Текст книги "Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век"

Автор книги: Александр Эткинд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Оба героя живут среди людей, окунающихся в немыслимые раньше формы разврата; но сами герои в них не участвуют, оставаясь верными привязанностям юности. Оба автора – Фитцджеральд и Буллит – строят романы на этом сочетании личной, не совсем понятной верности героя единственному женскому образу, и декоративного разврата, который герои и читатели принимают за саму современность. Куртуазная верность отсылает американского героя в далекое европейское прошлое, делая его чуждым «современности»; Корси часто говорит о себе как о человеке ХVIII века. Это не мешает ему (как не мешает и Гэтсби) участвовать в современной жизни, ее бизнесе и политике, но мешает участвовать в сексуальных развлечениях, которые он связывает с современностью. Корси больше всего боится уязвимости в той непонятной ему, нерешенной, недоделанной современностью части человеческой жизни, которая касается сексуальности. Его сын едет воевать в Европу, но Корси боится не войны, а заразы, которую сын может подхватить от нечистых европейских женщин. Боясь женщин, сексуальности и инфекции, Корси все намеревается поговорить об этом с сыном; но он не находит нужных слов, а сын гибнет на фронте.

Если кто и понимает, как устроен Честербридж и чем можно ему помочь, то это врачи – профессия любимого, но рано скончавшегося отца Корси. Его лучший друг тоже врач, и он видит страдания Корси, считает его соматические болезни проявлениями его сексуальной неудовлетворенности и ставит ему диагноз: «Ты никогда не сможешь чувствовать себя хорошо с девушкой, которую твоя мать не одобрила бы в качестве твоей невесты. И от этой девушки ты ждешь, что она будет девственной нимфоманкой. Но таких девушек, к сожалению, не бывает». Корси, действительно, сильно зависит от матери, и ее смерть в конце романа страшная потеря. Мать была уверена в том, что Корси никогда не напечатает в своей газете заведомую ложь и не займется шантажом по той простой причине, что он джентльмен из Честербриджа; но по ходу романа мы видим, что Корси не следует этим убеждениям его матери. Зато ее заветам на тему того, с какой девушкой можно чувствовать себя хорошо, он следует с религиозной буквальностью. Автор всецело сосредоточен на этой проблеме; он так упорно обличает своего героя в том, что его представления о сексуальности не соответствуют современной жизни, что читатель чувствует здесь нерешенную – «Это не сделано» – проблему самого автора.

Конечно, не только женщины несут угрозу фешенебельному миру Честербриджа, устроенному как джентльменский клуб. Выходец из лучшей семьи большого и все же провинциального города, Корси видит, как власть, богатство и влияние в нем захватывают беспринципные выскочки. Постоянный мотив романа – деловые неудачи людей из хороших семей, которые теряют старые деньги в отчаянной борьбе с бизнесом, потому что тот все чаще ведется еще более циничными, совсем бесцеремонными нуворишами с более широкими представлениями о мире. Корси консервативнее, чем его автор; например, Корси никак не может понять нового французского искусства, в котором упражняется его подруга. Случайный знакомый его юности, нищий сын спившегося сторожа, каким-то образом осуществляет мечту закончить колледж; и этот выскочка становится не только журналистом и бизнесменом, незаменимым заместителем Корси по деловой части его газеты, но потом и счастливым соперником в его борьбе за любовь собственной жены. Война всегда обостряет процесс смены поколений, и после Мировой войны новые люди, такие как Гэтсби, завладевали женщинами и деньгами старых людей, таких как Корси. А Буллит, по происхождению и симпатиям относившийся скорее к последним, с непреодолимой двойственностью, но и с подходящей случаю иронией живописал этот процесс «креативного разрушения», как назвал подобный же процесс, происходивший после Второй мировой войны, австро-американский экономист Джозеф Шумпетер, и сам немало походивший на Буллита и его Корси[2]2
  Шумпетер рассказывал студентам, что у него были три цели в жизни: стать лучшим экономистом в мире, лучшим наездником в Австрии и лучшим любовником в Вене, и что он достиг двух, неизвестно каких (P. A. Samuelson and W. D. Nordhaus, Economics (1998, p. 178).


[Закрыть].

В конце романа Корси признается в том, что чувствует себя ближе к Гомеру, чем к новому поколению, вернувшемуся с войны. Дело не только в новых технологиях (кино, автомобили, телеграф проволочный и беспроволочный) и глобализации («Париж стал пригородом Нью-Йорка, туда же стремится и Лондон»). Дело во вкусах и ценностях. «Для тебя и меня счастье – это красота тихого загородного имения. А для них? Я даже не могу себе этого представить». Он говорит это своему дяде, президенту университета, пока они сидят в полицейском участке, пытаясь вызволить из-за решетки сына Корси, Рауля. Помогая ему как сыну, а не как коммунисту, Корси с осторожностью признает возможную правоту Рауля: «Весь мир перешел в новый век машин, а ты и я чужды ему, будто мы афиняне пятого века. И все, что мы имеем впереди – это мир Рауля. Коммунизм! Но кто к черту об этом знает».

И все же главная тема романа – неразрешенность проблем любви, семьи и секса в новом, послевоенном мире капитализма и кубизма: в мире модерна, с запозданием пришедшего в Америку. Это общая тема великой литературы конца XIX и начала XX века, тема Толстого и Фрейда, Джойса и Фицджеральда. Хоть между ними и легли полстолетия, Каренин и Корси нашли бы много тем для разговора; да и Анна почувствовала бы себя как дома в салонах Честербриджа и Вашингтона, как они описаны Буллитом. Он считал себя знатоком русской литературы, и Корси в одном из монологов даже ссылается на Некрасова: это некрасовский вопрос, говорит Корси: кому в Америке жить хорошо? (Русские фамилии тогда писали с двумя ф: Nekrasoff.) Но главная русская ссылка в этом романе – на самом заметном месте, в названии. «Это не сделано» – ответ Буллита на название хорошо знакомого в англоязычном мире романа Чернышевского «Что делать?», библии русских народников, радикалов и анархистов. Чернышевский показывал несправедливость старого общества и туманную возможность протеста, но как и Буллит, сосредоточивался не на классовом (то есть прежде всего экономическом) неравенстве между людьми, но на нерешенных проблемах брака, семьи и сексуальности, на невозможности развода, женском вопросе, проституции. Он предлагал очень туманные решения, такие как организация швейного кооператива для уличных девушек, или инсценировка самоубийства и эмиграция в Америку для несчастного мужа. Не этими рецептами, в которые мало кто верил, роман Чернышевского вошел в историю, но своим точно заданным вопросом: Что делать? Спустя полстолетия и из-за океана Буллит отвечал: It’s not done.

Глава 6
Второй брак

Вернемся к нашему герою, который теперь, по завершении сенатских слушаний, ловил форель в штате Мэн. Его государственная карьера, думал он, закончилась быстро и, вероятно, навсегда. Он не жалел об отставке и объяснял ее возвышенными словами, которые на деле не так уж далеки от «идеалистической» риторики Вильсона. В частном письме к Нэнси Астор (американке, ставшей первой женщиной – членом британского парламента), Буллит объяснял свои мотивы: «Я не удивляюсь тому, что Вы пришли в ужас от моих показаний. Однако, если бы Вы были на моем месте, Вы бы сделали то же самое, или еще больше… Я отлично знал, что если я дам полный отчет об этом русском деле, меня будут горько ненавидеть три четверти тех, кто считал себя моими друзьями. Я знал, что я должен буду отказаться от шансов на нормальную, правильную политическую карьеру – такую, какую сделают большинство Ваших друзей» [54].

К примеру, Филипп Керр, близкий друг леди Астор, не счел нужным поправить премьер-министра Великобритании Ллойд Джорджа, когда тот говорил в палате общин, что ничего не слышал о переговорах с русскими. Керр был личным секретарем Ллойд Джорджа, готовил миссию Булитта и принимал участие в ее обсуждении с премьер-министром. Промолчав, он сделал «нормальную» карьеру, став британским послом в США и членом палаты лордов. Буллит же объяснял свой необычный выбор тем, что лгать Сенату для него столь же недопустимо, как лгать под присягой суду. Более того, он верил, что, сказав правду, облегчит участь «миллионов русских, которых убивала продолжавшаяся блокада», осуществлявшаяся в 1919 году британским правительством при поддержке американского союзника. Даже его брат видел здесь характерный для Билла «идеализм с сильным стремлением к романтике и любви к драматизации», а обратной стороной этого максималистского чувства было избегание им компромиссов, всегда важных для политика. Как мы увидим, карьера Билла и правда складывалась своеобразно; но прав он бывал куда чаще, чем его друзья и враги, сделавшие более успешные или, во всяком случае, более «нормальные» карьеры. Следя за его путем, впору задуматься, как несомненно размышлял и он сам: а верны ли те правила игры, которые обеспечивают карьерные преимущества тем, кто лжет о прошлом, обманывает в настоящем, ошибается в прогнозах на будущее?

Оказалось, что Буллит удалился от государственных дел надолго, но не навсегда – на 13 лет. Билл и Эрнеста купили яблочную ферму недалеко от Ашвилла в штате Массачусетс. Переделав чердак, где хранилось сено, в большую гостиную и сделав несколько спален в старой конюшне, они вели там светскую жизнь, принимая гостей и устраивая музыкальные вечера. Но хватило их ненадолго; в 1923-м они развелись. Билл страстно хотел ребенка, а у Эрнесты произошел выкидыш. Другие проблемы, вставшие между ними, Буллит позже изобразил в романе «Это не сделано», где жена главного героя, холодная светская красавица, с годами теряет сексуальный интерес к мужу, а тот по моральным соображениям не позволяет себе завести любовницу. Этот конфликт разрушительно действует на них обоих, хотя в романе они находят путь к примирению, которого Эрнеста и Билл не нашли в жизни.

Развод в этом кругу был нежелательной новостью; в связи с безупречным поведением светской Эрнесты к скандальной репутации Билла прибавилась еще одна история. В отличие от героя своего романа, болезненно верного своей жене, Буллит искал и легко находил женское общество, странствуя по миру и неизменно предпочитая дам высшего света в соответствии с тем, как этот высший свет определялся в стране пребывания. Его редкий талант дружбы действовал и в отношении женщин: короткие или длительные любовные связи переходили в дружеские отношения, которые могли продолжаться десятилетиями.

В 1922 году разгорается роман Буллита с Элеонор Медилл Паттерсон, одной из богатейших наследниц Америки, известной светскому обществу под именем Сисси. Начавшись в Париже, их связь продлилась недолго; Билл был почти на 10 лет младше Сисси и еще, кажется, не расстался с Эрнестой. Все же Сисси писала подруге о Билле: «Я не думаю, что в мире есть человек более привлекательный, по крайней мере для меня, чем этот мужчина» [55]. Оба они обдумывали романы, каждый свой. Ее роман «Стеклянные дома» (Glass Houses) появился на свет в феврале 1926-го, чуть раньше, чем его роман «Это не сделано»; их отношения отразились в обеих историях. К тому же оба они, Сисси и Билл, разделяли необычный для американцев, страстный и даже болезненный интерес к России. Второй роман Паттерсон «Бегство осенью» (Fall Flight, 1928), рассказывал о царском дворе и высшем обществе Петербурга. Сисси писала и для газет; ее семья, чикагские Медиллы, владела немалой долей американской прессы.

Сисси действительно принадлежала к высшему свету. В первые годы века вашингтонскую публику развлекали сплетни о «трех грациях», которые царили на столичных балах: Алисе Рузвельт, Сисси Паттерсон и Маргарите Кассини. Алиса была дочерью президента Теодора Рузвельта, Маргарита – графа Артура Кассини, посла Российской империи в США, а Сисси – наследницей чикагских Медиллов, одной из самых богатых семей страны. Ee история была вполне декадентской и не менее космополитичной, чем история Буллита. В 1904 году она вышла замуж против воли родителей за польско-российского графа Йозефа Гизицкого (1867–1926). Граф сделал ей предложение в Петербурге, когда она гостила у Роберта Мак-Кормика, посла США в России, который был ее дядей. Гизицкий был российским офицером и владельцем заложенных украинских имений «на полпути от Варшавы до Одессы». Так понимали их географию американцы; на деле то были Новоселица в Волыни и Яланец в Подолии. После свадьбы Сисси как все американки, которые выходили замуж за иностранцев до 1922-го, была автоматически лишена американского гражданства и стала российской подданной. Они оставались на Волыни до осени 1905-го, пока вести о народных волнениях и приближавшейся холере не вынудили их перебраться в Вену. Помимо физического, и, надо полагать, взаимного, влечения, их объединяла только любовь к лошадям, скачкам и большой охоте на лошадях в английском стиле. Через четыре года Сисси сбежала от графа, который избивал ее. Гизицкий не отдавал ей дочь, пока президент Тафт не написал трогательное письмо Николаю II, прося о вмешательстве. Граф пытался перенести дело в австрийский суд и требовал 400 000 рублей отступных; в итоге он отдал ребенка и получал ежегодную сумму от родителей Сисси [56]. После несчастных лет в Малороссии она все равно гордилась ожерельем из черного жемчуга, который до нее принадлежал царской племяннице Ирине Юсуповой.

Высокая, рыжая, с бледным лицом и широко посаженными глазами, Сисси Паттерсон похожа на светские портреты Сарджента и Валентина Серова. Отличная фигура, ядовитое остроумие и порочная репутация магнетически действовали на мужчин. Ее кузен, Медил Мак-Кормик, с марта 1909-го был пациентом Юнга в Бургольцле; у Сисси был в это время роман с этим кузеном, и она тоже консультировалась у Юнга. Потом она была в связи с Йоханном фон Берсторфом, германским послом в США. Они встречались в 1915 и 1916 годах, когда Америка шла к войне (похожая любовная история на грани шпионажа описана в «Это не сделано»). Потом у Сисси была связь с Николасом Лонгуортом, мужем ее подруги Алисы Рузвельт, дочери президента (Лонгуорт позже стал спикером конгресса). Потом у нее был роман с Биллом Буллитом. Ходили слухи, что Билл сделал ей предложение, которое она, подумав, отвергла. Согласно другой легенде, их отношения периодически возобновлялись и после второго брака Билла.

Их обширная переписка в той форме, в которой она сохранена Буллитом, носит вполне деловой характер. Наследница Медиллов и подруга Херста, в 1930-м Паттерсон стала владелицей вашингтонской «Herald» и единственной в Америке женщиной – главным редактором крупной газеты. В отличие от Билла, Сисси была против участия США в войне и атаковала его в письмах и статьях за попытки втянуть Рузвельта в войну. Вместе с тем в начале 1940-х Рузвельт подозревал Буллита в том, что он использовал дружбу с Паттерсон для публикации нужных Буллиту материалов об интимной жизни одного из его соперников. Полностью или отчасти, но это было правдой: Буллит использовал женщин, а газеты писали о Сисси как о самой могущественной женщине Америки.

В 1924-м, отойдя от романа с Сисси, Буллит делает очередной свой необыкновенный поступок: женится на Луизe Брайант, вдове Джона Рида. Она была на шесть лет старше Билла, чего тот, возможно, поначалу не знал: она всю жизнь преуменьшала свой возраст. Он слишком хорошо понимал, однако, что Луиза принадлежала к другому миру. Дочь шахтера из Питтсбурга, Луиза росла в Неваде и кончила университет в Орегоне, написав дипломную работу по американской истории. Потом она преподавала в школе в заброшенном городке в Калифорнии и была связана с движением суфражисток, боровшихся за избирательные права женщин. Брат Билла вспоминает ее как женщину необычайных талантов и красоты, особо упоминая ее огромные светящиеся глаза. Все же брак Луизы и Билла был так же невероятен, как если бы Гэтсби женился на любовнице своего друга, полноватой жене автомеханика, одолев влечение к довоенной подруге, похожей на Сисси.

В 1909 году Луиза Брайант первый раз вышла замуж, но вскоре развелась, встретившись в 1916-м с Джоном Ридом. Во внутренней жизни Буллита этот человек играл необыкновенно важную роль, и на нем надо остановиться подробно. Тогда он только кончил Гарвард, где за годы студенчества создал вместе со своим другом Уолтером Липпманом Социалистический клуб. Теперь Джек (как его звали друзья) жил в богемной «деревне» Гринвич, где друг отца, знаменитый журналист-социалист Линкольн Стеффенс обеспечивал его работой, a великосветская любовница Мэйбел Додж (миллионерша-вдова на восемь лет старше Рида) – развлечениями. Он скоро начал печататься в ежемесячном «Метрополитэн», где его репортажи о мексиканской революции появлялись между последними творениями Киплинга и Конрада, и журнал рекламировал Рида как «американского Киплинга». Потом он работал в редакции крайне левого журнала «Массы», которым руководил Макс Истмен, будущий переводчик и литературный агент Троцкого. Так Рид встретил Луизу Брайант, восторженную читательницу «Масс». Пара жила богемной жизнью; у Луизы почти сразу возник бурный роман с Юджином О’Нилом, впоследствии знаменитым драматургом. Но она осталась с Джеком и, практикуя свободную любовь, они поженились в августе 1916-го.

В годы войны Луиза работала военным корреспондентом в Европе. Революционно настроенный Истмен хотел иметь корреспондента в неспокойной России и к лету 1917-го сумел собрать деньги для такой миссии среди нью-йоркских капиталистов. В Петроград поехали оба, Джек и Луиза. Он писал для «Масс» критические репортажи о голоде в России и о беспомощности Временного правительства, очевидно сочувствуя его оппонентам. Она интервьюировала лидеров революции от Керенского до Троцкого и особенно охотно работала с женщинами – известной американцам «бабушкой русской революции» Брешко-Брешковской, Спиридоновой, Коллонтай. В ноябре Джек и Луиза присутствовали на символической сцене взятия Зимнего дворца в Петрограде. Рид разговаривал с Лениным, сблизился с Троцким, сотрудничал в Наркомпросе и выступал нa Съезде Советов, обещая большевикам помощь американских трудящихся. В январе 1918-го Троцкий назначил Рида советским консулом в Нью-Йорке; они оба, видимо, надеялись на скорое признание большевистского правительства Америкой, которое состоялось лишь пятнадцатью годами позже. Вернувшись в Америку, Джек и Луиза написали по книге о революционном опыте: Джек – «Десять дней, которые потрясли мир», Луиза – «Шесть красных месяцев в России». Книги имели успех, но дохода не принесли, как это свойственно искренним книгам. Все же жизнь между квартирой в Гринвич Вилледж и фермой в Кротоне на Гудзоне была комфортной. Луиза привезла из России много мехов, шалей и сапог; она любила одеться ярко и экзотично, на Манхеттене это называли «по-русски». Аскетичная Эмма Голдман, звезда американских левых, говорила, что Луиза не коммунистка, она только спит с коммунистом: Рид тогда принял участие в создании одной из ветвей американской Коммунистической партии. Весной 1920-го Рид снова поехал в Россию, добиваясь того, чтобы Коминтерн признал именно его организацию. Коминтерн не только согласился с его доводами, но и снабдил его 102 бриллиантами, чтобы его ветвь американской Компартии использовала их по назначению. С этими бриллиантами, а также фальшивым паспортом и предисловием Ленина к новому изданию «Десяти дней», Рида арестовали в Финляндии. В нью-йоркских газетах появилось сообщение о его казни; потом они же опровергли его. Между тем Джек провел три месяца в одиночном заключении. Он писал Луизе, что умирает, и молил ее приехать; изумительно, что она приехала, тоже с фальшивыми документами. Приплыв в Швецию и оттуда в Мурманск, который еще был оккупирован союзниками, она перешла линию фронта и чудесным образом прибыла в Петроград. Но Джек был в это время уже на пути в Баку, где ему непременно надо было принять участие в Съезде народов Востока. Там он вступил в конфликт с лидером Коминтерна Григорием Зиновьевым, а к тому же заразился тифом. Буллит писал потом – наверняка со слов Луизы, – что в этот последний месяц своей жизни Рид был жестоко разочарован Коминтерном и советскими коммунистами. Луиза встретила Джека в Москве 15 сентября, а 17 октября 1920-го он скончался на ее руках. Конечно, для левых американцев, и не только для них, он остался героем. Джон Рид с небывалыми для иностранца почестями похоронен в Кремлевской стене. «Смелость» стала ключевым словом в рассказах об американце, поведавшем миру о русской революции, и о его преданной жене. О его конфликте с Зиновьевым и позднем разочаровании в Советах знали только посвященные; биографы, сочувствующие левым идеям (другие Ридом не занимались), считали это домыслом.

Между тем Луиза надолго задержалась в Москве, посылая почти ежедневные репортажи в американские газеты. В 1921 году он сама поехала туда, откуда приехал умирать Джек – на советский Восток. За два месяца она проехала через казахские степи и Туркестан, отовсюду посылая телеграммы с репортажами: единственный западный журналист, который в начале 1920-х посетил эти места. По дороге Луиза завязала роман с Энвер-пашой, примечательным османским деятелем, в свое время принявшим участие в геноциде армян, а теперь проповедовавшим союз между большевизмом и исламом; год спустя он возглавит басмаческое восстание и будет убит в бою. Весной 1921-го Луиза вернулась в Америку, что было непросто: в Госдепартаменте знали, что она выехала под чужим именем, и паспорт ей не давали. В следующем году она снова поплыла в Москву, собрав там материалы для новой книги «Зеркала Москвы» – в частности, интервью с Дзержинским.

В 1922-м в Москву поехал и работодатель Джека и Луизы, редактор «Масс» Макс Истмен. Проведя в революционной России около двух лет, он женился на Елене Крыленко, сестре будущего обвинителя Московских процессов, и написал об этой поездке романтическую книгу «Любовь и революция». Это Истмен вывез из Москвы и опубликовал в Нью-Йорке «Завещание Ленина», в котором тот назначал своим преемником Троцкого и критиковал Сталина. В Нью-Йорке 1930-х он был литературным агентом и переводчиком Троцкого. Он уже разочаровался в Советах и самом марксизме, но продолжал жить с Еленой. Когда Крыленко обвинял несчастных жертв московских процессов в троцкизме и связях с заграницей, его сестра счастливо жила в Америке, замужем за троцкистом.

До и во время Первой мировой войны Джек Рид был чем-то вроде несбыточного идеала для молодого Буллита. Они были знакомы, но не близки. При жизни Рид был более заметной фигурой, чем Буллит, а трагическая гибель сделала его настоящим героем американского и международного левого движения. Отправляясь в Москву на встречу с Лениным, Буллит с его интересом к русской революции, возможно, надеялся заслужить дружбу ее американского инсайдера, Джека Рида, и превзойти его репортажи реальными делами. Но русская миссия Буллита провалилась, а смерть Рида подвела точку под их недолгим соперничеством.

В воспоминаниях о Буллите, рядом с ним нередко упоминают Рида, причем иногда в связи с чувством неполноценности, которое вообще-то совсем не было свойственно Буллиту. Орвилл Буллит, рассказывая о брате, цитировал написанное им в феврале 1918-го: «Я бы хотел видеть Россию так же просто, как ее видит Рид. Но мне не удается продраться через противоречивые сообщения о большевиках и вывести из них что-то вроде твердого убеждения». И сразу после этого самосравнения Билла с Джеком Орвилл Буллит писал: «В течение всей своей жизни Билл никогда не испытывал чувства неполноценности» [57]. Джордж Кеннан говорил о том, что поколение Буллита, родившееся в конце девятнадцатого века и «электризованное» Первой мировой войной, встретило в двадцатом веке «фрустрацию, разочарование и иногда трагический конец». В качестве примеров он перечислял композитора Кола Портера, писателя Эрнста Хемингуэя, журналиста Джона Рида и политика Джеймса Форрестола. Многие в конце жизни были разочарованы (Форрестол даже сошел с ума), но другие упомянутые Кеннаном дожили до старости; Буллит умер пожилым и вполне состоявшимся человеком. Подлинно трагической стала лишь смерть Рида – героическая гибель молодого человека, сражавшегося за свои идеи на чужой земле, ради другого народа [58].

Говоря об англофобии Буллита, британский посол в Вашингтоне сэр Роналд Линдсей писал: «Он ценит англичан, но ненавидит все английское. На самом деле он страдает от этой утомительной американской болезни, от комплекса неполноценности» [59]. Наконец, Харольд Стернс, профессиональный американец в Париже, годами живший за счет друзей и земляков (его считают прототипом Харви Стоуна в «И восходит солнце» Хемингуэя), рассказывал: «Билл был умен, дружелюбен и богат, но иногда мне было с ним неловко, и я думаю, это потому, что у него имелся своего рода комплекс неполноценности. Билл завидовал не имеющим денег богемным людям, каким он не мог стать, даже если бы постарался» [60]. Был ли у Билла такой комплекс, и связано ли это с его сложным отношением к Джеку Риду, который на самом деле был ненамного беднее его? Так, похоже, их отношения воспринимали друзья, объясняя не очень понятный им второй брак Буллита. В 1933 году, будучи уже американским послом в Москве и давно расставшись с Луизой, Буллит говорил журналисту: «Президент Рузвельт, Джек Рид и я – мы одной крови» [61].

Живя с Луизой в Европе, Буллит написал роман «Это не сделано». Черты Луизы отданы в нем французской скульпторше, с которой молодого Корси соединяют мгновения любви. Они сразу расстаются, а она рожает от него сына, будущего агитатора-социалиста, в котором нетрудно усмотреть черты молодого Рида; в конце романа Корси освобождает сына, схваченного за подстрекательство к забастовке, из американской тюрьмы. В Корси есть биографические черты самого Буллита, но в нем есть и многое от его старших друзей, поддерживавших его в жизни, таких как Стеффенс и Хаус. Корси изображен как слабый, мятущийся человек, который не знает, как освободиться от неверной жены и продажной власти. Его надежды связаны с сыном, французом и социалистом, которого он практически не знает; даже спасая его от американского правосудия, он не может сблизиться с ним. Во всем этом чувствуется отражение внутреннего конфликта, связанного с новым поколением, которому, действительно, Джек Рид окажется куда ближе Билла Буллита.

Луиза Брайант вышла замуж за Буллита три года спустя после смерти Рида, в декабре 1923-го. Эрнеста долго не давала развод, Луиза была беременна, свадьбу держали в секрете. Ожидая развода и свадьбы, Билл и Луиза жили в Старом Свете, сняв старинный, шестнадцатого века, особняк на Босфоре под Стамбулом, где Луиза собирала материал для книги о новой Турции. Ее особенно интересовало менявшееся положение женщин, законодательство о семье, роль религии в светском государстве. Как всегда, она добивалась встречи с первыми лицами; но ей, взявшей интервью у Ленина и Муссолини, так и не удалось найти доступ к Ататюрку [62].

На Босфоре Билл и Луиза подружились с десятилетним Рефиком, отпрыском знатной турецкой семьи, вырезанной болгарами в недавней войне. Они усыновили Рефика в 1926-м; потом он ходил в школу в Массачусетсе и выглядел американцем. Известно, однако, что в Париже Рефик поразил Хемингуэя умением кидать ножи в цель. Я не знаю, что впоследствии стало с Рефиком; Буллит страстно хотел сына, что ясно из его романов, но эксперимент с Рефиком, похоже, не вполне ему удался. В феврале 1924-го, тоже в Париже, Луиза родила дочь Анну. На роды приехал Линкольн Стеффенс; для них обоих, Билла и Луизы, он стал своего рода заменой отца.

Как бывают идеологические романы, то был идеологический брак. Хотя в женской привлекательности, журналистском таланте и политическом радикализме Луизы Брайант нет сомнений, для Буллита было важно, что она вдова Джона Рида. Женившись на вдове американского свидетеля русской революции, Билл не просто занял место покойного, но символически вернул его к жизни, скрестил его с собой, дал ему и себе новую возможность дружбы. Этот брак не дал Биллу ни денег, ни связей, но перенес его в центр международного левого движения. Такой поворот личной жизни соответствовал многолетним мыслям Буллита о некоммунистическом левом движении и о том, что только оно может противостоять умирающим идеологиям, развивавшимся справа и слева от американцев, мирно пьющих в межвоенном Париже.

Менявшиеся взгляды Буллита и Брайант в это время уже далеки от взглядов Рида, оставшихся в 1920-м; но оба могли думать, что идеи Джека изменялись бы примерно в том же направлении. В политическом плане Луиза оставалась левее Билла, и это особенно касалось всего, что связано с правами женщин. Но теперь эта необычная семья, усыновившая память о Джеке Риде и поклонявшаяся, как отцу, Линкольну Стеффенсу, не была настроена радикальнее, чем их спутники по парижским развлечениям, таким как Скотт Фицджеральд с женой Зельдой и Хемингуэй с собутыльниками. Они вместе наслаждались дешевизной парижской жизни и доступностью крепких напитков вдали от тревожной Америки, которая неслась от Запрета 1920 года, сделавшего алкоголь недоступным для законопослушных американцев, к Депрессии 1929 года, лишившей их других радостей жизни. По воскресеньям Буллиты давали ланч в шикарной парижской квартире, где гостям прислуживали повар-баск и бармен-албанец. Не скрывавший антисемитизма Хемингуэй с презрением писал о Буллите как о полуеврее, но регулярно играл с ним в теннис и ходил на скачки: Билл был знатоком лошадей, особенно любил конкур и умел делать верные ставки. К тому же несколько лет назад, в Константинополе, Хемингуэй безуспешно пытался ухаживать за Луизой, а теперь сплетничал о ней в письмах. Буллиты общались и с Фицджеральдами, с которыми у них было много общего. Мужья, «электризованные» недавней войной, писали романы, соперничавшие потом на рынке американских бестселлеров. Жены, южанки и журналистки, еще были красавицами, но впереди у них – ранние, тяжкие и необычные болезни. Если «Великий Гэтсби» можно прочесть так, будто роман написан о Буллите (мы видели, что так читал его Кеннан), «Ночь нежна» можно прочесть так, будто роман написан о Брайант. На деле он точно, в клинических подробностях рассказывал о собственной жене автора. Насколько это известно, семейное общение Буллитов и Фицджеральдов не привело ни к близости, ни к вражде. Возможно, дело в классовой разнице: Скотт и Зельда были бедны; возможно, в литературных вкусах: Буллиту был чужд модернизм, с которым экспериментировал Фицджеральд.

Видимо, в это время Буллит начал писать второй роман, оставшийся неопубликованным: «Божественная мудрость» (The Divine Wisdom). Сюжет основан на фрейдовской идее инцеста, получающей неожиданное развитие. Основное его действие происходит в Стамбуле, о котором рассказано во множестве живописных подробностей. Роман начинается в Санкт-Петербурге, где американский миллионер Питер Райвс, владелец сталелитейных заводов и железных дорог, встречает девушку своей мечты Урсулу Дандас, дочь американского посла в Российской империи. Ситуация очевидно соответствует той, что рассказывала Буллиту его подруга Сисси Паттерсон; но черты Урсулы, с ее всегдашней холодностью и необыкновенным спокойствием, написаны с первой жены Буллита Эрнесты. В романе Питер и Урсула женятся и до поры до времени живут счастливо; с ними растет и дочь Питера Анна, его ребенок от первого брака. Потом Урсула заводит роман с британским дипломатом и признается в нем мужу. Измена любимой жены потрясает Питера Райвса, и он не прикасается к ней. Поэтому когда он узнает, что она вновь беременна, он уверен, что этот ребенок не его. Из соображений приличия он признает ребенка своим, но разводится с Урсулой.