась и спросила:

– Кто у вас там?

– Дочка, Ниночка, – с готовностью ответила Людмила Владимировна.

– У меня тоже дочка ... была ... убили ее!

Людмила Владимировна вспомнила – эту женщину показывали по телевизору. Ее дочь застрелили террористы.

– Я видела всё по телевизору, – побледнев, сказала Людмила Владимировна, которой происходящее показалось сном.

– Ничего, всё нормально, – буднично сказала женщина. – Пойдемте в помещение. Здесь холодно.

То, что женщина, потерявшая дочь, обращала внимание на холод, показалось Людмиле Владимировне неестественным.

Они спустились по лестнице вниз и оказались в длинном полуподвальном помещении, уставленном рядами деревянных кресел с откидными сиденьями. Людей было много. Они сидели в полной тишине с отрешенными лицами.

На небольшом возвышении за столом сидел мужчина, уронив голову на руки. На первый взгляд казалось, что он спал.

– Прежде всего, Вам нужно у него зарегистрироваться, – сказала женщина.

– А потом?

– А потом попьем кофейку.

Людмила Владимировна подошла к сцене, и мужчина тотчас поднял лицо. Это был тот самый человек с миндалевидными глазами – начальник штаба, которого Людмила Владимировна окрестила генералом.

– У вас деньги есть? – сразу спросил генерал.

– Есть, а что?

– Надо бы подкормить солдатиков из оцепления, – ответил начальник штаба, с улыбкой наблюдая, как Людмила Владимировна торопливо достает из кармана кошелек. – Оставьте себе хоть немного.

Неизвестно еще, сколько здесь придется пробыть.

– Да, да, спасибо. У меня есть еще. Скажите, как там? ...

– Работаем, – лаконично ответил генерал.

Сообщив сведения о Нине и Тобиасе, Людмила Владимировна вернулась к своей новой знакомой. Женщина протянула ей пластиковый стаканчик с дымящимся кофе.

– Горячий, пейте. Что это с Вами?

– А что?

– Вид у Вас был потерянный, а сейчас – совсем другое дело.

Вот уже неделю на окраине Москвы в здании, как две капли воды похожем на дворец культуры, в котором террористы удерживали заложников, отряд особого назначения "Альфа" отрабатывал специальную операцию.

В последний день к ним подключили группу милиционеров, проходивших переподготовку на курсах повышения квалификации в Домодедове. Главная задача "альфовцев" заключалась в непосредственном уничтожении террористов. Приданным "домодедовцам" ставилась вспомогательная задача зачистки подсобных помещений. Неразлучной троице – капитану Хлыбову, лейтенанту Санкину и лейтенанту Мерзлявкину – было поручено отработать несколько технических помещений второго этажа.

На случай всяких непредвиденных обстоятельств "альфовцы" и "домодедовцы" провели несколько учений, на которых отрабатывали взаимодействие в проникновении в зрительный зал, приемы рукопашного боя и прицельную стрельбу из положения "от живота". Роль террористов выполняли черные матерчатые манекены.

Полковник, наблюдавший за действиями сводной команды, был не доволен. Он требовал от "хлопцев", чтобы скорость перемещения и взаимодействия друг с другом была не хуже, чем у футболистов, "да не наших, а немецких или аргентинских".

– Патронов не жалеть! – внушал полковник, вышагивая перед строем загнанных спецназовцев. – При малейшем подозрении стрелять на поражение. Без разницы, кто перед тобой – бандит или гражданский: одно опасное движение рукой, туловищем, головой, глазами – поливай его свинцом без душевного трепета. После будем разбираться, кто есть кто. За всё и перед начальством, и перед Господом Богом отвечу я один. У нас приказ – чеченов в плен не брать, валить на месте! Будет молить о пощаде, умолять – бей его, гадюку, без жалости. Вы, хлопцы, должны выбросить из головы всякую ересь, типа жалости к детям, женщинам и старикам. Начнете рефлексировать – вам хана. Или в бою убьют, или после сопьетесь, с полным вывихом мозгов. Кстати, о мозгах. В бою данная часть головы должна быть выключена напрочь. Задача одна – четко фиксировать ситуацию и вовремя отдавать команды на нажатие спускового крючка. А для этого достаточно одного спинного мозга. Запомните, хлопцы: промахнуться, ошибиться вы можете, но только раз. Что будет потом, вы уже не узнаете, потому как вас самих уже не будет. А теперь повторим всё сначала. Надеть противогазы!

Среди спецназовцев раздался недовольный ропот:

– В намордниках-то зачем?

– Покурить бы, товарищ полковник!

– Говорили, противогазы американские, а на них написано "Маде ин Туркиш".

Полковник посуровел:

– Разговорчики в строю! Противогазы сделаны в Турции по американской лицензии. В этом смысле они американские. Слушать надо ухом, а не брюхом. Даю десять минут. Смирно! Вольно ... Можно оправиться, покурить.

Мерзлявкин пулей понесся в туалет. То ли от нервов, то ли от физической нагрузки желудок его пребывал в постоянной прострации. Будь его воля, Петр Иванович не слезал бы с толчка.

Выходя из кабины, он получил сильный удар по плечу. Так незаметно приблизиться и ударить мог только Альфред Санкин – здоровенный, как племенной бык, и такой же тупой.

– Альфред! Совсем охренел?! – возмутился Петр Иванович.

Довольный Санкин засмеялся:

– Обмочился? Значит, жив пока. Но погоди, не долго осталось ...

– Не каркай, и без тебя тошно.

– Я не каркаю, а дело говорю. Думаешь, я от чеченов пули жду? Нет, браток, ошибаешься.

– А от кого? – округлил глаза Петр Иванович. Мерзлявкин относился к Альфреду Санкину с опаской: никогда не угадаешь, что у него в башке и что он отмочит в следующую секунду. Лейтенант предпочитал держаться от него подальше. Но сейчас деваться некуда: им предстояла серьезная боевая операция. Впрочем, Альфред напрасно думал, что его издевательства пройдут даром. Петр Иванович только делал вид, что сносит оскорбления и обидные розыгрыши. На самом деле он всё цепко держал в памяти, а с памятью у него полный порядок. Рано или поздно наступит час, и Альфред умоется горькими слезами.

Справедливости ради нужно сказать, что после того, как у Мерзлявкина появились деньги и реальная перспектива перебраться в Москву, желание мстить кому бы то ни было, хотя бы и Альфреду Санкину, несколько притупилось. Он даже перестал болезненно реагировать на свою неблагозвучную фамилию. Выходит, прав был капитан Хлыбов, который утверждал, что деньги делают чудеса.

– От кого ждешь пулю? – спросил Петр Иванович.

Несмотря на идиотскую ухмылку, чувствовалось, что на этот раз Альфред серьезен как никогда.

– Сам подумай, – сказал он, – кто всё время гундит, что мы влипли, что нам скоро кирдык? У кого все наши бабки?

– Хлыбов! – оторопел лейтенант.

– Дошло наконец! Думается мне, что капитан нас на спецоперации кончит обоих, а денежки наши себе прикарманит.

– Да ты что, Альфред?!!

– Я печенкой чую. Ему человека шлепнуть – как два пальца об асфальт, а тут такой интерес – бабки делить не нужно. – Санкин перешел на шепот. – Сегодня случайно оборачиваюсь, а Хлыбов смотрит, как удав на кролика – веришь, нет? Меня так прямо всего и передернуло. Порешит нас кэп, точно говорю.

У Петра Иванович заныло в животе, впору вернуться в кабинку. Он ведь тоже ловил на себе взгляды Хлыбова, от которых становилось не по себе. Только он не говорил никому.

– Ну и дела! Что делать будем? – спросил Петр Иванович, судорожно сглотнув слюну.

Лейтенант обнял его за плечо и жарко зашептал в ухо:

– Как пойдем заложников освобождать, нужно Хлыбова вперед пропустить.

– Как?

– Как-как! Откуда я знаю? Придумаем что-нибудь. Главное – выбрать удобный момент ... Ты прикроешь меня.

Петр Михайлович едва заметно отшатнулся.

– Ты чего? – спросил Санкин.

– Ничего. Знаю я тебя ...

– Чего ты знаешь, конь бельгийский?

– Знаю, знаю ...

– Скажи, раз знаешь!

– После Хлыбова ты и меня – того ...

– Дебил! Хотел бы, давно грохнул. Скажешь, не было возможностей? Ночью во сне мог придушить – шейка-то у тебя вон какая тоненькая ...

Петр Иванович непроизвольно закрыл шею рукой.

– На кой черт затевать весь разговор, если бы хотел тебя убрать? – продолжал Санкин. – Шлепнул бы вместе с капитаном, и концы в воду. У меня другой интерес. И потом, без тебя мне квартиру не оформить. Ты ведь у нас – голова, писатель, е-мое!

Сказанное звучало довольно убедительно.

– Ну что, Петро Иванкович, по рукам, что ли? – проговорил Санкин, чувствуя, что придал нужное направление мыслям своего боевого товарища.

– Смотри, Мерзлявкин: сдашь – рука у меня не дрогнет ...

Нине снился сон, будто они с отцом сидят на берегу теплого моря. Вовсю жарит солнце, а отцу холодно. Нина хотела, но почему-то не могла объяснить ему, что это всего лишь сон. Нина накрыла отца маминой шалью. Но мамы рядом не было. С вопросом – "Где мама?" Нина проснулась.

Голова ее лежала на плече у Тобиаса. Открыв глаза, Нина увидела его заросшую щеку. Нина не могла прийти в себя, поверить, что ничего не изменилось, что нет ни отца, ни моря, она, по-прежнему, находится в плену у чеченцев. Она с трудом выпрямила шею, и как только это удалось, Тобиас безвольно завалился на бок. "Спит", – подумала она.

Нина посмотрела на друга так, будто видела его впервые. Странно, почему раньше она считала его не интересным и скучным человеком. Когда кончится этот кошмар, она станет относиться к нему по-другому.

Но что-то мешало Нине думать, что-то ее раздражало. Быть может, доносившийся со всех сторон кашель? Это было и прежде, но сейчас люди буквально захлебывались в кашле. Слышались хрипы и стоны.

Нина ощутила жжение в горле. Она подняла глаза к потолку. Оттуда медленно опускалось сизое облако, похожее на туман. Нина посмотрела в зал – знают ли другие об этом облаке?

Возле металлической емкости-бомбы копошилась чеченка. Она пыталась что-то сделать с бомбой. – Осторожно – взорвется! – хотела крикнуть Нина, но вырвался нечленораздельный шипяще-свистящий звук, напугавший ее саму.

Чеченка воздела руки вверх и завалилась назад: казалось, будто через спинку кресла перебросили черное покрывало.

Нина посмотрела на Тобиаса. Ее друг продолжал спать. Она хотела его разбудить, но не могла пошевелить рукой. Стало вдруг трудно дышать. Веки начали слипаться. Несколько раз Нине удалось разлепить их, но вскоре и на это не осталось сил.

Нина успокоилась. Она долго, очень долго – целую вечность – летела куда-то вниз. Когда падение прекратилось, по всему ее телу разлилось тепло, и ей сделалось так хорошо и весело, как не было хорошо и весело никогда в жизни ...