Текст книги "Наш друг Хосе"

Автор книги: Александр Батров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В доках Лондона

Гудки автомобилей, выкрики звуковой рекламы и журчанье дождя, переходящего временами в ливень, – все сливается в один шепелявый и неумолчный гул Пикадилли. Под черными зонтами, в плащах, в дождевых накидках бредут лондонцы. Их лица озабочены и угрюмы. Редкий из них остановится на углу и нехотя взглянет на уличный экран, на котором то и дело возникают пестрые уродцы, чадящие сигаретами «Абдулла», и квадратные, похожие на кирпичи бутылки. Это новая марка пива. На бутылках нарисован дядя Сам, держащий в руках рог изобилия.

Старая, гордая Англия, владычица морей, угодливо лебезит перед дядей Самом.

В лондонских доках, в корабельном дыму, в тревожных отсветах автогенных огней перед вами встает другая Англия – Англия докеров и моряков.

Потоки дождя здесь отливают темной желтизной. Редки прохожие. Лишь у ворот судостроительных верфей толпятся худые, оборванные мальчишки. Кто знает, может быть их позовут на временную работу? Но это случается редко: работы нет. Горька осень для мальчишек лондонских доков. Летом жилось легче. Горсти риса, собранного возле зерновых складов, или тарелки супа, выпрошенного у моряков, хватало, чтобы прожить сутки… А солнце? А вечера с южным ветром и звездами, когда черная Темза становится золотой рекой? В животе пусто – наплевать! Куртка в заплатах – обойдется! В карманах ветер – ничего… Лишь бы светило солнце! Но лето проходит быстро. Наступает время дождей. Мальчишек на берегу все меньше, и те, что остались, тоскливо провожают глазами уходящие на юг корабли.

В Лондон наш корабль пришел в конце ноября вечером.

Дождь. Ревут сирены. Свет фонарей пятнами расплывается в сырой мгле. Хлюпает под ногами грязь, и от запахов угольной гари, нефти и паров смазочных масел кружится, голова. Холодно. На палубах кораблей безлюдно. Лишь вахтенные в зюйдвестках молча стоят у трапа, курят трубки и сердито сплевывают за борт. Иногда с берега доносится унылый мальчишеский крик: «Гербедж, мистер!»

Но остатки от матросского ужина уже розданы. Вахтенные молчат. Мальчик бредет дальше. От сырости ломит ноги, грудь разрывается от кашля. Как хочется в тепло, к огню! И все медленнее шаги мальчишки и все глуше и безнадежней крик: «Гербедж, мистер!»

Вечером, когда я бродил по гавани, позади меня раздался тихий простуженный голос:

– Не найдется ли у вас спичек, мистер?

Я оглянулся. У стены пакгауза стоял мальчик и, сгорбившись и дрожа от стужи, глядел на темную воду Темзы. На реке выли сирены, ревели тревожные гудки, лес мачт едва виднелся в тумане, и сама Темза тяжело текла к морю, без плеска, без шума, как неживая.

– Это ты просил спичек?

– Да, мистер.

– Что же, прикуривай, дружок.

– Нет, мне домой… Две-три спички… О, хватит! Спасибо!

Синяя куртка мальчика была порвана, непомерно широкие брюки пестрели множеством заплат, башмаки расползлись.

– Пойдем-ка, дружок, со мной, – сказал я. – На судне найдется для тебя куртка.

Мальчик недоверчиво взглянул на меня.

– Верно! Настоящая куртка, – пришлось повторить мне.

Мы подошли к кораблю. Мальчик остался на берегу, у фонаря, а я быстро поднялся на палубу. Найдя у себя в каюте ботинки, брюки, новую альпаговую куртку, я свернул все в узел и торопливо направился к трапу.

Внизу произошла заминка. Проходивший мимо таможенный охранник, однорукий инвалид, остановил меня, заинтересованный содержимым узла.

– Это вот для того мальчишки.

– Закон, мистер…

Ботинки и брюки были сейчас же возвращены мне, после чего инвалид занялся тщательным осмотром куртки. Наконец он с неодобрением произнес:

– Куртка новая. Контрабанда, мистер.

– Она мальчишке…

– Да, знаю. Юнец дрожит. Это Вильям, сын сумасшедшей вдовы – Брестон Вилли. Славный паренек, мистер. Но служба есть служба.

– Формальность.

– Да, ничего не поделаешь. Я бы рад душой…

– В чем же тогда дело?

– Э, в этом самом… Кто знает, не следит ли за мной таможенный инспектор, мистер? Эти инспекторы – сущие псы.

Таможенник отвернулся в сторону, давая этим понять, что разговор окончен.

Я собрался было отнести куртку, как вдруг, к моему удивлению, однорукий нашел выход:

– Ладно, мистер, швырните куртку на землю. Если слегка выпачкается – не беда, мальчишка почистит… Только где же он там?.. Эй, Вилли!

Мальчик, стоявший у фонаря, исчез.

Вот так штука!

– Видно, испугался, – с явным сожалением объяснил инвалид.

Я стоял с вещами в руках, не зная, что с ними делать. Признаться, мне очень хотелось помочь мальчишке.

– Куда же запропастился Вилли?

– Думаю, пошел домой. А жаль…

– Где же он живет?

– О, вы молодец, мистер! Спросите Блектраверс, отсюда кварталов шесть, через железнодорожный мост, потом свернете налево, угловой дом… не совсем дом – развалины. Там он и живет с матерью. А куртку можете не бросать в грязь…

Развалины на Блектраверс я нашел сразу. Но там не было жильцов. Я долго блуждал меж разрушенных стен, то взбираясь по грудам кирпичей вверх, то проваливаясь куда-то вниз, на кучи щебня. Никого. Не ошибся ли однорукий?

Вдруг я услышал вблизи глухие, идущие из-под земли удары. Повидимому, рубили дрова.

– Эй, кто здесь? – закричал я.

Удары смолкли. Спустя минуту я услышал гулкое и неприятное дребезжанье отодвигаемого листа железа, мелькнула полоска света, и кто-то негромко спросил:

– Это ты, Мак? Иди, иди… Мама спит, а чай вот-вот готов.

Я пошел на свет. Вилли – это был он – вздрогнул и подался назад.

– Не бойся, дружок, это я.

– Ох, мистер, как вы сюда попали?

– Взял и пришел.

– Ведь ночь, и вы совсем мокрый.

– Да, скверная погодка. Возьми-ка, дружок, сверток.

– Спасибо, спасибо, мистер… Только я не знаю, как вас отблагодарить! – взволнованно произнес Вилли.

– Как отблагодарить? Чашкой горячего чая – вот и все, мальчик.

Вилли смутился.

– Чай… да… – пробормотал он, опустив голову. – Я принесу вам сюда.

– Сюда? На дождь?

– О нет, нет! Идемте, – решительно сказал он и взял меня за руку. – Только не пугайтесь, у меня больная мама. Я скажу ей, что это Мак. Это мой друг, безработный…

В двух шагах от Вилли оказался узкий вход в подземелье. Под ногами загрохотали пустые банки. Свет шахтерской лампы, которую держал Вилли, побежал по мокрым стенам.

Пройдя несколько шагов, мы свернули влево и очутились перед каким-то подобием портьеры, сшитой из квадратных кусков рогожи. Мальчик поднял ее и сказал:

– Здесь, мистер. Входите.

Он вошел первым и припустил фитиль лампы. Стало светлее.

Я увидел каморку не больше шести квадратных метров, кровать, на которой лежала седая женщина, столик и возле него трехногий стул. На чугунной плитке стоял чайник. Стены этой каморки были старательно оклеены газетами, а на земляном полу лежала бамбуковая дорожка – единственное украшение этого бедного жилища. Солнечный свет никогда не заглядывал сюда.

Вилли достал кружку и стал наливать мне чай. В это время спящая женщина беспокойно задвигалась под одеялом.

– Спи, спи, Вилли, я никому тебя не отдам… – заговорила она. – Только не шуми, мальчик: они могут тебя услышать.

Женщина в ужасе взметнула руками, а затем всхлипнула и затихла.

– Не обращайте на нее внимание, мистер, – грустно сказал Вилли. – Бедная мама, это у нее от горя. В один день погибли отец и мой старший брат, Сид, в Дюнкерке.

Я молчал. Чай казался горьким, как полынь.

– Да, дрянная это штука – война, – продолжал Вилли. – Я все знаю… Сейчас в Лондоне поговаривают о новой войне. Я все понимаю.

– Что же ты понимаешь, дружок?

– Те, что кричат о войне против Советской России, – подлые скоты, мистер!.. Но такие, как я и Мак, всегда с вами, всем сердцем!

– Спасибо, Вилли, за дружбу! – взволнованный словами мальчика, сказал я.

– И вам спасибо. Когда я узнал, что вы советский моряк, я очень обрадовался. Не передать словами, какую я почувствовал радость, мистер!.. Потом я ушел, чтобы не было вам неприятностей с таможней… Мы знаем правду о вашей стране, где живет Сталин. Скажите, можно вам говорить «камрад»?

– Обязательно, камрад Вилли. Сколько же тебе лет?

– Семнадцать.

– Учишься?

– Нет, мне нужно смотреть за мамой. Но я читаю… я люблю читать. Мак иногда приносит книги. У нас с ним одна мечта – найти постоянную работу.

– Скажи, кем бы ты хотел быть, Вилли?

Неожиданно Вилли весело улыбнулся и сказал:

– Удавом.

– Удавом?..

– Да, камрад, удавом, чтобы налопаться сразу на десять дней и меньше думать о пище.

– Ого, да ты весельчак, Вилли!

– Это лучше, чем хныкать, камрад.

– Да, верно, но все же кем бы ты хотел сделаться, дружок?

– Штурманом. Я очень люблю море.

– Вилли, они идут! – вскрикнула женщина.

Я взглянул на нее. Только теперь я заметил ее сходство с сыном. Такой же строгий, красивый лоб, такие же губы и глаза на бледном лице.

– Вилли… спрячься, Вилли…

– Не обращайте внимания… Ей все кажется, что пришли взять меня в казармы, как когда-то отца и Сида.

– А не лучше ли поместить маму в больницу? Там врачи…

– В больницу? Нет, вы не знаете лондонских больниц, камрад, – с горечью произнес Вилли.

– Я тебя не отдам, сынок… – снова заговорила женщина.

– Не обращайте на нее внимания, – в третий раз сказал Вилли. – Я ухаживаю за ней. Ночами и по утрам я выхожу с ней на воздух… Мы в этом подвале четвертый год. Я работаю, где только придется, камрад. А нет – собираю в порту зерна, уголь… Так и живем.

Плита раскалялась. От мокрой одежды начал подниматься пар.

– И Мак так живет, – низко опустив голову, сказал Вилли.

– Кто такой Мак, дружок?

– Старик, безработный. У него золотая душа, камрад. С вашего позволения, я отдам ему брюки, а ботинки будем носить по очереди…

Голос матери перебил мальчика:

– Вилли, берегись!..

Она приподнялась с кровати, взглянула на сына тревожными и прекрасными глазами матери и вновь опустила голову на подушку.

– Спит, – сказал Вилли. – Она не совсем сумасшедшая… Идемте, камрад, поздно. Я проведу вас в док.

Попрежнему лил дождь. Надрывая душу, продолжали реветь сирены. Над гаванью клубился густой туман. Шагах в сорока от корабля Вилли остановился:

– Прощайте, камрад, и знайте, что если это самое произойдет, то, о чем кричат молодчики на Пикадилли, я не сделаю ни одного выстрела в русских. Пусть мне за это даже отрубят голову!

– Народ не хочет войны, мой мальчик.

– О, еще как не хочет!..

Утром мы отдали швартовы. Погода не изменилась. Матросы в венцерадах – просмоленных костюмах – были «все наверх» и, выстроившись вдоль бортов с кранцами в руках, сердито бранили какое-то голландское судно, едва не задевшее нас по левому борту. На Темзе во всех направлениях сновало множество катеров; почти на всех выли предупреждающие гудки.

И не переставая шел холодный, смешанный с туманом дождь.

А море встретило нас ровным и сильным ветром. Солнце прорвалось сквозь дождевые тучи, и волны, высокие и золотые, запели свои морские гордые песни.

Я стоял на баке и думал о нашем маленьком друге:

«Прощай, расти борцом, Вилли! Ты надежда Англии, дружок!»

Юнга Пьетро

1

Пьячча, капитан парусника «Поппея», сердито глядит на Пьетро, худого черноглазого юнгу, и спрашивает:

– Это ты пел песню, когда я ушел на рынок?

– Я, синьор.

– Так. Ну, а не скажешь ли, кому из матросов особенно понравилось твое пение?

Пьетро понимает, куда клонит синьор капитан, молчит и неуклюже топчется на месте.

– Кто еще поет ее? – уже визгливо кричит синьор Пьячча.

– Хорошо, я скажу, – улыбаясь, соглашается Пьетро. – Синьор, ее поет вся Италия!

Лицо синьора Пьячча вытягивается и морщится, и он кричит на юнгу еще визгливее:

– Я тебе покажу, Пьетро, как петь у меня на судне!.. Ты у меня еще запоешь, свинья!.. Ну-ка, собирай вещи!

Не проходит и десяти минут, как Пьетро с узелком в руках сходит на берег и медленно бредет вдоль набережной.

Пьетро – безработный…

Куда идти? Может быть, попроситься на «Ариету», что совершает рейсы между Катанией и Палермо? Нет, там не нужны мальчики. Надо шагать домой, к деду Джованни.

А кругом весна…

На склонах Этны цветут сады. Внизу – город, порт Катания. Здесь много солнца. Все пропитано им, словно рыжей смолой, и само море, спокойное и необъятное, до самого дна искрится солнечными лучами.

Дом, где живет дед, находится на спуске святого Петра. Этот старый сицилийский дом с деревянными галереями и тесным двором стоит рядом с высокой портовой башней, Подойдя к ней, Пьетро останавливается. Ему становится жарко. «Что скажет Джованни?» – думает он, нерешительно глядя на знакомые решетчатые ворота.

Но Джованни приветливо встречает внука. Он сразу понимает, что произошло с Пьетро:

– Тебя прогнали?

– Да, Джованни.

– Что же случилось? Ты, наверное, нагрубил капитану?

– Нет, я только пел песню.

– Песню? Какую же песню, Пьетро?

– Об американской кукле де Гаспери.

Глаза деда добреют, Все же он укоризненно качает головой и говорит:

– Эх, Пьетро, вот ты снова безработный…

Пьетро развязывает свой матросский узелок.

Там старая рубаха, рваные башмаки и зеленая шляпа.

Джованни, бывший моряк, ловец кораллов, с усмешкой осматривает пожитки внука и говорит:

– Видно, твой капитан Пьячча на самом деле собака… Таким был и мой капитан, Карло Бертини. Я работал у него десять лет, рискуя каждый день жизнью. Вот эти руки убили трех акул, а с четвертой мне пришлось здорово повозиться. Меня надо было лечить месяц, ну два – я бы еще вернулся на море. Но капитан Бертини принес мне на другой день бутылку вина и сказал: «Джованни, тебе вреден воздух моря»…

Из гавани доносится рокот кранов и визг якорных цепей. Над судоремонтным заводом стелется темная полоса дыма. На этом заводе работает Джованни – он чернорабочий в корпусном цехе.

Скверная жизнь. Жалованья едва хватает на хлеб. Горькая старость. Его единственный сын, Филипп, отец Пьетро, погиб в песках Ливии, а Пьетро еще мальчишка…

– Слушай, Пьетро, я ничего не могу дать тебе, кроме куска хлеба. Но этот хлеб твой. Ни одной минуты не думай, что ты мне в тягость. Слышишь, Пьетро?

– Да, Джованни, спасибо.

– Когда-нибудь наступят лучшие дни… Есть люди, которые сделают Италию счастливой. И ты, Пьетро, когда подрастешь, будешь бороться за ее счастье.

– Я и сейчас не маленький.

– Нет, ты еще мальчик.

Пьетро хмурится.

– Разве я не могу стоять за штурвалом? – с обидой обращается он к Джованни. – Может быть, я прячусь в кубрике или в трюме, когда волны заливают палубу и море, и ночь, и ветер от злобы сходят с ума?

– Ты еще мальчик, – повторяет Джованни, – да, мальчик, и ты должен себя беречь.

– Ладно, ты лучше скажи, что я должен делать для Италии.

– Люби ее, Пьетро!

– Это всё?

– Борись, против поджигателей войны. Они убили твоего отца. Они зарятся на тебя… Тот, кто борется за мир, борется за Италию.

– Это я знаю, Джованни. Я знаю, кто хочет войны. Мне Николо говорил.

– Твой Николо – хороший человек!

Джованни набивает табаком свою трубку, глядит на внука, и коричневое, морщинистое лицо старика светится каким-то особенным, теплым светом.

– Пьетро, – улыбаясь, говорит он, – тебе надо что-нибудь делать. Возьми удочку – может быть, море подарит две-три макрели безработному юнге.

За окном звонко щебечут ласточки. Вершина Этны окутана желтым, пахнущим серой дымом. Синее моря сегодня небо Катании.

2

Хорошо сидеть на молу, с длинной удочкой в руках, в компании Энрико и Антонио! Они, так же как и Пьетро, безработные юнги.

– Ловись, ловись! – напевает Пьетро. – Мне надо четыре штуки: одну – мне, другую – Джованни, а две – продать… Эй, кому свежей рыбы?

– Сюда, сюда, синьора Макрель! – кричит Антонио, живой синеглазый мальчик, сын портового грузчика.

Самый молчаливый – Энрико, узкоплечий, маленький, с крупными веснушками по всему лицу; и он, когда на крючок попадается макрель, радостно кричит:

– Ловись, ловись!

Но когда рыбы нет, на душе тоска. Неприветливым кажется море.

– Где бы найти работу? – хмуро спрашивает Антонио.

Его уволили с судна за то, что он назвал обед из испорченных макарон крысиной едой. А Энрико – за то, что он некрасивый.

– Мне так и сказал синьор штурман: «Энрико, ты наводишь уныние на пассажиров. На корабле должен быть веселый, красивый юнга», – рассказывает Энрико. – А моей сестренке сразу сделалось хуже. Все, что я зарабатывал, я отдавал ей на молоко. Она у меня совсем больная, Анжелика… Что делать, где бы найти работу? Я бы уехал на край света – в Лиму или Росарио.

Пьетро осуждающе глядит на Энрико и говорит:

– Ты не должен никуда ехать. Мы нужны Италии, Энрико!

В ответ Энрико горько смеется:

– Кто это сказал, что мы нужны Италии? У меня отец безработный, Анжелика больна, а я юнга без корабля.

– Мы нужны Италии! – твердо говорит Пьетро. – Нужны, чтобы сделать ее счастливой!

– Твоя правда, Пьетро, – соглашается молчавший все время Антонио. – А ты, Энрико, если только уедешь за океан, будешь человеком без родины… Пьетро, объясни ему, что это такое.

Пьетро плюет в сторону и говорит:

– Вот что это такое!

Маленький Энрико опускает голову, и слезы одна за другой катятся по его бледным щекам:

– Анжелика умрет… Она без молока…

На склонах Этны цветут сады. Не пройдет и шести недель, как на деревьях созреют сладкие золотые плоды. Но они не достанутся безработным ребятам Катании. Здесь много солнца. Но солнечный свет – не масло, его не намажешь на хлеб.

– Сюда, сюда… эй, синьора Макрель! – нетерпеливо зовет Антонио.

Но рыбы нет.

Больше всех огорчен Энрико. Он похож на маленькую больную чайку.

– Держись, Энрико! – ласково говорит ему Пьетро. – Хочешь, я тебе что-то скажу?

В знак согласия Энрико слабо кивает головой.

– Так вот, слушай. Вчера я видел Николо. Ты знаешь, что он мой друг, он плавал со мной на паруснике «Сирокко».

– Я знаю Николо. Он коммунист. У него доброе сердце!

– Он мне сказал: «Пьетро, народ победит. Но для победы надо собрать все силы».

Лицо Энрико оживляется. Он смотрит вдаль, где пестреют цветные рыбацкие паруса, и говорит:

– Значит, мы пригодимся. Я не уеду в Лиму или Росарио.

Веселеет и Антонио.

– Эй, Пьетро, – кричит он, – гляди, у тебя клюет!

Пьетро быстро выдергивает леску. На крючке шумно бьется макрель, серебряная, с радужной спинкой.

– Ловись, ловись! – кричит Пьетро.

– Тащи, Энрико!

– Тащи, Антонио!

Богатый улов. Вот так удача: четырнадцать макрелей!

– Две мне, – напевает Пьетро, – две Антонио и две Энрико, а восемь мы продадим и купим для Анжелики свежего молока! Так, Антонио?

– Ага, Пьетро!

Шумит морская волна. Она теплая, золотая. Солнце. Много солнца. Кажется, никогда не будет конца светлому дню весны.

Высоко в небе летят журавли. Летят на север. Пьетро, забыв об удочке, машет им рукой:

– Эй, журавли, журавли, не летите ли вы в Россию, через Москву, где живет Сталин?

«Летим, летим, Пьетро!» – весело отвечает небо.

О, какие счастливые эти птицы!

3

Приходят корабли. Пьетро встречает каждый корабль:

– Эй, синьор капитан, не нужен ли юнга?

– Нет, юнга, не нужен.

– Синьор, я пойду за одни харчи.

– Не надо, дружок…

Летят дни. Уже скоро Первое мая, а работы все нет. В синий морской простор уходят корабли.

– Эй, синьор капитан, не возьмете ли вы меня с собой? Я могу все делать.

– У нас скверные дела, парень, обойдемся…

Ничего не остается делать, как ловить в гавани рыбу. Что ж, и это неплохо…

– Сюда, Макрель, сюда, пожалуйста, синьора!..

Домой Пьетро возвращается вечером. Варит уху для себя и Джованни. После ужина Пьетро садится к окну и, улыбаясь, глядит на вечернее небо Катании. Там много звезд.

– Завтра – Первое мая, – говорит Джованни.

Он сидит за столом и режет для трубки табак, одобрительно поглядывая на внука.

Сегодня светлей, чем обычно, горит лампа с цветными подвесками из стекла.

На Пьетро чистая рубаха. Джованни надел свой синий хлопчатобумажный костюм с пуговицами из белых ракушек. С его морщинистого лица, до сих пор хранящего на себе следы морских ветров, не сходит улыбка.

Завтра – Первое мая.

«Да здравствует Сталин!»

«Живи сто лет, Пальмиро Тольятти!»

«Долой американскую куклу де Гаспери!»

Так скажет завтра народ Италии. А слово народа тверже стали.

Джованни что-то тихо напевает, заботливо вороша нарезанный тонкими ленточками табак.

– Ты поешь, Джованни?

– Да, мальчик. Отчего бы не петь мне! Когда-то всем нравились песни Джованни. Э, Пьетро, у меня еще крепки руки, и, может быть, я доживу, когда Италия станет счастливой…

Джованни весело щурит на мальчика свои зоркие, немного выпуклые глаза.

Пьетро молчит. Его внимание привлечено какими-то странными фигурами, крадущимися по крыше соседнего дома, напротив портовой башни.

– Эй, Джованни, что там такое?

Джованни подходит к окну и велит Пьетро прикрутить фитиль лампы. Он долго всматривается в сумрак вечера и наконец говорит:

– Солдаты, Пьетро. Их двое. У них ручной пулемет. Что все это значит?

На лбу Пьетро собираются морщинки.

– Джованни, – испуганно произносит он, – завтра здесь соберутся моряки с флагами и цветами! Я слышал – будет митинг. На флагшток башни поднимут красное знамя. Может быть, солдатам приказано стрелять в народ, а, Джованни?

– Похоже, что так.

– Надо сказать Николо.

– Верно! Лети к нему на всех парусах!

Спустя час Пьетро возвращается домой. Он тяжело дышит. Его мокрая от пота рубаха прилипла к телу.

– Джованни, я не нашел Николо. Его нигде нет.

Джованни сердито смотрит на внука:

– Николо – не иголка, он не может пропасть. Ты был у тетушки Сильвии?

– Она ничего не знает.

– Тогда Николо в порту у рабочих дока.

– Я там был, Джованни.

– А на пароходе «Кайспера» был?.. Что же нам делать, мадонна?

Джованни в отчаянии разводит руками и просит Пьетро:

– Набей-ка мне трубку, мальчик.

Джованни с жадностью курит трубку. Курит до конца.

– Хочешь, я позову Антонио и Энрико? – спрашивает его Пьетро.

Джованни не отвечает. Он выбивает о ладоши, пепел из трубки, усмехается и говорит:

– Пьетро, ступай в лавку и купи бутылку вина.

– Вина?

Пьетро удивлен. Он ничего не понимает: какое отношение имеет вино к солдатам на крыше?

– Иди, иди! – торопит его Джованни. – И еще, Пьетро, зайди в аптеку, к толстому Леонардо, и скажи, что вот Джованни не спит уже четвертые сутки. Он даст для меня лекарство.

4

Пьетро, с бутылкой вина в кармане, поднимается по деревянной лестнице на чердак дома, на крыше которого расположились солдаты. Лестница старая, отвесная, и ее ступеньки скрипят. Нужно подниматься тише, как можно тише.

Ночь. Над головой висят звезды. Они оранжевые, желтые, голубые. Над кратером Этны стоит темнокрасное зарево.

Тревожно стучит сердце Пьетро, плотно сжаты упрямые мальчишеские губы.

На чердаке сквозь залежи хлама он пробирается к чердачному окну, похожему на суфлерскую будку.

Солдаты сидят на пулеметных дисках один против другого и вполголоса говорят, потягиваясь и зевая:

– Проклятое это наше занятие, Алонсо! Можно сказать, самое паршивое дело.

– Такой приказ. После этого нас, наверное, наградят, Федерико.

Пьетро, высунувшись из чердачного окна, слышит каждое их слово.

– Видно, ты сильно хочешь выслужиться.

– Что ж, я не прочь.

– А мне все равно. Один из моих братьев пропал без вести в России. Его послал туда Муссолини, и я не хочу, чтобы синьор де Гаспери сыграл и со мной такую же точно штуку!

– Ты плохой солдат, Федерико.

– Мне все равно… Кошка там, что ли?

– Где ты видишь кошку?

– Да вон что-то шевелится…

Солдат, которого зовут Алонсо, вздрагивает и шепчет товарищу:

– Ложись, ложись, Федерико!

Солдаты плашмя ложатся у пулемета.

На крыше появляется мальчик. Это Пьетро. В руках у него бутылка вина. Он садится на крышу и с лукавым видом лакомки-вора не спеша принимается вытаскивать из горлышка пробку.

Солдат Федерико, с трудом сдерживая смех, толкает приятеля в бок и бормочет в самое его ухо:

– Гляди, мальчишка стащил у кого-то бутылку. Наверное, вино!

– Эге, Федерико.

– Сдается, что оно контрабандное, а? Наш долг – арестовать такое вино.

– Это наш святой долг. Заодно задержим и мальчишку.

Сердито кашлянув, солдат Федерико поднимается и идет к мальчику:

– Эй, кто ты такой?

– Я… я… я… – пытаясь встать на ноги, с деланным ужасом произносит Пьетро. Он съеживается и дрожит всем телом, словно на него выплеснули лохань холодной воды.

– Откуда вино? – схватив Пьетро за шиворот, грозно спрашивает Федерико.

– Я… я… – жалобно скулит Пьетро. – Я скажу… Только не выдавайте меня, синьор военный… Я взял у лавочника Джузеппе.

– Отдай-ка бутылку.

– О, пожалуйста, синьор!

– Вот так фрукт! – говорит второй солдат, Алонсо, пытливо разглядывая Пьетро. – Ты чей?

– Ничей, синьор.

– Бродяга?

– Да, синьор… Только не выдавайте меня… У лавочника Джузеппе здоровенные кулаки…

– Так и быть, не выдадим, если будешь сидеть спокойно. Посидишь с нами до утра.

– О, с удовольствием! Я люблю смотреть, как стреляют.

– Садись да помалкивай, дурак!

Пьетро покорно садится возле солдат. Они пьют вино и смеются.

Спустя минут тридцать смеется и Пьетро. Он, Джованни, Энрико и Антонио связывают уснувших солдат, а пулемет они сбрасывают на мостовую.

– Ну, что ты скажешь, Джованни? – весело спрашивает Пьетро.

Джованни набивает трубку табаком, закуривает, затем вытирает платком вспотевшее лицо и говорит:

– Вы любите Италию. Она скажет спасибо вам, мальчишки!

Горят над Катанией звезды. Ярко горят.