355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Покровский » 72 метра » Текст книги (страница 5)
72 метра
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 13:49

Текст книги "72 метра"


Автор книги: Александр Покровский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ПАСТЬ

– Пасть пошире открой… Та – ак… Где тут, говоришь, твои корни торчат? Ага, вот они…

Наш корабельный док бесцеремонно, как дрессировщик ко льву, залез в пасть к Паше-артиллеристу и надолго там заторчал.

Я бы доку свои клыки не доверил. Никогда в жизни. Паша, наверное, тоже, но его так разнесло, беднягу.

– Пойду к доку сдаваться, – сказал нам Паша, и мы его перекрестили. Лучше сразу выпить цианистого калия и не ходить к нашему доку. Начни он рвать зубы манекену – и манекен убежит в форточку. Не зря его зовут «табуретом». Табурет он и есть. А командир его еще называет – «оскотиненное человекообразное». Это за то, что он собаку укусил.

Было это так: пошли мы в кабак и напоили там дока до поросячьего визга. До состояния, так сказать, общего нестояния. Он нас честно предупредил: «Не надо, я пьяный – дурной», но мы не поверили. Через полчаса он уже пил без посторонней помощи. Влил в себя литр водки, потом шампанским отлакировал это дело, и… и тут мы замечаем, что у него в глазах появляется какой-то нехороший блеск.

Первое, что он сделал, – это схватил за корму проплывающую мимо кобылистую тетку. Сжал в своей землечерпалке всю ее попочку и тупо наблюдал, как она верещит.

Пришлось нам срочно линять. Ведем его втроем, за руки за ноги, а он орет, дерется и показывает нам приемы кун-фу. И тащили мы его задами-огородами. На темной улочке попадаем на мужика с кобелем. Огромная такая овчарка.

При виде кобеля док возликовал, в один миг раскидал нас всех, бросился к псу, схватил его одной рукой за хвост, другой – за холку и посредине – укусил.

Пес вырвался, завыл, спрятался за хозяина. Он, видимо, всего ожидал от наших Вооруженных Сил, но только не этого.

Док все рвался его еще раз укусить, но пес дикими скачками умчал своего хозяина в темноту. Вслед ему выл и скреб задними лапами землю наш одичавший док.

Мы потом приволокли его на корабль, забросили в каюту и выставили вахтенного. Он до утра раскачивал нашу жалкую посудину.

– Сложный зуб. Рвать надо, – сказал док Паше, и наш Паша сильно засомневался относительно необходимости своего появления на свет Божий.

Но было поздно. Док впечатал свою левую руку в Пашин затылок, а правой начал методично вкручивать ему в зуб какой-то штопор.

– Не ори! – бил он Пашу по рукам. – Чего орешь! Где ж я тебе новокаин-то достану, родной! Не ори, хуже будет!

Паша дрался до потери пульсации; дрался, плевался, мотал головой, задрав губу, из которой, как клык кабана, торчал этот испанский буравчик.

Доку надоело сражаться. Он крикнул двух матросов, и те заломали Пашу в момент.

У Паши текло изо всех дыр под треск, хруст, скрежет. Наконец его доломали, бросили на пол и отлили двумя ведрами воды.

– Все! – сказал ему Табурет. – Получите, – и подарил Паше его личный осколок.

На следующий день в кают-компании Паша сиял счастьем. Щека его, синюшного цвета, излучала благодушие, совершенно затмевая левый погон.

Паша ничего и никого не слышал, не видел, не замечал. Он вздыхал, улыбался и радовался жизни и отсутствию в ней всякого насилия.

ОРДЕН ХРЕНА ЛЫСОГО

Нашего комдива – контр-адмирала Артамонова – звали или Артемоном, или «генералом Кешей». И все из-за того, что при приеме задач от экипажей он вел себя в центральном посту по-генеральски, то есть как вахлак, то есть – лез во все дыры.

Он обожал отдавать команды, брать управление кораблем на себя и вмешиваться в дела штурманов, радистов, гидроакустиков, рулевых и трюмных.

Причем энергии у него было столько, что он успевал навредить всем одновременно.

А как данная ситуация трактуется нашим любимым Корабельным Уставом? Она трактуется так: «Не в свое – не лезь!»

Но тактично напомнить об этом адмиралу, то есть сказать во всеуслышанье: «Куды ж вы лезете!» – ни у кого язык не поворачивался.

Вышли мы однажды в море на сдачу задачи с нашим «генералом», и была у нас не жизнь, а дикий ужас. Когда Кеша в очередной раз полез к нашему боцману, у нас произошла заклинка вертикального руля, и наш обалдевший от всех этих издевательств подводный атомоход, пребывавший в надводном положении, принялся выписывать по воде концентрические окружности, немало удивляя уворачивавшиеся от него рыбацкие сейнеры и наблюдавшую за нашим безобразием разведшхуну «Марианна».

Потом Кеша что-то гаркнул трюмным, и они тут же обнулили штурману лаг.

И вот, когда на виду у всего мирового сообщества у нас обнулился лаг, в центральном появился наш штурман, милейший Кудинов Александр Александрович, лучший специалист, с отобранным за строптивость званием – «последователь лучшего специалиста военных лет».

У Александра Александровича была кличка «Давным-давно». Знаете гусарскую песню «Давным-давно, давным-давно, давнны-ым… давно»? Так вот, наш Александр Александрович, кратко – Ал Алыч, был трижды «давным-давно»: давным-давно – капитаном третьего ранга, давным-давно – лысым и давным-давно – командиром штурманской боевой части, а с гусарами его роднила привычка в состоянии «вне себя» хватать что попало и кидать в кого попало, но так как подчиненные не могли его вывести из себя, а начальство могло, то кидался он исключительно в начальство.

Это было настолько уникально, что начальство сразу как-то даже не соображало, что в него запустили, допустим, в торец предметом, а соображало только через несколько суток, когда Ал Алыч был уже далеко.

На этот раз он не нашел чем запустить, но зато он нашел что сказать:

– Какой… (и далее он сказал ровно двадцать семь слов, которые заканчиваются на «ак». Какие это слова? Ну, например: лошак, колпак, конак…)

– Какой.. – Ал Алыч позволил себе повториться, – мудак обнулил мне лаг?!

У всего центрального на лицах сделалось выражение «проглотила Маша мячик», после чего все в центральном стали вспоминать, что они еще не сделали по суточному плану.

Генерал Кеша побагровел, вскочил и заорал:

– Штурман! Вы что, рехнулись, что ли? Что вы себе позволяете? Да я вас…

Не в силах выразить теснивших грудь чувств, комдив влетел в штурманскую, увлекая за собой штурмана.

Дверь штурманской с треском закрылась, и из-за нее тут же послышался визг, писк, топот ног, вой крокодила и звон разбиваемой посуды.

Пока в штурманской крушили благородный хрусталь и жрали человечину, в центральном чутко прислушивались – кто кого.

Корабль в это время плыл куда-то сам.

Наконец дверь штурманской распахнулась настежь. Из нее с глазами надетого на кол филина выпорхнул комдив. Пока он летел до командирского кресла, у него с головы слетел редкий начес, образованный мученически уложенной прядью метровых волос, которые росли у комдива только в одном месте на голове – у левого уха

Начес развалился, и волосы полетели вслед за комдивом по воздуху, как хвост дикой кобылицы.

Комдив домчался и в одно касание рухнул в кресло, обиженно скрипнув. Волосы, успокоившись, свисли от левого уха до пола.

Штурман высунулся в дверь и заорал ему напоследок:

– Лы-ссс-ы-й Хрен!

На что комдив отреагировал тут же и так же лапидарно:

– От лысого слышу!

Кеша-генерал долго переживал этот случай. Но надо сказать, что, несмотря на внешность охамевшего крестьянина-середняка, он не был лишен благородства. Когда Кудинова представили к ордену и документы оказались на столе у комдива, то сначала он завозился, закряхтел, сделал вид, будто тужится вспомнить, кто это такой – Кудинов, потом будто вспомнил:

– Да, да… неплохой специалист… неплохой… – и подписал, старательно выводя свою загогулину.

Но орден штурману так и не дали. Этот орден даже до флота не дошел, его где-то наверху свистнули. Так и остался наш штурман без ордена. И вот тогда-то в утешение, вместо ордена, комдив и снял с него ранее наложенное взыскание, то самое – «за хамское поведение со старшим по званию», а вся эта история получила у нас название: «награждение орденом Хрена Лысого».

ПО ПЕРСИДСКОМУ ЗАЛИВУ

Тихо. По Персидскому заливу крадется плавбаза подводных лодок «Иван Кожемякин». На мостике – командир. Любимые выражения командира – «серпом по яйцам» и «перестаньте идиотничать!». Ночь непроглядная. В темноте, справа по борту, угадывается какая-то фелюга береговой охраны. Она сопровождает нашу плавбазу, чтоб мы «не туда не заехали».

– Ракету! – говорит командир. – А то в эту темень мы его еще и придавим невзначай, извиняйся потом по-английски, а я в школе, если все собрать, английский учил только полчаса.

С английским у командира, действительно… запор мысли, зато уж по-русски – бурные, клокочущие потоки. В Суэцком канале плавбаза головной шла, и поэтому ей полагался лоцман. Когда этот темный брат оказался на борту, он сказал командиру:

– Монинг, кэптан!

– Угу, – ответил командир.

– Хау ду ю ду?

– Ага.

А жара градусов сорок. Наших на мостике навалом: зам, пом, старпом и прочая шушера. Все в галстуках, в фуражках и в трусах – в тропической форме одежды. Из-под каркаса протекают головы. Это кэп всех вырядил: неудобно, вдруг «хау ду ю ду» спросят.

– Ду ю спик инглиш?

– Ноу.

– О, кэптан!

Кэп отвернулся в сторону своих и процедил:

– Я ж тебя не спрашиваю, макака-резус, чего это ты по-русски не разговариваешь?

Ночью все-таки получше. Прохладней.

– Дайте им еще ракету, – говорит командир, – чего-то они не реагируют.

Плавбаза стара, как лагун под пищевые отходы Однажды дизеля встали – трое суток плыли сами куда-то тихо в даль, и вообще, за что ни возьмись, все ломается

Катерок опять не отвечает.

– А ну – ка, – говорит командир, – ослепите-ка его прожектором!

Пока нашли, кому ослеплять, чем ослеплять, прошло немного времени. Потом решали, как ослеплять. Посланный включил совсем не то, не с того пакетника, и то, что он включил, кого-то там чуть не убило. Потом включили как надо, но опять не слава Богу.

– Товарищ командир, фазу выбило!

– Ах, курвы, мокрощелки вареные, электриков всех сюда!

Уже стоят на мостике все электрики. Командир, вылив на них несколько ночных горшков, успокаивается и величаво тычет в катерок.

– Ну – ка, ослепите мне его!

Прожектор включился, но слаб, зараза, не достает. Командир смотрит на механика и говорит ему подряд три наши самые любимые буквы.

– На камбузе, товарищ командир, есть, по – моему, хорошая лампочка, – осеняет механика, – на камбузе!

– Так давайте ее сюда.

С грохотом побежали на камбуз, вывинтили там, с грохотом прибежали назад, ввинтили, включили – чуть-чуть лучше.

И вдруг – столб огня по глазам, как солнце, ни черта не видно, больно. Все хватаются, защищаются руками. Ничего не понятно.

Свет метнулся в сторону, все отводят руки от лица. Ах, вот оно что: это катерок осветил нас в ответ своим сверхмощным прожектором.

– Товарищ командир, – спросили у кэпа после некоторого молчания, – осветить его в ответ прожектором?

– В ответ? – оживает командир. – Ну нет! Хватит! А я еще, старый дурак, говорю: ослепите этого братана из Арабских Эмиратов. Ха! А мне бы хоть одна падла сказала бы: зря вы, товарищ командир, изготовились и ждете, зря вы сусало свое дремучее раздолдонили и слюни, понимаешь, ожидаючи, напустили тут целое ведро. Нет! А я еще говорю: ослепите его! Мда! Да если он нас еще разик вот так осветит своим фонариком, мы все утонем! Ослепители! Свободны все, великий народ!

Пустеет. На мостике один командир. Он страдает.

СПИШЬ, СОБАКА!

Военнослужащего бьют, когда он спит. Так лучше всего. И по голове – лучше всего. Тяжелым – лучше всего. Раз – и готово!

Фамилия у него была – Чан, а звали, как Чехова, – Антон Палыч. Наверное, когда называли, хотели нового Чехова.

Он был строен и красив, как болт большая голова шестьдесят последнего размера, плоская сверху; розовая аккуратная лысина, сбегающая взад и вперед украшенная родинками, как поляна грибами; седые лохмотья, обмотав уши, залезали на уложенный грядкой затылок; в глазах – потухшая пустыня.

Герой-подводник. К тому же боцман. Двадцать календарей. Ненасытный герой.

Он все время спал. Даже на рулях. Каждую вахту.

Он спал, а командир ходил и ныл – пританцовывая, как художник без кисти: так ему хотелось дать чем-нибудь по этому спящему великолепию. Не было чем. Везде эта лысина. Она его встречала, водила по центральному и нахально блестела в спину.

Штурман появился из штурманской рубки, шлепнув дверью. Под мышкой у него был зажат огромный синий квадратный метр – атлас морей и океанов.

– Стой! Дай-ка сюда эту штуку.

Штурман протянул командиру атлас. Командир легко подбросил тяжелый том.

–Тяжела жисть морского летчика! – пропел командир в верхней точке, бросив взгляд в подволок.

Лысина спело покачивалась и пришепетывала. Атлас, набрав побольше энергии, замер – язык набок, и, привстав, командир срубил ее, давно ждущую своего часа.

Атлас смахнул ее, как муху. Икнув и разметав руки, Чан улетел в прибор, звонко шлепнулся и осел, хватаясь в минуту опасности за рули – единственный источник своих благосостоянии.

Рули так здорово переложились на погружение, что сразу же заклинили.

Лодка ринулась вниз. Кто стоял – побежал головой в перебор-ку; кто сидел – вылетел с изяществом пробки; в каютах падали с коек.

– ПОЛНЫЙ НАЗАД! ПУЗЫРЬ В НОС! – орал по-боевому ошалевший командир.

Долго и мучительно выбирались из зовущей бездны. Долго и мучительно, замирая, вздрагивая вместе с лодкой, глотая воздух.

С тех пор, чуть чего, командир просто выбивал пальчиками по лысине Антон Палыча, как по крышке рояля, музыкальную дробь.

– Ан-то-ша, – осторожно наклонялся он к самому его уху, чтоб ничего больше не получилось. – Спишь? Спишь, собака…

ОЗДОРОВЛЕНИЕ

Как ноготь на большом пальце правой ноги старпома может внезапно оздоровить весь экипаж? А вот как!

От долгого сидения на жестком «железе» толстый, желтый, словно прокуренный ноготь на большом пальце правой ноги старпома впился ему в тело. Это легендарное событие было совмещено со смешками в гальюне и рекомендациями чаще мыть ноги и резать ногти. Кают-компания ехидничала:

– Монтигомо Ястребиный Коготь.

– Григорий Гаврилович до того загружен предьядерной возней, что ему даже ногти постричь некогда.

– И некому это сделать за него.

– А по уставу начальник обязан ежедневно осматривать на ночь ноги подчиненного личного состава.

– Командир совсем забросил старпома. Не осматривает его ноги. А когда командир забрасывает свой любимый личный состав, личный состав загнивает.

И поехало. Чем дальше, тем больше. Улыбкам не было конца. Старпом кожей чувствовал – ржут, сволочи. Он прохромал еще два дня и пошел сдаваться в госпиталь.

Медики у нас на флоте устроены очень просто: они просто взяли и вырвали ему ноготь; ногу, поскольку она осталась на месте, привязали к тапочку и выпустили старпома на свободу – гуляй.

Но от служебных обязанностей у нас освобождают не медики, а командир. Командир не освободил старпома.

– А на кого вы собираетесь бросить корабль? – спросил он его.

Старпом вообще-то собирался бросить корабль на командира, и поэтому он почернел лицом и остался на борту. Болел он в каюте. С тех пор никто никогда не получал у него никаких освобождений.

– Что?! – говорил он, когда корабельный врач спрашивал у него разрешения освободить от службы того или этого. – Что?! Постельный режим? Дома? Я вас правильно понял? Поразительно! Температура? А жена что, жаропонижающее? Вы меня удивляете, доктор! Болеть здесь. Так ему и передайте. На корабле болеть. У нас все условия. Санаторий с профилакторием, ядрена мама. А профилактику я ему сделаю. Обязательно. Засандалю по самый пищевод. Что? Температура тридцать девять? Ну и что, доктор? Ну и что?! Вы доктор или хрен в пальто! Вот и лечите. Что вы тут мечетесь, демонстрируя тупость? Несите сюда этот ваш градусник. Я ему сам измерю. Ни хрена! Офицер так просто не умирает. А я сказал, не сдохнет! Что вам не ясно? Положите его у себя в амбулатории, а сами – рядышком. И сидеть, чтоб не сбежал. И кормить его таблетками. Я проверю. И потом, почему у вас есть больные? Это ж минусы в вашей работе. Где у вас профилактика на ранних стадиях? А? Мне он нужен живьем через три дня. На ногах чтоб стоял, ясно? Три дня даю, доктор. Чтоб встал. Хоть на подпорках Хоть сами подпирайте. Запрещаю вам сход на берег, пока он не выздоровеет. Вот так! Пропуск ваш из зоны сюда, ко мне в сейф. Немедленно. Ваша матчасть – люди. Усвойте вы наконец. Люди. Какое вы имеете моральное право на сход с корабля, если у вас матчасть не в строю? Все! Идите! И вводите в строй.

Вот так-то! С тех пор на корабле никто не болел. Все были здоровы, ядрена вошь! А если кто и дергался из офицеров и мичманов, то непосредственный начальник говорил ему, подражая голосу старпома:

– Болен? Поразительно! В рот, сука, градусник и закусить. Жалуйтесь. Пересу де Куялеру, ядрена мама!

А матросов вообще лечили лопатой и на канаве. Трудотерапия. Профессьон де фуа, короче говоря.

Вот так-то.

Ядрена мама!

ПРАВДУ В ГЛАЗА

Назначили к нам на экипаж нового зама. Пришел он к нам в первый день и сказал:

– Давайте говорить правду в глаза. В центре уже давно говорят правду в глаза. Давайте и мы тоже будем говорить.

И начали мы говорить правду в глаза: первым рубанули командира – выбросили его из партбюро за пьянство – взяли и выкинули, а вдогонку еще и по лысине треснули – выговор воткнули, но и этого показалось мало – догнали и еще ему навтыкали, пока он не успел опомниться – переделали выговор на строгий выговор. Потом его потащили за чуприну на парткомиссию, и парткомиссия до того от перестройки в беспамятство впала, что утвердила ему не просто строгий выговор, а еще и с занесением.

Командир сначала от всех этих потрясений дара речи лишился и всю эту процедуру продержался в каком-то небывалом отупении.

Потом он себе замочил мозги на сутки в настое радиолы розовой, пришел в себя и заорал на пирсе:

– Me-ня-яяя!!! Как ссс-ра-но-го ко-тааа!!! Этот пидор македонский! Этот перестройщик ушастый! ГАНДОН ШТОПАНЫЙ!!! И-я-я-я! Дни и ночи-ии! Напролет… как проститутка-ааа! В одной и той же позе – еее!.. Не ме-ня-я бе-ль-яя! Насиловали все кому не лень! Брали за уши и… я не спал… не жрал… У меня кожа на роже стала, как на жжжжо-пе у кррро-ко-дила! Откуда он взялся на мою лысую голову?! Откуда?! Где нашли это чудо природы?! Где он был, когда я автономил? Где?! Я ВАМ ЧТО!!!

После этого два дня было тихо. Потом от нас зама убрали.

ЧЕРНЫЙ ПЕСЕЦ

Есть такой на флоте зверь – «черный песец», и водится он в удивительных количествах. Появляется он всегда внезапно, и тогда говорят: «Это „черный песец“ – военно-морской зверь».

…Первый час ночи; лодка только с контрольного выхода, еще не успели как следует приткнуться, привязаться, принять концы питания с берега, а уже звонками всех вызвали на пирс, построили и объявили, что завтра, а вернее, уже сегодня, в десять утра, на корабль прибывает не просто так, а вице-президент Академии наук СССР вместе с командующим, а посему – прибытие личного состава на корабль в пять утра, большая приборка до девяти часов, а затем на корабле должны остаться: вахта, командиры отсеков и боевых частей, для предъявления. В общем, смотрины, и поэтому кто-то сразу отправился домой к женам, кто-то остался на вахте и на выводе нашей главной энергетической установки, а кто-то, с тоски, лег в каюте в коечку и тут же… кто сказал «подох»? – тут же уснул, чтоб далеко не ходить.

К девяти утра сделали приборку, и корабль обезлюдел; в центральном в кресле уселся командир, рядом – механик, комдив три, и остальные-прочие из табеля комплектации центрального поста; весь этот человеческий материал разместился по-штатному и предался ожиданию. Волнение, поначалу способствующее оживлению рецепторов кожи, потихоньку улеглось, состояние устоялось, и сознание из сплошного сделалось проблесковым.

Вице-президента не было ни в десять, ни в одиннадцать, где-то в полдвенадцатого обстановку оживил вызов «каштана», резкий, как зубная боль, – все подскочили. Матрос Аллахвердиев Тимуртаз запросил «добро» на продувание гальюна третьего отсека.

– Комдив три! – сказал командир с раздражением.

– Есть!

– Уймите свой личный состав, уймите, ведь до инфаркта доведут!

– Есть!

– И научите их обращаться с «каштаном»! Это боевая трансляция. Научите, проинструктируйте, наконец, а то ведь утопят когда-нибудь нас, запросят вот так «добро» и утопят!

– Есть!

Трюмный Аллахвердиев Тимуртаз был в свое время послан на корабль самим небом. Проинструктировали его не только по поводу обращения с «каштаном», но и по поводу продувания гальюна. Происходило это так:

– Эй, там внизу, «баш уста», ты где там?

– Я здэс, таш мычман!

– Ты знаешь, где там чего открывать-то, ходячее недоразумение?

– Так точно!

– Смотри мне, сын великого народа, бортовые клапана не забудь открыть! Да, и крышку унитаза прижми, а то там захлопка не пашет, так обделаешься – до ДМБ не отмоешься, мама не узнает!

– Ест…

– А ну, докладывай, каким давлением давить будешь?

– Э – э… все нормално будет.

– Я те дам «все нормално», знаем мы; смотри, если будет, как в прошлый раз, обрез из тебя сделаю.

– Ест…

Бортовые клапана Тимуртаз перепутал; он открыл, конечно, но не те. Потом он тщательно закрыл крышку унитаза, встал на нее сверху и вдул в баллон гальюна сорок пять кило вместо двух: он подумал, что так быстрее будет. Поскольку «идти» баллону гальюна было некуда, а Тимуртаз все давил и давил, то баллон потужился-потужился, а потом труба по шву лопнула и содержимое баллона гальюна – двести килограммов смешных какашек – принялись сифонить в отсек, по дороге под давлением превращаясь в едучий туман. Наконец баллон облегченно вздохнул. Туман лениво затопил трюм. Тимуртаз, наблюдая по манометрам за процессом, решил, наконец, что все у него из баллона вышло, перекрыл воздух, спрыгнул с крышки унитаза и отправился в трюм, чтоб перекрыть бортовые клапана. При подходе к люку, ведущему в трюм, Тимуртаз что-то почувствовал, он подбежал к отверстию, встал на четвереньки, свесил туда голову и сказал только: «Вай, Аллах!»

Прошло минут двадцать, за это время в центральном успели забыть напрочь, что у них когда-то продували гальюн. Туман, заполнив трюм по самые закоулки, заполнил затем нижнюю палубу и, нерешительно постояв перед трапом, задумчиво полез на среднюю, расположенную непосредственно под центральным постом.

Центральный пребывал в святом неведении:

– Что у нас с вентиляцией, дежурный?

– Отключена, товарищ командир.

– Включите, тянет откуда-то…

Дежурный послал кого-то. Прошло минут пять.

– Чем это у нас пованивает? – думал вслух командир. – Комдив три!

– Есть!

– Пошлите кого-нибудь разобраться.

Старшина команды трюмных нырнул из центрального головой вниз и пропал. Прошла минута – никаких докладов.

– Комдив три!

– Есть!

– В чем дело?! Что происходит?!

– Есть, товарищ командир!

– Что «есть»? Разберитесь сначала!

Комдив три прямо с трапа ведущего вниз исчез и… тишина! Командир ворочался в кресле. Прошла еще минута.

– Черти что! – возмущался командир. – Черти что!

Туман остановился перед трапом в центральный и заволновался В нем что-то происходило. Видно, правда, ничего не было, но жизнь чувствовалась.

– Черт знает что! – возмущался командир. – Воняет чем-то. Почти дерьмом несет, и никого не найдешь!

Командир даже встал и прошелся по центральному, потом он сед

– Командир БЧ-5! – обратился он к механику.

– Есть!

– Что «есть»?! Все мне говорят «есть», а говном продолжает нести! Где эти трюмные, мать их уети! Разберитесь наконец!

Командир БЧ-5 встал и вышел. Командиру не сиделось, он опять вскочил:

– Старпом!

– Я!!!

– Что у вас творится в центральном?! Где организация?! Где все?! Куда все делись?!

Старпом сказал: «Есть!» – и тоже пропал. Наступила тишина, которая была гораздо тишинее той, прошлой тишины. Туман полез в центральный, и тут, опережая его, в центральный ввалился комдив три и, ни слова не говоря, с безумным взором, вывалил к ногам командира груду дезодорантов, одеколонов, лосьонов и освежителей.

– Сейчас! – сказал он горячечно. – Сейчас, товарищ командир! Все устраним! Все устраним!

– Что!!! – заорал командир, все еще не понимающий. – Что вы устраните?! Что?!

– Аллахвердиев!..

– Что Аллахвердиев?!

– Он…

– Ну?!.

– Гальюн в трюм продул… зараза!..

– А– а – а… а вытяжной… вытяжной пустили?!.

– Сейчас… сейчас пустим, товарищ командир, не волнуйтесь!..

– Не волнуйтесь?! – и тут командир вспомнил про Академию наук, правда, несколько не в той форме: – Я тебе «пущу» вытяжной! Ты у меня уйдешь в академию! Все документы вернуть! В прочный корпус тебе нужно, академик, гальюны продувать… вместе с твоим толстожопым механиком! Сами будете продувать, пока всех своих киргизов не обучите! Всех раком поставлю! Всех! И в этом ракообразном состоянии.. – Командир еще долго бы говорил и говорил о «киргизах» и о «ракообразном состоянии», но тут центральный вызвал на связь верхний вахтенный.

– Есть, центральный!

– На корабль спускается командующий и… и…– Вахтенный забыл это слово.

– Ну?!

– …и вице-президент Академии наук СССР…

И наступил «черный песец». Командир, как укушенный, подскочил к люку, сунул в него голову и посерел: на центральный надвигалась необъятная задница То была задница Академии наук! Командир задергался, заметался, потом остановился, и вдруг в прыжке он схватил с палубы дезодоранты и освежители и начал ими поливать и поливать, прямо в надвигающийся зад академику, и поливал он до тех пор, пока тот не слез. Академик слез, повернулся, а за ним слез командующий, а командир успел пнуть ногой под пульт одеколоны и дезодоранты и представиться Академик потянул носом воздух и пожевал:

– М – м… да… э – э… а у вас всегда так… м – м… Э – э… пахнет?..

– Так точно! – отчеканил командир.

– Э – э… что-то не додумали наши ученые… с очисткой… мда, не додумали… – покачал головой академик.

Командующий был невозмутим. Он тоже покачал головой, мод да, действительно, что-то не додумали, и проводил академика до переборки во второй отсек. Командир следовал за ними, соблюдая уставную дистанцию, как верная собака. Он был застегнут, подтянут, готов к исполнению. У переборки, когда зад академика мелькнул во второй раз, командующий повернулся к командиру и тихо заметил:

– Я вам додумаю, Я вам всем додумаю. Я вам так додумаю, что месяц на задницу сесть будет страшно. Потому что больно будет сесть… Слезьми… все у меня изойдете… слезьми…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю