Текст книги "Пансионат"

Автор книги: Александр Лонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

6. Профессор

Не прошло и получаса, как я звонил в домофон высокого нового дома на улице Савушкина. После обмена репликами, меня пропустили.

«Прикольный дед» оказался высоким энергичным человеком лет пятидесяти на вид. Спортивная фигура, рост выше, чем метр восемьдесят, окладистая борода с хорошей проседью, стрижка «под горшок», продолговатое, несколько иконного типа лицо и смеющиеся глаза. Одет он был в сандалии на босу ногу, сильно тертые джинсы и старую линялую футболку с круглой эмблемой Стэнфордского университета. В руке – дымящаяся сигарета. На левом безымянном пальце обращал на себя внимание запоминающийся массивный перстень из серо-стального метала.

– Вы от берегини? – спросил он после приветствий.

– От кого, простите? – переспросил я, пока передавал пакет с книгами. Облик профессора побудил меня изъясняться на чем-то типа языка Серебряного века.

– От Эли. Она сказала, что вы про нее всё знаете. Она рекомендовала вас как грамотного айтишника. Не посмотрите мой компьютер? Ничего понять не могу – ни одна программа не запускается! Вместо этого открывается белое окно, а там какие-то непонятные значки.

– Позвольте взглянуть… где установлен сей неисправный прибор?

– Проходите… обувь можно не снимать, на улице сейчас чисто, а я всё равно уезжаю завтра вечером. Да, а это у вас всегда такая манера вести разговор, вы просто прикалываетесть, или мой облик побудил к крайней учтивости?

– Последнее. Извините…

– А, ерунда. Вы не первый, знаете ли… Так что с моим компьютером? Жить будет? Может – вирус? Да, я не представился: меня зовут Вилен Николаевич. Батюшка мой, царствие ему небесное, большим поклонником был Владимира Ильича. Прочитал когда-то детский рассказик о дедушке Ленине, и очень ему понравилось, как некий чудик назвал своего сына «Вилен». Ну, вы проходите.

Рабочая комната профессора, где собственно и находился проблемный компьютер, ошеломила меня своим интерьером. Я видел разные кабинеты, и нагляделся всякого. Но тут хотелось не работать, а смотреть по сторонам, долго и медленно ходить по периметру, внимательно разглядывая все вокруг. Две стены заняты стеллажами с книгами, перед которыми, на свободных краях полок стояли разные экзотические диковины. Огромный письменный стол, по-моему, еще девятнадцатого века, люстра из темной бронзы с зелеными стеклами, и совершенно диссонирующее общему стилю современное офисное кресло из натуральной кожи. Особенно меня поразила пепельница на столе – она явно была изготовлена из настоящего человеческого черепа. В подлинности происхождения заготовки изделия сомневаться не приходилось. Foramen magnumи прочие более мелкие отверстия были аккуратно заделаны, а кость несколько сгладилась, потемнела от времени и использования – судя по сигаретному пеплу и паре бычков, пепельница не стояла тут бесполезным украшением.

– Так что там? С моим компьютером?

Я отогнал посторонние мысли и занялся своим прямым делом. Компьютер у профессора оказался очень даже ничего. Шестиядерный камушек на три гигагерца, двадцать четыре гигабайта оперативки, интеловская материнка, двухгигабайтная видюха, два диска по два терабайта, комбинированный пишущий привод… Естественно, Винда последней генерации. Все это великолепие освещалось огромным двухпанельным монитором. По моим скромным прикидкам, такой «компик» в текущий момент мог стоять тысяч сто двадцать – сто пятьдесят. В зависимости от сборщика и продавца. С самим компьютером у Вилена Николаевича все обстояло в полном порядке. Я устранил мучившую его проблему и в двух словах попытался объяснить причину:

– Все нормально, можете работать. Никаких вирусов. Просто кто-то, некий пользователь, управлявший вашим компьютером, установил директиву открывать экзе-файлы при помощи блокнота, вот ни одно приложение и не запускалась. Вместо этого открывался блокнот и показывал содержимое экзе-файла, его коды. Кроме вас, кто имеет сюда доступ?

– Вы меня прямо спасли! – засиял профессор, стряхивая сигарету в то, что когда-то бегало и веселилось. – Сам бы точно не справился, мне же до зарезу надо завтра отправить несколько писем и получить ответы. А здесь сотрудница моя работала. Вообще-то она лихая женщина, она все могла. Сколько я вам должен?

– Вилен Николаевич, а можно так: вы доходчиво расскажете, кто такие эти берегини, и будем считать, что мы в расчете?

– Это вы серьезно? – удивился профессор. – Может – чаю?

– Нет, спасибо. Я более чем серьезен. Должен же я понимать, в кого превратилась моя старая приятельница. Нас, как-никак, связывает многолетняя дружба.

Я вкратце рассказал о своем знакомстве с Элей и то, как она меня спасла от демонов приставших на ночной набережной. Мой собеседник ни о чем не спрашивал, и только иногда молча кивал.

Дослушав мою историю, профессор вдруг основательно задумался.

– Это получится долго. Какие у вас планы на ближайшее будущее?

– Сначала в гостиницу и ложусь спать. Завтра утром сдаю номер, еду на пристань и на «Метеоре» отправляюсь в пансионат на острове, где и буду жить ближайшие недели. Это посередине залива, чуть ли ни у самой эстонской границы. Утром меня должны встретить и отвезти на какой-то тринадцатый причал. Где это и как, без понятия, вот и нужен сопровождающий. Сам заплутаю.

– А я завтра вечером уезжаю со студентами на полевую практику. Предлагаю вариант: читаю вам лекцию про берегинь и иже с ними, а потом вы опаздываете на метро и придется вам тормозить кого-нибудь частника. Сейчас уже одиннадцать. Согласны на такой расклад?

– Нет проблем, доберусь как-нибудь, – кивнул я. – Обычно перед метро ночью всегда стоят какие-нибудь такси и частные извозчики… – и тут вдруг вспомнил о диктофоне. – Извините, Вилен Николаевич, а можно запишу вашу лекцию? Тема очень интересная, а студенты и так, небось, без диктофона на лекции не ходят.

– Пишите, конечно. Буду, как говорили в позапрошлом веке, весьма польщен. Хотя, всё, что вы тут услышите, и так можно прочитать в двух моих монографиях – «Языческая Русь: опыт сравнительно-исторического анализа», и «Нéжить: правда и вымысел», которые недавно какая-то… м-м-м… добрая душа выложила в интернет.

– Выложили для всеобщего доступа просто так, с нарушением авторских прав? Без вашего согласия?

– Конечно – без! Впрочем, мне на пиратов грех жаловаться. Если б не они, такого количества читателей у меня никогда бы не возникло. Вообще считаю, что от литературных пиратов больше пользы, чем вреда. Тут недавно вывешивалось в сети длинное и полное стенаний открытое письмо. Как это у нас принято – Президенту. Не больше, и не меньше. Письмо было от бедных несчастных писателей, замученных пиратами и нечестными читателями, которые, вместо того, чтобы пойти в книжный магазин, и отдать рублей триста-четыреста кровных за книжку в твердой обложке, бесплатно скачивают тексты с пиратских сайтов типа Флибусты. А писатель, если и напишет в поте лица своего две книги в год, то имеет с этого, дай бог, три-пять тысяч в месяц, на которые не то, что жить, помереть нельзя. Можно подумать, что вот возьмет президент, прочитает письмо, кому надо позвонит, указ издаст, и все будет в шоколаде. Пиратские сайты закроют, самих пиратов запретят, а нечестных читателей зачистят. Ага, щаз! Делать ему больше нечего, нашему президенту. Если захотите, то можете посмотреть потом оригинал письма, а я скажу вот что. Про гонорары писателей и доход, кстати, верно. Только на книжные гонорары у нас существовать невозможно. Раз некий писатель хочет жить лишь на авторские, то он или очень крут, поскольку ему сильно повезло в этой жизни, или его экранизировали с успехом, перевели и издали буржуи, или он большой оптимист. Или работает главным редактором, журналистом, колумнистом или еще кем-то в периодике, но это уже совсем другая история. Малоизвестный автор, который желает получать за свои книги много денег и пишет ради этого, скорее всего, не получит ни копейки. Естественно, бывают варианты и случаются исключения, но схема такова – писатель пишет просто потому, что не писать не может. И дело не в том, что он срывает с этого кайф (тогда он уже графоман, лечению не подлежащий) а потому, что не писать ему плохо. Это как с зубными врачами. Вы хоть раз в жизни ходили к стоматологу? И как вам это? Понравилось? Тогда почему ходили? А, больно, плохо вам было? А в зубном кабинете хорошо? Тоже плохо? Потом стало легче, когда ушла боль? Вот с писательством примерно так же бывает. Поэтому если вам платят в среднем три-пять тыр ^[5] в месяц за ваши труды, благодарите судьбу, не гневите богов и не ропщите. А то еще хуже будет. Кстати, недавно умерший мой друг, никогда не заморачивался по поводу скачиваний своих книг, а сам выкладывал их в сеть, когда договор заканчивался. И жил не то, чтобы богато в этой своей деревне. Ему и надо-то было, чтоб его не трогали, ну и денег чуток на прожитье. Настоящий был мужик, правильный.

– Он уехал в деревню из города? – удивился я.

– Да, из Питера. Бросил хорошую работу в журнале и перебрался в псковскую деревенскую глушь. Ушел от мира, но Интернет себе туда все-таки провел! Где-то его понимаю: мир стал безумен. Информационно захламлен. Причем замусорен настолько, что бриллианты ценной информации теряются среди гор отбросов. А у большинства людей чем-то захламлен мозг, причём по моим прикидкам уровень замусоренности имеет прямопропорциональную зависимость от степени личной комфортности – некоей эмпирической внесистемной величины, безразмерного коэффициента, показывающего сколь сильно организм находится в тепле. Под замусоренностью тут понимается захламленность мозга разнообразными воззрениями, парадоксальными мыслями, несбыточными грезами и прочими тараканами. Как известно, от безделья мы принимаемся создавать себе разнообразные занятия: читать, смотреть зомбоящик, серфить веб-сайты, выращивать кактусы, строить воздушные замки, рисовать картины, писать никому не нужные книжки… Или просто думать о чем-то постороннем. И чем дольше мы этим занимаемся, тем больше захламляем свой бедный мозг. А раз живем мы в относительном комфорте, то и степень замусоренности у нас довольно высока. Выходит, что все мы где-то психи, но вот в чем парадокс: официально мы психами не считаемся. Ни один психиатр не поставит нам такого диагноза. Мы полагаем себя абсолютно адекватными людьми, а если нас начинают грузить, что наши взгляды извращены, и мы давно уже не контролируем себя и свое поведение, мы говорим что человек псих только тогда, когда не следует каким-то общественным нормам. Например, разговаривает сам с собой, обнажается в общественном месте, безуспешно борется за чьи-то права или совершает другие противозаконные поступки. Так что же? Выходит, что в нашем понимании псих не тот, кто истинно псих, а только тот, кто сильно отличается от некоего принятого образца, кто выделяется из общего стандарта мышления, вбирая в себя этот стандарт с детства? Впрочем, все это давно уже не новость. Извините, отвлекся: наболело, знаете ли.

Вилен Николаевич затянулся, облокотился на стол, и некоторое время молча смотрел на дым сигареты. Профессор сидел так, что свет от настольной лампы падал лишь на его руку и часть груди, а все остальное попадало в тень, силуэтом выделяясь на фоне книжного стеллажа, освещаемого последним отблеском ушедшего июньского дня.

– Так вот, о хранителях, – немного иным тоном продолжил мой собеседник. –  Это сравнительно новое понятие. Раньше такого термина не было…

7. Лекция по нежитеведению

– Раньше такого термина не было, хранителей назвали берегинями, домовыми, полевыми, водяными и лешими, в зависимости от оберегаемого ими участка местности. Берегини – женские добрые духи, хранительницы рек, водоемов, берегов. Отсюда и синоним слову хранительница, то есть хранит, оберегает свое место. Наши предки знали, что берегинь на свете множество. Согласно легендам, в берегинь обращались просватанные невесты, умершие до свадьбы, например, девушки, покончившие с собой из-за измены любимого. Этим они отличались от русалок. Те всегда жили в воде, где и рождались. На русальной неделе, в пору цветения ржи, берегини выходили из-под земли, спускались с небес по березовым ветвям, выныривали из рек и озер. Они принимали привычный для себя облик, сидели на берегу и, глядя в темные воды, расчесывали свои длинные волосы. Они качались на плакучих ивах, плели венки, кувыркались в зеленой ржи, водили хороводы и заманивали к себе молодых парней. В этот период активизировалась вообще вся нежить. Особую силу приобретали и ведьмы, которые устраивали свои собрания – шабаши. Вместе с тем, именно в этот период в природе происходил кардинальный перелом, связанный с поворотом к зиме: у растений завершался вегетативный цикл, они переходили к плодоношению, птицы прекращали петь, лягушки квакать, начинал убывать световой день. Стоило только закончиться неделе плясок и хороводов, берегини будто бы покидали землю. Они снова прятались, принимали скрытный непримечательный облик или же притворялись обычными людьми. В праздник Летнего Солнцестояния люди устраивали им проводы: веселились, надевали маски животных, играли на гуслях, прыгали через костры. Кстати, – прыжки через костры, это видоизменения древнейшего индоевропейского обряда прохождения через огонь, элемент культа огня. В некоторых местах он сохранился в своем нетронутом варианте – в виде хождения по углям.

Вилен Николаевич с удовольствием затянулся, стряхнул пепел о край черепа, внимательно посмотрел на почти скуренную сигарету и продолжил:

– Кстати, давайте с вами договоримся, если вам что-то непонятно, то не стесняйтесь и перебивайте. Неясность лучше развеять сразу, пока не забыли. Так вот, в любой языческой системе верований у всякого уголка земли, здания и заведения существовал свой собственный хранитель, добрый дух или гений. Так, согласно древним римлянам, он обретал облик змеи и назывался гением места, по латыни – genius loci. Убить змею считалось тяжелым грехом. Кстати, и на Руси долгое время сохранялось уважительное отношение к змеям, а ужей даже держали в жилых избах для защиты от грызунов. Кое-где еще в начале двадцатого века можно было встретить таких ужей, и только повсеместное распространение кошек прекратило эту традицию. Люди верили в хранителей, умели ладить с ними и знали, как находить общий язык. Тех, кто хорошо владел данным искусством, называли знахарками, ведуньями или ведьмами, ведунами или ведьмаками. Если хранитель был недоволен своими людьми, мог и наказать. А если все делалось хорошо, хранитель помогал, и люди знали, как и кого просить о такой помощи. Язычники всегда помнили о хранителях, потому и старались не раздражать их понапрасну, а уж если приходилось что-то менять на территории хранителя, то сначала его задабривали: приносили подарки и бескровные жертвы. В Якутии, кстати, обычай сохранился и соблюдается до сих пор. Но потом, постепенно, с развитием цивилизации, люди обнаглели, стали одерживать верх и пренебрегать хранителями. Новая вера сначала запретила общение с хранителями, потом стала жестоко карать за все, что с хранителями связано и нарекла их «нечистой силой», а древние боги были наречены духами зла. Так например Светоносный бог Знания и Света – Люцифер, был провозглашен главным носителем зла. А еще потом запретили самих хранителей, объявив «суеверием», то есть ложной, неправильной верой, верой в действие и восприятие сил, не находящих себе обоснования в официальном культе. Хранителям отказали в самом праве на существование, и люди постепенно переставали верить в них. Вот именно это, а вовсе не притеснения со стороны государственной религии, и стало самым губительным для хранителей. Они стали гибнуть. В отличие от верований древних, хранители вовсе не бессмертны. Они просто могут существовать долго, много дольше людей, и им не страшны человеческие хвори. Зато у них имелись другие беды, с которыми они, зачастую, не справлялись. Место, потерявшее своего хранителя, не могло существовать долго – оно разрушалось, менялось и совсем не в лучшую сторону. Возможен и обратный процесс – насильственное разрушение места людьми приводит к болезни или даже к гибели хранителя. Каждый знает такие места на земле – там всегда противно и гадко, тяжело дышится и хочется немедленно оттуда уйти. Скорее всего, это и есть место, утратившее своего хранителя. Однако бывает, что там поселится новый хранитель, тогда он изменит свое место, оживит и украсит его. По прихоти…

В это момент зазвонил телефон. Вилен Николаевич слегка поморщился, взял трубку, сказал – «Алло?», с минуту молча кого-то слушал, потом скупо поблагодарил, после чего аккуратно положил трубку на место.

– Так вот, по прихоти истории, основными проводниками нужной для нас информации, помимо своей воли, стали именно христианские авторы – лютые враги язычников. В отечественной традиции первым письменным источником, посвященным данной теме, следует считать недавно открытую «Повесть о язычниках», замечательный литературный памятник двенадцатого века, принадлежащий перу чрезвычайно интересного православного автора – игумена Даниила. Кроме вышеупомянутой «Повести…» до нас дошли еще три произведения этого средневекового писателя. Во-первых, его знаменитое «Хожение», где описаны «сарацинские» земли и крестоносцы. Во-вторых – «Слово об идолах». И в-третьих – «Рассказ о Шаруканском походе». В двух последних случаях авторство игумена Даниила доказано моим учителем, академиком Рыбаковым и сомнению не подлежит. В случае «Повести…», мы имеем все те же признаки, что отмечены Борисом Александровичем Рыбаковым в его фундаментальном труде «Язычество древних славян», поэтому с высокой долей вероятности можем считать игумена Даниила автором «Повести о язычниках». На самом деле «Повесть…», как и другие его произведения, называется более громоздко: «Повесть о языци от изначальных времен и по ныне, писаная святым Григорием Богословцем в толцех». Как и было принято в средние века, «Повесть о язычниках» написана анонимно и приписана давно умершему к тому времени святому Григорию Богослову – византийскому священнику, отцу Церкви и большому авторитету в теологических кругах того времени. Сам Григорий Богослов жил в четвертом веке и не имел никакого отношения к теме нашей беседы. Истинный автор «Повести о язычниках», игумен Даниил, личность чрезвычайно интересная и незаурядная. Современные методы исторического анализа, новые данные, а также некоторая допустимая экстраполяция позволяют нам воссоздать биографию этого замечательного автора. Даниил был высоким и широкоплечим человеком, примерно метр восемьдесят ростом, обладал недюжинной силой и был прекрасно, по тем временам, образован. Знал греческий и латинский языки, мог свободно общаться с иностранцами, превосходно владел холодным оружием. До пятидесяти лет служил у князя Владимира Мономаха – долгие годы был княжеским богатырем и боярином. Потом, решил «ради спасения души» постричься в монахи и совершить паломничество к святым местам, что и исполнил: через три года после принятия монашеского сана предпринял паломническое путешествие на Ближний Восток. Причем вместо себя оставил у князя своего сына – видимо, хорошего воина. Поскольку до своего монашества он носил военную одежду, то уже по жарким пескам Палестины он свободно ездил верхом, быстро лазил по скалам, и стал активным свидетелем первого крестового похода. Волею случая он сделался другом самого Балдуина Булонского – правителя первого государства крестоносцев в Палестине – графства Эдесского, впоследствии – королевства Иерусалимского. Именно там, от своего друга-крестоносца, игумен Даниил узнал о целительной силе вод Мертвого моря и осадков Анхиальского озера. Он взял с собой, сколько смог, этой целебной воды, которая очень пригодилась ему в дальнейшем. Возвращаясь на корабле на родину, Даниил сделал основные наброски к «Повести о язычниках» параллельно с написанием другого своего труда – «Слова об идолах», однако же, основную работу он проделал уже в монастыре, используя доступный ему богатый материал. Конечно же, игумен оставался истинным глубоко верующим православным христианином, но, кроме всего этого, он был очень проницательным человеком, с ясным и критическим складом ума.

Профессор снова прервался и спросил, есть ли у меня вопросы. Вопросов пока не было, Вилен Николаевич удовлетворенно кивнул и проложил свою лекцию.

– Почти сразу после возвращения игумена Даниила на родину произошла знаменитая битва с половцами, в которой русичи одержали победу. Не встретив среди победителей своего сына, Даниил отправился искать его на поле брани, где и нашел раненым среди убитых и умирающих. Даниил омыл раны сына водой Мертвого моря, и перевез в монастырь, где и вылечил, используя для врачевания маточный щелок Анхиальского озера, что приобрел, заезжая в Аполлонию Понтийскую, по пути домой. В «Повесть о язычниках» игумен Даниил впервые описал берегинь, «упырей и бесей», тех сущностей, с которыми постоянно сталкиваются некоторые особо восприимчивые люди. Кстати, так получилось, что всё то время, пока занимался этой темой, меня преследовали какие-то мистические и прямо-таки волшебные события, но об этом чуть позже. Интересна подоплека открытия «Повести о язычниках», некоторую роль в котором сыграл ваш покорный слуга. Еще в семидесятые годы случилось поучаствовать в комплексной этнографической экспедиции на русский север, на восток Архангельской области. Экспедиционный отряд составляла группа специалистов по этнографии, этнологии, филологии, истории, лингвистике и, как это ни парадоксально, геологии, ботанике и землеведению. Основной целью нашего отряда были окрестности Пинежского скита – древней обители, в то время давно уже стоявшей в запустении. Любопытна сама история скита на реке Пинеге, но я вас сейчас загружать ей особо не буду, при желании вы всегда найдете информацию в соответствующей литературе. Скажу только пару слов. Сохранность памятника на момент нашего там появления оказалась неожиданно хорошей. Дело в том, что когда начался большевистский террор, до этих мест комиссары хоть и добирались, но не очень зверствовали. Сначала скит стал чем-то вроде острова спасения. Из разоряемых монастырей сюда бежали те, кто смог уцелеть, принося с собой культовую утварь, иконы, древние книги, рукописи. К тридцатым годам скит оброс избами и представлял собой сравнительно крупный поселок. Люди жили старинным укладом, соблюдая традиции и верования предков, но позже, когда власти всерьез принялись строить колхозы, здесь возникло глухое сопротивление населения. Район стал считаться неблагонадежным и попал под пристальное наблюдение соответствующих органов. В тридцатые годы, когда монахов расстреляли, помещения скита заняли под колхозные нужды. Храм превратили в амбар и использовали для хранения зерна. Позже, с началом войны, когда все мужское население было мобилизовано на фронт, по решению Особой Комиссии НКВД, призыву подлежали даже молодые женщины. По-моему это была сознательная тактика по отношению к неблагонадежному населению. Мужчины погибли на войне, а женщины валили лес, таскали бревна, вязали плоты и сплавляли вниз по реке, к Архангельску. Смертность была чрезвычайно высока. В результате в послевоенные годы на Пинежье остались почти одни старики да старухи, а к семидесятым годам та местность практически обезлюдела. Районный центр, некогда крупный город Пинега, превратился в небольшое село. Но тогда, в семидесятые, ничего этого я не знал, и Пинега казалась очаровательным уголком с патриархальным укладом и нетронутой природой. Попав туда, будто оказался на необитаемом острове. Среди оставшихся местных жителей ходили слухи и легенды о здешних ведьмах, берегинях и леших. Здесь существовали в устной форме и передавались из поколения в поколение различные заклинания и заговóры. К заговóру прибегали, чтобы исправить свою или чужую судьбу, помочь избавиться от болезни, уберечься от неприятностей и во многих других случаях. Оказалось, традиция жива и поныне. Обломки язычества до сих пор очень сильны, тысячелетие христианства бессильно перед народной памятью. В наши дни только в старинных документах можно прочитать, как и когда появились здесь первые представители христианской веры – основатели скита… Вас что-то настораживает? Что-то непонятно?

– Не то чтобы, просто не совсем ясно, – отозвался я. – Если прошла христианизация, а потом советизация, то как там вообще могли сохраниться хоть какие-то остатки язычества?

– Дело в том, что вера этих людей представляла собой язычество, для виду прикрытое бытовой христианской обрядовостью. Просто до Владимира Красно Солнышко они молились идолам, вырезанным из пней и камней, а после стали молиться вырезанным из этих же камней и пней чудотворным иконам и крестам. Разница только в форме и технологии обработки. О сути христианского вероучения основная часть православных не имела ни малейшего представления точно также, как не имеет его и сейчас.

– Да, но сохранность памятников и легенд…

– Удаленность, относительная изоляция, все это способствовало. Район стал чем-то вроде естественного заповедника. Взять хотя бы исследованный нами храм. Во время тщательного осмотра памятника, в подклети, нами был обнаружен спрятанный там ларь с рукописными книгами на старорусском, церковно-славянском и греческом языках. Видимо, в период репрессий монахи успели его сохранить перед самой своей гибелью. Одна из рукописей, как потом выяснилось, была списком «Повести о язычниках». Сам же оригинал «Повести…» до нас не дошел. Возможно, он и будет еще обнаружен, но сильно в этом сомневаюсь, если честно. На крупные открытия в наше время рассчитывать не приходится. Парадоксально, но именно то, что храм при советской власти использовался как зерновой амбар, помогло сохранению рукописей. Деревянная церковь могла просто-напросто сгореть, если бы не административная защита в качестве зернохранилища.

– Извините, а геологи у вас что делали? – перебил я, вспомнив разрешение спрашивать сразу.

– Геологи изучали карстовые пещеры, в частности, так называемый «Пинежский провал», – пояснил Вилен Николаевич. – Вот в этой-то пещере мне и удалось найти интереснейший артефакт, не замеченный почему-то ни одним из прежних посетителей. Это был вырезанный из материнской горной породы идол выше человеческого роста. Время несколько сгладило его черты, и спелеологи принимали его за естественное образование. Подробно об этой находке можно прочитать в моей статье «Пинежский идол», которая вышла в первом номере нашего журнала за восьмидесятый год. Коллеги долго не верили что это настоящий языческий идол, многие считали его недавней поделкой, даже наш геолог сомневался. Впрочем, в науке всегда так: для того чтобы новые результаты были окончательно признаны научным сообществом, их должна еще официально подтвердить независимая группа экспертов. Приходится преодолевать все стадии: от «не может быть» до «давно всем известно». Как уже говорил, экспедиция была комплексной. Она обнаружила два важнейших артефакта – «Повесть о язычниках» и идола, впоследствии названного «Пинежским идолом». Изучение находок, обработка материала и публикация результатов, в силу ряда причин, растянулась на многие годы. Сейчас «Повесть о язычниках» издана, и вместе с переводом на современный русский язык с ней легко можно ознакомиться. К тексту прилагается научный комментарий и обширная библиография. Главная же тема для меня, как для исследователя – изучение нежити. Вы можете почитать мою основную монографию – «Нежить: правда и вымысел», в полном варианте вышедшую в издательстве «Русский Север» пять лет назад. Еще бы рекомендовал учебное пособие под моей редакцией – «Основы нежитеведения», издание нашего университета. С самого начала работу мою преследовала какая-то мистика: то документы бесследно теряются, то нужная литература исчезнет, то сотрудники уедут без всякого предупреждения, то собранные материалы пропадут. Причем потерянные материалы обнаруживались потом в самых неожиданных и неподходящих местах, куда ну никак не могли попасть обычным, естественным путем. И главное – само число – шестого числа, шестого месяца, шестого года. По суеверному преданию в этот день должен был родиться сын Дьявола, но в тот день родилась моя монография. Вернее – была подписана в печать. К тому же мой день рождения тоже шестого июня. Так что цифра «шесть» мне лично приносит удачу, а по нумерологии «шесть» – цифра любви. Сама монография проходила апробацию в здании бывшей НКВДешной «психушки», где теперь расположена наша кафедра. Это вообще место мистическое – там до сих пор призраками бродят неупокоенные души некогда там заточенных.

– А раньше-то как вы работали?

– Вы будете смеяться, но вполне эффективно несмотря ни на что! Я начал разрабатывать свою тему еще на закате советской власти, даже лекции в университете читал под видом научного атеизма! Мой курс был чисто формально замаскированным нежитеведением, за что и огребал регулярные претензии от коллег – коммунистов. Теперь все нормально. Курс читается в нашем университете под своим истинным названием, а наша кафедра – Кафедра нежитеведения – является ведущей у нас на факультете. Нежить – общий термин, объединяющий всех осязаемых и бесплотных существ, что раньше жили обычной жизнью, а потом, как бы умерли, но в силу ряда причин сделали это не вполне и не совсем полностью, или как-то несовершенно. Иначе говоря, после «смерти» они продолжили свое существование, частично сохранив прежний облик либо полностью преобразившись в нечто совсем другое, став, например, призраками. Особого интереса заслуживает английский вариант слова «нежить» – «undead». В буквальном переводе это означает «немертвый», причем приставка «un-» в английском языке имеет сильно выраженный смысловой оттенок открывания, раскрытия чего-либо, обращения вспять (uncover, unveil, undone). Владимир Даль, посвятивший более пятидесяти лет изучению русского языка, писал, что слово «нежить» происходит из северных территорий России и означает «все, что не живет человеком, что живет без души и плоти, но в виде человека». В своем знаменитом словаре Даль приводит интересную русскую поговорку: «В нежилом доме нечисто. В нежилом доме одна нежить». Согласно старинным поверьям, нежить не живет и не умирает. У нее нет своего облика, поэтому она всегда принимает какую-либо личину. Нежить бывает телесной и бестелесной. Телесная нежить имеет живое вполне осязаемое тело, которое существует как бы «без собственной души». У бестелесной же, напротив, «душа» есть, но нет материальной формы, и в мире живых такая нежить обретается в качестве «чистого духа». Иногда бестелесная нежить становится видимой, но только для отдельных особо чувствительных людей, или же находящихся в определенных благоприятных условиях, как случилось со мной в пещере «Пинежский провал». Из нежити у нас обычны: «демоны», призраки, домовые, водяные, болотники, полевики, лешие, русалки, навки или, как их еще называют – мавки. Привидения, они же призраки, хоть и встречаются, но все реже и реже. Демоны – устаревшее название для всей свободноживущей нежити: в славянских странах некоторых демонов называли бесами, причем так именовали только злую нежить. Навки же, как правило, добрая, до определенной степени, нежить. Они имеют немало сходства с русалками: их тоже представляют в виде юных дев с длинными волосами и в белых сорочках или совсем голых. Навки вступают в интимные контакты с мужчинами, вытягивая из них силу, за счет чего и живут. Согласно поверью, спецификой внешнего облика навок является отсутствие кожного покрова на спине, вследствие чего их также называют «не имеющие спины». Но в действительности ничего подобного нет, в чем вы и сами могли прекрасно убедиться. Наша с вами хорошая знакомая Эля – типичная навка, ставшая берегиней, Хранительницей Места в городе. Она все-таки утопилась тогда, на набережной, но в силу ряда причин, а главное – благодаря оказавшейся там старой Хранительнице Места, получила возможность своего существования в новом качестве. Вообще-то, я не специалист по городской нежити, занимаюсь «сельской» – то есть обитающей на природе. У городской нежити свои специфики, хотя основные принципы те же, а эти ваши знакомые «демоны» – обычная городская нежить. Вам, на самом деле, лучше обратиться к моей коллеге – Яане Юхановне Тайвере, сейчас она в отъезде, но я дам вам ее электронный адрес. Она читает курс городской демонологии на нашей кафедре.