Текст книги "Обнажённый экспресс. Юмористический эротический роман"

Автор книги: Александр Лекомцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Александр Лекомцев
Обнажённый экспресс. Юмористический эротический роман

Предисловие или «Внезапная отставка»

Он с большой скоростью почти летел по железнодорожному пути в сторону восходящего солнца. Именно так, с Запада на Восток. Правда, небесное светило уже давно находилось в зените. Почему же так спешил торопыга? Наверное, потому что был совершенно голый. В какой-то степени, вероятно, и стыдился своей наготы. Не имелось на его могучем теле ни майки, ни трусов, даже, извините, был не при галстуке…

Но все, кто видел его вблизи и даже издали, старались не замечать этой наготы и, может быть, подсознательно оправдывали такое вот поведение нудиста. Впрочем, наверное, каждый бы нашёл его действиям и поступкам оправдание. Почему? Да по той простой причине, что это был не человек и даже не бродячий кот, а пассажирский поезд сообщением «Москва – Владивосток».

Как все железнодорожные экспрессы, он был честен и открыт перед людьми и такими же поездами, как и сам. По многим причинам ему не довелось вступить в партию лжецов и проходимцев. Самая основная из них – его извечная нагота. Любому понятно ведь, что голый никогда не солжёт. Ему нечего скрывать, да и терять, поэтому он скажет только то, о чём думает, то есть правду.

Возможно, многим из нас, особенно тем, кто уже поставил себе памятник при жизни, стоит многому учиться именно у поезда. Не обязательно, пассажирского, можно даже и у товарного. На крайний случай подойдёт и такой вариант.

Над пассажирским поездом, который опрометчиво стремился не из пункта «А» в пункт «Б», а конкретно, из Москвы во Владивосток, висел бескрайний летний день. Он, пыталась своей душной массой приплюснуть состав к земле, но тщетно. Скорый поезд был юркий, как мышь, он убегал на восток, в предстоящий вечер, ночь и, в новое завтрашнее утро. Но этот июльский день был каким-то своеобразным, с повадками ночи. Он, как бы, издевался над пассажирским поездом, вероятно, надеясь на то, что он заблудится не во тьме, а в его ярком свете.

Но ведь наивно так полагать потому, что тому, кто стремиться к намеченной цели по укатанным рельсам, не страшно ничего.

Любой поезд, даже очень честный и правдивый, прекрасно знает и понимает, что резко поворачивать в сторону не следует. Только мчись себе и мчись, куда положено. Когда рельсовый путь делает зигзаг, то и железнодорожный состав тут король или, в крайнем случае, президент сложившейся ситуации.

Посмотрите, полюбуйтесь, он, как рыба в воде! Поворачивает и влево, и вправо. Но мало кто подозревает и догадывается, точнее, задумывается над тем, что ему так приказано делать. Для него такие вот «зигзаги» любезно были запланированы или предоставлены ещё в оные времена. Чья-то руководящая роль сказалась даже на движении железнодорожного состава.

Да ведь и приятно, и светло на душах у наивных пассажиров от такого вот существующего уклада. Они с полной и наивной уверенностью не сомневаются в том, что держат путь именно туда, куда им надо. Фантазёры! Они вбили себе в головы, что кто-то и где-то их с нетерпением ждёт. Зачастую, это блеф. Ну, да бог с ними. Тем более, что всё больше и больше на планете рождается людей с явными признаками наследственной мании величия.

Но если мы заявим всему миру, что уже давно и никто, нигде и никого не ждёт, то ведь тоже будем не совсем правы. Одним словом, выберем, так называемую, золотую середину. Едут себе, так и пусть…

В любую погоду, в дождь или снег, не сможет поезд соскочить с железнодорожного полотна и выбраться даже на обычную шоссейную дорогу, сказав автомобилям всех мастей и скоростей: «А, ну-ка, ребята, кыш!». В принципе, он, конечно, может, попытаться… Но тогда такое самоуправство будет называться крушением и обернётся большой бедой для тех, кто находится в вагонах. Не просто находится, а едет… с полным и наивным доверием к тому, кто ведёт состав.

Поэтому все эти странные и неуёмные представления о некой самостоятельности поездов – полный нонсенс. А тому, кто чётко знает, откуда он направляется и куда, даже если данный господин или товарищ не является паровозом или, на крайний случай, дрезиной, а всего лишь, человек, гораздо проще существовать в чётко ограниченном пространстве, мчаться вперёд по заранее подготовленному для него и таких же лохов, как он, пути.

Данная дорога, господа и товарищи, не на годы, а на века. Но едущему пассажирскому составу по надёжному и обкатанному пути, ничего не страшно. Он даже тёмной ночи может сказать: «Да пошла ты!». Но не скажет, потому что очень и очень осторожен. А каким ещё должен быть тот субъект, который повторят чей-то путь, причём, выдавая его за свой собственный? Такой гражданин не станет конфликтовать ни с ночью, ни с днём, ни с путейским рабочим…

Правда, он может пообещать, сказать принародно, что если, мол, наша жизнь не покатиться в самую лучшую сторону, то он лично ляжет на рельсы. Обязательно и непременно. А ведь он врал… беспредельно. Причина проста. На нём было много одежды, причём, роскошной. А снял бы её, прямо у трибуны, возможно, что-то бы и понял. Постарался, чтобы не оказаться под колёсами поезда, на самом деле, потрудиться на благо не американского или там… какого-нибудь западноевропейского народа, а ради нашего… российского.

Итак, владыкой над грешным миром, с его естественными потребностями и желаниями, был душный летний день. В самом расцвете, в первой его половине. В четырёхместном купе скорого поезда, который направлялся из Москвы во Владивосток, почти никто не спал, как это обычно принято в дневные часы у пассажиров на железнодорожных колёсах.

В четырёхместном купе под номером семь тоже бодрствовали. Двое. Мужчина и женщина. О ней чуть позже. Лучше уже сразу обратить внимание на самого главного героя. Он, вполне, заслуживает этого, да и, в целом, уважения и понимания. Причём, не только со стороны читателей…

Может быть, от скуки, терпеливо разгадывал кроссворд моложавого вида военный пенсионер, майор в отставке Аркадий Дмитриевич Палахов. Около сорока лет от роду. Он даже не столько занимался кроссвордом, сколько постоянно погружался в воспоминания о своей не очень-то путёвой, ещё доармейской юности.

Надо сказать, что стремительно он дослужился до майорского чина и так же быстро ему предложили уйти в отставку. Причина не очень адекватна. Его не столько смятенную душу, а сколько грешное тело по непонятной причине, очень обожали женщины всего гарнизона и довольно большого воинского подразделения. Потому и сказали просто и ясно: «Иди, Аркаша, на гражданку. Там вот и балуй! А здесь… засекреченная часть».

Когда ему сообщили такую, не сосем приятную новость, неофициально и по сотовому телефону, то у него на какое-то мгновение затуманился разум. Наступил момент резкого отчаяния и полного неверия в справедливую жизнь. Он, гневно шарахнув свой мобильник об пол, соскочил с шикарного дивана, как резвый олень или, в крайнем случае, лось. При этом впервые в своей жизни он, как следует, не завершил половой акт. Потому на лице партнёрши мгновенно прочиталось некоторое недоумение, растерянность и даже обида.

А ведь она, полубрюнетка Марина, имела право требовать от него активной любви и ласки, так как её муж, заместитель начальник полка по тылу, майор Сингаев был в части очень уважаемым и авторитетным человеком. Но, надев на голову фуражку, как водится, с кокардой, Палахов бросился к входной двери.

– Ты куда, Аркаша? – прохрипела Марина, почти уронив кудрявую голову на свой обнажённый бюст. – Куда?

– Куда глаза глядят, Марина!

– Что, уже началась ядерная война?

– Ещё хуже! Меня увольняют из рядов Российской Армии! Источник надёжный. Мне только что позвонили в этот… в дребезги разбитый мобильник!

Хлопнув дверью, практически уже отставной майор, резво выбежал во двор пятиэтажного жилого дома. Он промчался мимо дворника, уронившего от неожиданности метлу, и бросился в сторону железной дороги. Благо, только что начиналось раннее летнее утро, и не очень многие видели обескураженного и взволнованного Аркадия Дмитриевича. Он пролетал мимо редких прохожих, не отвечая на их приветствия.

Почти потеряв самообладание, он бежал по шпалам, в сторону восходящего солнца, изображая из себя курьерский проезд. Но если не всё, то этот его забег, его закончился удачно. Его остановили путевые рабочие и объяснили, что не стоит куда-то там бежать и при этом мешать ремонтным работам по замене шпал.

Одна из путейщиц, тридцатилетняя Василиса Акнокарова, почему-то, судорожно глотая слюну, тихо и томно сказала ему:

– У вас, оказывается, Аркадий Дмитриевич, такие большие и красивые… глаза.

Ничего не ответив на такой вот несуразный комплимент, он оглядел себя с ног до головы и определил, что он совершенно голый. Если конечно не считать фуражку на голове верхней одеждой.

В общем, заботливые путейцы обмотали его трепетное тело тряпками, служившими обтирочным материалом, показали Палахову, где находится его дом. После этого, Аркадий Дмитриевич, конечно же, пришёл в себя. Но не целиком, а фрагментами. В душе он понимал, что голым, абсолютно без одежды, на железнодорожных путях могут появляться только поезда, и совсем не потому, что им абсолютно нечего на себя надеть. А человек, к примеру, не пассажирский экспресс, а высокоразвитое существо. Ему обнажатся никак нельзя. Аморально, безнравственно, неприлично даже в том случае, если есть, что показать.

А на следующий день при встрече с командиром дивизии генерал-майором Курмечкиным, ему пришлось немного оправдываться за свой опрометчивый поступок. Но все слова Плахова самый большой начальник части имел свой нерушимый и железобетонный контраргумент.

– Я глубоко уважаю занятия физкультурой и спортом, – заверил почти бывшего подчинённого командир дивизии. – Но если вы решили, Аркадий Дмитриевич, совершить пробежку по железнодорожным шпалам ранним утром, то можно было бы, хотя бы, надеть на себя трусы, а не офицерскую фуражку. Но я вас… тебя, Аркадий, пригласил к себе совсем по другому поводу.

– Я в курсе, Михаил Ефремович. Я уже это почти… пережил.

– Вот и хорошо. К слову замечу, что у нас, в части, после вашего ухода будет гораздо больше женщин, сохранивших лебединую верность своим мужьям. Частично в этом тоже кроется причина вашего ухода от… нас.

– Прошу, конечно, прощения, но вы, товарищ генерал-майор, рассуждаете, как гражданин Соединённых Штатов Америки или тех европейских стран, которые они капитально подмяли под себя.

– Это как же ты смеешь, Палахов, оскорблять меня и сравнивать с какими-то придурковатыми Рембами! – Курмечкин вскочил с кресла, сверкая жёлто-зелёными глазами. – Меня боевого российского генерала сравнить чёрт знает с чем! Кто же тебя такого вот мерзкого права удостоил? У тебя нет никаких полномочий и рекомендаций свыше меня оскорблять!

Понятное дело, Палахов смутился, чуть-чуть опешил, извинился и дал пояснение по поводу своих таких вот сравнений.

Самым первым делом Аркадий Дмитриевич напомнил генералу, что они там, в жуткой, заокеанской стране, узаконили супружеские браки мужиков с подобными себе… по половым признакам. Да и с женщинами такое вот дикое чудо твориться. А если ты ещё, образно сказать, не будешь извращенцев приветствовать и целовать моральных уродов и психически больных в задницу, то можешь и тюремный срок схлопотать. Запросто, за антитолерантность.

Получается, что даже во сне побывать в стране такой вот кошмарной… демократии будет противно и страшно. А ведь там ещё и люди живут. Среди них, кстати, подавляющее большинство нормальных. Но не потому они придерживаются основополагающих традиционных семейных ценностей, что у каждого из них на пару пирожков больше, чем, к примеру, у россиянина. Они сами по себе, остались людьми.

А речь совсем не о них, а вот о тех господах и дамах, которые всё перепутали…Этим вот и гордятся. Чем-то ведь… надо. Кроме того, там у них от полицейского запросто пулю можно в лоб получить только за то, что ты вырастил на своём участке замечательные, не состоящие из генных модифицированных организмов, помидоры или даже редиску. Такая вот… удивительная страна.

С этими доводами и аргументами Палахова генерал Курмечкин был согласен, но не совсем понимал, к чему клонит его бывший подчинённый. Но Аркадий Дмитриевич выражал таким вот образом свою обиду и непонимания по той причине, что его молодого, красивого и здорового отправляют в запас. А ведь он нормальный человек, не извращенец, не вступает в половые отношения с мужиками, с животными, деревьями, чемоданами, с поздравительными открытками… Тем более, он, Палахов, истинный патриот своей страны, а не искажённый и нелепый.

Генерал Курмечкин терпеливо выслушивал его, иногда очень часто моргая глазами. Он совсем не возражал, против того факта, что американцы весьма и весьма зомбированы и по велению кланов и возможных президентов США заражены неизлечимым патологическим, как бы, патриотизмом. Особенная нация. Вероятно, что они и в туалет по какой-либо нужде отправляться не только со звёздно-полосатым флагом, но со слезами на глазах, исполняя гимн своей единственной, самой великой, справедливой, демократической (и т. д.) страны.

– У нас вот, в России, Михаил Ефремович, всё естественно, – пояснил Палахов. – Мы – мужчины и женщины – приносим радость друг другу при… возможности и желании. Все такие действия служат для успешного… продолжения рода. А уж если кто и согрешит пару там десятков раз, то, что… обязательно его сразу же в запас отправлять?

– Не в этом основная суть, Аркадий Дмитриевич, и причина коренится гораздо глубже, – успокоился командир дивизии. – Сейчас численность наших войск кое-где сокращается, да и в Китае тоже. У нас очень… нормальные военные технические возможности. Мы, вполне, в случае мерзкого недоразумения сможем очень быстро и коротко объяснить американцам, немцам и прочим… латышам, что они не правы. Так что, у нас в дивизии под сокращение попадают тридцать с лишним прекрасных офицеров.

– А в случае чего…

– А в случае военной необходимости, дорогой товарищ Палахов, мы быстро призовём на воинскую службу и вас, и поёдете вы со своим батальоном или, может быть, полком по их вражеским руинам с добрыми молодцами официально устанавливать там настоящую демократию. Настоящую! А не эту… мерзость во всех смыслах и понятиях. Может быть, мы там, за Океаном, да и в Европе… кое-какой, горох потом будем сеять. Он очень полезен для здоровья.

– После ядерного удара, товарищ генерал, сеять что-то… съедобное не полагается. Это они всякое ГМО едят. А нам зачем? Ведь даже кони после таких вот морковок и укропов могут очень быстро уйти в мир потусторонних… лошадей.

– Учиться надо было, уважаемый Аркадий Дмитриевич, а не за каждой бабой бегать, извините,– укоризненно заметил командир дивизии.– Приятно, что у вас за плечами технический университет и вы – электрик с высшим образованием. Да ещё вот военная кафедра была. А если бы вы постарались, хотя бы, заочно поступить на учёбу в общевойсковой военный институт или училище, то… кое-что бы знали по этой теме.

– Ну вот, товарищ генерал, теперь вы меня укоряете за то, что я…

– Не укоряю, а констатирую, что в академию после, простите, военной кафедры путь у вас был закрыт. Так вот потому вы и попали под… сокращение. Но ведь и пенсия у вас будет неплохая. Ведь вы до майора дослужились быстро и без проблем. Вам нет и сорока, а вы вот… уже…

Спорить с молодым командиром дивизии Палахов не стал, да и больше не хотел. Бесполезно. Ведь лучше вступать в дискуссию с городским троллейбусом. Пусть он в военной академии не обучался, но посообразительней будет. Но генералу – генералово, а майору – майорово…

Полушёпотом генерал Курмечкин сообщил бывшему сослуживцу и в недавнем прошлом своему подчинённому Палахову, что «у нас и наших друзей имеется такое оружие, что…». Одним словом, этим господам, которые весь мир обобрали, обгадили и многие страны разбомбили, будет достаточно и того, что имеется… у нас. Применение атомного оружия уже почти и не предвидится.

– Великая держава Россия со всяким чмырями оборзевшими разделается

очень быстро и совсем другим, более эффективным способом,– не без гордости заверил Палахова командир дивизии. – Уже даже многим полякам, с их эксклюзивным мнением, понятно, что Земной Шар устал от наглости англосаксов. Пора бы… Впрочем, мы за мир!

– Это правда,– согласился с ним уже майор в отставке. – Мы за мир! Если что…

Кроме того, генерал сказал, что хоть и россиян рисуют «в разных голливудах» алкашами и зверями, он готов поспорить и заверить мировую общественность, в числе других начальников и политиков, что Аляска после этого останется за американцами. Мы, как говорится, не претендуем даже на наше кровное.

Ведь где-то же им, американцам, надо будет потом существовать, если что-то не совсем обычное произойдёт. Да и не только им, но и господам из отечественной «пятой колонны», которые, может быть, успеют слинять с награбленным народным добром за «бугор».

– Но вот мы не позволим им успеть! – Курмечкин ударил ладонью по столу. – Нам рабочие руки нужны. Кто-то ведь трубы для газопроводов должен же на своих хребтах таскать и в траншеи укладывать. Эти господа, как раз, и пригодятся.

– Проще, Михаил Ефремович, подоить быка или там… козла, – возразил Палахов, – чем научить этих голубей либерально-демократического мира работать.

Но Курмечкин распалился. Он был категорически против выкрутасов всяких там «рыжих двуногих котов». Таких вот хитрожопых господ и дам из недавних и жутких времён, интернациональных бандюг непременно следует оставить в России. Конечно, на лесоповалах от них толку будет мало, но ведь для пяти-шести пожизненных сроков они, вполне, созрели.

Но пока об этом скромно молчит отечественное правосудие. Чего-то недопонимают или им некоторые мутные личности не дают возможности «допонимать»? Видать, плотно подсели на всякого рода хот-доги и пепси-колу. Ничего бродячим собакам не оставили. А ведь «Гринпис» ругаться будет.

Эти господа жучков да паучков жалеют и защищают, а гибнущих под снарядами и бомбами детей во всём мире в упор не замечают. Странная и жуткая получается борьба за… экологию и так же демократию.

Очень было бы справедливо таким вот «экологам» резать мошонку, причём, по самое горло. Такой акт доброй воли станет выражением настроения и пожеланий, пожалуй, не сотен миллионов, а миллиардов жителей Земли. Придёт время – и они заставят, чтобы не такие уж и многочисленные недоноски самых разных национальностей прислушались к их мнению не на этом, так на том свете.

– Ты, Аркадий политически, всё-таки, подкован, и умеешь отличать шило от мыла, – похвалил Плахова генерал-майор. – Но в армии я, всё равно, тебя оставлять не намерен. Но разговор полезный для нас, россиян, всегда поддержу. Всё так. Погрязло по уши в собственной «демократии» международное мракобесие и беззаконие. Речь о тебе, а ты уводишь меня в сторону.

– Главное в жизни – истина, а не мы с вами, товарищ генерал-майор. А когда жители земного шара страдают от каких-то там…

В общем, расстались они, Курмечкин и Палахов, друзьями, и объединило их глубокое презрение к мерзавцам, живущим за счёт всех народов мира.

А на прощанье Палахов сказал своему бывшему начальнику, что всяких… продуманных господ хватает не только за океаном, но в западной Европе их предостаточно. Сами, можно сказать, рабы заокеанских разбойников, но вот и своих имеют… Подмяли по себя те страны, которые в их довольно странном и очень условно демократичном Евросоюзе просто являются мальчиками на побегушках и одновременно для… битья.

Однако же, во время беседы их временный патриотический союз положительных результатов не дал. Аркадия Дмитриевича отправили на «гражданку» окончательно и бесповоротно, если, конечно, не начнётся Третья Мировая война, которая, в принципе, никому не нужна.

Интимное знакомство

Пассажир Палахов с некоторой грустью посмотрел в окно вагона, где стремительно мимо движущегося поезда, как бы, пролетали деревья, дома, поселки, города… Иллюзия покоя поезда, а не его движения. Ему казалось, что всё стояло на месте, а рвался на восток лишь пассажирский состав.

В некотором раздумье он ехал в гости к своей двоюродной племяннице Марьяне. Решил немного отдохнуть, развеяться.

Почесав подбородок, Аркадий Дмитриевич погрузился в личные воспоминания более раннего периода своей не очень понятной жизни. Конечно, надо было ему в своё время на военной кафедре, а продолжить образование. Возможность имелась, но он её не использовал. Ведь можно было поступить и в академию. Вот тогда, ещё неизвестно, кто бы из них был генералом: Курмечкин или он, Палахов.

Внезапно из воспоминаний его вырвал голос попутчицы, соседки по купе. Она чуть раньше уже сообщила ему, что её фамилия – Лемакина. А по имени-отчеству Ирина Трофимовна. Она преподаватель рисования одной из средних школ Приморья. Аркадий Дмитриевич внимательно посмотрел на молодую женщину. Симпатичная, крашеная блондинка лет тридцати-тридцати пяти, в цветистом халатике. Он переспросил:

– Что вы сейчас сказали? Не понял.

– Я говорю, что вы так замерли над кроссвордом, и мне показалось, что… Мне, простите, почудилось, что вас уже нет, а за столиком сидит только окаменевшее тело. В такой задумчивости может находиться только жена магната… Часами… в полном остолбенении.

– Почему?

– Потому, что она не знает, куда бы и как потратить… карманные деньги.

– Не согласен с вами. Любая женщина, всегда ведает, куда, сколько и как потратить… Других я не встречал.

– Не будем спорить. Но вот эти дамы… не знают. А может быть, кроссворд попался вам под руки очень сложный? Вот вы и впали в анабиоз.

– Нет! Что вы! Настолько простой кроссворд, дорогая моя соседка по купе, – Палахов широко улыбнулся, – что я абсолютно уверен – с ним справится даже школьник младших классов и даже те юные граждане, которые прекратили получать в школах образование и перешли на ЕГЭ. Я имею в виду довольно сомнительную систему единого государственного экзамена. Этакая… лотерея.

– Да бросьте, Аркадий Дмитриевич,– возразила Лемакина.– Сейчас молодёжь совершенно ни чем не интересуется: книг не читает, классическую музыку, как и живопись, не признаёт, не понимает… Поэтому для них, юных, да ранних, любой кроссворд – загадка. Кроме компьютерных игр, мощной музыки, пивасика и секса ничего не признают.

– Что вы такое говорите, Ирина Трофимовна! Какая там живопись или классическая музыка? Я встречал юных огольцов, которые не сомневаются в том, что Наполеон Бонапарт двоюродный брат Александра Невского. При этом они обоих считают друзьями Ленина, о котором тоже имеют смутное представление.

– Неужели, правда?

– Ещё какая! Некоторые считают вождя мирового пролетариата шведским хоккеистом, но малоизвестным.

– Жаль, что всё так, а не иначе. Зарубежные мудрецы делают всё, чтобы подрастающее поколение в России стало кучей недоумков и полных идиотов. Я ведь педагог. Но очень многое моё сознание отказывается воспринимать.

– Понятно. Пропагандируют нетрадиционные сексуальные отношения…

– О-о! Дорогой мой, Аркадий Дмитриевич! Разве только это!

– Должно же, всё-таки, существовать какое-то мощное противостояние такой вот… культуре и, как бы, свободе. Время пришло открыто обращать внимание на самые нормальные сексуальные отношения между мужчиной и женщиной. Если и этот момент будет упущен, то… Просто мне страшно представить то, что может произойти.

– Вы не совсем правы, Аркадий Дмитриевич, насчёт нормального секса. Вполне, ведь можно обойтись и, вообще, без этого.

– Ирочка, я согласен. Малых детей надо оградить и от такого. Подрастут и тогда… всему своё время. Но взрослых обижать не следует. Как говорится, человеческий, а не всякого рода звериный секс – это хорошо, – сразу двумя глазами подмигнул ей отставной майор. – Взаимное притяжение двух противоположных полов всегда считалось нормой, приветствовалось во все времена, в сплоченных коллективах самых цивилизованных народов и в диких племенах.

– Вот вы и пытаетесь от вопросов воспитания подрастающего поколения перейти к нашему с вами тесному знакомству.

– Я тебя не понимаю, Ирина. Ведь этому надо уделять пристальное внимание. Ведь в ряде стран существует замечательный Праздник Фаллоса. Кстати, если есть желание, то мы можем устроить такой праздник с вами вдвоём. И ни одна чёрная сила нам не помешает!

– А где мы возьмём этот самый… фаллос?

Отставной майор с недоумением посмотрел на Ирину. У него даже возникло острое желание произнести какое-нибудь бранное слово, но он удержался. Он не был любителем и почитателем ненормативной лексики. Аркадий Дмитриевич передумал пускаться в довольно подробные объяснения на эту тему.

Трудно было Палахову не говорить на излюбленную тему, но попытался наступить на «горло собственной песне». Но трудно даже самому себе признаться в том, что пусть не с раннего детства, но уже изрядно давно он зациклен на сексе. Он первым нарушил на короткое время наступившее молчание. Решил немного поделиться с приятной дамой своим психологически состоянием.

– Мне вот, например, уже почти полгода снится незнакомая, – он, всё-таки, вернулся в беседе к близкой и знакомой теме, – но довольно интересная женщина из Подольска по имени Жанна. Она, как бы, голая прилетает ко мне по ночам.

– И вы с ней, точно, не знакомы?

– Я её абсолютно не знаю. Но я совершенно не против таких встреч… даже во сне. Секс – продолжение рода, а если сказать, в конце концов, без юмора, и физическая зарядка, и удовольствие…

– Но секс без любви – не здорово. Беспорядочные половые связи до добра не доводят. Вы знаете, о чём я говорю: о страшных не излечимых болезнях, о трагедиях после них, нежелательная беременность… и прочее Я, Аркадий Дмитриевич, придерживаюсь, совсем другой морали.

– В какой-то степени, ты говоришь правильно. Но не лги себе, Ирочка. Всё же, я прожил на земле, вот уже, почти четыре десятка лет, и в людях немного разбираюсь.

– Ты хочешь сказать, что я…

– Господь с тобой. Я только хочу сказать, что ты сильная, темпераментная женщина. Может быть, тебе не всегда везло с мужьями и любовниками. Они были слабее тебя. Это явно. Я вижу, я чувству… я знаю.

– Ты – прямо экстрасенс какой-то, а не подполковник в отставке.

– Нет, Ирочка, я, всего лишь, майор мотострелковых войск. Не такой уж и молодой, но еще, очень даже, способный носить оружие.

– Оружие не носить надо, а уметь пользоваться им, достойно применять его на практике… в случае необходимости. Видишь, Аркадий Дмитриевич, я так чётко сформулировала пожизненную задачу всех суперменов, что получилось не хуже, чем в воинском уставе.

– Что ж, Ирочка, я готов… оказать тебе сексуальную поддержку. Не обижайся, но я обратил внимание, что под халатиком у тебя не имеется никакой одежды – ни бюстгальтера, ни плавок.

– Наглость твоя, дяденька, не имеет предела! Но ты прав. Мне тут некого стесняться. Не парня же юного и девушки не разговорчивой, которые шарахаются по всему поезду в поиске сексуальных приключений. А ты, Аркадий Дмитриевич, уже, как говорится, возможно, и выпал из эротической обоймы. Уверена, что там, в штанах, у тебя уже давно ничего нет. А если и есть, то в висячем положении, только «на полшестого».

– Обижаешь, Ирочка, – Аркадий Дмитриевич сунул руки в карманы брюк.– Да, вроде, чего-то пальцами ощущаю. На наш век с тобой хватит. А был бы я не культурным и не воспитанным человеком, то сказал бы: «Слава богу! Бог даёт! Член до пяток достаёт» и так далее. Но я такой пошлости не произнесу, потому что скромен и застенчив с раннего детства.

Сказав это, Аркадий Дмитриевич, встал с сидения, расстегнул брюки и вывалил своё «хозяйство» прямо на столик.

Сначала глаза Ирины расширились, как бы, от удивления и негодования. Но потом взгляд её потеплел, и рука инстинктивно потянулась к «инструменту». Он почувствовал тепло её пальцев, от чего фаллос стал более твёрдым и… готовым к интенсивной работе.

– Какая прелесть! – с явным одобрением заметила она.– Я держу его с удовольствием. А ведь это не в моих правилах. Если я иногда это и делаю, то лишь для того, чтобы морально поддержать возможного партнёра.

Он раздвинул полы её халатика и засунул два пальца правой руки в её влагалище. Левой ладонью он крепко сжал одну из грудей, выпавшую наружу. Прижался губами к соску.

– Там… у тебя уже всё мокро.– Аркадий Дмитриевич тяжело дышал.– Ты, молодец, Ирочка! Ты – целеустремлённый… человек. Ничего, что я давно уже с тобой перешёл на «ты»?

– Нормально. Да ведь и я тоже. Само собой, как-то, получилось. Но, может быть, пока нам не надо такого делать? – истекая истомой, она закатила глаза и тяжело задышала. – Может быть, завтра.

– Нет, надо, и сейчас!

– Дверь в купе, хоть заперта?

– Да! Может быть…

Он наклонил её лицом к столику. Ирина легла на него грудью. Аркадий Дмитриевич умело и быстро всадил, куда положено, свой «дротик». Она, то ли от боли, то ли от удовольствия, не так громко вскрикнула.

Ирина Трофимовна застонала, активно шевеля своими, не столь уж и малыми, бёдрами. Половое соитие они завершили относительно быстро. Это было продиктовано «экстремальными» условиями их сближения.

Элегантно, на ходу вырабатывая милую и даже очень обворожительную улыбку, по коридору вагона шла с огромным подносом в правой руке проводница Маша. В синей форменной одежде. От роду – двадцать пять лет. Брюнетка. Да и надо заметить, что она была не дурна собой.

На подносе тихонько, в подстаканниках, позвякивало не менее двадцати стаканов с очень горячим чаем. Походка её почти грациозна. Никуда не денешься. Тут прослеживалось явное и неукротимое желание быть неотразимой, даже при исполнении служебных обязанностей.

Но поезд, будь он трижды не ладен, пошёл на поворот. И, как раз, в это время она собиралась левой рукой открыть дверь третьего купе… Разумеется, поднос со стаканами опрокинулся прямо ей на живот. Стиснув зубы, облитая кипятком, Маша стойко и мужественно упала на пол. На её теле меланхолично плясала груда стаканов и подстаканников. На пол по вывалившимся наружу грудям ручьями стекал горячий чай.

На шум и грохот среагировал только один человек, её напарник и сменщик, проводник Гриша. Гражданин с постоянно очумелым и пытливым взглядом. Когда по ночам иным господам и дамам снятся именно такие субъекты, то имеется множество случаев, что те уже и не просыпаются. Как бы, лень… открывать глаза. Да и стоит ли путешествовать из одного кошмара в другой? Ведь когда очнёшься, то не ровен час, увидишь и наяву нечто такое, от чего опять захочется резко и стремительно потерять сознание.