Текст книги "В Париже. Из писем домой"

Автор книги: Александр Родченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Александр Родченко
В Париже. Из писем домой

Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»

Издательство выражает благодарность Александру Лаврентьеву за помощь в подготовке данного издания

Оформление серии – ABCdesign

В марте 1925 года Родченко выехал в Париж для работы над оформлением советского раздела Международной выставки декоративного искусства и художественной промышленности, а также для постройки в натуре по своему проекту образцово-показательного Рабочего клуба. Он писал домой почти ежедневно. Дома Степанова собирала письма, подшивала их в специальную тетрадь. В № 1 журнала «Новый ЛЕФ» за 1927 год часть этих писем была опубликована с тем же названием, что и здесь. В те годы лефовцы-литераторы – Маяковский, Брик, Перцов, Шкловский и Третьяков – отстаивали принцип «документальной прозы», то есть максимально фактографическое описание происходящего (принцип интервью, дневника, пачки документов). Предельная откровенность писем Родченко им импонировала. Это был взгляд художника нового типа, конструктивиста, дизайнера одновременно и на Париж, и на Москву со стороны. Международная выставка декоративных искуств и художественной промышленности 1925 года была звездным событием для Родченко – он участвовал в нескольких разделах и получил серебряные медали по классу искусства улицы, книги, мебели.

В конце публикации писем во втором номере «Нового ЛЕФа» шла такая надпись:

«Напоминание читателю:

Прочел письма в корректуре. Верно все: если принять во внимание, что писалось в Париже, в центре "Европы", где я был впервые, так сказать "первое впечатление о ней". А. Р.»

Первыми перепечатали эти письма поляки в журнале «Дзвигня» в том же 1927 году. Еще отдельные фрагменты вошли в книги «А. М. Родченко. Статьи. Воспоминания. Автобиографические записки. Письма» (Москва, 1982) и Родченко А. М. «Опыты для будущего» (Москва, «Грантъ», 1996). Мы воспроизводим наиболее полный вариант писем, включающий фрагменты из этих двух публикаций, а также примечания, написанные для книги Родченко А. М. «Опыты для будущего».

Александр Лаврентьев

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

19 марта 1925 г. Рига

Милые Мульки, старые, средние и молодые! Сижу в Риге, в гостинице, сегодня вечером или завтра утром еду в Берлин.

Чувствую себя хорошо и здоров. Только в Берлине увижу заграницу.

Эрдман¹ здесь, кланяется. Он живет здесь давно.

Приехали в 6 утра в Ригу, к ю ч. пойдем в свое полпредство.

Не забудь сходить в Академию и взять свои рисунки по квитанции, которые не пошли в Париж.

Заплати за квартиру, за телефон.

Привет Гану, Эсфири² и пр.

Анти.

19 марта 1925 г. Рига

…Завтра, 20 марта, выезжаем утром в 8 часов из Риги в Берлин. Билеты взяли до Парижа.

Деньги здесь – латы, равны 50 рублям или юо сантимам.

Уже купили воротничков две штуки и галстук. Стал похож черт знает на кого.

Что будет дальше? Лучше бы я не ехал. Видишь, даже стал «ять» писать. Скучаю обо всех. Извозчики в Риге похожи на Бетховенов. Пока заграница совсем липовая. Приеду, вероятно, очень скоро.

Женщины совсем сзади ходят обтянутые.

Подробней напишу из Берлина.

Анти.

23 марта 1925 г. Париж

Милая Мулька, Мамулька и Муличка! Я в Париже. Сижу на мансарде. Пятый этаж. Комната – 15 франков в день. Кровать двухспальная; здесь всегда так. Умывальник с горячей и холодной водой обязательно. Скрипучий стол. Кофе утром – три франка.

Уже весна, окно открыто. Движение колоссальное. Сегодня телеграмму послал со своим адресом.

Пиши скорей.

Все папиросы отобрали. Вещи же все в целости, много было канители на таможне³.

Почему обложки с Лениным? Почему плакаты с Лениным?

Но ничего, все уладилось. Вообще, трудно везти много вещей. Первое, что попалось на глаза в Париже, что – мы ночью приехали – биде в номере и утром сегодня – человек, продающий неприличные карточки. О Бельгии, о Латвии, Германии, Литве напишу особо. Реклама в Париже очень слабая, а в Берлине есть хорошие вещи. Много смотрю, много вижу, учусь и еще больше люблю Москву.

Целую. Анти.

… До самого Парижа мы везли снег. Даже в Париже он вчера шел.

Трудно без французского языка.

В Германии приемник с лампой стоит 36 марок, то есть 9 рублей.

Пробуду, наверное, до первого июля.

А как хочется, чтобы у нас была такая промышленность. Встают рано – часов в у или 8, ложатся тоже рано.

…Один бы я, наверно, не попал в Париж.

Пока еще скучать некогда. Всем кланяюсь.

Если кто будет писать, зря адреса не давай, а то будут писать глупости.

Маяковскому дай и скажи, что выставка 15 мая.

Целую. Анти.

24 марта 1925 г. Париж

Милые Мульки!

Мориц⁴ ушел, а я один еще боюсь идти куда-нибудь.

Каков Париж внешне, этот город шика, расскажу по приезде.

За гроши, то есть за 80 рублей, я купил костюм, ботинки и всякую мелочь – подтяжки, воротнички, носки и пр.

К сожалению, прежний я исчез внешне.

Но так здесь ходить невозможно.

Женщины стригутся по-мужски, как ты, носят, главным образом, коричневое пальто, как у тебя, обтянутое сзади, недлинное; короткие юбки, почти до колен, и темного цвета чулки, туфли. Вообще, вроде девочек. Мужчины – разно, но, конечно, не так, как я одевался.

Движение авто настолько сильно, что приходится ждать, собираясь на тротуаре, затем быстро бежать на середину улицы, опять ждать и, наконец, – на другую сторону.

Спутник в испуге бегает за мной. Я, оказывается, отлично ориентируюсь в этом, а он был за границей раньше. Смеюсь над ним. Автобусы большие и носятся в большом количестве до десяти сразу, и я их прозвал носорогами.

Лошадей, можно сказать, совсем нет. Такси – примерно как от почтамта до Пречистенки – берут 65 франков, то есть 40–50 коп.

Много шоферов русских.

Моды действительно интересны. Реклама в Париже плоха. Некоторые интересно придуманы, но скверно исполнены. Вечером все светит.

Я живу в мансарде на пятом этаже. Жара страшная, топят вовсю. Я сижу в одной рубашке, с открытым окном.

Трудно без языка. Мое же знание липовое, и я его не осилю.

Издали видел вышку нашего павильона на выставке. Пока еще не ходил туда, завтра пойду.

Внешне Париж больше Берлина похож на Москву. Внешне даже и люди. Немцы уж очень специфичны. Кажется, что сплошь сигарный дым. Гросс⁵ очень здорово выявил самое характерное в берлинском обществе, которое и есть, действительно, таково.

В Берлине я был очень мало – с 10 утра до 9 вечера, поэтому мало что видел. Хотя и смотрел очень жадными глазами.

В Кёльне был с 11 утра до 10 вечера, видел Кёльнский собор внутри и снаружи. Внутри это лес, выраженный колоннами, наверху как будто листва, а окна с цветными стеклами – это просветы леса в разные часы дня и ночи. Аскетизм и бесплодие, сухость невероятная.

Пиво не такое уж особенное, еда в Берлине сравнительно для них дорогая. Хлеб и сахар, по-видимому, имеет недостаток.

Лувр под носом, выставка тоже. Так что удобно.

Жду писем, целую всех. Анти.

25 марта 1925 г. Париж

Милая Муличка!

Павильон почти готов. Завтра начинаю устраивать работу по клубу, сегодня получу чертежи свои, которые шли с дипкурьером. Павильон наш будет самый лучший в смысле новизны. Принципы конструкции здесь совершенно иные, чем у нас, – более легкие и простые. Хорошо, что я не делал рабочих чертежей, здесь все равно пришлось бы их делать заново.

Официально выставка должна открыться в конце апреля, но, наверно, откроется в мае. По тому, что на ней настроено, ясно, что она слабее в художественном смысле нашей выставки (Сельскохозяйственной)⁶.

Вчера бродил вечером и немного днем по Парижу, и, к моему удивлению, реклама у них так слаба, что и объяснять нечего. Еще ничего световая, и то не тем, что из нее сделано, а тем, что ее много и что техника ее высокая. Заходил в какую-то «Олимпию», где до утра танцуют эти фокстроты и прочее. На меня это произвело большое впечатление; женщины одеты только в одну тунику, намазанные, некрасивые и страшные бесконечно. Просто это публичный дом, подходят, танцуют, уводят любую. Но оказывается, что это не французы, это иностранцам всюду устроены разные такие вещи, а сами французы иначе проводят время, как – точно еще не знаю, во всяком случае, не так идиотски.

Встаю в у часов утра, моюсь без конца горячей водой, обтираюсь холодной и пью кофе. Обедаю пока где попало. Страдаю от папирос без мундштука и собираюсь купить трубку. Теперь я понимаю, что трубку можно курить во Франции как лучшее, что можно курить, а в России трубка – это только подражание.

Здесь все дешево, конечно, относительно (то есть потому, что наши деньги дороги; если здесь жить, то будешь и меньше зарабатывать).

Вчера, смотря на фокстротную публику, так хочется быть на Востоке, а не на Западе. Но нужно учиться на Западе работать, организовывать дело, а работать на Востоке.

Какой он простой, здоровый этот Восток, и это видишь так отчетливо только отсюда. Здесь, несмотря на то, что обкрадывают танцы, костюмы, цвета, походки, тип, быт Востока, все, – делают из всего этого такую мерзость и гадость, что Востока никакого не получается.

Да, но и другие сидят и работают, и ими создается индустрия высокой марки, и опять обидно, что на лучших океанских пароходах, аэро и проч. будут и есть опять эти фокстроты, и пудры, и бесконечные биде.

Культ женщины как вещи. Культ женщины как червивого сыра и устриц, – он доходит до того, что в моде сейчас «некрасивые женщины», женщины под тухлый сыр, с худыми и длинными бедрами, безгрудые и беззубые, и с безобразно длинными руками, покрытые красными пятнами, женщины под Пикассо, женщины под «негров», женщины под «больничных», женщины под «отбросы города».

И опять мужчина, создающий и строящий, весь в трепетах этой «великой заразы», этого мирового сифилиса искусства.

Вот оно до чего доводит. Вот его махровые цветы здесь.

Искусство без жизни, грабящее всюду и везде от самых простых людей и превращающее все это в больницу.

Ну, я разошелся, прости.

Привет всем, целую всех, мои дорогие.

Ваш Анти.

27 марта 1925 г. Париж

Милые Мульки!

Писем нет от Вас, и я беспокоюсь.

Бегаю целый день, а вечером скучно… Не с кем поговорить. Сегодня начну делать чертежи в масштабе. Дождь льет, жара в комнате, целый день и ночь открыто окно, чихаю, сморкаюсь, ругаюсь. Стал сам ходить покупать. Говорю одно слово «комса» и даю денег больше, чем нужно, и мне дают сдачу, скоро мелочи будет много. «Комса» очень хорошее слово – им все можно спросить. Еще бы узнать несколько таких утилитарных слов.

…Мельников рассказывал: кто-то его спросил, как вам нравится в Париже (а он был с одним русским художником)? Мельников ответил: «Прекрасно, очень нравится», – и увидел, что русский художник отвернулся. Тогда Мельников спросил его: «А Вам?» Тот ответил: «Ничего», – и на глазах его были слезы.

Говорят, что здесь есть русские кафе, где бывать невыносимо, там поют русские песни и буквально плачут в тоске. Говорят, что те, кто не может ехать в СССР, не могут выносить такой вещи. И я уверен, если б мне сегодня сказали, что я не вернусь в СССР, я бы сел посреди улицы и заплакал – «Хочу к маме». Конечно, эти две мамы разные: у них это Россия, у меня СССР.

Вот мой адрес… если переменю, то пришлю телеграмму. Можно писать и в наше консульство, я там бываю.

Сегодня купил ночные туфли, без них я очень простужался. Здесь они необходимы, ибо целый день в ботинках устаешь; с удовольствием вспоминал свои валенки.

От 12 до 2 весь Париж завтракает, все, кроме кафе и ресторанов, закрыто. Вино чудное, но очень слабое. Чаю, не пивши, хочу, его абсолютно нигде не видно, как и папирос. Но и чаю, как это ни странно, не хочется.

Здесь дешево отчасти потому, что плохой материал, ибо им важно дешево купить, модно ходить, а как новая мода, опять новое покупать. Нужно покупать английское и американское производство, там иной принцип.

Я все в своей мансарде, окрашенной в цвет уборной масляной краской. Вижу массу вещей и не имею возможности их купить.

Целую всех крепко, а особенно тебя и маленькую Мульку, которую особенно хочется увидеть, хотя бы издали.

Целую, целую, целую.

Анти.

28 марта 1925 г. Париж

Милая! Я не получаю твоих писем. Жду их невероятно, думаю о тебе всегда, очень жалею, что ты не со мной, я так привык все делать вместе с твоими глазами, говорить твоими ушами и думать вместе с тобой.

Рабочие чертежи делаю в мастерской Фидлера⁷ и Полякова⁸.

Сегодня бродил по предместьям Парижа, очень забавно. Рабочие играют в футбол, ходят обнявшись, копаются в огородах и пляшут в кафе.

Отмахал пешком верст 15 в гору, оттуда был виден весь Париж. Вернулись в Париж на электричке в девять часов вечера, обедал и пил настоящее Шабли. И, действительно, во рту остается вкус винограда. Очень вкусно… На днях буду видеть автозавод и постройку кинофабрики. Предлагают сделать декорации к кинокартине.

30 марта 1925 г. Париж

Сейчас получил твое письмо! Как я рад!

Пускай для стен клуба⁹ даст Жемчужный три лозунга, помнишь – там, на черных полосах. И если мог бы, сочинить что-нибудь для плаката к живой газете, а также пусть даст небольшой текст в стенгазету.

Есть какой-то способ печатать дома на материи, и можно дома делать модные платки; я теперь думаю, что по приезде тебе устрою мастерскую производства и печатанья разных мелких вещей.

В кино идет «Десять заповедей» Сесиль де Милля, собираюсь пойти. Как я думал раньше, что по улицам увижу наших генералов или офицеров, оказалось, что нет ни одного. Офицеры стали шоферами, а генералы не знаю кем. Вообще, многие не работают.

Говорят так: «Удивительно неспособные французы, – сколько лет живут в Париже и не знают русского языка». Вообще, еще так: «Париж – русская провинция». Говорят, что русские лучшие работники. Правда, они очень французятся, женятся на француженках.

Выставку все же хотят открыть от 20 до 25 примерно апреля. И сколько там понастроили бездарности, ужас!

В 12 часов еду смотреть окраску павильона, в два еду за город чертить клуб, в и часов буду дома. Нужно сегодня все кончить и сдать подрядчику, делать будут три недели, придется ездить на фабрику смотреть.

Привет всем.

1 апреля 1925 г. Париж

Вчера просидел до часу с чертежами клуба в мастерской Фидлера. Он мне сделал расчеты, а я ему раскрашивал его стройку, ателье, кино. Сегодня сдадим подрядчику для составления сметы. Днем купил себе две рубашки, еще нужно купить летнее пальто. Купил проклятую шляпу, ибо в кепке ходить нельзя, так как в ней ни один француз не ходит, а потому на меня везде смотрят с неудовольствием, думая, что я немец. Вот так.

Действительно, здесь все идет по одному. Женщины тоже одеваются совсем одинаково, так что своей жены не найдешь.

Наконец сегодня солнце.

Сдал сейчас подрядчику чертежи, был на фабрике деревянных и металлических изделий, видел машины.

Нахожу свой отель по тому, что можно издали найти Египетский обелиск на площади Согласия. Моя же мечта – жить вблизи башни Эйфеля, тогда всегда легко найти дом.

Радио здесь, видимо, не свободно, очень мало антенн и магазинов. В Германии же всюду радио.

Мой глаз все видит здесь, много вещей всюду видит.

Я брожу с Поляковым, он все мне показывает и удивляется, что я везде вижу что-нибудь. По воскресеньям он будет меня таскать по мастерским и заводам.

Работы по выставке вагон, теперь нужно составить эскизы на оборудование комнат совместно с Поляковым (ибо Мельников хочет и не может, ему все сделал Поляков), а затем начать развеску.

Текстиля рисунков Любови Поповой 60, а твоих 4. Ну, ничего.

Ем я много, скажи матери. В 8 утра подают две больших чашки кофе с двумя булками с маслом – за 3 франка. В 12 или 1 завтракаю в ресторане так: зелень, бифштекс, сладкое и 1/2 бутылки вина. В 6 ч. или 7 – обед. Вечером пишу вам и ложусь в 12 спать, ибо здесь рано встают.

Я стал совсем западником. Каждый день бреюсь, все время моюсь.

Боюсь одного, что скоро будет жара. Как здесь ходят летом? Неужели в воротничках? Теперь воротничков у меня 12 штук и два галстука. Без этого всего здесь просто нельзя. И то я чувствую, что я еще все не такой, как все, а здесь нужно быть, как все.

Целую всех и ложусь спать.

2 апреля 1925 г. Париж

Милая, дорогая Муличка! Пока, кроме попутных мелочей, ничего не вижу. Работаем и все еще не начали строить. Хотели вчера дать делать эскизы комнат кинопостановки, но, прочитав сценарий, я отказался – такая пошлость и мерзость. Начинает брать тоска. И – наверно, так, а не иначе, – все оттого, что все это чужое и легкое, как будто из бумаги, а работают и делают много хороших вещей, но зачем? Наверно, здесь всюду можно работать, но зачем это? Носить шляпу и воротнички, и ты, как и все, и не иначе… И вот я думаю скорей все устроить, заработать, купить и – какое счастье – приближаться к Москве. Отсюда она такая дорогая.

Сижу, смотрю в окно и вижу синее небо и эти жидкие, чужие, ненастоящие дома, вылезшие из плохих кинокартин. Эти стаи авто на гладких улицах, эти обтянутые женщины и шляпы и бесконечные биде.

…Как бы хотелось в несколько часов прилететь в Москву на Юнкерсе.

Идиоты, как они не поймут, почему Восток ценнее Запада, почему они его тоже любят и хочется им бежать из этого шумливого, бумажного Парижа на Восток. Да потому, что там все такое настоящее и простое.

Зачем я его увидел, этот Запад, я его любил больше, не видя его. Снять технику с него, и он останется паршивой кучей, беспомощный и хилый.

…Я не люблю и не верю всему здесь и даже не могу его ненавидеть. Он так похож на старого художника, у которого хорошо сделаны золотые зубы и искусственная нога. Вот он, Париж, которым я не увлекался раньше, но который я уважал.

Странно, что все работают и что все идет хорошо, так, как бы хотелось, чтобы шло у нас. Но где цель этого всего? Что будет дальше? А зачем? И, верно, тогда и правильно: лучше ехать в Китай и там, лежа, грезить неизвестно о чем. Гибель Европы, – нет, она не погибнет. Что она сделала, все пойдет в дело, только нужно все вымыть, вычистить и поставить цель. Не для женщин же все это делается.

Я хожу в шляпе, как идиот, и на меня перестали обращать внимание. Моюсь я здесь без конца, потому что вода в комнате и горячая и холодная.

Сейчас девять часов. Ходил обедать так: паршивый суп, мясо, картофель и пирожное и полбутылки вина; стоит все это 80 коп.

…Завтра весь день работа, ночевать буду в Иньере у Фидлера. Фидлер – это который работал в ИЗО, в архитектурном отделе с Жолтовским, я у него пью с удовольствием чай, Фидлер страдает, что нет самовара. Узнай, сколько будет стоить послать в ящике сюда, а я узнаю, какой будет здесь налог. Мне хочется ему подарить самовар, так как он много помог мне в чертежах.

Певзнер говорил сегодня, что меня хочет видеть Пикассо очень и Эренбург, я сказал, что через несколько дней.

Есть очень маленькие киноаппараты любительские. Видел корреспондентский аппарат, пятиметровый «Септ», но не знаю еще, что стоит. Вообще, французы деньги любят.

Я пишу очень сумбурно, потому что всего не расскажешь и впечатления очень разные.

Спроси Володю, когда думает приехать. Как Брик? Как мать? Сколько весит Мулька? Открыли ли балкон?

Я хочу пойти с тобой в загс и записаться!¹⁰ Милая! Сейчас около 12, буду ложиться спать, никто не придет поцеловать, апельсины положил у кровати. Вместо чаю пью воду. Ну, мой котик, спокойной ночи, целую глазки. Не плачь, все поцелуи верну с процентами.

Твой Шмулька.

Милая Мулька!

Получил вчера, придя из мастерской, в 1 ч. ночи, твое письмо. Очень был рад. Я еще ни с кем не познакомился, т. к. еще не налажена работа по выставке.

5 апреля 1925 г. Париж

…Вчера обедал в простом совсем ресторане, впечатления, как в кино, и буфетчик в жилете толстый с засученными рукавами, и публика а-ля апаш. Интересно, что француженки очень мало красятся и не очень шикарно одеваются, многие совсем некрашеные. Это наши, приезжая, перефранцузят…

Никаких синих и фиолетовых пудр нет. Если кто так и пудрится, то это все единицы. Пока, кроме встреченных разных металлических конструкций, на улицах нигде ничего не видел, а этого всюду много интересного. Очень бестолково у нас с выставкой, пишутся без конца телеграммы, Мориц нервничает, за все хватается, пьет фосфор, и дело не двигается с места. Все письма, телеграммы, разговоры. Он за все ответственен и ни за что не отвечает. Без него денег нельзя получить, а он деньги никому не выдает.

Сегодня воскресенье. Еду опять в Аньер дорабатывать чертежи стен и комнат в Гран-Пале.

…Ничего интересного нет, что я одет в эти идиотские костюмы, чувствую я в них себя отвратительно. И вообще, нужно ехать смотреть Америку, а не этот бабий Париж.

Выставку эту самую и смотреть, наверно, нечего; понастроили таких павильонов, что издали и то смотреть противно, а вблизи один ужас. Наша была прямо гениальной. Вообще, в смысле художественного вкуса Париж – провинция в архитектуре. Мосты, лифты, передвижные лестницы – вот это – да, это хорошо.

Целую вас всех.

Анти.

8 апреля 1925 г. Париж

Милая Мулька!

Завтра переезжаю, о чем ты получишь телеграмму. Переезжаю в отель «Стар» – 340 фр. Дешевле и лучше номер.

Насчет авто не бойся, это совсем не страшно, ибо шоферы очень хорошо ездят и могут остановить моментально.

Мебель начали делать, все будет стоить около 20 000 франков, т. е. 2000 рублей, должна получиться интересной. Пока еще никого не видел и больше нигде не был, работали с Поляковым – оборудование комнат в Гран-Пале. Завтра пойду в кино. Очень было полезно работать в мастерской Полякова и Фидлера – много научился от них и их научил.

Осмотр Парижа и прогулки по нему – пока откладываются из-за срочной работы. Когда буду свободнее, осмотрю. В Аньере много живет рабочих, и я с удовольствием пока смотрю на них, как они живут и работают. Для них, действительно, много сделано видимости всяких удобств и независимости, а, главным образом, дешевых удовольствий вроде кафе и ресторанов, и последние организованы очень свободно и удобно для потребностей городского человека. Очень бы хотелось посмотреть поближе их быт. Но это трудно. Конечно, ты права – интересны улицы в движении и вечером при свете. Та реклама, о которой ты думаешь, – вроде Лотрека, – я не знаю, где она. Есть только очень редкие рекламы, то есть плакаты, на которые еще можно смотреть.

Переехал на улицу, кажется, Арка де Триумф, отель «Стар». Сижу и пишу, комната лучше, с камином и часами на камине, которые не ходят, опять биде и трех– или восьмиспальная кровать.

Целую всех. Ваш Анти.

К письму была приложена фотооткрытка с изображением площади Звезды с Триумфальной аркой, снятой с птичьего полета. На открытке Родченко написал:

Вот эта самая Этуаль, или площадь Неизвестного солдата, недалеко от коей проживает в одиночестве твой Родченко, тяготясь в прославленном Западе и не мечтая в него еще раз вернуться.

Анти.

9 апреля 1925 г. Париж

Когда мы пошли под землю станции метрополитена, то я услышал песни, поют хором, я удивился, так как этого никогда не было. Войдя на станцию, я увидел отходящие и приходящие поезда метро, битком набитые мужчинами, веселыми и поющими «Интернационал». Вот тогда я первый раз понял, что я не один в Париже. Что все эти шляпы и обтянутые зады ходят над метрополитеном…

В Париже началось очень недавно требование на все новое, и сейчас выпускают текстиль не только с тем, чему у нас так любят подражать в Москве, – фантазии, – а и геометрические рисунки я видел. Такими же рисунками обклеены все комнаты. Ты скажи на фабрике¹¹ – от трусости они опять плетутся сзади. При всем желании я не могу срочно выслать каталоги, ибо это пока еще не в моих силах, я этих магазинов не видел и не знаю, а одному искать некогда. Улиц я много знаю, но их невероятное количество. Сам езжу на автобусах и даже метрополитене.

Придется и избу-читальню делать¹².

Ложусь спать. Целую.

13 апреля 1925 г. Париж

Милая Мулька!

Вчера было – что-то вроде Казино де Пари. Видел знаменитую Мистингет и вагона два голых баб, о чем буду писать особливо. А сегодня был на Чаплине.

Сижу в павильоне, работаю над Гран-Пале. К 24 все должны сделать, а работы уйма. Все комнаты Гран-Пале красятся по моим эскизам.

Не люблю я этих сыров «бри» и «рокфор», а от устриц, которые жрут другие, меня тошнит. Перепробовав все папиросы, остановился на самых простых вроде нашего третьего сорта, это лучше всех. Все французы курят тоже эти… «жон», то есть желтые; стоят 1 франк 70 сантимов, то есть 17 копеек 20 штук, или «блё», то есть синие, 12 копеек. Я привезу попробовать. Сначала и они не нравились, а теперь уже привык – других не курю. Одет я действительно с головы до ног во все новое, кроме часов. Зато в Москве не буду ничего покупать два года.

Милая Маматерь!

Твой сын все бегает по Парижу, удирает от автомобилей. Вчера такое было движение, что у меня к вечеру отупела голова. Недаром во время осады Парижа автомобили спасли Париж. А говорят, что в Лондоне и Нью-Йорке еще в несколько раз больше. Ну, ты не бойся, я ведь не очень суетливый, хожу спокойно. Жду, когда промежуток между авто освободится сажени на четыре-пять. Кроме того, езжу в метро, а там давить нечем… Русские говорят «на метре», или называют «Филипп дуралей» одну площадь вместо «Филипп де Руль». На метре за 35 сантимов езжай куда хошь, и можешь ездить целый день под землей, пока не вылезешь, – все билет действителен.

Целую всех, ваш собачий сын.