Текст книги "Пропавшее ущелье"

Автор книги: Александр Шейнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

РАЗГОВОР С ПАВЛОМ

Надо ли говорить о том, что между молодым Полыновым и Михаилом завязалась самая искренняя дружба… Павел, впервые увидевший человека, пришедшего из большого таинственного мира, привязался к нему всем сердцем. Александр Иванович был рад, что у его сына появился такой товарищ. Он не скрывал своих симпатий к Михаилу, угадывая в нем представителя не известного ему молодого поколения России. Но порой он пытливо смотрел на молодого человека, и Михаил понимал, что означает его взгляд: «А не нарушаешь ли ты своего слова, не слишком ли волнуешь Павла своими рассказами?»

Щербаков старался не воспламенять воображения Павла: «Придет время – узнает все», – думал Михаил.

Правда, это было нелегко – уходить от расспросов юноши. Однажды, после трудового дня, они сидели с ним перед домом. Александр Иванович куда-то ушел, ничего не сказав. Михаил еще раньше заметил, что это случалось периодически. Один, не приглашая с собой молодых людей, Полынов скрывался в глубине ущелья на два – три часа. Щербаков как-то спросил об этом Павла, тот бесхитростно ответил:

– Не знаю. Сколько я помню себя, папа всегда это делал и никогда мне ничего не говорил.

Михаил чуть не спросил: «А ты не пытался узнать?», но смолчал, решив, что раз Александр Иванович имел от сына тайну, значит, для этого у него были веские основания.

И на этот раз они ни словом не обмолвились об отсутствии Александра Ивановича. Жара спадала. С гор спускалась темнота, потухли серебристые вершины, легкой дымкой покрывались отвесные склоны, потеряло свою нежно-голубую окраску небо. Дышалось легко.

– Михаил Георгиевич, – тихо проговорил юноша, – кто эта девушка?

Щербаков вздрогнул. Какое удивительное совпадение! Он как раз в эту минуту думал о Лене. Прошла добрая минута, пока Михаил нашел в себе силы спокойно, не выдавая своего волнения, спросить:

– Ты о чем говоришь, Павлик?

– А помните, фотография у вас лежала на столе? Когда я вошел, вы ее быстро спрятали.

Михаил вспомнил этот случай. Несколько дней назад он вынул из своего альпинистского костюма, в котором прыгнул в ущелье, крохотную карточку Лены, ту, что она подарила ему в лагере.

– Видишь ли, Павлик, это одна моя хорошая знакомая.

– Вы ее любите, да?

«Вот как! Да он не такой наивный, как кажется!»

Юноша словно угадал мысли Щербакова.

– В папиных книжках, – задумчиво произнес он, – я читал про любовь. Я спросил у папы, что это такое, а он мне сказал, что об этом не нужно думать.

– Александр Иванович лучше знает.

– Да, – со вздохом ответил Павел, – он очень умный и все лучше меня знает, потому что жил там…

Он махнул рукой в сторону гор и добавил:

– И вы, Михаил Георгиевич, умный и, наверное, много знаете, а рассказывать ничего не хотите. Почему?

Щербаков почувствовал себя так, словно уселся на горящие угли.

– Видишь ли, Павлик, – после паузы проговорил Щербаков, – папа твой прав. Зачем говорить о том, что пока далеко от нас.

– И у меня не будет никогда любимой?

Нет, так долго продолжаться не может! Щербаков почувствовал, какую тяжелую миссию возложил на него старший Полынов.

– Я уже влюблялся, – с важной серьезностью открылся Павел. – Я папе этого не говорил, а вам скажу.

– Влюблялся? В кого?

– Во многих. В тех женщин, о которых я в книгах читал. Но как бы мне хотелось увидеть хоть одну. Я даже матери своей не помню. А как вы думаете, Михаил Георгиевич, меня бы они могли полюбить?

– Послушай, Павел, не нужно об этом думать.

Щербаков невольно вздохнул. Он сам многое отдал бы за одну единственную встречу с Леной.

– Михаил Георгиевич, – вдруг страстно проговорил Павел, – вы спустились к нам на своем парашюте… Я не знаю, что это такое, но может быть, можно на нем выбраться из ущелья?

Щербаков подумал, что действительно следовало бы заняться парашютом, который лежит в полыновском доме: Александр Иванович разыскал его на месте падения Щербакова и принес домой. Правда, он оказался без зонтов. Они, видимо, оборвались.

– Павлик, ты проведешь меня к месту, где нашел меня? Мы осмотрим там кое-что.

– Хорошо.

И тут Щербаков дал волю своим мыслям.

– А выбраться отсюда нужно, понимаешь, Павел, обязательно нужно. Там настоящая жизнь, там люди.

– Куда это вы собрались? – раздался около них спокойный голос.

Оба живо обернулись. Перед ними стоял Полынов. В темноте молодые люди не заметили, как он подошел.

В ГЛУБЬ УЩЕЛЬЯ

Если бы было светлее, Александр Иванович безусловно увидел бы, как Щербаков покраснел. Он чувствовал себя неловко перед Полыновым, но твердо проговорил:

– Разрешите, Александр Иванович, ответить на ваш вопрос завтра.

– Ну, допустим, – сухо проговорил тот и, простившись, ушел.

– За что на вас папа сердится? – спросил Павел.

– Да так… – замялся Михаил.

На следующее утро Щербаков решил поговорить с Полыновым. Павел ушел на плантации, а он прошел в кабинет Александра Ивановича.

– Александр Иванович, – начал Михаил, – я помню о нашем разговоре и о вашей просьбе и всячески стараюсь ее выполнять, хоть, честно скажу, сделать это совсем нелегко, да и, главное, не нужно.

– Куда вчера вы звали моего сына?

– Туда, к людям, – прямо глядя в глаза Полынову, ответил молодой человек. – Александр Иванович, вы напрасно думаете, что он наивный юноша, ему уже достаточно лет…

– Больше, чем вы даже думаете, – печально заметил старый врач, но Михаил, увлеченный своими мыслями, не обратил внимания на это замечание.

– Он многое знает и понимает, – продолжал Щербаков, – и нельзя отнять у него мечту… Мы выберемся, обязательно выберемся отсюда, надо только искать выход. Не может быть, чтобы его не было…

Полынов посмотрел на Щербакова: он вспомнил свою беседу с ним в тот вечер, когда Михаил поведал ему о том, что произошло за минувшие годы в России, вспомнил, как сам загорелся мыслью о возможности возвращения на родину. Михаил продолжал:

– Вы просили ничего не рассказывать сыну, я это делаю, хоть Павел и не может понять, почему я от него все скрываю.

– Бедный мальчик, – прошептал Полынов.

– Вы не хотите, чтобы он вместе со мной искал выход, хорошо, я буду делать это один. Но не искать я не могу. Лучше сойти с ума, лучше умереть, чем смириться… Я только попросил вашего сына провести меня по ущелью. Если вы возражаете, я отправлюсь один.

– Хорошо, ищите, – чуть слышно произнес Полынов, – ищите, – повторил он, – вы оба молоды…

Он не закончил фразы, но Михаил понял, что Полынов хотел этим сказать.

Да, они молодые, и они сделают все, чтобы освободиться из плена.

После минутного молчания Александр Иванович начал говорить, видимо, о самом сокровенном:

– Много лет искал я-выхода из ущелья. Вскоре после землетрясения, когда горы вокруг нас сомкнулись, первой моей мыслью было построить гигантскую лестницу. Лес, как видите, здесь растет в изобилии, и есть металл, из которого можно изготовить сколько угодно гвоздей. Много ночей я просидел за расчетами. Теоретически все было вполне осуществимым. Но практически… Природа сыграла с нами злую шутку. По моим вычислениям, даже в самом низком месте, там, где когда-то находился перевал, высота гор достигает свыше четырех тысяч метров. Тысячелетиями стекавшая с вершин вода отшлифовала скалы, сделала их гладкими, как мрамор, и только у подножия встречаются шероховатости, но выше стена словно из глянца. Так что лестница должна была бы состоять из множества пролетов, опирающихся один на другой. Вы представляете, каким должно быть основание подобного сооружения. И двух жизней не хватило бы, чтобы вручную изготовить лестницу. Да и какая сила удержала бы ее в перпендикулярном положении? И все-таки я начал строить, потому что, как и вы, не хотел смириться. Следы моей безумной работы вы найдете, я только не хочу, чтобы о ней знал Павел. Потом у меня зародилась другая идея: перепрудить реку, дать ей другое направление и попытаться выбраться по подземному руслу, освобожденному от воды. Правда, я не знал, какой величины оно и сколько километров тянется под горной грядой. Но это меня не пугало.

– Почему же вы не осуществили свой проект?

Старый ученый с горечью посмотрел на Щербакова.

– Потому, что отверстие при впадении реки оказалось настолько узким, что в него с трудом протиснулся бы разве только карлик. К тому же, и это главное – я установил, что и там, дальше, в глубине скал, – пропасть, гул падающей воды можно уловить, если прислушаться. Тогда я подумал, что если мы с женой не сумеем выбраться через отверстие, то пусть хоть моя весточка дойдет до людей. Я написал послание с призывом о помощи, запечатал его в деревянную бутылку, герметически закупорил и отправил с рекой.

– Ну и что? – живо спросил Михаил.

– Это я у вас хотел бы спросить. Дошло ли оно?

– Нет… Во всяком случае, насколько мне известно, кроме вашего дневника, ничего не было обнаружено.

– Это было очень много лет назад, в первый год нашего заточения. А потом я повторял эти попытки, но и они оказывались напрасными. Я подумал, что если даже весточка дойдет, кто станет тратить силы и средства на спасение малоизвестного врача и его жены? Нет, я могу рассчитывать только на самого себя…

– Это не так! – горячо воскликнул Щербаков. – Мы отправим сотню, нет, тысячу таких бутылок. Если хоть одна прорвется сквозь скалы и дойдет до людей – мы спасены.

– Вы думаете, нам помогут? – спросил Полынов.

– Уверен абсолютно! О, вы не знаете наших людей…

Трудно сказать, убедил ли Щербаков старого врача, но тот сказал:

– Боюсь, что бутылки застревают где-то под землей.

– Все равно надо еще попытаться. Мы с Павликом выдолбим с десяток деревянных бутылок, я напишу, и мы их отправим.

Полынов не стал возражать, хотя по всему его виду угадывалось, что он не разделяет оптимизма Щербакова.

Больше на эту тему они в тот день не говорили. Завтрак прошел в молчании, а затем Павел и Михаил пошли в сад и по узкой тропинке углубились в лесные дебри.

Стало сразу прохладно. Кроны вековых деревьев настолько срослись, что не пропускали солнца. Таинственная тишина царила вокруг. Юноша шел впереди, за ним, погруженный в свои мысли, следовал Щербаков.

На одном из поворотов Михаил увидел широкую прогалину, упиравшуюся в скалу. Там виднелось какое-то странное сооружение, выложенное из камня. Щербаков остановился.

– Что это такое? – спросил он своего спутника.

– Не знаю, – ответил тот.

– Тогда посмотрим.

– Нельзя.

– Почему?

– Когда я был еще маленьким, папа просил меня не ходить туда.

– И с тех пор ты ни разу там не был? Нет.

– А ты говорил с Александром Ивановичем?

– Зачем? Если бы можно было, он сам бы мне сказал.

– И тебе не интересно узнать?

Павел вздохнул.

– Если он считает, что мне не следует туда ходить, значит, так надо. Он лучше меня все понимает… Но мне очень хочется знать – что там такое, – с чистосердечной откровенностью закончил он.

Они постояли еще несколько минут, разглядывая сквозь стволы деревьев загадочное сооружение.

– А может быть, мне можно? – спросил Михаил.

– Не знаю. Это вы у папы спросите… Пойдемте, сударь…

Михаил изумился последней фразе Павла и сказал:

– Не называй меня так.

– А почему же? Во всех книгах люди так обращаются друг к другу.

– Так выражались некоторые люди до революции.

– Какой революции?

– Послушай, Павел, когда-нибудь мы с тобой обо всем поговорим, но сейчас не спрашивай. Скажу тебе только, что у нас теперь называют друг друга товарищ.

– Товарищ… – задумчиво повторил юноша. – Товарищ – это друг, который хочет тебе только хорошего во всем, да?

Михаил кивнул головой.

– Значит, там люди хотят друг другу хорошего? – спросил молодой Полынов. – А папа мне говорил, что они плохо живут, враждуют.

– Александр Иванович их сам давно не видел, а они изменились, стали совсем другими, – коротко объяснил Щербаков.

Так, беседуя, они вышли к реке. Она была здесь значительно уже, чем у дома Полыновых, но, сжатая с двух сторон обрывистыми берегами, заваленными огромными валунами, гораздо стремительней несла свои прозрачные воды.

Через реку был перекинут мостик. Павел хотел помочь Щербакову пройти по нему, но тот легко перебежал его сам.

На другой стороне реки местность стала еще выше, но леса уже не было, а по золотистой песчаной земле стелились колючки.

И вдруг Михаил увидел странные растения. Они стояли на некотором расстоянии друг от друга, издали похожие на зеленые колонны, высотой в три или четыре человеческих роста, со столбовидными ответвлениями самой причудливой формы. Одни походили на старинные подсвечники, другие напоминали каких-то животных.

– Кактусы…

Так вот что Михаил принял тогда, во время неудачного падения, за чудовища! Они, действительно, могли поразить чье угодно воображение.

На одном из растений Щербаков заметил оборванные купола парашюта. Вот кому он обязан своим падением! Острые колючки растений, как бритвой, срезали постромки парашюта.

Теперь молодые люди находились у самого подножия горы. Где-то на огромной высоте Щербаков заметил остроконечную вершину, откуда он прыгнул той памятной ночью.

Нет, добраться до нее даже самому опытному альпинисту невозможно. Если бы у него были хоть крюки, которые можно было бы вбивать в скалу. А что, если их изготовить?… Об этом следует подумать.

А может быть, имеется более удобное место для восхождения? Михаил внимательно, метр за метром, рассматривал гору, но ничего подходящего не заметил.

Они провели здесь часа полтора и решили возвращаться.

– Я спрашивал вас о парашюте, – с трудом выговаривая это слово, сказал Павел. – Вверх он не может подняться?

Щербаков молчал, потом ответил:

– Даже самый совершенный парашют, Павел, нам не поможет. Чтобы отсюда выбраться, надо, кажется, стать птицей.

Взгляд юноши потускнел.

– Значит… – тихо сказал он.

– Видишь ли, Павел, есть одна возможность…

– Значит, есть? – обрадованно перебил он.

Михаил уже жалел, что об этом сказал. Зачем вселять надежду, сбудется ли она? Даже в самом низком месте до вершины, как утверждает Полынов, не меньше четырех километров. Сколько понадобится вбить крюков, чтобы добраться до нее? Это нетрудно сосчитать. Если их вгонять в скалу на расстоянии полуметра один от другого, то потребуется не меньше восьми-десяти тысяч штук.

Щербаков горько усмехнулся. Это сейчас показалось так же несбыточно, как если бы они решили своими силами изготовить самолет. Но мысль о крюках не оставляла его.

– Будем думать, – просто ответил он, – и будем искать.

У дома их встретил Александр Иванович.

– Прогулялись? – спросил он

– Да, – весело ответил Михаил, – замечательная прогулка.

– Устали?

– Что вы, Александр Иванович, я чувствую себя прекрасно. Какие изумительные места. Тут бы санаторий открыть.

– Ну, тогда за работу. Сегодня начнем убирать и сушить плоды.

– Есть убирать плоды, – шутливо ответил Щербаков.

Он не хотел показать, что у него творится на душе. Посмотрев на Полынова, Щербаков перевел взгляд на его сына. «Как они похожи», – подумал он.

Внезапно у него снова возник вопрос: «А сколько же лет Павлу?»

Воспользовавшись тем, что тот вошел в дом, Щербаков спросил у Полынова:

– Александр Иванович, простите за любопытство, сколько вашему сыну лет?

Тот внимательно посмотрел на Щербакова.

– А как вы полагаете?

– Не больше двадцати.

– Вот как? Это приятно слышать.

– Неужели ему больше?

– Да, – печально проговорил Полынов. – Гораздо больше.

Но появился Павел, и разговор оборвался. Полыновский календарь говорил о том, что Михаил находился в ущелье уже несколько месяцев. Там, в центральной части страны, видимо, началась непогода. В Москве, наверное, шли дожди, а здесь, в ущелье, по-прежнему было тепло, и пышно цвела зелень. Только вечера стали немного прохладнее, да чаще над вершинами гор поднимались белые, кружевные вихри.

Трое запертых в ущелье людей сняли первый урожай пшеницы и теперь готовились к уборке второго. Длинные вечера они проводили вместе на веранде, при свете неяркого, но не дымящего пламени, читали, беседовали, смеялись, а иногда и пели.

И Михаил несколько успокоился. О Лене он старался не думать. Если не сейчас, то еще через некоторое время, через полгода, год, она выйдет замуж и, возможно, как-нибудь вспомнит, что был какой-то Щербаков… А если она по-настоящему любит его? Но Михаил даже в мыслях не хотел требовать от девушки, чтобы она оставалась верной ему. Мало ли прекрасных людей, которых можно и есть за что полюбить. Только бы не вышла за Малинина. Не зависть и не ревность заставляли думать именно так. Просто он искренне хотел, чтобы Лена была счастлива, а Малинин, – в этом Михаил был твердо уверен, – не тот человек, который может принести счастье. Другими глазами, чем она, Малинин смотрел на жизнь, и рано или поздно это сказалось бы.

Впрочем, для чего об этом думать? Все равно он бессилен что-либо изменить…

Думать надо о другом: где и как найти выход из ущелья? Крюки? Чтобы сделать их, потребуется года два-три или больше, но ведь все равно другого выхода нет. Важно найти подходящий материал. Лучшим материалом казалось ему дерево. Древесины в ущелье сколько угодно. Ни одно из известных ему деревьев не годилось для этой цели. Однажды Щербаков увидел большие со шляпкой деревянные гвозди, служившие Полыновым для различных хозяйственных целей. По прочности они не уступали железным, не сгибались даже тогда, когда Михаил для пробы пытался вбить несколько штук в подножие горы.

– Павел, – поинтересовался Михаил у молодого Полынова, присутствовавшего при этом, – вы сами делали гвозди?

– Да, – ответил тот.

– Из какого дерева?

– Эвкалипта.

Вот оно что! Щербаков в первые же дни пребывания в ущелье обратил внимание на гигантские деревья, росшие недалеко от дома, достигшие, по подсчетам Михаила, около шестидесяти метров в высоту и пяти-шести метров в ширину. Гладкие стволы завершались зеленой, не дающей тени верхушкой. Вспомнил, он где-то читал, что древесина эвкалипта гораздо крепче дуба, тяжела, как железо, и не поддается гниению. В книге писалось, что эвкалиптовые мачты на кораблях выдерживают любые штормы.

Однако даже эвкалиптовые крюки в скалу не вобьешь; надо сначала сделать отверстия для них. Потребуются, кроме того, деревянные пробки; их придется вгонять в эти отверстия, а уже тогда забивать крючья в дерево. Долбить гнезда для пробок можно металлическими зубилами, которыми пользовался Полынов при обработке твердого камня, служившего ему при заточке различных инструментов. Эти зубила и два молотка Александр Иванович хранил в числе других вещей, захваченных им на Памир. Щербаков имел возможность убедиться в том, что зубила хорошо справляются со скальной породой.

После обеда, когда Павел ушел к себе в комнату отдыхать, Щербаков уселся на веранде за расчеты. Он хотел выяснить, какую длину и ширину должен иметь крюк, как лучше сделать пробки, в которые будут вбиваться крюки. Михаилу, инженеру по образованию, это не представлялось особенно трудным делом.

БЕСЕДА О ДОЛГОЛЕТИИ

В разгар работы в дверь постучали, на веранду вошел Полынов.

– Вы не спите? Заняты чем-то? – спросил он.

– Пожалуйста, Александр Иванович. Это не к спеху. Времени впереди много, – пошутил Щербаков.

– Не желаете ли пройти ко мне?

– С удовольствием.

В кабинете они уселись один против другого в плетеные кресла, накрытые чехлами из растительной массы. Полынов был, видимо, в хорошем настроении. Он смотрел чуть лукаво.

– Ну-с, молодой человек, так сколько вы даете моему Павлику лет?

– Я уже сказал, Александр Иванович, не больше двадцати.

– Это приятно слышать… Но ему гораздо больше.

– Сколько же?

– Представьте… Пошел тридцать второй.

– Тридцать второй! – воскликнул Щербаков.

Михаилу стало неловко за свое поведение. Ведь он относился к Павлу, как старший, несколько покровительственно, называл его Павликом… И Полынов это слышал.

– Мне думается, он и в пятьдесят будет выглядеть не на много старше, хотя в таком возрасте человека принято считать пожилым… А ведь это молодость.

– Молодость? – переспросил Михаил.

– Представьте, что так. Мы не привыкли к этому, потому что случаи человеческого долголетия, по крайней мере в мое время, были редки, являлись исключением. А они могут быть правилом.

– Что же для этого требуется? Спокойная жизнь?

– Здоровая жизнь, – поправил Полынов. – Вы инженер?

– Да.

– Тогда я вам объясню так. Самую выносливую машину, сделанную из крепчайшей стали, можно раньше времени вывести из строя излишней нагрузкой, неправильной эксплуатацией, частыми поломками. Верно? Человеческий же организм совершеннее любой машины, но он так же, как и она, требует к себе разумного, а не варварского отношения. Я вспоминаю свой родной город, рабочий люд его. Да так было по всей России… Человеческий организм подтачивали со дня рождения ужасными условиями жизни, вопиющей антисанитарией, вызывавшей многочисленные болезни. А изнурительный труд в затхлых, отравленных дымом и копотью помещениях, злоупотребление алкоголем – все это довершало разрушительную работу, в четыре – пять раз сокращало срок человеческой жизни. Вы сами понимаете, что у меня нет данных, относящихся к прошедшим последним сорока годам, но в свое время я собрал интереснейший материал о так называемой средней продолжительности человеческой жизни.

Полынов встал, подошел к столу и принялся перелистывать исписанные убористым почерком страницы.

Вот, пожалуйста, – наконец, проговорил он. – За всю известную нам историю человечества самая низкая продолжительность жизни в Европе относится к шестнадцатому веку, когда в среднем человек жил что-то около двадцати одного года. Это почти на десять лет меньше средней продолжительности жизни человека в древней Греции. Когда люди научились бороться со страшными эпидемиями, уносившими ежегодно миллионы жизней, когда медицина более прочно встала на ноги, средняя продолжительность жизни человека несколько повысилась: в семнадцатом веке – до двадцати шести лет, в восемнадцатом – до тридцати четырех, а по данным, относящимся уже к началу двадцатого века, – до сорока восьми лет. Ученые моего времени неоспоримо доказали, что в России смертность, например, в 1910 году была гораздо выше, чем в Англии или Германии. А что, у русского другой организм? Конечно, нет. А почему, скажите мне, милостивый государь, смертность среди состоятельных классов значительно ниже, чем среди бедного населения? Средняя продолжительность жизни в России у богатых равнялась сорока пяти – семи годам, у рабочих едва достигала двадцати шести лет. Я собрал сведения по Царицынскому уезду, которые мне не удалось опубликовать; никто не хотел их напечатать. Из каждой тысячи родившихся в 1907 году детей у зажиточной части населения Царицынского уезда умирало шестьдесят семь человек, а у бедняков – триста пятнадцать.

Чем все это можно объяснить? – увлекся Полынов, его голос зазвучал громче, словно перед ним находилась большая аудитория, а не единственный слушатель. – Социальными условиями. Будь у народа достаток, возможность пользоваться материальными благами, услугами медицины, жизнь людей была бы продолжительней. А постоянные войны, приводящие к гибели миллионы людей в самом расцвете физических сил, безработица, обрекающая на голодное существование массы рабочих семей? Вам известно, какой вред наносит обществу алкоголь. Один ученый сказал, что в пиве, вине и водке ежегодно тонет во сто крат больше людей, чем в воде… Я много лет посвятил изучению вопроса о долголетии. В том же Царицыне пытался что-то сделать, но встречал одно равнодушие и вражду со стороны власть имущих. Чем кончилась моя война в Царицыне, вы знаете… Скрывшись здесь, я поступил неправильно, я мог и должен был бороться за свои убеждения. Но я не думал тогда, что окажусь заживо погребенным в ущелье. Теперь вырос сын, и вы сами утверждаете, что он выглядит значительно моложе его действительных лет. Правда, Павел оказался в условиях необычных, исключительных, и ставить его в пример нельзя. Однако и он – доказательство тому, что дает человеческому организму правильный режим, физический труд, когда он не в тягость человеку.

Полынов умолк. Затем он сказал:

– Теперь я, не задумываясь, пожертвовал бы своей жизнью, лишь бы Павел оказался там, среди людей. Мое сердце разрывается при мысли, что сын так и останется вне человеческого общества. Пусть он встретит там даже самое худшее, но…

– Нет! – вскочил с места Щербаков. – Честное слово, нет! Я слушал вас внимательно, теперь послушайте меня. Вы даже не можете себе представить, как все изменилось в нашей стране за годы, что вы находились здесь. У нас все делается для человека, для его счастья, здоровья.

– Я верю вам, – произнес Полынов. – И мне очень хочется на склоне лет послужить народу.

– Да, мы найдем выход отсюда! – взволнованно ответил ему Щербаков. – Возможно, для осуществления плана потребуется три-четыре года; но я твердо убежден, что он абсолютно реален, и все теперь зависит только от нас самих.

Михаил проговорил это так горячо, что старый Полынов посмотрел на него в упор:

– Вы хотите сказать, что знаете, как выбраться из ущелья?

– Да, знаю.

– В таком случае, слушаю вас…

– А мне можно послушать?

В дверях стоял Павел.

Щербаков живо обернулся, но тут же вопросительно посмотрел на Александра Ивановича. Несколько секунд все молчали.

– Проходи, пожалуйста, садись, – пригласил Павла отец.