Текст книги "Толкование путешествий"
Автор книги: Александр Эткинд
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Преодолевая зигзаги истории, США и СССР приближались к военно-политическому союзу. Травелог советских сатириков, полный симпатии к Америке и американцам, играл в этом сближении свою роль. Впервые для советского читателя авторы подробно и толково рассказывают о внеидеологических реальностях чужой жизни, к примеру об американском футболе, колорадской плотине или кактусах в аризонской пустыне. Фордовский конвейер, от которого в ужас приходил Пильняк, вызывает восторг у Ильфа и Петрова. Они встречались и с самим Генри Фордом, «одной из интереснейших достопримечательностей Америки», и с уважением описывают его внешность, взгляды и род занятий: он худ и легко движется, проводит на заводе целые дни, любит чертежи и ненавидит акции [358]358
В дневниках Ильфа Форд изображен еще с большей симпатией: «удивительные глаза с искрой»; см.: Ильф И.Записные книжки. М.: Текст, 2000. С. 446.
[Закрыть]. «И вообще он похож на востроносого русского крестьянина, самородка-изобретателя, который внезапно сбрил бороду» [359]359
Ильф И., Петров Е.Одноэтажная Америка. М.: Правда, 1989. С. 133.
[Закрыть]: народничество все еще двигало перьями.
Никогда не вдаваясь в абстракции, Ильф и Петров шли на острые сравнения двух обществ, советского и американского, в новых и неожиданных измерениях. Их возмущало, к примеру, что американцы не знают своих инженеров, но знают банкиров и торговцев. Разговаривая с проектировщиком Днепрогэса, который теперь строил крупнейшую плотину на реке Колорадо, они дивились тому, что его имя неизвестно Америке. Их гид, сам инженер, объяснил так: «Неужели вы думаете, что Форд знаменит в Америке потому, что создал дешевый автомобиль? […] В вашей стране знаменит совсем другой Форд. У вас знаменит Форд-механик, у нас – Форд – удачливый купец» [360]360
Ильф И., Петров Е.Указ. соч. С. 245.
[Закрыть]. Иными словами, Советы ценили технические достижения больше экономических, Штаты наоборот. На этой стадии особенный статус советских инженеров обернулся тем, что они первыми попали под колесо репрессий. Когда Ильф и Петров удивлялись тому, что инженер Томсон известен Америке меньше кинозвезд, самым известным советским инженером был Леонид Рамзин, осужденный в 1930-м лидер «Промпартии», неожиданно помилованный на пике репрессий в 1936 году.
Ильф и Петров колесили по Америке с удостоверениями Правдыи сотнями рекомендательных писем. Они имели автомобиль и шофера с гидом. Последними служили супруги Трон, изображенные в книге под фамилией Адамс. Соломон Трон имел одну из тех фантастических биографий, которые так характерны для fellow-travelers. Он родился в Латвии в 1872 году, в начале века уехал в США, а потом работал инженером на Днепре, в Сталинграде и Челябинске, а также в Японии, Германии, Индии. Из писем его Ильфу и Петрову мы знаем, что он мечтал переселиться из Америки в СССР [361]361
См. комментарии А. И. Ильфа в: Ильф И.Записные книжки. С. 497.
[Закрыть]. Более удивительно то, что Одноэтажная Америка,показывая этого инженера с иронией и симпатией, не упоминает о его желании эмигрировать в СССР, казалось бы идеологически выигрышном. Вероятно, авторы сталкивались тут с неразрешимыми проблемами. Если герой хочет уехать в СССР, почему он до сих пор в США? Не бросит ли такой рассказ тень на соответствующие органы? Щедро финансируемые и никем не уполномоченные, авторы с понятной тревогой относились к своей роли. По книге рассыпаны прозрачные аллюзии то на Чичикова [362]362
«Подобно Чичикову, мы нанесли визит градоправителю», мэру Сан-Франциско (Там же. С. 267).
[Закрыть], то на Ревизора.Сюжетообразующий мотив книги – путешествие через американские просторы на автомобиле вместе с забавными супругами Адамс – местами напоминает автопробег самого Бендера. Но если Остапа окружают нелепые, ни на что не годные жулики, будь они хоть миллионеры, то авторы Одноэтажной Америкисталкиваются с честностью, гостеприимством и трудоспособностью американцев. Об этом удается сказать много и всерьез.
Мы первым делом должны изучить Америку, изучить не только ее автомобили, турбогенераторы и радиоаппараты (это мы делаем), но и самые приемы работы американских рабочих, инженеров, деловых людей, в особенности деловых людей […] В американской жизни есть явление, которое должно заинтересовать нас не меньше, чем новая модель какой-нибудь машины. Явление это – демократизм в отношениях между людьми […] Внешние формы такого демократизма великолепны. Они очень помогают в работе […] и подымают достоинство человека [363]363
Ильф И.Записные книжки. С. 286.
[Закрыть].
Следовавшая за этим фраза «нам очень помогло бы изучение американских норм в отношениях между начальниками и подчиненными» была выкинута при публикации, хоть авторы настаивали на том, чтобы передать вопрос о ней на рассмотрение отдела печати ЦК [364]364
Курдюмов А. А.В краю непуганых идиотов: Книга об Ильфе и Петрове. Paris: La Press Libre, 1983. P. 194.
[Закрыть]. Вывод уравновешен советскими фразеологизмами, но смысл книги именно в нем. Перенять деловую мораль американцев более важно, чем «какую-нибудь машину». Американская модель трудовой этики ставится в пример партийно-хозяйственному активу. Советский критик был прав, когда находил в этой книге «пример забвения славной традиции Маяковского в изображении Америки» [365]365
Атаров H.Чему учиться у Маяковского // Литературная газета. 1949. 1 октября. Цит. по: Курдюмов А. А.В краю непуганых идиотов. С. 15.
[Закрыть]; биограф тоже прав, характеризуя цели авторов Одноэтажной Америкикак «конструктивные и реформаторские» [366]366
Там же. С. 193.
[Закрыть]. В отличие от Троцкого или Маяковского, Ильф и Петров не заблуждались в оценке задачи. В очерке «Часы и люди», который должен был войти в Одноэтажную Америку,но был отдельно опубликован как фельетон, они рассказывают о советском хозяйственнике, который пригласил к себе авторов, чтобы приобщиться американскому опыту. Однако он забыл о назначенной встрече, а авторы тщетно искали на его заводе работающие часы, работающий телефон и, наконец, работающих людей [367]367
Ильф И., Петров Е.Собрание сочинений: В 5 т. М., 1961. Т. 3. С. 401–407.
[Закрыть]. Задача научить советских руководителей американской деловой этике равнозначна знакомой нам «переплавке». Через двадцать лет после революции цель эта была по-прежнему желанной, но трудности виделись более адекватно.
В своей бодрой юности советская культура верила в романтические метаморфозы, в троцкистский образ модернизации как чудесного путешествия; но уже наступила циничная зрелость, а впереди оставалась долгая и недостойная старость. Путешествуя по Америке в 1935 году, авторы Золотого теленкачувствовали переломное значение момента. В американской глуши они встречают еврея из Бендер, владельца ресторана и масона. «Бендеры, Миссури, Бессарабия, масонство – было от чего закружиться голове!» Унылым выражением лица или своим бессмысленным масонством этот человек провоцирует неожиданные ассоциации, которые одинаково подходят к героям и к авторам, к их книге и к самой их культуре.
В общем, это был человек, который ни на что уже не обращал внимания – тянет свою лямку. […] Все равно ничего особенного в жизни не произойдет. […] И тут мы увидели висящий на стенке фотографический портрет хозяина в молодости. Круглая энергическая голова, победоносный взгляд, усы, подымающиеся к самому небу […] Ах, сколько нужно было лет, сколько потребовалось неудач в жизни, чтобы такого усача […] привести в такое жалкое состояние. Просто страшно было сравнивать портрет с его хозяином [368]368
Ильф И., Петров Е.Одноэтажная Америка. С. 163.
[Закрыть].
Токвиля среди них не было
Если Троцкий подозревал попутчиков русской революции в том, что они надеются вернуть Россию в средние века, то американские путешественники в Россию видели себя наследниками Просвещения, поклонниками идей прогресса и социального эксперимента. То было общее наследство, доставшееся американцам и русским от Моисея и Платона, Руссо и Гегеля: мечта о совершенном Государстве, которое целиком пропитано Разумом и потому заканчивает собой Историю. Идеализм fellow-travelers имел более чем материальные последствия: возвращаясь и рассказывая, путешественники существенно влияли на американскую политику между мировыми войнами. Один из ранних и лучших историков этого явления писал так:
трансформация американской мысли в тридцатые годы была результатом работы нескольких сотен путешественников в Советский Союз в предыдущее десятилетие. Хоть среди них и не было Токвиля, опубликованные ими отчеты об этих путешествиях оказали большее воздействие на американское политическое сознание, чем любое другое иностранное влияние в истории [369]369
Feuer L. S.American Travelers to the Soviet Union 1917–1932: The Formation of a Component of New Deal Ideology // American Quarterly. 1961. № 3. P. 119–149. Дальнейшее изложение, не претендуя на полноту, обязано также следующим трудам: Lash Ch.The American Liberals and the Russian Revolution. Columbia University Press, 1962; Filene P. G.Americans and the Soviet Experiment, 1917–1933. Harvard University Press, 1967; Hollander P.Political Pilgrims. Travels of Western Intellectuals to the Soviet Union, China and Cuba, 1928–1978. Oxford University Press, 1981; Caute D.The Fellow-Travelers. Intellectual Friends of Communism. Yale University Press, 1988.
[Закрыть].
После Депрессии Фред Бил организовал стачку в Гасконии, текстильном районе Северной Каролины. Ключевую роль в ней играли баптисты, но были тут и суд Линча, и жертвы. Суд приговорил Била и еще шестерых активистов к 20 годам заключения. Они подали апелляцию, были отпущены на поруки и все бежали в СССР. Они плыли через Германию и летом 1930-го прибыли в Ленинград (пока эта история идет по сценарию Месс-Менда). Решение об их дальнейшей судьбе принимал Коминтерн. В Москве Бил вступил в партию, получил бумаги политического эмигранта и ходил «в школу Ленина» учить язык и марксизм. Он подружился с местными баптистами, а тех арестовали и отправили на принудительные работы: разборку храма Христа Спасителя. Путешествуя по СССР с турами лекций, Бил переписывался с американскими друзьями, чтобы те вывезли его обратно в Америку. Вряд ли он сообщает все подробности, но в начале 1931 года он сумел тайно выехать домой, чтобы отбыть тюремное заключение. В Штатах его встретили коммунисты во главе с лидером партии Уильямом Фостером. Они уговорили его не выходить из подполья, потому что, если он добровольно вернется в тюрьму, это будет ударом по престижу коммунистического движения. На американской земле советская жизнь уже не казалась страшнее, чем 20 лет тюрьмы в Северной Каролине, и в сентябре 1931 года Бил снова отбыл в СССР. Теперь он жил и работал в «интернациональной коммуне» под Нижним Тагилом. В 1933-м он снова уехал в США, был арестован и в тюрьме написал простодушный рассказ о своих приключениях. Его литературным проектом было сравнение жизни американских заключенных с жизнью русского народа, разумеется не в пользу последней [370]370
Beal F.Word from Nowhere. The Story of a Fugitive from Two Worlds. London: Hall, 1938; Beal F.The Red Fraud. An Exposure of Stalinism. New York: Tempo, 1949. Другую простодушную историю энтузиазма и разочарования см.: Scott J.Behind the Urals: an American Worker in Russia’s City of Steel, 2 nded. / Prepared by Stephen Kotkin. Bloomington: Indiana University Press, 1989.
[Закрыть].
В 1919 году журналист Линкольн Стеффене принимал участие в миссии Буллита в Москву. В 1926-м на итальянской Ривьере он писал о русских так: «я за них до последней капли, я патриот России, ей принадлежит будущее […] Но я не хочу там жить. […] Моя служба здесь» [371]371
Caute D.The Fellow-Travelers. P. 4.
[Закрыть]. В следующем году он вернулся домой и обнаружил, что американский капитализм дал своим рабочим «все, что обещали европейские социалисты, и даже больше» [372]372
Draper Th.American Communism and Soviet Russia. New York: Viking, 1960. P. 276.
[Закрыть]. Однако в 1935 году он рассказывал Ильфу и Петрову на калифорнийском берегу, что у него «только один план: уехать в Москву, чтобы увидеть перед смертью страну социализма и умереть там» [373]373
Ильф И., Петров E.Одноэтажная Америка. С. 288.
[Закрыть]. Стеффене был известным автором и человеком высокой культуры; на совсем другой основе, чем у простодушного Била, мы наблюдаем ту же раскачку между очарованием Другого и возвращением к себе, тот же обратимый цикл люкримакса. Перед смертью Стеффене вступил в американскую компартию.
Существенную часть fellow-travelers составляли пасторы и миссионеры разных деноминаций, включая квакеров и баптистов; их восторг от системы, преследовавшей религию вообще и их единоверцев в особенности, современному историку кажется «одним из парадоксов эпохи» [374]374
Hollander.Political Pilgrims. P. 117.
[Закрыть]. Толкование большевизма как новой мировой религии оказалось более популярным среди британских, чем среди американских, наблюдателей. Оно было разработано Бертраном Расселом, посетившим Россию с делегацией лейбористов в мае 1920 года. Среди других религий, полагал Рассел, большевизм ближе всего к мусульманству; вообще все в России имеет «частично азиатский характер». Поэтому Рассел был озабочен восточной политикой большевиков: конкуренция с ними за британскую Индию представлялась ему опасной, если не безнадежной. «Я приехал в Россию коммунистом, но общение с теми, у кого нет сомнений, многократно усилило мои собственные сомнения», – писал Рассел [375]375
Рассел Б.Практика и теория большевизма. М.: Наука, 1991. С. 24, 64–66.
[Закрыть]. Английский экономист Джон Мейнард Кейнс, пророк и учитель Нового Курса, в 1925 году женился на балерине Лидии Лопуховой, солистке дягилевской труппы, и в сентябре посетил СССР. Эссе «Взгляд на Россию», написанное Кейнсом для Nation,представляет собой один из самых глубоких анализов советского опыта, которые когда-либо были сделаны. Кейнс тоже считает, что советский коммунизм есть новая религия. В этом его сила, но понять ее дано не каждому.
Мы не поймем ленинизма до тех пор, пока не увидим, что он представляет собой насильно навязываемую миссионерскую религию и одновременно – экспериментальный экономический метод. […] Склонность к […] критицизму ведет нас к двум противоположным ошибкам. Мы так ненавидим коммунизм, рассматривая его как религию, что преувеличиваем его экономическую неэффективность, и в то же время нас так отвращает его неэффективность, что мы недооцениваем его как религию [376]376
Keynes J. M.Collected Writings. London, 1984. Vol. 9; Цит. по переводу И. Е. Задорожнюка: Кейнс Дж. М.Взгляд на Россию // О свободе: Антология мировой либеральной мысли / Под ред. М. А. Абрамова. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 305–320.
[Закрыть].
Современный капитализм кажется Кейнсу «абсолютно безрелигиозным» и потому проигрывает коммунизму: ведь «любаярелигия и узы, объединяющие единоверцев, имеют превосходство над эгоистической раздробленностью неверующих». Угрюмый энтузиазм русских совсем не понравился Кейнсу, сам он не хотел бы так жить. Англии не нужна революция, уверен Кейнс. Но самим русским, полагает он, нравится то, что с ними происходит. Кроме религии и бизнеса в дело идет третий компонент – национальный характер.
Настроение подавленности […] является отчасти результатом красной революции […] Отчасти же оно, вероятно, следствие какого-то звероподобия русской натуры – или же русской и еврейской натур в случае, когда они соединяются, как теперь. Но отчасти такое настроение – свидетельство впечатляющей убежденности красной России, ее высшей серьезности.
В словах Кейнса звучат интонации Хулио Хуренито. Отсюда следует амбивалентное желание помогать русским в их эксперименте и опасение, как бы он не распространился на непригодный для этого Запад: трудные, противоречивые чувства fellow-traveler. «Насколько охотнее я содействовал бы, будь я русским, Советской, а не царской России […] Ведь из грубости и глупости старой России не могло выйти ничего хорошего, но под корой грубости и глупости новой России могут скрываться частицы идеала» [377]377
Там же.
[Закрыть].
Генри Уоллес был специалистом по гибридной кукурузе и местным активистом демократической партии, пока Рузвельт в 1932 году не ввел его в администрацию и в 1940-м не сделал вице-президентом. В 1944 году Уоллес путешествовал по советской Азии и, все еще в качестве вице-президента Соединенных Штатов, посетил один из колымских лагерей. Он и его свита одобрили все, что увидели; восторженные отчеты о ГУЛАГе появились даже в таком журнале, как National Geographic [378]378
Информация о масштабе репрессий была доступна Западу. Борис Николаевский в 1947 году опубликовал список 125 лагерей и карту СССР, показывавшую их местоположение; он оценил население ГУЛАГа в 7–12 миллионов человек.
[Закрыть].
В том году состоялись новые выборы, курс стал меняться, и вице-президентом при умирающем Рузвельте стал Трумэн. Если бы им оставался Уоллес, он вскоре стал бы американским президентом. История пошла бы другим путем: наверно, не было бы «холодной войны», и возможно, не было бы хрущевской «оттепели». Будучи министром торговли уже в кабинете Трумэна, Уоллес предлагал поделиться ядерными секретами с Россией; то была бы «страховка мира», считал Уоллес. Супругов Розенберг за сходное намерение отправили на электрический стул. Скоро Уоллесу пришлось подать в отставку, а потом он в качестве кандидата в президенты от Прогрессивной партии проиграл новые выборы. Коммунисты поддерживали его, стареющие троцкисты выступили против.
Согласно воспоминаниям философа Ричарда Рорти, его отец оставался «лояльным попутчиком Коммунистической партии до 1932 года, я родился годом позже». Интеллектуальная траектория Рорти дает пример того, как следующее поколение интеллектуалов преодолевало свое наследство fellow-travelers. Когда Ричарду было 12 лет, главными книгами на стеллаже его родителей были два тома, изданные Комиссией по расследованию Московских процессов под председательством философа Джона Дьюи. Результаты этого общественного расследования, в свое время знаменитого, объявляли Троцкого невиновным в тех фантастических преступлениях, в которых его обвиняла советская власть. Рорти вспоминает, что с большей страстью он читал разве что том Крафт-Эбинга по сексуальным расстройствам, который стоял на той же полке. Если бы я был действительно хорошим мальчиком, говорил себе Рорти, я бы прочел Историю русской революциисамого Троцкого; Литературу и революцию,однако, Рорти знал отлично. Выйдя из компартии США в 1932 году, Рорти-старший уехал в Делавар и после убийства Троцкого укрыл в своем доме одного из секретарей покойного. «Я вырос, зная, что все приличные люди если не троцкисты, то по крайней мере социалисты», – вспоминает крупнейший американский философ [380]380
Rorty R.Trotsky and the Wild Orchids // Philosophy and Social Hope. New York: Penguin, 1999. P. 5–6.
[Закрыть]. Действительно, главным примером и учителем нового поколения левых был именно Троцкий. Это он показал Америке, что доверие к Марксу можно и нужно совмещать с ненавистью к Сталину. По словам американского историка Эли Зарецкого, тоже помнящего лучшие времена левого движения, «самым крупным нью-йоркским интеллектуалом за все времена был, без сомнения, Леон Троцкий» [381]381
Eli Zaretsky, личное сообщение, осень 1999.
[Закрыть]. Другой нью-йоркский интеллектуал писал, что в 30-х годах Нью-Йорк «стал самой интересной частью Советского Союза […] – единственной частью этой страны, в которой борьба между Сталиным и Троцким выражалась открыто» [382]382
Abel L.New York City: A Remembrance // Dissent. 1961. № 7.
[Закрыть]. Борьба шла в главном органе левых интеллектуалов, Partisan Review,основанном в 1934 году выходцем из России Филиппом Равом. Первоначально он был связан с американской компартией, но Московские процессы переделали Рава в троцкиста.
С приходом Рузвельта троцкисты стали левым крылом политической элиты. В начале 1930-х, вспоминает Рорти, «многие из моих родственников помогали писать и организовывать предвыборную программу Нового курса» [383]383
Рорти P.Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века. М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. С. 71.
[Закрыть]. Действительно, у Нового курса было больше связей с Троцким и американскими социалистами, с одной стороны, и Дьюи и философами-прагматистами, с другой стороны, чем кажется сегодня. Но до сих пор Рорти, лидер нового поколения прагматистов, профессионально озабочен тем, чтобы отделить левую идею от ее коммунистического наследства. Ленин был главой «фундаменталистской секты», считает Рорти, повторяя старые выводы британских путешественников; марксизм был «больше религией, чем светской программой социальных изменений». На исходе века Рорти призывает левых отбросить свое историческое доверие к Советской власти так же, как когда-то протестанты отбросили веру в непогрешимость папы [384]384
Там же. С. 56, 52, 60.
[Закрыть].
Свет с Востока
Основанная в 1919 году, Коммунистическая партия США была маленькой злобной организацией, которая никогда не играла такой роли, какую играли в пред– и послевоенные годы компартии европейских стран. Она считала Советский Союз образцом для подражания и источником средств для него же. В ее ранние годы большинство ее членов были выходцами из России и Восточной Европы [385]385
В 1919 году только 7 % членов были англоязычными. См.: Draper Th.American Communism and Soviet Russia. New York: Viking, 1960.
[Закрыть], потом русское представительство сменилось московскими деньгами. Отношения между американскими коммунистами и fellow-travelers всегда были крайне настороженными. За строительство коммунизма в Америке боролись только коммунисты. Fellow-travelers не стремились к мировой революции: их интересовал социализм в одной стране, причем не в своей собственной. Они были в восторге от Советского правительства, меньше интересовались ВКП(б) и скептически относились к Коминтерну. Бернард Шоу высмеивал Коминтерн как новую церковь, которая, говорил он, должна уступить первенство государству – советскому государству [386]386
Caute D.The Fellow-Travelers. P. 221.
[Закрыть]. Fellow-travelers ценили Сталина, иногда предпочитая его самому Троцкому, и ненавидели Зиновьева. Как говорил уважаемый британский славист сэр Бернард Парес, «Сталин доказал, что его сердце принадлежит его стране и что его интересует практическая цель огромного значения: радикальное преображение России» [387]387
Ibid. P. 95.
[Закрыть]. В своей стране эти люди ценили демократию и верили в то, что свобода ведет к прогрессу; в отношении другой страны они одобряли насильственное ограничение свободы и верили, что такой путь является прогрессивным. В 1919 году Бернард Шоу говорил Максу Истмену: «Насколько я понимаю, большевики – это просто социалисты, которые хотят что-то делать. Я тоже большевик». Сталинская конституция, с восторгом говорил Бернард Шоу, выглядит так, будто написана Томасом Пейном [388]388
Ibid. P. 91, 121.
[Закрыть].
Профессор-славист Сэмуэль Харпер многократно путешествовал по царской России, дружил с Керенским и всячески поддерживал Временное правительство; его отец, президент Чикагского университета, в 1901 году пригласил Милюкова читать лекции на только что основанной там кафедре славянской истории. Октябрьская революция выбросила Харпера-младшего из любимой им России. Он был особенно возмущен Брестским миром. Вновь приехав в Россию в 1926-м, он немедленно поддержал Сталина в его борьбе с Троцким: патриархальный шовинизм был ближе русофильству Харпера, чем идея мировой революции. Харпер объявил тогда, что Троцкий утратил контакт с массами, а молодые русские коммунисты по горло сыты космополитическими демагогами. Когда в 1933 году Рузвельт решил возобновить дипломатические отношения с СССР, Харпер был одним из консультантов госдепартамента. В 1937-м Харпер заявил, что обвинения против Троцкого справедливы: профессор всегда подозревал, что Троцкий – немецкий шпион [389]389
Ibid. P. 128.
[Закрыть].
Fellow-travelers не были коммунистами. Они любили коммунизм и Россию, но, как правило, не собирались ни жить в России, ни устанавливать коммунизм в Америке. В 1929 году лейбористское правительство, в которое входил один из самых именитых fellow-travelers Сидней Уэбб, не впустило Троцкого в Англию: пока он был у власти в России, он вызывал восхищение, а в Англии он не нужен или опасен. Один немецкий попутчик в 1925 году писал, что Советы делают свое дело в России, но для Европы они подходят так же, как орган для камерного оркестра [390]390
Это был Адольф Грабовски ( Caute D.The Fellow-Travelers. P. 215).
[Закрыть]. Революция должна идти на Восток – из Германии в Россию, из России в Китай: то был, по американскому выражению, «remote-control radicalism», политика дистантного управления. В ней проявлялась не столько идеологическая «вера» в новый режим, сколько этнологическое «знание» о том, что именно такой режим хорош для русского народа. То было интуитивное, штампованное представление о том, что такое русские, и что такое Восток, и что существует фундаментальная разница между средствами, которые годятся на Западе, и другими, которые пригодны на Востоке. Что хорошо для них, нехорошо для нас: двойная бухгалтерия, double standard, особого рода ориентализм. Этот термин введен Эдвардом Саидом для описания познавательных схем, через которые западные страны воспринимали собственные колонии на Востоке [391]391
Said E. W.Orientalism. London, 1978, и Said E. W.Culture and Imperialism. New York, 1994.
[Закрыть]. Он не применялся ранее для описания отношений Запада с коммунистическими режимами. Мой тезис состоит в том, что позитивное восприятие русской революции западными интеллектуалами опиралось на их ориенталистский опыт и его развивало. Ориентализм как особенный способ восприятия чужой культуры важно отличать от левой идеологии, особенного взгляда на социальный мир вне его культурных рамок. Идеология нейтральна к культуре; идеология не должна бы делать различия, кроме тактического, между перспективами социальной революции на Западе и на Востоке, например в Америке и России. Таков был троцкистский проект мировой революции: неважно, где она начинается, важно, что она завоюет мир.
Радикализм ассимилятивен, ориентализм диссимилятивен. Fellow-travelers приветствовали коммунистический режим именно потому, что видели восточную страну и отсталый народ. Для западной страны, например Америки, такой режим нехорош, но в России как раз на месте. Экзотизирующее понимание России как страны Востока, изначально отличной от Америки и всего западного мира, играло бóльшую роль в текстах fellow-travelers, чем их идеологические взгляды типа неприятия частной собственности или недоверия к демократии. Россия и русские подозревались в особых природе, складе и характере, которые для западного человека обобщаются словом Востоки не поддаются другому описанию. Восток есть не Запад, им не сойтись. Восточные черты характера или режимы суть черты, чуждые и непонятные западному наблюдателю. «Russians are different», – много раз за свою длинную карьеру повторял Уолтер Дюранти, корреспондент New York Timesв сталинской Москве. Одобряя большевистский режим, он считал, что в русских «больше пятнадцати процентов азиатской крови и, вероятно, больше пятидесяти процентов азиатской ментальности» [392]392
Duranty W.USSR. The Story of Soviet Russia. Philadelphia: Lipincott, 1944. P. 11.
[Закрыть]. Эдмунд Уилсон, самый авторитетный литературный критик своего поколения, был согласен, но с оговоркой:
сами русские говорят о восточной сущности России или о том, что Россия – это Византия. Но, наверно, для иностранца проще понять страны, которые являются восточными откровенно и начистоту: их можно понять в их собственных терминах [393]393
Wilson E.A Piece of My Mind. Reflections at Sixty. New York: Farrar, 1956. P. 73.
[Закрыть].
В доказательство Уилсон с сочувствием цитировал виконта де Вогюэ, такого же любителя русской литературы, который бывал в Петербурге в 1880-х и сравнивал русских с буддистами. Мало удивительного в том, что ориенталистский способ любить и понимать Россию не менялся с десятилетиями. Суть и обаяние ориентализма в том, что он и его предмет, Восток, выделены из истории, не подлежат ее власти, нечувствительны к западному времени [394]394
Холландер сравнивает мотивы «паломников в Россию» с романтическим тяготением к благородному дикарю, «Noble Savage»: Hollander P.Political Pilgrims. P. 36.
[Закрыть]. Если же ориентальное понимание России нуждалось в обосновании, таковым могло быть все что угодно: расовые идеи о татарской крови; психоаналитические спекуляции о национальном характере и о том, какое влияние оказывает на него пеленание детей; географические рассуждения о российском климате; исторические сведения о варварстве царского режима и о низкой грамотности народа; самым частым источником служили избранные сочинения русской литературы. Мало кто из fellow-travelers читал ориентальные тексты современных им русских писателей-попутчиков, но Достоевский был их обязательным чтением, его не зря предпочитали Чехову или Толстому. Итоговая идея о неготовности российского общества к демократии не всегда логично вела к выводу о его готовности к диктатуре пролетариата, культурной революции и историческому рывку: старая логика русских радикалов-подпольщиков теперь воспроизводилась гостями интуристовских отелей. Пустое место, tabula rasa,больше подходит для масштабного строительства, чем места, отягощенные культурой: этот аргумент знаком не только читателям Токвиля, но любому американскому застройщику.
Отсталость России волновала американцев из-за исторических воспоминаний о собственной, так успешно преодоленной отсталости, но также ввиду небескорыстных колониальных целей. Раньше и лучше других это сложное сочетание интересов понял Павел Милюков, пять раз, начиная с 1903 года, посещавший Америку и преподававший в лучших университетах. Спонсором Милюкова был миллионер Чарльз Крейн, бывший посол в Китае, который основал кафедру славянской истории Чикагского университета; Милюков именует его старинным масонским способом – «друг человечества». Интересуясь только «старыми культурами, оттесненными новыми цивилизациями», Крейн «не терял из вида специальных интересов собственных предприятий» [395]395
Милюков П.Воспоминания. М.: Современник, 1990. Т. 1. С. 221.
[Закрыть]. Завзятый путешественник, Крейн не любил Европы: «его тянуло дальше, в страны, в которых сохранялись остатки старой восточной культуры: Китай, Россия, Балканы. В этом сказался стопроцентный американец, не оторвавшийся от собственной старины, такой еще недавней» (Там же). Западник и историк, сам Милюков никогда не написал бы Китай, Россию и Балканы через запятую; он воспроизводит американскую перспективу, в которой Россия виделась одной из стран загадочного, застывшего Востока. В те счастливые времена ориентализм американских русофилов не затемнялся идеологическими предпочтениями. Так рассуждал и Генри Адамс, посетивший Россию в 1901 году. Внук первого американского посланника в России, профессиональный историк Адамс увидел страну вне мира и истории. И все же именно ему, американскому интеллектуалу, эта страна внушала смутные диалектические надежды:
Ученик Гегеля собрался в Россию, чтобы расширить свое понимание «синтеза» […] Русские развивались диаметрально противоположно [в сравнении с американцами]. Россия не имела ничего общего ни с одной из древних или современных культур, какие знала история. […] Русские, вероятно, никогда не менялись, – да и могли ли они? […] Россия выглядела бескрайним ледником, стеной из древнего льда, – крепкой, первозданной, вечной [396]396
Адамс Г.Воспитание Генри Адамса / Пер. М. А. Шерешевской. М.: Прогресс, 1988. С. 487–491.
[Закрыть].
Эти надежды на дополнение Америки ее противоположностью, Россией, и на приближающийся «синтез» между ними осуществлялись на глазах следующего поколения. Перехватывая ориентальную традицию, новым левым 20-х и 30-х годов удалось слить два разных по своей природе чувства – симпатию к России и интерес к левым идеям. В нынешней теории идеологии такой процесс называется пристегиванием [397]397
Жижек С.Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал. 1999. С. 93 и далее.
[Закрыть]; жаль, теория отстежки еще не разработана. На практике американским левым и сегодня не удается стряхнуть с себя прах Советской империи [398]398
Рорти Р.Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века. С. 51 и далее.
[Закрыть].
Билет в оба конца
Приемом любопытствующих путешественников занималось ВОКС, Всесоюзное общество культурных связей с заграницей. Здесь все было полно значения. Основанное Ольгой Каменевой, сестрой Троцкого и женой Каменева, ВОКС размещалось в здании, которое по праву может считаться символическим центром проекта нового человека. До революции великолепный особняк на Малой Никитской служил резиденцией лидеру московских старообрядцев, фабриканту и политику Павлу Рябушинскому, а после – Государственному психоаналитическому институту, находившемуся под личным покровительством Троцкого [399]399
См. об этом: Эткинд А.Эрос невозможного. История психоанализа в России. Гл. 7.
[Закрыть]. Потом там размещалось ВОКС, а потом здание было отдано Горькому, который именно здесь в присутствии Сталина назвал советских писателей «инженерами человеческих душ».
В отличие от невероятных Фреда Била или Джона Рида, интуристы были солидными людьми, и у них всегда был обратный билет из воплощенной утопии. Туризм fellow-travelers имел не только пропагандистское, но и меркантильное значение: в 1932 году половина всех интуристов в СССР были американцы, они принесли стране 3 миллиона долларов. От них требовалось соблюдать правила: в 1933 году рубль надо было покупать за 51 цент, а бутылку советского пива за полтора доллара. Некоторые так и делали, подобно донесшему до нас эти сведения Корлиссу Ламонту, сыну известного банкира, профессору философии Колумбийского университета; другие меняли доллар на черном рынке на 20–30 рублей «или, вероятно, больше» [400]400
Lament С. and М.Russia Day by Day. A Travel Diary. New York: Covici, 1933. P. 30; об обслуживании иностранных туристов в России см.: Margulies S. R.The Pilgrimage to Russia. The Soviet Union and the Treatment of Foreigners, 1924–1937. Madison: University of Wisconsin Press, 1968.
[Закрыть]. За свои деньги Ламонт с супругой получили образцовое обслуживание. Им показали музеи, фабрики и социальные службы. Им рассказали, что Советский Союз окончательно решил проблему психического здоровья: в Москве не могут найти случая клинической депрессии, чтобы показать студентам. Ламонты побывали на процедуре бракосочетания («мы увидели семь браков и пять разводов») и в Мавзолее: тут тоже одного раза показалось недостаточно, стояли в очереди дважды. Колумбийский философ рассказывал с подобающей солидностью:
Система ориентализма бывала сентиментальной, или корыстной, или псевдонаучной, но в конечном итоге всегда значила следующее: что хорошо для русского или китайца, плохо для европейца или американца. В 1933 году йельский профессор Джером Дэвис рассуждал:
