Текст книги "Летящие по струнам"

Автор книги: Александр Абердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Увы, но они не смогли это сделать в отношении восемнадцати идиотов, которые решили скоротать время за просмотром очередной душещипательной истории, а точнее пережить её вслед за тем вирджсёрфером, который посетил какую-то из Земель и прожил там несколько лет в теле местного жителя. Вот тут-то и случилось то, что снится шеф-пилотам в качестве самого страшного кошмара – авария в зоне СВЧ-переноса энергии. Гарик, москвич, как и я, с которым мы дружили с детства, бросился туда вместе со своими ремонтными роботами, этими бесстрашными железными парнями. Я не знаю какой силой воли нужно обладать, чтобы продолжить работу тогда, когда ты горишь внутри скафандра полной защиты. Все роботы моего друга, с которым мы делили даже Лиззи и ей это нравилось больше всего на свете, сгорели на четыре минуты и семнадцать секунд раньше, пока Вилли не вынес Игоря из этого отсека реактора и не загрузил его в робохирурга вместе с уцелевшим, чёрт его подери, скафандром. Этому проклятому железу ничего не сделалось, а вот от нашего друга, тихого, застенчивого, но бесконечно преданного "Синей птице" парня, остался лишь головной мозг и половина спинного. И ему за это присудили не орден "Доблести", а десять лет каторги.

Врачи сказали мне, что у него всё же есть шансы выкарабкаться, но я даже не знаю, сообщат ли мне мои тюремщики об этом. Три пожизненных срока без права на обжалование с пятнадцатью годами одиночного заключения, это та же смертная казнь, только растянутая на долгие четыреста пятьдесят лет и тебе не дадут так просто уйти из жизни. Попробуй я разбежаться в камере и разбить себе башку об стол или металлический стул, силовое поле меня моментально остановит. Нет, кончать жизнь самоубийством мне нужно было тогда, когда на Плутоне нас всех, кто не получил травм и мог двигаться самостоятельно, с борта "Карфагена" пересадили не на лёгкий челнок-лифт, а на какую-то летающую в космосе казарму. Вот тогда у меня ещё был шанс легко и быстро покончить со всем этим чудовищным маразмом, а теперь я стоял посреди камеры, мои руки и ноги были наконец, впервые за три месяца свободны, но мне хотелось в этот момент только одного – умереть. Только так я и мог выразить свой протест против всего этого чудовищного произвола. Увы, но я был полностью лишен этой возможности и первое, с чем нас всех ознакомили, так это именно с этим пунктом устава тюрьмы.

Койка была пристёгнута к стене электрическими замками, завтраком меня накормили чуть более получаса назад, причём вполне приличным, и я, не зная, что мне делать, обессилено упал на пол, сжался в комок и сначала тихо зарычал, а потом просто завыл, как собака на луну. Мне было так больно и тоскливо на душе, что я ничего не мог с собой поделать и пролежал так на полу почти целые сутки, до тех пор, пока световые панели на потолке снова не начали светиться. Моё психическое самочувствие в марсианской тюрьме никого не волновало, да, и волновать не могло, ведь в этом боксе, скорее всего, даже не было людей, одни только роботы-надзиратели, вооруженные электрошокерами и слезоточивым газом для наказания за всякое буйство и неподчинение их приказам. Когда свет зажегся, мне ничего не оставалось делать, как подняться с жесткого пола, раздеться и встать под душ, что я должен был сделать ещё вчера. После этого я сунул свою робу подследственного в открывшийся в стене люк, оделся в тюремную синюю робу, куда больше похожую на нормальную одежду, и подошел к столу. Если я не буду есть больше двух суток, то меня станут кормить принудительно. Поэтому я сел за стол и из стены тотчас выдвинулся стальной лоток с тюремной жратвой и эластичной пластиковой ложкой.

Еда в марсианской тюрьме оказалась даже лучше, чем на борту плутонианского тюремного космического корабля, о существовании которого я, по своей наивности, раньше и не догадывался. Счастливчик Мэт всегда был образцом собранности, исполнительности и дисциплинированности. За все долгие годы службы я не то что на гауптвахте, а даже под домашним арестом не был. И не мудрено, ведь я пошел на флот добровольцем, так как хотел летать к звёздам и больше ни о чём другом не мечтал. Поэтому на все тяготы службы я смотрел философски, да, и их особенно-то и не было. Впрочем, я ведь не знаю другой жизни кроме той, которой прожил сорок шесть лет, если вычесть те годы, которые у меня ушли на холодный сон. Во всяком случае служба, а также порядки, заведённые в военном космофлоте, меня никогда особенно не раздражали. Всегда в коллективе, всегда рядом с тобой твои друзья, а с тех пор, как я снова встретил Гарика и предложил ему создать команду "Синяя птица", которая сложилась за считанные недели и с первых же дней превратилась в самую настоящую семью, в которой даже не я, а Малыш Джонни, наш чернокожи гигант и добрый папочка был за старшего.

Да, так оно и было и когда что-то случалось, я шел за советом именно к нему, но никогда, чтобы на что-то жаловаться. Это на борту космического корабля моё слово было законом, а спустившись с борта я отдавал бразды правления в его руки. Джонни и его подруга Элен были нашими папой и мамой. Впрочем, иногда Элен была ещё и моей любовницей, но такое у нас это считалось вполне естественным делом, вот только никто и никогда не нарушал одного единственного правила – два мальчика одна девочка это ещё куда ни шло, две девочки один мальчик тоже простительно, но никогда мальчик с мальчиком или девочка с девочкой. Элен частенько пропесочивала меня, Гарика и Лиззи за то, что мы спим втроём, сотни раз предлагала нам взять в команду пятую женщину, но мы как-то умудрялись спускать всё на тормозах. Нам ведь втроём было очень хорошо, да, и не так уж и часто мы спали именно втроём в одной постели. Только тогда, когда этого очень хотела Лиззи. Вот чего у нас в команде точно не было, так это совместных детей, но мы хотели полетать ещё лет пятьдесят вместе, а затем забраться в какую-нибудь глушь, на тихую и уютную планету, и стать там мирными фермерами.

Иногда мы даже садились все вместе за стол, брали электронный атлас и выбирали место, где могли бы поселиться, став уже довольно пожилыми людьми. Ещё совсем недавно я ведь чувствовал себя совсем ещё молодым мужчиной. Да, это было очень приятно, сидеть вдевятером и обсуждать, какой дом мы себе построим и сколько в нём будет комнат, а также, что мы станем выращивать на своей земле. Денег у нас всех скопилось столько, что при желании мы смогли бы купить даже полпланеты, чтобы жить там в полном одиночестве, но мы хотели обязательно поселиться в каком-нибудь провинциальном городке, чтобы было кому рассказать в небольшом ресторанчике о своих полётах в космосе. А ещё мы часто гадали, сколько же лет пройдёт, прежде чем нам настолько осточертеет космос, что мы захотим осесть на какой-нибудь планете и обзавестись детьми. Множеством детей, ведь каждая из наших подруг мечтала иметь по мальчику и девочке, как минимум, от каждого из нас и так бы оно и было, если бы не эта жуткая, несправедливая подстава. К выводу, что нас просто подло и цинично подставили ради каких-то там непонятных высших целей, я пришел за минувшие сутки.

Глава 2

Сделка

Вот уж чего я не мог себе никогда представить, так это того, что смогу привыкнуть к тюрьме и своей одиночной камере. С того дня, как меня в неё засадили, прошло десять месяцев и одиннадцать дней. За это время я успел не только обзавестись пусть и не добротными, но всё же кое-какими вещами, хотя большинство из них было всего лишь пластиковыми подделками. Особенно всё то холодное оружие, которое я купил в тюремной лавке. Теперь на моей полке над столом стояло несколько десятков книг, в основном по юриспруденции, а также с полсотни маленьких скульптурок, вылепленных мною из хлебного мякиша с добавлением некоторых других продуктов. Они были двух типов, реалистичные, изображавшие моих друзей, и карикатурные – тех, кто засунул нас в эту тюрягу и некоторых местных типов. До этого времени я и не знал за собой такого таланта, но он во мне как-то прорезался. Однако, вовсе не лепка стала здесь моей главной страстью, а война с тюремной системой и тюремщиками, причём война совершенно особого рода. Как бы там ни было, но не смотря на то, что мы угодили в тюрьму для особо опасных преступников, довольно большое количество гражданских прав мы всё-таки имели и именно ими я и решил воспользоваться.

Раз в неделю мне разрешалось написать письмо родным и близким. Увы, но все они сидели в одной тюрьме вместе со мной. Бывшей жене я писать не мог, но у меня имелся сын Виктор, которому я и стал писать письма, рассказывая о себе и своей жизни, а также о том, как меня и моих друзей оболгали и засадили в тюрягу. Пока что от него я не получил ни одного ответного письма, хотя и знал, что Виктор жив и ещё двадцать лет назад находился на Земле. Я не стал извиняться перед сыном, как и не стал изливать свой гнев на бывшую жену за то, что она пошла вслед за мной в космолётчики, хотя и могла. Вместо этого я рассказал сыну о себе, о том, что я, наверное, рядом с ним выгляжу полным балбесом, ничего не знающем о жизнь и живущим одними только космическими полётами. В общем честно признался в том, что все гравилётчики это люди с большим прибабахом на голову и по существу вечные если не дети, то точно восторженные юнцы, а кто-то этим очень умело пользуется. Самое же главное, что я не просил его ни в чём мне не помогать и даже более того, написал ему, что теперь буду сражаться с системой всю свою оставшуюся жизнь, пока когда-нибудь не помру от старости.

Поскольку все мои электронные письма читали тюремные цензоры, это позволяло мне хотя бы им рассказать всю правду о произошедшем. Дойдут ли мои письма до Виктора или нет, это уже не столь важно. Скорее всего нет, но и этот факт также вооружал меня против системы – на каком основании! На суде никто из нас не признал себя виновным и уже одно только это давало нам кое-какие основания к действиям. Поэтому я каждый день сидел по свои три положенных часа за компьютером и строчил жалобы во все инстанции. Вплоть до посольств тех планет, на которые летала «Синяя птица». Хотя мы и не совершали никаких подвигов, но довезти пассажиров и грузы так же бережно, как мать доносит своё дитя до колыбели, это тоже что-то значит. Увы, но права подавать апелляции мы все были лишены. Зато мы имели право раз в неделю целых четыре часа беседовать с тюремным психологом и со священником. Поэтому уже на следующий день после того, как робот втолкнул меня в камеру, пролежав сутки на холодном стальном полу, на следующий день я в один миг стал православным, католиком, мусульманином, иудеем, буддистом и вдобавок ко всему славяноязычником, а потому назначил встречи психологу и всем шести попам.

Да, эти господа наверное и в самом страшном сне не видели такого кошмара, который я немедленно вывалил им на их бедные головы. Начал я, естественно, с православного попа, тот был мне как-то ближе по месту моего рождения. На следующий день, после того, как я сделал заявку, сразу после обеда полка над стальным столом разъехалась в обе стороны и на её месте появился большой трёхмерный экран, а на нём холёный, дородный поп лет сорока на вид с длинной, чёрной бородой, в которой застряли листик петрушки и несколько хлебных крошек, а губы и особенно глаза, масляно блестели. Попяра явно только что встал из-за стола, за которым сидел с друзьями и изрядно принял на грудь. На мой взгляд это был как раз именно тот клиент, который мне сейчас и требовался. Поп вальяжно кивнул и представился:

– Меня зовут отец Никодим, сын мой. Ты можешь ничего не таясь открыть мне свою душу и поведать о печалях своих.

Внимательно оглядев попа, я тоже кивнул головой и подчёркнуто сухим тоном сказал ему:

– Хорошо, батюшка, вы вполне устраиваете меня, а теперь приготовьтесь выслушать мою исповедь. – После этого я глубоко вздохнул, наклонился вперёд и буквально прохрипел – Я не могу с этим жить, батюшка. Игорь каждую ночь снова и снова сгорает у меня на глазах в зоне СВЧ-переноса энергии, а я только и делаю, что даю ему указания, где ещё он должен заварить трещины в бронепереборке. Поймите, через эти трещины били мощнейшие потоки СВЧ-излучения и они могли убить всех остальных гравилётчиков, которые в тот момент не могли позаботиться о себе. Его глаза уже сгорели, он не мог дышать потому, что лёгкие вдыхали раскалённый газ, но ему нужно было заварить щелочку длиной в каких-то три сантиметра, чтобы восстановить целостность переборки. Все десять ремонтных роботов уже сгорели, а мой друг, которого я знаю вот уже двести сорок восемь лет, буквально с детского сада, ещё держался и мог управлять сервоприводами своего бронескафандра. Ему было очень больно, нестерпимо больно, ведь он находился в самой настоящей духовке и зажаривался в ней заживо, кроме него никто не мог выполнить эту работу. Все остальные мои друзья спасали корабль и наших друзей, спящих в анабиозе, а я его пилотировал, продираясь сквозь гравитационные вихри, которые били по корпусу, словно гигантские молоты, отчего разлетались вдребезги люки и переборки. Мой друг погибал у меня на глазах и хотя не я его послал в реактор, он сам в него помчался, виноват в этом был именно я, ведь мы давно уже отлетали своё и могли списаться со службы.

Стоило только мне сделать паузу, как поп осенил меня крестным знамением и елейным тоном сказал:

– Сын мой, воин, положивший живот свой за други своя…

Тут я действительно не выдержал и заорал на него:

– Заткнись, сволочь! Мой друг ещё не умер! Большая часть его головного мозга и две трети спинного сохранились и сейчас находятся внутри нашего корабельного робохирурга, а эта машина не пострадала. Он жив! Понимаешь ты это, жив! Робохирург поддерживает жизнедеятельность мозга Гарика и клетка за клеткой выращивает его нервную систему, а затем он вырастит его скелет, внутренние органы и мышцы, и тогда мой друг, наш друг и брат, выйдет из него, чтобы на десять лет загреметь на каторгу. Поэтому не говори мне о том, что он умер героем. Это в моих воспоминаниях Игорь умирает в жутких мучениях, но в моём сознании он продолжает жить и бороться за свою жизнь потому, что мы все без него осиротеем. – Поп оторопел от моей отповеди и встал, наверное, чтобы уйти, но я рявкнул ещё громче и теперь уже командирским тоном – Сидеть! Слушать и не перебивать меня! Только посмей уйти, жирный, ленивый наземник, я тебе такую жизнь устрою, что ты у меня взвоешь. Ты должен выслушать всё, чтобы понять всю мою боль, всю нашу боль и почувствовать, как несправедливо с нами поступили.

После этого я терзал отца Николая своим рассказом о самых страшных четырёх минутах и семнадцати секундах своей жизни целых четыре часа и он ушел из той комнаты, в которую вошел, чтобы поговорить с заключённым по душам, весь белый от ужаса и даже не попрощался со мной. Ну, что же, это было моё самое сильное оружие и я применял его без малейшей жалости. На следующий день уже католический священник, отец Иоганн, бледный, как полотно, смотрел на меня с ужасом в глазах и по его лбу катились крупные капли пота. Точно такому же испытанию я подверг остальных четверых попов и под занавес обрушил то же самое на голову нагловатой и бойкой дамочки-психолога, которая ушла из комнаты для собеседований рыдая. Ну, а как только я провёл первую психическую атаку, то тут же сел и накатал по толстенной жалобе на всех шестерых священнослужителей и на дамочку-психолога, раскритиковав их в пух и прах и за петрушку в бороде, и за слишком холёный вид, и за неуместно прозрачную блузку, причём в очень жесткой форме и снова потребовал встречи с ними, а также с начальником тюрьмы. Её я мог потребовать только раз в три месяца. Вместе с тем я мог так же терзать его заместителей по разу в месяц, а вместе с ними истязать своими симптомами каждую неделю тюремного лекаря.

Всё остальное время я проводил занимаясь физическими упражнениями и даже купил себе в тюремной лавке муляжи различных мечей, боевых шестов и прочих орудий убийства. Наверное за мной очень внимательно наблюдали, раз так и не допустили ни одной очной встречи с живыми людьми, а через некоторое время, когда я ударом кулака прогнул стальную столешницу, даже тюремные роботы, выводя меня три раза в неделю на два часа в тюремную оранжерею на прогулку, держались от меня на втрое большей дистанции и всегда держали манипуляторах наготове пару пистолетов с ловчими сетями. Ну, как раз с роботами мне было не привыкать работать очень жестко. В общем я заставил их себя уважать за эти десять месяцев, но что самое приятное, за это время сменилось уже семь психологов, одиннадцать попов и два заместителя начальника тюрьмы. Сам он держался, но я так думаю, что второго трёхчасового разговора со мной ожидал с ужасом, так как после первого он тоже сильно взбледнул с лица.

Нечего даже говорить о том, что количество жалоб, заявлений, прошений и прочих писулек, исходивших от меня, увеличивалось чуть ли не в геометрической прогрессии, а ведь их все бюрократическая машина была просто обязана прочитать и дать мне хотя бы отписку в качестве ответа. Всего за три часа работы на компьютере я умудрялся набить такое количество текста, что это не снилось ни одному борзописцу во всём Земном Союзе Галактики. При этом я ещё каждый день готовился к побегу, а для этого мне требовалось узнать расположение помещений в том тюремном боксе, в котором кроме моей находилось ещё как минимум девять одиночных камер. Для этого я прежде всего отточил до полного совершенства контроль над собственным организмом и занялся совсем уж невообразимыми вещами, стал провоцировать рост различных опухолей и отказы внутренних органов для того, чтобы меня раз в две, три недели вывозили из бокса на обследование в главный медицинский корпус. Во время таких путешествий я умудрился спереть два хирургических пинцета и ланцет, но перед этим был вынужден отломать сопровождавшему меня в оранжерею роботу-надзирателю две его клешни с ловчими пистолетами за то, что тот пытался запретить мне понюхать цветок. После этого он стал держаться от меня ещё дальше.

В конечном итоге мне удалось выяснить, что мой тюремный бокс находится неподалёку от центрального ствола тюремной шахты, но глубоко под поверхностью Марса, в самом низу. Однако, к моему огромному сожалению все остальные мои друзья находились в других лепестках, да, к тому же ещё и на разных уровнях. Зато я с радостью узнал о том, что "Синяя птица" не сдалась и изо всех сил портила кровь тюремщикам. Более того, в тюрьме, прозванной Марсианским Адом, заключённым уже стало известно о том, что в неё доставили группу таких преступников, на охрану которых брошены лучшие силы. Нас даже прозвали за это Синими Четями и заочно зауважали. Ещё я узнал, что три пожизненных это сказка для вновь осуждённых, больше пятидесяти лет в этой тюряге никто не сидел и после отбытия этого срока заключенного отправляли в какую-нибудь колонию под надзор местных властей. Этого срока, как я узнал, вполне хватало для того, чтобы даже у самого отъявленного преступника в заднице выгорела вся сажа и он, наконец, угомонился. Меня, естественно, такое положение вещей не устраивало, как и моих друзей.

В общем моя команда превратилась для начальства и тюремщиков Марсианского Ада в сущий кошмар. Похоже, что Малыш Джимми уже пытался совершить побег, раз моего персонального робота-надзирателя вооружили мощным станнером, но это и к лучшему. С этим шустрым железным, а если точнее, то по большей части всё же пластиковым, парнем на гусеничном ходу, имеющим шесть манипуляторов, я надеялся справиться, а станнер, если к нему присобачить некоторые детали, открученные от робота, можно было превратить в куда более мощное оружие и с его помощью вскрывать электронные замки люков. Думаю, что Малыш специально устроил большой шухер, чтобы вооружить нас. Мы же все одна команда и потому даже образ мыслей у нас был одинаковым. В общем я стал готовиться к восстанию и побегу с Марса. Рядом с тюрягой ведь находился космопорт, а там для нас уже не существовало никаких преград и вот там-то мы будем полными хозяевами ситуации. Плохо было только одно, я не имел связи с друзьями, хотя и догадывался о том, чем они заняты в настоящее время. За обедом я обдумывал план побега и занимался тем, что ел все блюда, лежащие передо мной в лотке, в строго определённой последовательности, просчитывая в уме, что получится в том или ином случае.

По моим прикидкам получалось, если во время очередной прогулки в оранжерее я смогу выйти из своей камеры вооруженным пинцетами и ланцетом, то используя робота, как таран и прикрытие, мне удастся освободить девятерых заключённых, затем прорваться в другой точно такой же бокс, а после этого добраться до командного поста, на котором находится не менее десяти человек. Ну, а потом, открыв все камеры, мы сможем начать свой путь наверх, только в этот момент мои друзья тоже начнут ведь действовать, а потому наше восстание может завершиться вполне удачным побегом. Поэтому фруктовое ассорти я доедал с едва заметной улыбкой на лице, думая только об одном, как бы мне подать сигнал "Синей птице". После обеда мне предстояла встреча с отцом Олимпием, уже третьим православным священником. Между прочим бывшим космолётчиком, хотя и не пилотом, как я, который понимал меня лучше других. Покончив с обедом, я быстро умылся, привёл себя в благостный вид и сел перед столом сложив руки. Однако, когда экран загорелся, я увидел на нём не отца Олимпия, а командующего плутонианской базой грузопассажирских перевозок военного космофлота Дика Брауна собственной персоной, закончившего академию на год раньше меня и Гарика, но сошедшего со струны за двадцать три года до того позорного судилища, которое он нам устроил и потому, наклонившись вперёд, злобно прорычал:

– А ты какого хрена сюда припёрся, ублюдок? Пошел вон отсюда, мерзавец! Три секунды и чтобы духа твоего не было.

Дик сурово зыркнул на меня и рявкнул в ответ:

– Сам заткнись, засранец! Сиди молча и слушай, что я тебе скажу, недоумок чёртов! Если я здесь, значит у меня имеются для этого серьёзные причины. Что, обдумываешь план побега, Мотя? Ни хрена у тебя из этого не выйдет, понял? Всё на что ты можешь рассчитывать, это погибнуть здесь геройски и с очень большим грохотом, который услышат на всей планете.

Я быстро взял себя в руки, то есть сложил их у себя на груди, уставился в потолок и принялся насвистывать древнюю песенку советских лётчиков то, что первым делом мы сломаем самолёты, ну, а девушкам, а девушкам потом. Её мы однажды спели всем своим отрядом на строевом смотре. Ржала вся академия, включая даже начальство. В ней было очень много солёных куплетов, но пелось не про самолёты, а про гравилёты. Двенадцать лет назад мы всей командой побывали в академии на строевом смотре и отряд первокурсников пропел её очень красиво и слаженно, чётко печатая шаг по плацу. Мы с Гариком, автором текста, даже прослезились. Дик порычал ещё немного и сказал:

– Мэт, ты можешь вытащить всех ребят отсюда и без побега, если пойдёшь на сделку с правительством. Меня послали сюда для того, чтобы я уговорил тебя пойти на неё.

Скосив взгляд на своего друга, за которого однажды сдал несколько экзаменов, я настороженно поинтересовался:

– Сначала скажи мне, что с Гариком, сволочь.

Дик вздохнул, ему было неприятно быть сволочью, но его, похоже, к этому просто принудили, что, однако, ничего не меняет, и поторопился сказать:

– С Гариком всё в порядке, Мотя. Он успешно прошел первую фазу операции, полностью пришел в сознание, но выглядит сейчас, не приведи господи как. В стеклянном цилиндре плавает один только его скелет с внутренностями, лишь слегка обтянутый мышцами, но самое главное, Гарик выжил, чертяка. Ты не представляешь себе, как я был счастлив видеть его три дня назад в главном военном госпитале космофлота.

От этих слов у меня камень с души свалился и потекли слёзы из глаз. Быстро утерев слёзы, я отвернулся в сторону, чтобы не видеть рожу Дика, камней на душе ещё хватало, и спросил:

– Что за сделка и что получат с этого мои парни и девчонки?

Дик шумно засопел, вздохнул и ответил мне:

– Тебе придётся стать каким-то особым вирджсёрфером правительства, Мэт, и выполнить важное задание. Это надолго, лет на двадцать пять. За это «Синяя птица» получит помиловку, но поскольку нам удалось сохранить всё в тайне, то никто даже и не узнает, что вы все были осуждены судом военного трибунала. Поэтому я и согласился в нём председательствовать. Я полагал, раз всё пройдёт в обстановке строжайшей секретности, то смогу рано или поздно выдернуть вас из Марсианского Ада или пущу себе пулю в лоб после того, как объявлю об этом на всю планету, но этого, похоже, всё-таки не придётся делать. Твои ребята уже очень скоро вернутся в космос, но только без тебя. Ты отправишься на какую-то из Земель и проведёшь там в теле местного жителя двадцать пять лет от звонка до звонка. После того, как ты выполнишь задание правительства, Мэт, с вас будут окончательно сняты все обвинения, хотя это скорее всего приведёт к межгалактическим осложнениям. Если у тебя всё сложится удачно, то правительству будет после этого уже на всё наплевать.

Странно, но если в первую часть сообщения я поверил, то вторая мне почему-то показалась враньём. Дика явно использовали втёмную, что опять-таки ровным счётом ничего не меняло, но моё отношение к нему всё же несколько смягчилось. Ему тоже пришлось не сладко. Поэтому, не глядя на него я хмуро буркнул:

– Сначала я хочу встреться со своими ребятами с глазу на глаз и поговорить с ними без тебя и надзирателей, потом мы должны увидеть Гарика, и только после этого я дам тебе ответ. Это моё последнее слово, а теперь вали отсюда.

Дик, однако, ушел не сразу, а сначала спросил:

– Мэт, ты даже не хочешь узнать, что же вы такого натворили, за что вас упекли в эту тюрягу пожизненно?

– А мне насрать на это! – Тут же вызверился я на своего старого друга, с которым вместе летал не один год, повернулся к нему и, пристально глядя ему в глаза, сказал – Меня не волнуют тайные проделки вашего грёбанного правительства и то, как оно замывает за собой грязь. Мне просто противно быть той половой тряпкой, которой это делается, а ещё противнее от того, что тебя превратили в уборщика и ты на это согласился. Всё, Дик, больше я не скажу тебе ни слова. Видеть тебя не хочу после всего этого, мерзавец. Если ребята не будут против, то я стану вирджсёрфером вашего долбанного правительства, но тогда со мной будешь разговаривать уже не ты, а тот наземник, который обратился с такой просьбой к тебе. Запомни, Дик, я для тебя умер, как и вся команда "Синяя птица". Мы сдохли в муках и перед смертью прокляли тебя за это гнусное предательство, а теперь иди отсюда и думай сам, как ты будешь жить дальше с клеймом предателя. И запомни, Дик, если наземники дадут мне надёжные гарантии, то я выполню задание правительства, но через двадцать пять лет я вернусь и тогда выпущу кишки всем, кто в этом деле замешан. Они все меня достали, твари. Так и скажи об этом своим хозяевам, Дик, Счастливчик Мэт, Который Всегда Возвращается, однажды придёт за их головами и они все получат своё.

При этом я одарил Дика таким ненавидящим взглядом, что тот даже посерел и осунулся от него, мигом превратившись в старика, брошенного всеми. Его душевное самочувствие меня мало волновало, так как нам всем пришлось пережить куда большее потрясение. Да, служила в космофлоте прекрасная, счастливая команда "Синяя птица", которая старалась со всеми поддерживать дружеские отношения, никогда не тянула одеяло на себя и не выпендривалась. Её командир упорно отказывался как от очередного присвоения званий, так и от всех наград, мы охотно брали иной раз сразу по три команды стажеров и учили их всему, что знали сами, хотя это и очень трудно, выполнять очередное полётное задание, да, ещё при этом и натаскивать сосунков. Поэтому, а ещё потому, что мы никогда не задирали ни перед кем носы, нас если не любили, то просто уважали и мы имели множество друзей во всём нашем огромном и дружном сообществе гравилётчиков. Будучи матёрыми гравитационными волками, мы никогда не зазнавались и порой везли через космос чуть ли не навоз на каком-нибудь летающем космическом свинарнике только потому, что кто-то на далёкой планете посчитал это для себя зазорным. Как же, они космические волки, а им подсовывают такой позорный рейс, после которого их того и гляди станут называть говновозами. Нам было на это наплевать, ведь мы "Синяя птица".

Что же, если я смогу уговорить ребят, то "Синяя птица" вылетит из этой клетки пусть и потеряв одно единственное перо. Лишь бы они не заартачились, думал я и тупо смотрел на полки, стоящие перед собой. Дик Браун на одной из них болтался на виселице из хлебного мякиша. Боже, как же я ненавидел его за то, что он не сорвал со своих плеч генеральские погоны и не швырнул их в морду тому уроду, который пришел к нему с предложением сдать во имя чего-то там высокого своих друзей, а ведь Дик был для нас братом и чуть ли не десятым членом команды, из-за чего мне было особенно гнусно на душе. Чёрт, как они могли поступить с нами так? Мы же ведь никому и никогда не переходили дороги! Тем не менее Счастливчик Мэт, Который Всегда Возвращается, вляпался вместе со своей "Синей птицей" в какое-то жуткое, вонючее дерьмо. Однако, хорошо было уже то, что я ценой какой-то двадцатипятилетней дурацкой работы в чужом теле, от чего мне заранее было тошно, мог отмыть своих самых любимых и близких мне людей от этой грязи. Лишь бы они только согласились на эту сделку, а уж я тогда смогу пройти через всё, что угодно, даже через самый настоящий Ад.

Увы, но мои друзья и подруги запросто могли взбунтоваться, причём именно из-за меня. Как это так, после всей этой подставы Счастливчик Мэт превратится в раба на галерах, а они будут и дальше летать, как ни в чём не бывало. Да, быть такого не может, ведь это позор для "Синей птицы"! Поэтому с каждой новой минутой моя тревога усиливалась. Единственные, кто могли мне помочь, это Джонни и Элен, наши добрые папочка с мамочкой, правда, в данном случае Малышу нужно будет взять в руки ремень и пригрозить отстегать им каждого, кто не станет слушаться командира. Если он, конечно, не заартачится первым, ведь Джонни на двадцать шесть лет моложе меня и это я научил его терпеть драконье шипение во время полёта, а то ведь речь уже зашла о его списании со струны. Медик он был первоклассный, а по части анабиоза мог уступить пальму первенства только самому Господу Богу. Джонни имел взрывной характер и, будучи настоящим великаном с обсидиановой кожей, как-никак рост два метра тридцать сантиметров, почти на голову выше меня, обладал титанической силой и ещё большей способностью к концентрации силы. При этом Джонни Малеле был ещё и добрейшей души человеком. Он опекал нас везде, где бы мы не находились, и кудахтал над нами, как квочка, наш добрый папочка Джонни, а потому, узнав о том, что на мне кто-то собирается воду возить, мог и взорваться так, что никому мало не покажется.