Текст книги "Два билета (СИ)"

Автор книги: Александр Якунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Шурик не находил слов, чтобы в полной мере выразить свое возмущение. Людмила Владимировна тяжело вздыхала: ей самой было жалко денег, но сделанного уже не воротишь.

– Мы сто лет никуда не ходили! – привела она заведомо слабый аргумент.

– И еще сто лет не пойду! А на твой этот мьюзикал не пойду из принципа.

– Кстати, а почему ты так странно говоришь?

– Как говорю?

– Ты говоришь "мьюзикал".

– Ах, не морочь мне голову. Швыряться такими деньгами – безнравственно, неужели ты не можешь понять? Билеты нужно сдать в кассу, а еще лучше – загнать их по спекулятивной цене.

– Кто будет загонять, уж не ты ли? – спросила Селиванова.

Шурик отвел глаза. Он будет умирать с голоду, но продавать ничего не будет.

– Ну, вот что: ни сдавать, ни продавать, ни выкидывать билеты мы не будем. Мы их отдадим Ниночке – пусть с Тобиасом сходят, развеются ...

Тобиас – молодой парень из немецкого города Трира, с которым Нина познакомилась, еще будучи школьницей во время поездки в Германию. После окончания колледжа Тобиас, в соответствии с семейной традицией, стал музейным работником. В Москву он приехал по вопросам организации в своем Трире выставки картин классиков французского импрессионизма, хранившихся в запасниках Пушкинского музея. С первого же дня, как Тобиас прибыл в Москву, всё свободное время он проводил только с Ниной.

Шурику немец категорически не нравился.

– С какой стати ты будешь немцу дарить билеты? На прошлой неделе мы ему вручили матрешку стоимостью в половину моей зарплаты, – напомнил жене Шурик.

– Ну и что?

– Люся! Какая ты, право, легкомысленная женщина! Я не хочу больше с тобой разговаривать.

– Не хочешь – и не нужно. Давай ужинать.

– Не буду! Ешь одна.

Шурик сделал бодающее движение головой, что означало у него высшую степень недовольства женой, и удалился в свою комнату.

После этого он еще несколько раз появлялся в кухне со словами:

– Нет, ты, все-таки, объясни мне: ну как ты могла так бездумно поступить с деньгами?

Вместо ответа Людмила Владимировна поддразнивала мужа, протягивая ему на вилке кусочек мяса:

– Ну, иди, поешь. Ведь хочется, я же знаю!

В конце концов, Шурик не выдержал и со словами "Как сегодня холодно, однако!" уселся за стол.

Не успели супруги поужинать, как появилась Нина со своим немецким ухажером. Шурик встретил их в коридоре. Не стесняясь гостя, он рассказал дочери о том, "что сегодня отчебучила мама". Он говорил специально громко, чтобы слышала жена.

– На этот мьюзикал я не пойду, хоть ты меня режь. Ни один нормальный человек не пойдет. А твоя мама решила отдать билеты тебе. А я уверен, ты

не станешь тратить время на ерунду. Билеты нужно продать. Ты как?

– Вообще, мысль неплохая, – сказала Нина. – С удовольствием схожу вместе с Тоби. Ему, как музейному специалисту, будет очень интересно посмотреть первый российский мюзикл. Правда, Тоби?

– Йа, – солидным тоном ответил немец и поправил очки в тонкой металлической оправе, которые его делали значительно старше своих лет.

– Ничего не понимаю! – воскликнул бедный глава семьи, чуть не плача. – А жрать-то что мы будем? Прости, Тобиас, за такие подробности. В доме нет ни копейки. У меня зарплата неизвестно, когда будет, да и будет ли вообще ...

– И что с того? – хладнокровно ответила Нина. – Нам не привыкать. Как-нибудь проживем. Затянем пояса и песни, правда, Тоби?

– Йа, – согласно кивнул немец.

– Дети! – позвала Людмила Владимировна. – Мойте руки, и за стол. У меня всё готово.

Никем не понятый Шурик гордо удалился в комнату.

На площади перед Дворцом культуры, под огромным баннером с названием мюзикла "Норд-Ост" на фоне синего моря и парящих птиц было многолюдно. За время, пока Нина дожидалась Тобиаса, у нее раз десять спросили лишний билетик. Она уже подумывала отдать билеты, но тут появился Тобиас. Оказалось, он заблудился в метро. В зал они влетели в последнюю минуту. К счастью, места оказались с краю, и никого не пришлось тревожить.

Погас свет. Оркестр заиграл увертюру. Представление началось. Первое отделение Тобиас просидел с мрачным лицом. Он с трудом сдерживался, чтобы не зевать.

В перерыве Нина и Тобиас направились в буфет. Взяли по чашечке кофе. Расплачивались каждый сам за себя. Нина спокойно относилась к этой европейской традиции. И лишь немного позавидовала девушке, за которой ухаживал молодой человек, покупавший ей всякие сладости. По всей видимости, молодой человек был приезжим из Украины. Нина обратила внимание на его характерный говор и родинку на подбородке, делавшую его лицо милым и добрым.

– Тебе понравилось первое отделение? – спросила Нина у приятеля и тут же пожалела об этом.

Тобиас с немецкой обстоятельностью принялся объяснять, почему увиденное не позволяет причислить данный мюзикл к достижению искусства: и музыка подражательна и примитивна, и голоса певцов лишены глубины и красок, свойственных настоящим исполнителям (взять хотя бы немецких). И, вообще, русский язык непригоден для певческого искусства. Обилие шипящих звуков резало тонкий слух Тобиаса. Теперь о танцах. По мнению немца, хореография также была не на высоте. Танцы по настроению и ритмике никак не увязаны с сюжетом.

Слова немца обижали Нину так, будто она сама была автором мюзикла. Какой, все-таки, Тобиас зануда, и как она устала от него! Больше всего на свете ей хотелось, чтобы у Тобиаса закончилась командировка, и он уехал в свою Германию. Нине захотелось обидеть немца.

– По-русски не бельмеса не понимает, а берется судить о русском языке, – сказала она сердито и добавила, что если ему хочется, пусть "чешет" домой один, а она останется, потому что ей мюзикл очень и очень нравится.

Русскому немца не обидеть. В ответ на слова Нины Тобиас только поинтересовался, что есть "не бельмеса", и, удовлетворившись тем, что получит разъяснение "как-нибудь после", объявил, что досмотрит мюзикл до конца, потому что, во-первых, он привык любое дело доводить до конца и, во-вторых, несмотря на плохое знание русского языка, он понимает сюжет, и в доказательство этого берется пересказать содержание первого отделения.

– Надо же, как интересно! – удивилась Нина. – Ну попробуй, давай.

– Гут.

Нина откровенно хохотала, слушая Тобиаса, который с выражением школьника пересказывал содержание увиденного на сцене. По мнению Тобиаса, мальчик со странным именем Санья мечтал стать то ли путешественником, то ли врачом. Его никто не понимал, кроме одной девочки, которую звали Катья. Вскоре Катья куда-то уехала. Санья переживал разлуку с Катьей. Абсолютно не исключено, что Санья любит Катью.

В этом месте Нина сделала откровенно удивленное лицо. Она и предположить не могла, что ее немецкий друг знает о существовании такого чувства, как любовь.

– На каком же основании ты сделал такой вывод? – с интересом спросила Нина.

Тобиас объяснил, что основанием для этого явилось то, что сценические декорации, представляющие собой подвешенные на цепях платформы, вдруг вздыбились, и Санья бегал по ним с риском для жизни, а на такое способен разве что влюбленный или больной человек.

– С тобой все ясно, – вздохнула Нина. – Тоби, иди домой.

И на этот раз немец категорически отказался уйти, сославшись на то, что действия мюзикла будут разворачиваться в годы Второй мировой войны.

– Меня это очень хорошо волнует, – сказал Тобиас.

Второе действие "Норд-Оста" началось энергичным танцем дюжины мужчин в военной форме. Показав свое умение в отдельных па, танцоры образовали круг и понеслись друг за другом на фоне полуопущенного занавеса и всё тех же платформ, висящих на цепях и изображавших на этот раз четыре уходящие вдаль дороги.

В разгар танца из-за кулис вышла еще одна многочисленная группа артистов, одетых в современную камуфляжную форму и вооруженных современными автоматами Калашникова. Их лица были скрыты черными масками. Выглядели они немного странно и неуместно.

Артисты в масках вклинились в круг танцующих и принялись прикладами автоматов бить и толкать танцоров. Выглядело всё очень натурально, как бы даже по-настоящему. Отличная игра! Публика оживилась. Танцоры сгрудились на самом краю сцены и, когда все думали, что вот-вот это реалистическое, но явно затянувшееся избиение должно прекратиться, произошло нечто необъяснимое. Под напором автоматчиков танцоры один за другим начали падать в оркестровую яму, прямо на сидящих там музыкантов. В зале раздались восторженные возгласы и редкие аплодисменты. Из оркестровой ямы послышались крики и стоны.

– Что такое? – удивленно спросил Тобиас чуть ли не в полный голос.

– Наверное, это режиссерский ход. Интересно, правда? – неуверенно ответила Нина.

Сидевший поблизости мальчик лет десяти достал мобильный телефон и сказал:

– Бабуля, это я, Костик. Звони в милицию – на нас напали террористы!

Нина возмутилась:

– Мальчик, разве можно так шутить с бабушкой?

– Тетя, если Вы ничего не понимаете, то сидите и молчите, – авторитетно заявил мальчик. – Правда, мам?

– Правда, сынок, – ответила сидевшая с мальчиком женщина, не отрывая взгляда от сцены.

На сцене тем временем люди в масках, выстроившись в ряд, устрашающе размахивали руками и что-то кричали, глядя в зал.

Зрители, затаив дыхание, наблюдали, как из оркестровой ямы выкарабкался длинноволосый человек во фраке и бабочке – очевидно, музыкант. Он кое-как перелез через барьер и плюхнулся в ближайшее свободное кресло. Вслед за ним стали выбираться другие музыканты и танцоры. Мешая друг другу, нелепо толкаясь, они переваливались через барьер и падали – кто плашмя, кто на четвереньки. Поднявшись, они разбегались по всему залу. Кое-кто из танцоров прихрамывал – очевидно, результат неудачного прыжка с двухметровой высоты. Оркестровая яма опустела, а музыка продолжала звучать, ненужно доказывая, что мюзикл шел под фонограмму.

Раздалась длинная очередь. Над сценой что-то заискрило, как при электросварке. Раздался треск, и гроздь звуковых колонок обрушилась вниз, на сцену, подняв облако пыли. Стоявший рядом человек в камуфляже в шутливом испуге отпрыгнул в сторону.

Музыка умолкла. В наступившей тишине один за другим гасли софиты. Сцена погрузилась в темноту. Остался один прожектор, свет от которого образовал небольшой круг в середине сцены. Зрительный зал освещался только фонарями аварийных выходов. Некоторое время стояла тишина – словно все осмысливали произошедшее и привыкали к новой необычной обстановке.

С глухим стуком настежь распахнулись створки боковой двери, первой от сцены. В зал один за другим вбегали, словно толкаемые кем-то сзади, девушки и юноши в театральных костюмах и старушки-гардеробщицы в черных халатах, мужчины в солидных костюмах, среди которых многие узнали автора мюзикла. Затравлено оглядываясь, он метался по проходу. Выбрав в центре зала место, он пробрался туда и слился со зрителями.

Последним в зал вошел кавказец с огромным, как у беременной женщины, животом. За плечо он тащил седого старика в форме охранника. Старик обеими руками держался за голову. Сквозь его пальцы сочилась кровь. Толстяк толкнул старика и замахнулся прикладом автомата. Защищаясь, охранник выставил вперед окровавленные руки.

– Свинья, руки о тебя пачкать не хочется, – сказал толстяк.

Колючим взглядом он по-хозяйски оглядел зал и, как бы убедившись, что всё, что было нужно сделать, он сделал, довольный собой, ушел, откуда пришел.

Через несколько минут в зал, словно привидения, вплыли странные фигуры, с головы до пят укутанные в черные одеяния. Несмотря на достаточно бесформенную одежду, скрывавшую всё, кроме черных глаз и белых рук, легко было угадать, что это совсем молодые девушки. В одной руке каждая держала пистолет, а в другой какую-то коробочку, из которой торчали провода, уходившие под рукава.

Девушки расположились в проходах на равном расстоянии друг от друга, лицом к зрителям.

– Кто это? – спросил Тобиас недоуменно.

– Это шахидки, чеченские смертницы, – ответил ему всезнающий мальчишка-сосед.

В световом круге на сцене появился человек. Как и все его сообщники, он был одет в камуфляж, только без маски и автомата. Грудь его крест-накрест была перетянута кожаными ремнями, а на поясе висела огромная кобура. Он поднял руку и, дождавшись полной тишины, заговорил:

– Аллах акбар! Меня зовут Мовсар Бараев. Я командир диверсионной группы армии Шамиля Басаева "За свободу Ичкерии". Вы – наши заложники. Не надо волноваться, мы всех отпустим. Но сначала ваш президент должен убрать оккупационные войска из нашей страны. Других требований у нас нет.

– Наш президент на это никогда не согласится, – ответили ему из зала.

– А вот мы посмотрим.

– Нам кирдык, – прошептал мальчик.

– Что есть кирдык? – спросил его Тобиас, поправляя очки. Вопрос прозвучал неуместной шуткой.

– Это значит, что нас всех здесь убьют, – внятно, чуть не по слогам объяснил ему юный сосед.

В разговор вмешалась Нина:

– Тоби, не слушай его. Мальчик шутит. Нас никто не убьет! Мы в центре Москвы. Здесь много милиции. А Вы, мама, почему молчите, не остановите своего сына?

– Эй, там, хватит болтать! – закричал со сцены Мовсар Бараев. – Разве я разрешал кому-нибудь открывать рот? Еще раз услышу – накажу. Вы должны делать только то, что вам прикажут. Тогда с вами ничего не случится, и скоро вы пойдете по домам, водку-чай пить. А тому, кто будет вести себя неправильно, будем делать немножко больно ...

Чеченец похлопал по кобуре и улыбнулся во весь рот, полный золотых зубов. Жестами он предложил своим соратникам, стоявшим на сцене, поддержать шутку. Те активно закивали головами и, показывая свою удаль, принялись клацать затворами автоматов.

Согнав с лица улыбку, Бараев крикнул в зал:

– Слушайте меня внимательно. Вставать нельзя – убьем. Разговаривать нельзя – убьем. Кто дернется – без разговоров убьем. Всё понятно?

Двое в камуфляже внесли мешок. Они сгибались под его тяжестью. Опустив груз на пол возле Тобиаса, один из них глухо скомандовал:

– Уходи отсюда!

– Вас? – спросил немец.

– Вали, тебе говорят!

Вы хотите, чтобы мы пересели? – уточнила Нина.

– Да! Уходите отсюда, – повторил чеченец.

– Как же мы уйдем? Ваш командир грозится убить каждого, кто встанет с места, – сказала Нина.

Чеченец брезгливо посмотрел на Нину и крикнул в сторону сцены:

– Мовсар, они не слушаются! Не хотят пересаживаться.

Командир удивился:

– Иса, брат, что ты такое говоришь? Как это не хотят?

– А я откуда знаю? Наверное, они тебя не боятся, – ответил Иса и, сняв маску, обтер потное лицо, плотно усеянное веснушками. Рыжие волосы и большие оттопыренные уши делали его похожим на циркового клоуна. И только зеленая повязка на лбу говорила о том, что этот клоун опасен.

Бараев грозно крикнул со сцены:

– Эй, очкарик, опять ты воду мутишь?

– Ви мне говорить? – невозмутимо переспросил Тобиас.

– А кому же еще? Тебе жить надоело?

Нина и глазом моргнуть не успела, как Тоби вскочил с места:

– Не сметь так со мной говорить! Я есть подданный Германии!

– Что! Ах ты, сволочь немецкая ...

Мовсар Бараев сбежал со сцены в зал и, на ходу выдергивая из кобуры пистолет, направился в сторону Тобиаса. Нина схватила своего друга за рукав:

– Тоби, сядь, сядь немедленно! – шептала она, пытаясь усадить упрямца силой.

Тобиас остался стоять. Бараев подошел к нему и наставил ствол пистолета ему в грудь.

Ты чего добиваешься? Пулю выпрашиваешь? – заорал он, брызгая слюной.

Рыжий Иса что-то проговорил ему по-чеченски.

– Делай, что хочешь, – отмахнулся от него Бараев, не сводя глаз с Тобиаса. – А ты, немец, благодари своего Бога, что не русский.

– Эй, вы! – крикнул рыжий Иса. – Слышали, что командир сказал: все в этом ряду встали и ушли отсюда. Быстро!

Люди, сидевшие в одном ряду с Ниной и Тобиасом, повскакивали с мест и, подталкивая друг друга, устремились на задние ряды партера. Мовсар Бараев продолжал держать пистолет у груди немца. Пауза явно затянулась.

– Можно нам идти? – улыбнулась чеченцу Нина.

Чеченец молчал, словно окаменел. И только желваки страшно двигались под смуглой кожей щек.

– Мы пойдем, ладно? – еще раз повторила Нина и осторожно отвела от груди Тобиаса холодный ствол пистолета.

Бараев по-лошадиному встряхнул головой:

– Хорошо, – негромко сказал он, будто очнувшись от сна. – Идите. И пусть твой немец больше не умничает!

Нина и Тобиас устроились двумя рядами выше. Их соседом вновь оказался мальчик, первым догадавшийся, в какую они попали беду.

Мовсар Бараев вернулся на сцену. Рыжий Иса с товарищем дотащили тяжелый мешок до центра освободившегося ряда, достали из мешка металлическую емкость и аккуратно установили ее на кресло. С балкона им бросили провод, который Иса подсоединил к емкости. Рыжий Иса подозвал шахидку. Девушка уселась рядом с емкостью. Перед этим Иса и его напарник поочередно обняли чеченку и что-то прошептали ей на ухо. Та согласно кивала головой.

После этого Иса поднялся на сцену и долго что-то обсуждал с Бараевым, поглядывая в зал. И многим заложникам показалось, что вот сейчас эти два человека поговорят-поговорят, да и отпустят всех с миром.

Иса подошел к рампе и на скверном русском языке объяснил, что железная емкость – это фугас, то есть бомба, и что такая же бомба установлена на балконе, и что при малейшей попытке освободить заложников фугасы будут взорваны, и что взрыв будет такой мощности, что перекрытие обязательно рухнет, и под завалами погибнут все.

– Мы все отправимся на тот свет! Только мы – в рай, а вы – в ад! Теперь звоните, скажите своим, что штурмовать нет смысла. Пускай уводят солдат из Чечни. Тогда мы вас отпустим. Звоните, а то через пять минут мы отберем у вас телефоны. И никто никуда не сможет позвонить. Кто не сдаст, тот умрет. Аллах акбар!

Селиванова взяла трубку мобильного телефона.

– Ты, наверное, всё уже знаешь? – услышала она голос Нины.

– Что знаю? – опешила Людмила Владимировна Селиванова, которая как раз заканчивала читать лекцию студентам и от усталости плохо соображала.

– Нас взяли в заложники! Они требуют вывести войска из Чечни!

– Ниночка, детка, ты должна быть на мюзикле "Норд-Ост". Какие заложники? Какие войска?

Слова дочери звучали как злая шутка.

– Мама, я здесь, на "Норд-Осте". У меня мало времени. Слушай и не перебивай! Если со мной что-нибудь случится, ты себя не вини. Это судьба. У каждого своя судьба. Я просто оказалась не в том месте.

– Нина, прекрати нести чушь. Мне не до смеха, и мне некогда. Закончу лекцию и перезвоню – сказала Людмила Владимировна и решительно отключила телефон.

После захвата заложников прошло несколько часов, а людям, попавшим в беду, казалось, что до этого у них и не было другой жизни. Счет времени был потерян, день и ночь перепутались. О заложниках уже нельзя было сказать, что вот этот упал духом, а этот еще держится. Теперь они составляли единое целое, и настроение каждого человека в отдельности определялось общим настроением зала, которое колебалось в пределах от нервно-панического страха до абсолютной апатии и безразличия ко всему, что творилось вокруг. С ходом времени полоса апатии становились все шире и шире, а страха – короче.

Заложники предпочитали "отдыхать" с закрытыми глазами. Уснуть не удавалось. Всем казалось – стоит открыть глаза, и этот кошмарный сон закончится.

Командир чеченцев Мовсар Бараев нервно расхаживал по сцене. К нему подошел рыжий Иса и что-то прошептал на ухо. Заложники оживились. Они уже знали, что появление чеченца, похожего на клоуна – верный признак того, что должно случиться нечто очень важное. Оживился и сам Мовсар Бараев. Растерянность на его лице, пугавшая заложников больше остального, уступила место жесткой решительности, как у человека, на что-то решившегося.

– Эй, люди, внимание сюда! – крикнул он в зал. – Всякие там иностранцы пусть выйдут на сцену!

В зале, где и так было тихо, установилась гробовая тишина. Мовсар Бараев улыбнулся:

– Эй, очкарик, немецкий подданный, чего сидишь? Или ты уже не немец и с испугу в штаны наложил? Ха-ха!

Тобиас сделал попытку встать, но Нина удержала его за руку.

– Умоляю, сиди на месте! – прошептала она в отчаянии.

– Я не боюсь, – ответил Тобиас, бледнея.

– Замечательно, но только сиди на месте, пожалуйста.

– Гут, – буркнул немец.

– Посмотри, брат Иса, что делается! – засмеялся командир так громко, что даже дремавшие заложники открыли глаза. – Немец не хочет уходить, так сильно он нас любит. А где ты раньше был со своей любовью, когда русские танки давили наших стариков и детей?!

Немного помолчав и подавив вспышку гнева, Мовсар тихо сказал:

– А ты, Иса, говорил – они мечтают от нас сбежать...

Рыжий Иса сделал шаг вперед:

– Выходите, иностранцы. Бояться не нужно, мы вас отпустим. Чего сидите? Второй раз предлагать не будем!

Из зала на сцену неуверенно поднялись десять человек. Их выстроили в одну шеренгу. Тобиас среди них оказался самым высоким. Рыжий Иса приказал предъявить документы. Первые трое прошли проверку, а документы четвертого он не стал даже открывать.

– Иди обратно, на место, – процедил он сквозь зубы.

– Как это на место? Почему на место? Я гражданин Украины, значит, иностранец. Украина – суверенное государство. Я иностранец!

– Ты такой же иностранец, как я – космонавт, – проговорил Иса. – Сядь на место. Не морочь голову ...

Украинец, умоляюще прижав руки к груди, обратился к Мовсару Бараеву:

– Командир, скажите своему подчиненному, что он не прав.

Бараев, сплюнув, отвернулся. Украинец обратился за поддержкой к другим иностранцам:

– Братцы, иностранцы! Ну скажите им, что я такой же иностранец, как и вы!

– Эй, меченый, сам уйдешь, или тебе помочь? – произнес рыжий Иса, рассматривая родинку на подбородке украинца.

– Нет, подождите, нужно ведь разобраться ...

Рыжий Иса взял украинца за воротник и выдернул из строя. Сделав по инерции несколько шагов, тот упал на колени перед Мовсаром.

– Командир! Честное слово, я иностранец, – плачущим голосом сказал он. – Я ничего плохого вам не сделал. Наоборот, я за вас, против России! У меня дома маленький ребенок, жена. Пощадите! А если меня не хотите выпускать, тогда пусть никто из иностранцев не уходит.

– Шакал! – скривил рот Мовсар Бараев и ударил украинца ногой.

Заложник упал и с душераздирающими стонами принялся кататься по сцене.

– У меня сахарный диабет! – стонал украинец. – Мне нужен инсулин! Отпустите меня!

– Уберите эту падаль! – приказал командир. Двое чеченцев без особого труда вынесли рыдающего украинца со сцены.

Наступила очередь Тобиаса. Проверив его документы, Иса деловито сказал:

– Порядок. Иди в коридор, жди.

– Наин, – ответил Тобиас, и вместо того, чтобы идти в коридор, направился в зал.

Дорогу преградил Мовсар Бараев.

– Что, ганс, опять нарываешься?

– Я пришел с другом, Ниной. Уходить один не могу.

– Она русская, и потому останется здесь. А ты мне не нужен, иди, давай ...

– Наин!

Нина, слышавшая весь разговор, закричала со своего места:

– Тоби, уходи! Тебе нельзя здесь оставаться! Со мной ничего не случится. Одной мне будет проще!

Тобиас на секунду остановился, сказал что-то по-немецки и решительным шагом направился на свое место.

– Ну, гляди, немец, как бы потом жалеть не пришлось! – пробормотал ему вслед Мовсар Бараев.

В его словах слышалась угроза, но в голосе звучали нотки уважения.

– Тоби, что ты наделал! – набросилась на него Нина. – После этого ты просто дурак, и больше никто.

Нина отвернулась от немца, не желая с ним разговаривать.

– Гут, – коротко ответил Тобиас и устало закрыл глаза.

Ближе к полуночи чеченцы внесли большие картонные коробки. Они раздавали заложникам воду, печенье, шоколад, желая им приятного аппетита. Заложники брали еду с благодарностью. И никто не удивлялся вежливости между мучителями и их жертвами.

Тобиасу сверх стандартного набора досталась бутылка виски.

– Подарок от командира, – пояснил чеченец.

– Не нужно, – бесстрастно ответил Тоби.

– Мой друг шутит, – вмешалась Нина, улыбнувшись чеченцу. – Коньяк – это хорошо. Он берет. Командиру скажите спасибо.

– Ты – умная девушка, – сказал чеченец. – А немец твой – тупой, как баран.

* * *

Жизнь, безусловно, штука самоорганизующаяся. Люди быстро приспосабливаются к любым самым тяжелым и невыносимым условиям.

Помимо главной заботы заложников – ожидания своей участи, а у захвативших их чеченцев – чтобы этой участи никто не избежал, у тех и других находились и другие дела. Кто дремал, кто лениво жевал, кто пытался при скудном освещении читать и даже разгадывать кроссворды, кто-то вел беседу с соседом, и даже нередко слышался смех. Со стороны могло показаться, что люди собрались здесь по доброй воле и, как только надоест, они сразу разойдутся по домам.

Заложники особенно жалели девушек-шахидок, уже больше суток проведших на ногах.

– Тоже, ведь, люди, столько времени и ни разу не присесть ...

Нине удалось разговорить одну из них. Она предложила чеченке шоколадный батончик.

– Возьмите.

– Нам нельзя, – вежливо отказалась девушка. Судя по голосу, она была очень юна.

– Вот новости! – удивилась Нина. – Почему?

– Нас скоро призовет Аллах. Есть нельзя.

– Значит, Вы сюда пришли, зная, что умрете?

– Да, мы все умрем.

– И Вам не страшно?

– Умереть? – в свою очередь удивилась шахидка. – Умереть совсем не страшно. Намного страшнее оставаться здесь, на земле.

– Почему?

– Там нас встретит Аллах. Мы ждем этой встречи с нетерпением.

– Нас вы тоже убьете?

– Нет. Вы останетесь живы. Мовсар – добрый человек. Зря никому не причинит зла. Он просто хочет, чтобы быстрее закончилась война в Чечне.

– Эй, вы там, заткнитесь, ладно? – лениво прикрикнул со сцены чеченец на заложников, которые просились в туалет.

– Это издевательство! Сам-то, наверное, несколько раз уже сходил!

– Эй, я сказал, хватит уже! – покачал головой террорист.

– Сынок, тебя как звать? – спросил чеченца пожилой мужчина из первого ряда.

– Тимуром.

– Человеком надо быть, Тимур. Здесь, между прочим, дети, старики ...

– Да что с ним говорить! Он ничего не решает. Нужно звать командира, Мовсара! – сказал кто-то из глубины зала.

– Эй, не нужно никого звать, – обиделся Тимур. – Мы здесь все одинаковые. Я сам могу все решить. Так и быть, отведу в туалет. Сначала пойдут женщины.

Желающих женщин набралось человек двадцать. Тимур покачал головой:

– Нет, так не годится: пойдут десять человек, остальные потом.

Тимур увел первую группу женщин. Прошло пятнадцать, двадцать минут, прошел час, полтора – ни женщин, ни Тимура. Среди заложников поползли слухи: одни говорили, что женщин изнасиловали и убили, другие – что женщинам удалось бежать через окно в туалете.

На сцену вышел Мовсар Бараев. Зал загудел:

– Где наши женщины? Что с ними сделали?

Мовсар поднял руку, дождался, пока крики утихнут, и категорическим тоном заявил:

– Больше никаких туалетов!

– Это издевательство! Почему? – вновь раздались голоса в зале.

– Заткнулись все! – показал золотые зубы чеченец. – Сами виноваты! По-хорошему с вами нельзя. Хитрые, как змеи – притворяетесь смирными, а сами норовите сбежать.

Из этих слов легко было сделать вывод, что женщинам всё же удалось выскользнуть из западни. Новость вселила в сердца заложников надежду. Их голоса становились всё громче и настойчивее:

– Долго еще будет продолжаться издевательство?

– Почему нас здесь держат? Что мы вам сделали?

– Будь человеком, дай людям сходить в туалет!

– Я сказал – нет! Вопрос закрыт, а кому приспичило, делайте в штаны! – сверкнул глазами чеченец.

Среди заложников прокатилась дружная волна возмущения:

– Фашисты! Мучители! Сколько можно издеваться над людьми! ...

– Орать я тоже могу, – не повышая голоса, хмуро отозвался Мовсар Бараев, и зал утих. – Здесь будете сидеть столько, сколько надо. Скажите спасибо вашим политикам. Им на вас наплевать!

– А нам на политиков наплевать! Требуем туалет!

– Хватит, – устало махнул рукой Мовсар. – Как я сказал, так и будет. Никого из зала не выпущу. Уборная будет здесь! – и он указал пальцем на оркестровую яму. – Будет как в лесу: мальчики – налево, девочки – направо.

– Еще чего! Ты с ума сошел!

– Сам так ходи, а мы требуем ...

В зал вошла группа вооруженных чеченцев. Они наставили автоматы на заложников и передернули затворы.

Сутки для заложников складывались не из минут и секунд, и даже не из дня и ночи, а из коротких периодов бодрствования и дремоты. Во время очередного затишья неизвестно откуда на сцене возникла невысокая девушка в расстегнутой куртке и красном берете. С дикими криками она набросилась на чеченца, дремавшего на сцене. Он заменял Тимура, провинившегося тем, что позволил сбежать заложницам.

– Сволочи, отпустите людей! Хватит их мучить!

Чеченец сначала слабо, и даже с некоторым удовольствием отбивался от девушки. Но потом ему это надоело, и он без видимых усилий скрутил ее, как пластилиновую. Девушка оказалась в неудобной позе: согнувшись пополам, с руками, круто заломленными назад. Красный берет свалился с ее головы.

– Сука, больно! – хрипела она, дергаясь телом. – Отпусти, гад! Всё равно не боюсь тебя.

На крик прибежали Мовсар Бараев, рыжий Иса и еще несколько чеченцев.

– Кто ты такая? – спросил Бараев.

Девушка с гримасой боли, похожей на улыбку, ответила, что никого не боится и себя не назовет.

– Фу! – повел носом Мовсар, – Да она пьяная в стельку!

– Можете убить меня, сволочи! – кричала, изгибаясь, девушка.

– Как скажешь, родная, – улыбнулся командир и сказал бойцу, державшему руки девушки. – Брат, выведи эту тварь в коридор. Разберитесь там ...

Чеченец увел девушку за кулисы. За ними последовал рыжий Иса. Через несколько секунд донесся сухой щелчок выстрела.

– Убили? – вопросом ахнуло в зале.

И сразу же, непонятно откуда, пришел ответ:

– Убили!

Чувство самосохранения не позволяло заложникам близко принимать к сердцу и долго переживать гибель девушки. Как только со сцены убрали красный берет убитой, зал постепенно успокоился и погрузился в свое обычное состояние полного оцепенения.

Но прошло совсем немного времени, и чей-то душераздирающий крик заставил заложников вновь вернуться в страшную реальность.

– А-а-а!!! Душно! Задыхаюсь! Всё равно умирать! Не могу больше!!!

Всё остальное произошло в считанные секунды: молодой человек из последних рядов партера вскочил на сиденье и побежал по спинкам кресел в направлении сцены. Он несколько раз оступался, но поправлялся и продолжал свой сумасшедший бег. Когда от сцены его отделяло два ряда, раздался выстрел. Парень схватился руками за лицо и завалился назад в междурядье. Остались только торчащие ноги. Находившаяся рядом заложница, пожилая женщина, с немым ужасом наблюдала, как брючины убитого медленно сползали вниз, обнажая его тонкие бледные ноги.

* * *

За время плена заложники хорошо усвоили, что делать можно, а что нельзя. Спать можно было сколько угодно. Запрещалось делать резкие движения, кричать. Разговаривать можно, но негромко. Можно "пойти в гости", то есть пересесть на другое место и даже в другом ряду, но с разрешения чеченцев.