Текст книги "Удел упыря"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Я пойду, и точка…

– Я пойду, и точка! Кто это придумал, что самый молодой берет на себя все самое трудное?! – Ильнур оторвался от поглощения мяса и, смачно причмокнув губами, утер подбородок.

Юсуп, Алаида, Дементий и Калаха сидели за столом и завтракали.

За окном жарило солнце, суетился народ. Калаха, как истинный купец, предпочитал держать свой товар поблизости. С утра к нему приходили многочисленные торговцы, которые работали с ним, чтобы забрать свою часть товара.

Ели мясо и обсуждали, кто пойдет к немецкому послу Гиберту фон Клауссенцу.

После того как выяснилось, что Гиберт никакой не упырь, вызвалась идти Алаида, но тут – то ли взыграла эгоистичная натура, то ли просто стало завидно – старец уперся, ни в какую не желая уступать, и заявил, что он лично пойдет к Гиберту и уговорит оного пригласить их на бал к Аише. Гипнотизировал Ильнур неплохо, да и правда – засиделся он на месте.

– Юсуп вон – то от нелюдей убегает, то по стенам ползает, аки человек-паук какой, а я что?! – вопрошал старик, вгрызаясь в хорошо прожаренную ляжку. По случаю гостей Калаха приказал забить самого жирного своего барана и подать картофель с маслом.

– Ты у нас – мозговой центр! – наставительно произнес Юсуп. Ему было, в принципе, все равно, кто пойдет, он бы и сам мог, но чувствовал, что за последние несколько дней устал: жутко хотелось хорошенько выспаться.

– А еще – кладезь мудрости и волшебства! – вставила Алаида. – Нет, пойду я! Если погибну в темных и сырых подземельях немецкого посольства, вы, мне кажется, не очень-то и расстроитесь!

– Что-то раньше мне не доводилось слышать из твоих уст о себе такое! – подозрительно сощурился Ильнур. – А насчет подземелий…

– Да пошутила я насчет подземелий! – воскликнула Алаида. – Но ты и в самом деле более нужен здесь!

– Ты, Алаида, не убедишь меня, будто считаешь, что есть кто-либо на свете важнее тебя самой! – сказал Ильнур. – Признайся: хочешь выполнить это опасное задание и потом замучить нас своим гонором?

– Ну, задание-то как раз несложное, – рассеянно пробормотал Юсуп, жуя картофелину, – к колдуну сходить, оно, пожалуй, посложнее было.

– И все равно! – возразил Ильнур. – Пущай он не вампир, а вдруг все равно нечисть?!

– Грек сказал, что немецкий посол чист, как лист! А нечисть я что-то в городе вообще не вижу. Вчера от чародея шел – даже запаха их не учуял! Затаились, что ли?

– Верно тебе говорю – затаились, антихристы чертовы! – энергично работая челюстями, заявил Ильнур. – Так что мне идти нужно! Вдруг они нас прямо у посольства-то и поджидают?! А? Видели же они Юсупа, вот и подумали, что он первым делом решит договориться с иноземцами, чтобы эту внедрить… как ее… интергенцию!

– Во-первых, – поправил Юсуп, – интервенцию, а во-вторых – здесь по городу столько посольств, что у Упыря просто рабов столько не наберется – у каждого дома патруль ставить!

– Вот-вот! – воскликнула Алаида. Она мясо и картошку не ела, соблюдая строжайшую диету, дабы сохранять тело свое в форме. Перед ней на блюде лежал пучок салата и тушеная капуста с ломтиками баклажанов. Впрочем, к ним она тоже не прикоснулась и пила крепкий чай. – Нет, придется идти мне! А то эка вздумали! Я что – неженка?

– А кто ж?.. – проворчал себе под нос Ильнур, но его никто, кроме Юсупа, не расслышал.

Калаха молча переводил взгляд с одного говорившего на другого, не в силах понять смысла их разговора. Такие слова как «нечисть», «Упырь» и «волшебство» вообще не доходили до него, заменялись тонким пронзительным писком, который вызывал у Калахи тупую зубную боль.

– А я люблю опасность! – меж тем предъявила весомый аргумент Алаида. – Разве ж согласилась бы я идти с вами в Назарад только ради того, чтобы быть простой домохозяйкой и следить за чистотой твоих волшебных горшочков, Ильнур?

– Я бы не возражал, – заметил Ильнур, вгрызаясь в мясо.

– Зато я возражаю! – Алаида ткнула под нос старику кукиш и встала из-за стола. – Я пойду!

– Нет я, – спокойно возразил Ильнур.

– Идите оба! – неожиданно влез в разговор до этого помалкивавший Дементий. – Пошто ругаться, ежели можно и вовсе не спорить!

– Вдвоем мы привлечем много внимания!

– Поодиночке не меньшее! – возразил Юсуп – Создадим, значится, легенду! Алаида привела своего страдающего беспамятством дедушку к немецкому посольству, потому что он якобы, как слышит немецкую речь, тотчас оживает и вспоминает себя! А ежели с немецким послом поговорит, – вообще еще лет двести прожить сможет!

– Я похож на страдающего беспамятством дедушку? – подозрительно сощурился Ильнур.

В данный момент он походил на злобного колдуна, евшего мясо своих жертв, но Юсуп ничего не ответил.

– Кстати, кто-нибудь из вас умеет говорить по-немецки?

– А жучки на что? – искренне удивился Ильнур, который всегда считал, что всевозможные жучки (будь то жучки-наблюдатели или же жучки-переводчики) – лучшее средство выпутаться из любых передряг. Не беда, что жучки эти приносили больше вреда. Зато они были самым эффективно действующим волшебством старика.

– Опять жучки, – поморщился Юсуп. Он еще не забыл, как спалил всю свою одежду в лесу и полночи сидел в комнате, натертый оливковым маслом. Тогда они его изрядно покусали!

– Другого способа нет! – возразил Ильнур. – Если я похож на сумасшедшего старичка, то Алаиде придется ходить с жучком в ухе!

– Только никаких жучков-наблюдателей на одежде! – предупредила Алаида.

– А на кой они нужны, если я сам иду? – возразил старик.

С мясом наконец было покончено, и он, тяжело отдуваясь в бороду и похлопывая себя по животу, удалился на улицу мыть руки.

Алаида последовала в подвал готовиться, Дементий с Калахой тоже куда-то скрылись. Юсуп вышел на крыльцо и стал наблюдать за тем, как купцы проворно вытаскивают из сарая полные мешки с мукой и загружают их на телегу. Вернее, не сами купцы, конечно, таскали, а их слуги и крестьяне. Куда уж купцам такая тяжкая работа!

– Чтой-то мне в городе больше нравится, нежели там, в лесу! – сказал Ильнур, подходя ближе. Он вытирал руки махровым полотенцем, и от него приятно пахло свежими маслами. – Чай и сам заметил? Не так страшно, вроде. Да и людно. Обчества поболе. Хоть поболтать с кем можно.

– Ты не очень-то болтай с окружающими, – произнес Юсуп. – Я-то нелюдей распознать могу, а вот ты – кто его знает, с кем разговариваешь?

– Я ж сама могила! – возразил старик, вытирая полотенцем бороду.

– И в посольстве поосторожнее будьте. Хоть и наговорил чародей много чего хорошего, но что-то тревожно мне насчет Гиберта. Может, не он сам, так его приближенные с Упырем сталкивались, да и сами нелюди уже!

– Ну, Алаида-то определять их умеет! – ответил Ильнур.

– Я на всякий случай предупреждаю. Нехороший был тот сон с борловым…

– Борловым, борловым. Была б кака польза от этого твоего борлова. А то только жаловаться умеет насчет того, что ты его не выпускаешь.

– Время придет, и он понадобится!

– Ага, когда тебя на кол посадют да на городские воротины выставят! Ты их воротины видал? Сплошное кладбище воров да попрошаек!

– Там художник один есть, – заметил Юсуп.

– Ты хочешь сказать – был!

– Ну да. Он картины красивые рисовал. Прямо как на Острове во дворце вдоль стен висели. Помнишь?

– Чего ж не помнить-то?! Помню! Гобелены роскошные из натуральной кожи! Краски не тлеющие и не трескающиеся даже на солнце! А мозаика какая на потолке? А? – Старик грустно вздохнул. – И все ж это в прошлом! Одни только мы и остались, чтоб это прошлое помнить! Алаида-то хоть и с Острова, но ведь ни черта не помнит. А о Дементии и говорить нечего. Древлянин – одно слово!

– Но-но! – грубым басом сказал Дементии, появляясь в дверном проеме за их спинами. – Я хоть и последний в своем роду, но так вдарить могу, што…

– Вдарить-то оно, конечно, хорошо, но как ты, Дема, с воробьями общаться будешь? – Ильнур хитро скосил левый глаз – так он обычно делал, когда играл на невежественности Дементия.

Древлянин насторожился, слегка склонив могучую голову набок, и поинтересовался:

– А что воробьи? – Как и всякий уважающий себя древлянин, Дементии к воробьям относился с опаской и даже немного их побаивался.

– Ну, вот вдарить ты, гришь, можешь, а с воробьями как общаться будешь? Вдарить-то ты им не сможешь, ведь верно я говорю?

– Верно, – пораскинув мозгами, согласился Дементии, – воробьи – это плохо! Они крылатые и жгучие!

– Правду говоришь! – все больше раззадоривался старик. – А вот скажи мне, Дементий, чего ты их так боишься?!

– Не боюсь я, – вяло оправдывался детина два на два метра. Юсуп без опаски отпустил бы его на битву с диким медведем гризли, точно зная, что победа окажется на стороне Дементия.

– Чего ж не боишься, когда боишься? Что я, древлян ваших не знаю, что ли! Все вы, как воробьев учуете, сразу креститься начинаете да плюваться через все плечи подряд – лишь бы пронесло!

– Вот я те щас как плюну! – грозно пообещал Дементий, но авторитет старика был несравнимо выше, и древлянину ничего не оставалось, как удалиться в дом.

– Чего ты с ним так? – спросил Юсуп, когда Ильнур вновь вернулся к нему и встал рядом, облокотившись о перила крыльца и наблюдая за работой купцов.

– Так просто, – пожал плечами старик. – Понимаешь, я все хочу из него этот страх нелепый выдавить по капле! Суеверный он слишком, Дементий-то наш. А воробьев боится поболе всего!

– Забудь пока о Дементии, – посоветовал Юсуп, – сейчас главное выйти на контакт с Гибертом. Ты точно знаешь, что от вас с Алаидой требуется?

– А то какие знать-то?! Мы, значит, уговариваем посла пригласить нас на вечерний бал к Аише во дворец.

– Да. Во дворце нам надо будет найти гроб, чтобы знать наверняка, что Аиша – Упырь. А уж потом нанесем удар! – Кулаки Юсупа сжались, и он с силой трахнул по перилам – так, что одна из резных перегородок сухо треснула и тонкая щепа отлетела в сторону.

Он чувствовал, что час расплаты близок. Все меньше сомнений оставалось в том, что Аиша и есть тот монстр, которого они разыскивают вот уже почти год. Запах нелюдей преследовал его постоянно и повсюду. Когда Юсуп бродил по городу, запах этот окутывал его с ног до головы, резал ноздри и заставлял идти, вжав голову в плечи и засунув руки в карманы. А пальцы цепко сжимали удачливую монетку. В доме купца Калахи запах чуть слабел, но все равно пробивался через форточки и половицы, не давая Юсупу спокойно спать по ночам. До самых петухов смотрел он в темный потолок, размышляя.

Конечно, он сказал напарникам, что запаха нет, – но только для того, чтобы не испугать их раньше времени. Как-никак, им предстояло выполнить довольно-таки опасное поручение.

Врал он и когда говорил, что нелюдей в городе не видел. Он сталкивался с ними постоянно. На базаре нелюдей было больше всего. Нет, не продавцов. Наблюдателей! По одному-два человека в черных плащах, в черных туфлях с сеткой розовых артерий на них – всегда находились около покупателей, стояли на всех входах и выходах базаров и рынков, бродили меж рядов, делая вид, что выискивают что-нибудь для покупки.

Около городских ворот теперь круглосуточно дежурили одни только нелюди.

Они были везде.

И Юсуп чувствовал, что с каждым днем их становится все больше и больше! Это как в математике, которую преподавал им Учитель Тыква-Н-До. Один упырь мог обратить в себе подобного трех человек за ночь. Новообращенные тут же начинали кусать других. И так до бесконечности. Правда, упырь не станет нападать на жилые дома или на людей, у которых крепкая вера, есть крест и прочие христианские принадлежности. Они пьют кровь только у тех, кто запоздал ночью домой, засиделся в кабаке, в общем, оказался один в окружении домов, темноты и нелюдей…

С учетом того, что Аиша появилась в Назараде на полторы недели раньше их маленького отряда, к сегодняшнему дню почти половина города могла быть нелюдями.

Еще почти неделя требовалась молодому упырю, чтобы стать полноправным членом кровососущей братии. Тогда ему выдавались ботинки, плащ; он получал множество привилегий. Такие упыри уже могли нападать на кого угодно без исключения. То есть совсем скоро Назарад мог перейти в полную власть того, кто захотел править миром.

Ну и амбиции же у этого Упыря!

В дверном проеме показалась Алаида. Одета она была в легкое платьице, волосы распущены, а на ногах – легкие сандалии.

Ильнур, оглядев ее с ног до головы, аж сглотнул. Да, Алаида определенно умела производить впечатление на окружающих.

Взгляд Юсупа на секунду задержался на красивых ее ножках, потом застыл на не менее прекрасном личике.

– Я готова! – весело сообщила Алаида, поигрывая зажатым в руке кожаным мешочком. – Заодно зайдем на базар и кое-что купим! У меня масла кончились! Где ты, мой умалишенный дедушка?..

Гиберт не любил турков. Невежественный, некультурный народ!

Подумать только: турки никогда не ели свинины, когда для Гиберта она была одним из любимых лакомств! Особенно запеченная с яблоками!

А еще Гиберта фон Клауссенца раздражали турецкие сабли, изогнутые полумесяцем на манер монгольских, с неудобной рукояткой. Гиберт разбирался в холодном оружии отлично, но на дух турецкие сабли не переносил, презрительно морщась при их виде.

Однако посол на то и посол, чтоб ехать туда, куда пошлет страна. А Гиберт, как истинный ариец, Родине поклонялся и втайне ее любил. При звуках торжественного марша на глаза его наворачивались мужские слезы, из приплюснутого носика начинало неизменно капать, и приходилось лезть во внутренний карман за платком.

Гиберт не был злым человеком, но любил деньги и не любил ленивых слуг. Последних порол каждый вечер плеткой, а особо провинившихся ставил на горох в угол. Такое наказание он обнаружил в русском городе Петербурге, и оно ему очень понравилось.

Слабостью Гиберта была, без сомнения, рыбалка. Кстати, турки не выносили рыбалки! Нет, с удочками да сетями – пожалуйста, но чтоб с динамитом да с пороховыми шашками – нет! Говорили – мол, это слишком жестоко, отсутствует своеобразный дух охоты… Как же отсутствует, когда вот он, Гиберт, ощущал его всегда, когда, спрятавшись среди камышей, наматывал леску на бочонок с порохом, поджигал фитиль и что есть духу швырял бомбу на середину озера! А как красиво было, когда бочонок взрывался, выбрасывая в воздух тонны воды вперемешку с водорослями, рыбой, камешками! Да и рыбы сколько угодно потом можно было насобирать да пожарить! Но турки не уважали этот способ и Гиберту фон Клауссенцу ни пороха, ни бочонков, ни тем более шнуров не давали. Вот и приходилось немцу томиться среди стен своего посольства в Назараде – есть, спать, разбирать государственные дела, ездить на аудиенции к турецкому $169are и изредка развлекаться в гостях у несравненной Аишы.

Аиша была, пожалуй, единственной, кого Гиберт уважал в Назараде. Она в совершенстве владела немецким, а манеры ее были столь великолепны, что сам Гиберт иногда сомневался: а достаточно ли вежлив он сам и не смотрится ли по сравнению с Аишей деревенским невежей? За несколько минут до встречи с Аишей он чувствовал неловкость и скованность, которые тотчас растворялась, стоило ему очутиться в ее обществе. И, конечно, Гиберт втайне был влюблен в Аишу. В нее просто невозможно было не влюбиться! Казалось, Аиша создана специально для того, чтобы мужчины за ней так и вились! Ослепительно белые длинные волосы и великолепная грудь приковывали к себе взгляды, а прекрасное личико и фигурка, наверное, будут единственным светлым воспоминанием Гиберта во всей этой поездке Так думал он сам, и ничто не могло помешать этим его мыслям.

Вот и сегодня вечером немецкий посол собирался навестить Аишу, чтобы поужинать с ней и, возможно, остаться на бал, который она давала у себя в замке по поводу дня рождения своего дядьки Ефана. Гиберт ни разу еще не видел дядьку, но по разговорам знал, что это очень образованный и знатный мужчина, пользующийся непререкаемым авторитетом и властью. И немецкому послу хотелось познакомиться с ним поближе, ибо он предполагал, что найдет в Ефане достойного собеседника.

В то утро Гиберт, как и обычно, после трапезы пошел в свой небольшой кабинет, чтобы к обеду разобраться со всеми делами и после недолгого сна, придающего сил, идти к Аише. Дел было не так много, но все они были связаны с кропотливыми и долгими подсчетами. А считать Гиберту не нравилось. Еще со школы. Были, конечно, у него счетоводы, но когда дело касалось денег, Гиберт никому довериться не мог. Он и себе-то доверял с трудом: руки, одурманенные блеском золота, могут независимо от мозга запихнуть за пазуху много лишнего, за что потом вовек не расплатишься.

Несколько часов Гиберт раскладывал на столе стопки монеток, считал их, записывал результат, к нему прибавлял прошлый, выводя таким образом итог.

И вдруг его потревожили.

– Герр фон Клауссенц… – с выражением великой покорности на лице в кабинет протиснулся лакей Ганс. Это был маленький, неприметный немец, ходивший всегда в потрепанной ливрее, с седым клоком волос на самом затылке и глубокими морщинами на щеках, что придавало ему сходство с породистой собакой. Ганс был невероятно робок, а когда врал, то жутко краснел, чем это самое вранье и выдавал. Именно поэтому он до сих пор не смог выбиться в люди и прозябал в лакеях, когда его соратники, с которыми он начинал, давно имели собственных лакеев и прислугу, ездили в каретах, запряженных четырьмя, а то и пятью лошадьми!

– …к вам… м-м-м… э… посетители!

– Посетители? – изумился Гиберт, поглядывая на часы, – в такой час? Кто же это?

– Я не знаю, – пожал тощими плечиками Ганс, – странная… м-м-мн… э… пара. Девушка-немка и старик!

– Нищие с базара, просящие милостыню?

– Непохоже, герр фон Клауссенц. Одеты богато и требуют немедленного с вами свидания! Иначе грозятся ждать у ворот резиденции, пока вы не выйдете на улицу!

– Что за неожиданные визитеры посреди недели?

Посол, решительно отложив перо, встал. Ганс опасливо попятился назад, упершись спиной в дверь и нашаривая рукой дверную ручку:

– Они ждут за воротами, repp посол. Велите впустить?

– Обыскать и впустить под охраной двух солдат! – распорядился Гиберт.

Ганс услужливо помог ему надеть фрак, застегнул все пуговицы и проворно юркнул в дверной проем отдавать распоряжения.

Гиберт, в голове которого все еще дрожал лик короля Фердинанда, выбитый на одной стороне монет, прошел в приемную комнату и распорядился принести вина. Милостыню у иностранцев просили в Назараде особенно охотно. Обычно он давал пару монеток, чтоб отвязались и ненароком не убили при бунте в городе. Но сейчас ему почему-то не хотелось ничего давать попрошайкам (хоть и хорошо одетым), и он приготовился напоить их вином, да и только.

Двери распахнулись, и в комнату вошла молодая прекрасная женщина.

Гиберт обомлел. Не будь он влюблен в Аишу, его сердце тотчас и без оглядки пленилось бы той, которая стояла пред ним! Стройная фигурка, милое личико, длинные черные волосы и пронзительный взгляд! Да, она не могла быть попрошайкой! Это была женщина чистых кровей и наверняка из высшего общества!

Следом вошел дедушка, тоже шикарно одетый, с горделивой осанкой и дорогой тросточкой в руке. У деда был орлиный нос и накрахмаленный парик.

– Кого имею честь принимать? – осведомился Гиберт немного осипшим голосом, не сводя с женщины глаз.

– К вашим услугам миссис Фройляйн и сэр Дуллитл из Англии! – хрипло ответил дед на чистейшем немецком. Женщина заинтересованно разглядывала золотые подсвечники.

«Миссис» – огорченно подумалось Гиберту, но он выкинул эту мысль из головы. Разве не он два месяца назад ухаживал за женушкой самого герцога Итийского? Ну и что с того, что герцог, когда узнал об измене, едва не посадил Гиберта на вертел и не зажарил вместе со стадом гибертовских свиней?!

– Чем могу быть полезен? – осведомился Гиберт. – Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь. Будьте как дома! Вина?

– Пожалуй, – ответил сэр Дуллитл.

Миссис молча присела на краешек дивана и перевела взгляд на немецкого посла. Гиберт почувствовал, что краснеет.

– Чем могу быть полезен? – запинаясь, повторил он.

Фройляйн посмотрела на двух солдат, стоящих навытяжку по обеим сторонам двери:

– Господин Гиберт! Мы пришли по очень важному и деликатному делу. Поэтому не будете ли вы столь любезны освободить комнату от лишних глаз и ушей?

Какой приятный голосок у нее был! Гиберт часто-часто закивал:

– Да, конечно! Все вон! Войдете только после моего непосредственного приказа! Ясно?!

– А поднос, пожалуй, оставьте! – Громко отрыгнув, сэр Дуллитл подхватил из рук удаляющегося лакея поднос с бокалами вина и поставил его на диван около себя.

– Что вас привело в мою скромную обитель? – Гиберт присел рядом с миссис Фройляйн и ослепительно улыбнулся. Еще ни одна девушка в Речи Посполитой не выдерживала этой его улыбки.

Миссис сдержанно улыбнулась и посмотрела куда-то Гиберту за спину:

– Шторки можно задвинуть?

– Обязательно! – Гиберт прошествовал мимо сэра Дуллитла, выпивающего один бокал за другим, и плотно занавесил шторы. В комнате мигом стало полутемно и мрачновато.

Гиберт отметил про себя, что глаза миссис Фройляйн горят каким-то странным синеватым блеском.

– Можно ли мне рассчитывать на поцелуй вашей нежнейшей ручки? – осведомился немецкий посол, присаживаясь вновь на диван.

Слева от него звонко отрыгнул сэр Дуллитл.

– Конечно, конечно… – Миссис подставила свою ручку (какие тонкие и изящные пальчики!!!), и Гиберт впился в нее губами. Какой-то странный запах исходил от ее кожи. Какой-то сладковатый и дурманящий. Словно… словно…

Гиберт не мог вспомнить, где он уже чувствовал подобный запах. Ему вдруг стало настолько хорошо, настолько легко и весело, что он, втянув воздух ноздрями, откинулся на диван и радостно захохотал!

– Алаида, ты, кажись, переборщила с дурман-порошком, – заметил сэр Дуллитл, но Гиберт его не услышал.

Он летал в облаках, купался в розовом озере и ловил большим сачком своего слугу Ганса, который, повизгивая от страха, убегал. А еще фон Клауссенц понял, что умеет летать, хотя никогда ранее не пробовал этого делать, и даже взмахнул руками, подпрыгивая, но сорвался с дивана и шумно рухнул на пол, уткнувшись острым подбородком в деревянный паркет.

Это мгновенно привело его в чувство. Гиберт сфокусировал взгляд и понял, что перед его взором простираются прелестные ножки посетительницы. Он полежал еще пару секунд, наслаждаясь чудесным зрелищем, а потом встал, потирая ушибленный подбородок, и, извинившись, вышел.

Ганс молниеносно принес ему благоухающую мазь, снимающую синяки, которой Гиберт торопливо намазался, причесался, поправил фрак и вернулся к посетителям, размышляя про себя о том, что же стало причиной его внезапного падения. Примечательно, что после удара головой об пол все математические расчеты и образы золотых монеток напрочь вылетели из головы, вытесненные обликом прекрасной миссис с не менее прекрасными ножками!

«А какой у нее бюст!» – подумал Гиберт, впиваясь взглядом в предмет своих дум.

– Разрешите еще раз… ммм… поцеловать, миссис! – галантно изогнувшись, фон Гиберт впился губами в ладонь, вдыхая чудесный аромат, исходивший от женской кожи. Как прекрасно!

Едва миссис Фройляйн выдернула из-под его губ руку, Гиберту стало совсем легко и хорошо. Он даже принялся напевать какую-то немецкую песенку, не стесняясь нецензурных выражений, а когда упоминал мужское достоинство, то косил глазами в сторону женщины и неумело двигал бровями.

Когда он угомонился, сэр Дуллитл шумно опустошил бокал с вином и, выдохнув, сказал:

– Может, вернемся к предмету нашего разговора?

– Вернемся, – легко согласился Гиберт, – о чем будем говорить?

– Видите ли, уважаемый посол, – начал сэр Дуллитл, похрустывая костяшками пальцев, – дело в том, что и я, и моя спутница уже довольно долгое время находимся вне пределов нашей любимой Англии. Знаете, как это трудно – многие годы не слышать достойную истинного англичанина речь, не испытывать чувства гордости за Родину…

– Ах, как я вас понимаю! – воскликнул Гиберт и стал жевать цветок, стоявший в вазочке на столе. В горле его внезапно пересохло. – Можно… это… еще разик… ручку бы чмокнуть?

Сэр Дуллитл критически посмотрел в слезящиеся распухшие глаза немца, на его мокрый нос и отрицательно покачал головой, продолжив:

– Вы же знаете, что истинного англичанина найти в этом проклятом турецком городе невозможно. И вот, прослышав о вас, мы поняли, что вы и есть тот человек, который нам нужен, чтобы снять с наших плеч бремя печали и скорби!

– Но я же немец! – заметил Гиберт.

– А мы англичане! – поднял вверх указательный палец сэр Дуллитл. – О чем это говорит?

Гиберт недоуменно пожал плечами и выплюнул цветок на ковер.

– Это говорит о том, что по части культуры у нас есть много общего! Я предлагаю рыбалку! Чтобы развлечься. Мы с моей дорогой миссис Фройляйн в обществе истинного джентльмена почувствуем себя на вершине блаженства!

– Удочки, крючочки и червяки? – поморщился Гиберт.

– Зачем? Динамит, шнуры и водонепроницаемые бочонки! – Сэр Дуллитл профессионально, в отличие от немца, подвигал бровями и опустошил последний бокал.

Посол почувствовал, что ему становится очень хорошо! Еще бы! Это вам не вонючие турки! Это истинные ценители искусства рыбалки! К тому же… Провести весь день на озере с такой очаровательной женщиной, как миссис Фройляйн! Тут уж Гиберт устоять не мог!

Вздохнув полной грудью, он вскочил и заорал во весь голос:

– Карету!!! И немедленно!!!

– Я так и думал, что вы согласитесь, – сэр Дуллитл тоже поднялся и обнял немецкого посла за плечи, – поэтому приметил на днях замечательное, тихое и полное рыбёшки озерцо неподалеку от города. Там нам никто не помешает вкусить все прелести рыбалки, уверяю вас. Я захватил с собой шесть бочонков с порохом и три метра добротного, не гаснущего в воде, шнура!

– Вы великолепны! – воскликнул Гиберт, глядя на миссис.

– Еще бы, – проворчал сэр Дуллитл и еле заметно ухмыльнулся.

Через пятнадцать минут была подана карета с открытым верхом, запряженная тройкой гнедых лошадей. В нее быстро загрузили все, что могло пригодиться на рыбалке.

Кучером посадили Ганса, и карета тронулась с места.

Гиберт и сэр Дуллитл сели на одну сторону, а миссис Фройляйн на противоположную, откровенно закинув ногу за ногу и обнажив прелестные бедра, мигом приковавшие взгляд немецкого посла. Одурманенный и зачарованный, Гиберт провел всю дорогу в полном молчании, не мигая и не шевелясь. Сэр Дуллитл же шутил, негромко пел частушки и подмигивал Фройляйн, явно на что-то намекая. Она согласно кивала, косила глаза в сторону Гиберта и слегка улыбалась.

Карета неслась по городу, распугивая прохожих, которые прижимались к домам, проклиная сквозь зубы немцев, позволяющих себе черт знает что. За город выехали без особых проблем. Стоило стражам увидеть красноватый нос фон Гиберта, как ворота тотчас распахнулись.

Сэр Дуллитл громкими окриками указывал Гансу путь, и вскоре карета выехала на небольшую дорогу меж двух полей. Лошади перешли на легкую трусцу.

Озеро оказалось небольшим и очень уютным. У берегов оно заросло камышом и осокой, однако в нескольких местах были оборудованы отличные места для ловли, кто-то заботливо прорубил в осоке проходы к воде. Золотистый песок спускался к самой кромке озера. В метре от осоки и ленивых волн была вкопана в песок небольшая лавочка, потрескавшаяся от времени, с остатками краски на дереве. Пляж со всех сторон прикрывали от постороннего взгляда камыш и осока, а еще небольшая ива. В общем, вполне удобное местечко для рыбной ловли любимым способом Гиберта.

Все принадлежности тотчас были выгружены Гансом, и он удалился в карету, оставив троицу.

– Как вам, уважаемый посол? – горделиво выпятил грудь сэр Дуллитл. – Свежий воздух, осока, ветерок… Что еще нужно?

– Рыба – ответил фон Гиберт, распутывая шнур, который горел даже под водой. – Здесь взрывать не опасно?

– Ни в коей мере! – ответила миссис Фройляйн. – Озеро принадлежит одному нашему знакомому, который любезно отдал его в наше распоряжение на неопределенное время! Разрешил ловить столько рыбы, сколько влезет!

Лицо Гиберта расплылось в улыбке. Давненько он так не веселился! Его жена, оставшаяся дома, вечно старалась препятствовать этому безобидному развлечению мужа. Она входила в какое-то странное общество в защиту животных, ела одну лишь траву, а посему худела буквально на глазах. Иногда Гиберт даже опасался, что, проснувшись в одно прекрасное утро, может обнаружить вместо жены пучок высохших волос и сморщенный ее желудок. Вернее, не то чтобы опасался, но ведь сколько денег потом уйдет на похороны, да на траур, да еще и гостей созывай на поминки… А поминки фон Гиберт не любил.

Шнур он распутал в считанные минуты. За это время сэр Дуллитл успел разложить около кромки воды бочонки с порохом, а миссис Фройляйн расстелила покрывало, выложила две бутылки вина, бокалы, всевозможную закуску и легла лицом к солнцу, зажмурив глаза.

– Сначала ловля, все остальное потом! – заметил Гиберт, проследив взглядом (из которого наполовину выветрился дурман-порошок) за ее действиями.

– Само собой. Дайте-ка шнур. Сейчас мы им залепим! Своих не узнают! – откликнулся Дуллитл.

В Гиберте неожиданно проснулась детская трепетность, какая бывает, когда чего-то очень сильно ждешь и оно вот-вот сбудется! У него мелко задрожали руки и потекло из носа. Подавая шнур, Гиберт сказал:

– Только чур – я первый забрасываю! И поджигаю!

– Ваше право, уважаемый, – кивнул сэр Дуллитл. Он ловко и совсем не по-стариковски прикрутил к шнуру два средних бочонка, закрепил конец на берегу, протянул Гиберту кремешек:

– Желаю удачи!

– К черту! – Дрожащими руками Гиберт высек искру. Просмоленный и смазанный какими-то горючими веществами шнур вмиг вспыхнул и начал гореть, тихо шипя и выбрасывая в воздух искры. Гиберт возбужденно захохотал и закинул снаряд на середину озера. Бочонки с бульканьем погрузились под воду. Шнур натянулся.

– Какая здесь глубина? – шепотом спросил Гиберт. Он сжимал второй конец и боялся даже пошевелиться.

Сэр Дуллитл пожал плечами.

Наступила тишина. Даже миссис Фройляйн открыла один глаз и наблюдала за водной гладью, по которой расходились круги. Ветер шевелил листья, и только этот шелест нарушал воцарившуюся вокруг тишину.

– Сейчас грохнет! – возбужденно предупредил немецкий посол.

И действительно грохнуло! Оглушительный взрыв потряс окрестности. Столб воды взметнулся в воздух и упал, окатив берег огромной волной. Тучи брызг омыли радостно хохочущего фон Гиберта, который уже что есть мочи тянул шнур. Сэр Дуллитл предпочел отскочить к миссис Фройляйн и поэтому остался совершенно сухим.

– Вы видели, господа, как все великолепно получилось?! – завопил Гиберт, тряся обгорелым куском и тем, что осталось от двух бочонков. – Га-анс!!! Га-анс, черт возьми, иди сюда, живо! Неужели за рыбой полезу я?