Текст книги "Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой"

Автор книги: Александр Полещук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Странная забастовка. – Годар предлагает молиться, Фрезер – искать
I

Я выехал вместе с Фрезером. То, что предстало нашим глазам, когда мы подошли к цеху дибромкармина, не поддавалось никакому объяснению. Цех был окружен невысоким, по грудь, каменным забором. Вокруг стояли люди. Это были жены, дети, друзья тех, кто находился внутри. Химический процесс там еще продолжался, так как остановить его можно было только с территории самого цеха. Попасть же в него не было возможности.

Что же происходило в цехе?

Рабочие, которые пришли сюда к утренней смене, стояли и лежали в самых различных позах возле химических установок и аппаратов для производства красителя. Время от времени кто-нибудь из них вставал и начинал двигаться на ощупь, но, столкнувшись с горячими трубами еще работающих установок, вскрикивал и отползал назад. Странное зрелище, неожиданное для меня, ужасное и непонятное для всех окружающих! Инженеры толпились вокруг меня. Они также совсем ничего не понимали.

– Спасательную команду! Почему не вызвали заводскую спасательную команду?

– Она там, – сказал инженер. – Она там, но, как только спасатели вошли в цех, они также, несмотря на маски, присоединились к рабочим.

– Я подозреваю, что это забастовка, – сказал управляющий заводом, худой человек с огромным оскалом желтых, прокуренных зубов. – Это забастовка!

– Чепуха, – возразил инженер, – полная чепуха! Они там почти три часа. И, кроме того, там врач. Видите человека в белом халате, что лежит возле аппарата?..

В толпе слышался плач, раздавались негодующие крики. В этот момент молодой высокий парень, стоявший неподалеку от меня, вдруг рванулся вперед, перемахнул через забор и, зажимая лицо руками, бросился в цех, к группе пожилых рабочих, полулежащих кружком возле какого-то аппарата. Могло показаться, что они отдыхают… Молодой рабочий в несколько прыжков был возле них, потом вдруг опустился рядом с ними, попытался привстать и бессильно рухнул на землю…

В толпе раздался шум, и кто-то, привстав на заржавленный, старый котел и дирижируя деревянным бруском, закричал:

– Эй, вставайте, карминщики! Вставайте!

– Вставайте! Вставайте!.. – хором подхватила толпа. Люди на территории цеха зашевелились, привстали, некоторые пытались уползти прочь от аппаратов, но вскоре опять уселись в кружок.

Резкий порыв осеннего ветра пахнул нам в лицо, и я почувствовал, как закружилась голова, закружилась до боли в висках. Кричащая толпа заколебалась в моих глазах, очертания людей затуманились, превратились в тонкие полупрозрачные контуры. Но ветер переменил направление, и я пришел в себя… Видимо, то же самое было со всеми, кто стоял рядом.

– Это, конечно, газ, – сказал инженер.

– Нужно немедленно вызвать спасательную команду из Шарлеруа! Расходов боитесь, что ли? Там на шахтах есть спасатели с кислородными приборами.

Обычные маски здесь негодны! – громко заявил Фрезер.

Управляющий зло посмотрел на него, но отдал распоряжение, и через несколько часов на завод примчались грузовики со спасателями.

Одного за другим выводили они за руки пострадавших. Затем один из инженеров надел кислородный прибор и перекрыл трубы. Я также взял маску и присоединился к нему. Блеск нескольких кранов в нижней части реактора остановил мое внимание – ведь я сам участвовал в монтаже оборудования. Не помню, чтобы мы ставили вентили из меди…

– Когда была произведена замена вентилей? – спросил я инженера, когда мы выбрались из цеха.

– Вчера, – ответил инженер, снимая маску. – Но какое это может иметь отношение к случившемуся? Ах, вы думаете, что они недостаточно герметичны?

Но в работе при высокой температуре некоторые вентили неизбежно понемногу пропускают. Лишь бы обошлось без смертных случаев! Наши профсоюзы не замедлят использовать все случившееся для новых требований.

– Медь, медь… – повторял я. – Может быть, в этой меди все дело?..

Мы подошли к пострадавшим рабочим. Некоторые уже пришли в себя. Возле них суетился врач, прибывший с командой спасателей из Шарлеруа.

– Что-нибудь серьезное? – спросил я.

– Пока нет, – ответил врач. – Но ведь никто не знает, что же собственно произошло.

Молодой человек, который перепрыгнул через забор, поддерживал за плечи своего отца. Я не сводил с них глаз. Пожилой рабочий пил прямо из большого эмалированного ведра. Вода струилась по его щекам, глаза были полузакрыты.

– Хватит! – сказал он, вытирая губы красным платком. (Я узнал чудесный цвет моего красителя: все рабочие завода, пользуясь отходами, выкрасили свои шейные платки в моем дибромкармине.) – Хватит! Баста! Больше в этот цех мы не пойдем. Пусть доктор химии, как его…

– …Меканикус, – подсказали в толпе.

– Так пусть доктор Меканикус сам работает!

Я попросил взять несколько проб газа в различных местах цеха. И все последующие дни я, Годар и Фрезер занимались анализом его свойств.

Газ великолепно растворялся в воде, был бесцветен, лишен запаха. В последнем, правда, уверенности не было, так как при дыхании его, даже в малых порциях, наступало какое-то странное состояние.

Откуда взялся газ? Почему именно он появился в цехе дибромкармина, почему раньше, при пуске аппаратуры, он не давал о себе знать?

Я попробовал дома на небольшой установке получить дибромкармин. Подвергал анализу промежуточные продукты, но ничего похожего не было. В чем же дело?

Фрезер вновь поехал на завод и внимательно пересмотрел все записи текущих ремонтных работ, произведенных в цехе за несколько дней, предшествующих этой странной аварии. Управляющий по-прежнему считал ее чем-то вроде «хитрой забастовки». Впрочем, боязнь забастовки – вполне естественное состояние директора любого завода в послевоенной Бельгии.

– Только замена вентилей! – сказал Фрезер, входя в мою лабораторию. – Были стальные, заменили на немецкие из желтой меди.

Я быстро разыскал арабский документ Одо Меканикуса и внимательно перечитал его перевод. А ведь ученик Джабира предупреждал!.. И речь шла именно об этом странном явлении.

Так вот что означал знак трехсуточного срока, повторенный трижды в переводе, сделанном рукой Бэкона! Не входить в лабораторию на протяжении трех дней. И первый, кто пострадал в результате этого опыта, был один из учеников Джабира. Но какое значение имела медь? Да, да, в арабском описании способа приготовления прямо говорится о том, что исходный продукт кладется в медный сосуд.

Наши розыски получили новое направление.

В опытную установку для получения дибромкармина мы помещали в различных местах медную пластинку, которую Фрезер вырезал из рубильника. Опыт сразу подтвердил: да, во время синтеза красителя медь опасна. Хотя краситель и получается, но медная полоса влечет возникновение побочного процесса, приводящего к образованию летучего ядовитого газа.

II

Фрезер распахнул окна – влажный, напоенный туманами ветер ворвался в комнату. Фрезер усадил меня в кресло подле окна, сам вытащил стул на середину комнаты и уронил на пол ампулу с пробой газа…

На часах было восемь вечера, когда мы пришли в себя. Целых четыре часа проведены были в каком-то одурманенном состоянии. Все это время мы ничего не видели и не слышали. Очень слабо помнится, что вначале исчезли очертания мебели, стен кабинета. Все заволоклось туманом. Некоторое время я ясно видел руку Фрезера в тот момент, когда из нее выпала ампула с газом, потом все окружающее предстало едва-едва видным «скелетом» вещей.

Я заметил, что если быстро повернуть голову, то возникающая перед глазами новая картина видна только в нескольких ярких деталях, а затем все исчезало.

Интересно, что весельная лодка, медленно поднимающаяся вверх по Маасу, была все время видна из окна как четкий и легкий контур. Станция же для речных пароходиков, выкрашенная в белую краску, оставалась совершенно невидимой.

Эти небольшие наблюдения в дальнейшем привели к разгадке действия яда.

«Медь – катализатор побочного процесса: причина аварии, – телеграфировал я дирекции завода. – Срочно удалите из линии все медные детали, прежде всего вентили».

Я приехал в Льеж, когда работы были в разгаре.

– Завод и фирма понесли значительные убытки, – сказал мне управляющий. – Мы возбуждаем против вас судебное преследование.

– О нет, – ответил я, – не выйдет! Авария произошла после того, как цех был принят в эксплуатацию. Не нужно было производить замену вентилей!

– Но вы, доктор Меканикус, не предупреждали нас об опасности такой замены, – резонно возразил управляющий.

– Всего предвидеть нельзя, мало ли чем и как вы будете заменять детали установки. Может быть, вы поставите вместо…

– Доктор Меканикус, – перебил меня управляющий, – ознакомьтесь с этим печальным актом и прекратим неприятный разговор…

Это был акт о состоянии здоровья потерпевших рабочих. Акт был подписан представителями профсоюза и виднейшими специалистами, врачами Льежа.

Отравление, вызванное неизвестным газообразным продуктом, бесследно прошедшее у двадцати восьми потерпевших, у семи вызвало стойкие формы помешательства. Особенно тяжело пострадали те, кто пробыл в атмосфере газа свыше трех часов. Полная или частичная потеря памяти, нарушение координации движений, нарушение зрения и слуха…

Горе ни в чем не повинных людей взглянуло на меня с листка официального протокола.

III

Вечером я вернулся домой. Фрезер играл с капелланом в шахматы и о чем-то с ним спорил. Они сразу забеспокоились, поднялись ко мне. А мне так никого не хотелось видеть!..

– Вы, Карл, невиновны, и суд оправдает вас, – сказал Фрезер.

– Да, я не виноват… Но, Жак, Рене, поймите меня! Пусть суд не признает меня виновным. Да, я не хотел вызвать отравление рабочих. Смешно подозревать меня в этом. Но все же я виноват! Ведь без меня…

– …не было бы красителя? – с иронией спросил Фрезер.

– Да, хотя бы так, – ответил я. – Смотрите! Вот этот древний пергамент, с которого все и началось…

Я снял со стены арабский пергамент. Один из мастеров завода вложил его внутрь большого плексигласового листа.

– На обороте ясно стоит значок Роджера Бэкона о трехсуточной выдержке… И в переводе арабского текста, сделанного Рюделем, также говорится, что ученик Джабира, вошедший в лабораторию, потерял память… Вот что означают слова:

«Он забыл бога, и имя свое, и имена всех вещей»! Нет, я виноват…

– Нужно думать о другом, – сказал Жак, – нужно думать о том, как помочь пострадавшим.

– Конечно, Жак, как ты мог предположить!.. Все, все, что я имею, принадлежит отныне не мне. Я отдам, чтобы обеспечить семьи пострадавших, чтобы лечить заболевших…

– Нет, доктор Меканикус, только не благотворительностью, – сказал Фрезер, – только не милостыней!.. Это ни к чему…

– Нужно молиться… – тихо сказал Годар. Он был совершенно убит моим известием.

– Этим займетесь вы, Годар! – жестко сказал Фрезер. – А мы должны работать.

– Ты считаешь, Жак, что можно найти противоядие? – спросил я Фрезера.

– Да, нужно противоядие. Раз этот газ ослабляет память…

– …то противоядие, – подхватил я мысль Фрезера, – может быть близким по составу и восстановит память?

– Вполне возможно, – проговорил Годар, – вполне возможно!

– Но вы-то откуда знаете? – удивился Фрезер. – Неужели на богословском факультете изучают?..

– О нет, не на богословском, – ответил Рене. – Я увлекался физиологией, у меня есть несколько скромных работ.

– Вы знакомы с физиологией? – Фрезер был обрадован и удивлен. – И ничто вас не связывает? Вы могли бы нам помочь?

– Да, мне только нужно запросить разрешение…Вы, господин Фрезер, очень любите смеяться над моим духовным званием, над церковью. Вы совсем забыли…

– О, только не грозите мне карами небесными! – воскликнул Фрезер. – Нам в оккупацию пришлось видеть достаточно такого, что для нас ад – рождественская открытка с голубками.

– Нет, об этом вы, как и я, не забыли, господин Фрезер. Но вы забыли, что многие из тех, кто строил культуру, кто даже закладывал фундамент материалистической науки, были все-таки людьми нашими, а не вашими.

– Как так – вашими?

– Кем был Коперник – ученый, открывший законы движения планет, человек, с которого начинается эпоха Возрождения в науке? Коперник был монахом, более того – каноником, управлявшим целым церковным округом!

– И десятки лет колебался, прежде чем опубликовал свое сочинение… Еще бы!

Легко представить, что сделала бы церковь с автором учения, если она так расправлялась с его последователями.

– Например? – спросил Рене.

– Джордано Бруно…

– Я так и знал, что вы назовете имя Бруно, так и знал! Но ведь Джордано Бруно, философ и астроном, был также человеком церкви, был монахом. Филиппе – его имя, а с пятнадцати лет Джордано – монах монастыря Святого Доминика…

– …сожженный «святой» инквизицией на площади Цветов!

– Да, инквизицией, да, «невежественными попами»! Но при чем здесь бог, при чем религия? Мне просто надоели эти непрерывные нападки на религию!.. Да, я знаю, что вы пропитаны коммунистическими идеями, но да будет вам известно, молодой человек, что Томмазо Кампанелла*, творец мечты о лучшем устройстве общества, был монахом-доминиканцем, и настоящее имя его до пострижения Джованни Доменико! Так знайте, господин Фрезер, что и Франсуа Рабле*, впервые сказавший, что в царство будущего не войдут сутяги и менялы, скряги и подхалимы, сыщики и ревнивцы…

– И в первую очередь святоши, господин Годар, в первую очередь святоши и ханжи! – отпарировал Фрезер. – Так было когда-то написано на вратах Телемской обители!

– Правильно, – согласился Годар, – правильно: прежде всего не войдут святоши и лицемеры! А писал эти чудесные строки монах! И Франсуа Рабле имел духовный сан.

– Монах, скрывавшийся от мести католической церкви! – возразил Фрезер. – Осужденный попами на смерть!

– Но не богом, господин Фрезер, не богом осуждались эти великие ученые и светлые умы, а фанатиками, с. их неразумным усердием!

– Вы хотите доказать, Годар, что из людей, связанных с церковью, вышли многие замечательные ученые, вышли те, кто разрушил религиозные построения, кто вместо выдумки принес человечеству нечто гораздо более замечательное – науку!.. Так откуда же им было прийти?! Находясь в монастырях, где они имели досуг и где собраны были книги, они могли думать, сравнивать, изучать. Они могли подробно разбирать догматы веры и сравнивать слово и дело церкви… И находить правду, прямо противоположную слову церкви. Разве ваше слово, Годар, может искупить страшные дела церкви?!.

Так и закончился этот бурный, неожиданно вспыхнувший спор. Он, однако, сыграл свою роль. Мир между моими друзьями наконец наступил. Фрезер перестал называть Годара за глаза «наш поп». Годар перестал опасливо коситься на Фрезера…

Разве я мог подумать тогда, что этот, казалось, такой оторванный от жизни спор вскоре приобретет новый и страшный смысл?

А как всем нам была нужна дружба! И как я благодарен моим друзьям, которые подавили рождающуюся друг к другу антипатию и показали пример терпимого отношения!.. С этого дня начались наши поиски. Найти противоядие, помочь пострадавшим рабочим – стало задачей наших сердец и умов.

Наш маленький коллектив начал поиски. Многое нужно было обсудить. И новый день наступил для нас неожиданно. В моем кабинете пластами висел дым от сигарет Фрезера, под утро закурил и Годар. Я подвел итоги, и мы разошлись по своим комнатам. Через несколько часов мы вновь встретились в кабинете. И Фрезер, который так и не смог уснуть, поделился своими соображениями.

– Не могу забыть странного поведения рабочих… Они слышали, поднимались, когда им кричали, некоторые делали шаг-два, потом забывали, что им нужно было делать. Забывали и не видели… Вспомните, Карл, наш опыт, когда я в этой комнате разбил ампулу. Только теперь ясно, насколько он был рискованным. Вспомните, как наступила странная полуслепота, и вы ничего не видели и ничего не помнили.

– Не совсем так, – сказал я, вспоминая свое состояние. – Не совсем… Ничего не помнил и почти ничего не видел! Почти!

– Да, да! – – Фрезер заволновался, по-видимому, я подтверждал какую-то его догадку – Да, да, все верно! Я последнее время очень интересовался литературой по кибернетике, и одна мысль мне все время сверлит голову.

Почему для передачи телевизионного сигнала необходимы очень высокие, сверхвысокие частоты, а человеческий глаз обходится низкими, чрезвычайно низкими частотами?

– Я не вижу, какое это имеет отношение…

– Самое тесное, самое близкое! – заторопился Фрезер. – Совсем недавно, из любопытства перебирая статьи по кибернетике – этой совсем новой науке, что выросла на стыке математики и физиологии, электроники и психологии, – я обратил внимание на связь между памятью и передачей изображения… в телевидении! Оказалось, что нет надобности каждый раз передавать зрителю те участки изображения, которые остаются неподвижными, неизменными. Вот, например, я говорю, а вы с нетерпением на меня смотрите. Почти все мое лицо неподвижно, движутся только губы. Значит, если соединить телевизор с запоминающим устройством, то передавать нужно будет только движения губ…

– Понимаю! – перебил Годар. – По-видимому, подобный процесс происходит при передаче изображения из глаза в мозг. Передаются только те элементы изображения, которые изменяются, а все остальные удерживаются памятью.

– Послушайте, друзья, ведь это уже отчасти решение проблемы! Во всяком случае, теперь многое ясно!.. – воскликнул я.

Но Годар и Фрезер также начали что-то кричать, возбуждение было невероятным.

– Постойте, Жак, Рене! – сказал я, когда все немного успокоились. – Ведь если это верно, то теперь мы, очевидно, сможем объяснить очень многие факты.

Для меня сейчас ясно, что этот злосчастный газ действовал на зрительную память, ослабляя ее, и именно поэтому наступала частичная слепота. Я, например, видел, как вверх по реке медленно шла весельная лодка, я ее видел все время…

– Потому что она двигалась! – воскликнул Фрезер.

– Но я видел и волны Мааса…

– Потому что был ветер и блики на волнах непрерывно меняли свои очертания!

– Итак, – заключил Годар, – перед нами нервный, яд, ослабляющий какой-то раздел «запоминающего устройства» человеческого мозга:

Сразу же перед нами стала задача создания модели. На чем, или, вернее, на ком, проверять новые виды ядов? Совершенно ясно, что опыты, наподобие того, что мы проделали вдвоем с Фрезером, были бы безумием.

С другой стороны, для опытов нам был необходим живой организм с достаточно сложной и высокой организацией.

– Я взял бы собаку, – предложил Годар. – И по расстройству ее рефлексов мы могли бы объективно судить о действии того или иного вещества.

Признаться, что «мы», которое вырвалось из уст капеллана, пришлось мне по душе. И вскоре Годар показал себя таким знающим и неутомимым, экспериментатором, что я и Жак привязались к нему всей душой.

Через несколько дней дом огласился дружным лаем десятка собак. Фрезер и Годар сами оборудовали замысловатые клетки во дворе, построили сложные станки, в которых привязывались собаки во время опытов.

Фрезер очень горячо включился в работу. Недюжинный радиотехник – недаром именно Фрезер собирал и ремонтировал передатчики для партизанских соединений в дни Сопротивления, – он теперь целыми днями не расставался с паяльником и радиодеталями. Комната, в которой работал Жак, была наполнена смолисто-сладким запахом канифоли и шеллака. Буквально каждый день создавался какой-нибудь генератор, дававший в динамике то нестерпимый визг, то грозное рокотание. Годар уверял, что они необходимы ему для выработки различных рефлексов.

Я также не сидел без дела – два или три раза съездил в Брюссель, закупил посуду, реактивы, разработал программу исследований…

Каждый вечер мы собирались и обсуждали события дня. Было решено создать целую гамму нервных ядов с последующим опробованием их действия на животных.

Мой старенький вытяжной шкаф уже не мог справляться, и пришлось устроить дополнительную тягу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Газ получен.
– Годар наконец проигрывает, партию в шахматы и учит Альму говорить
I

Сообщения из Льежа были неутешительны. В клинике, правда, оставались теперь только четыре человека, трое уже вернулись домой, но полной уверенности в их выздоровлении у врачей не было. Обретя вновь дар речи, они подробно описали свои переживания, что было сделать тем легче, что их состояние характеризовалось прежде всего скудостью ощущений и провалом памяти. В тот злополучный день они видели, как и мы с Фрезером во время опыта с ампулой, только тонкие очертания движущихся предметов.

Нами были синтезированы десятки веществ. Некоторые вообще не оказывали действия на нервную систему, другие вызывали немедленную смерть морских свинок, на которых мы проводили предварительные испытания. Мой кабинет был уставлен прозрачными, похожими на аквариумы кубиками-клетками. К ним подводился по шлангам газ, а после окончания опыта подавался чистый воздух.

Огромная, сделанная для наглядности, таблица опробованных нами химических соединений, которую я повесил в своем кабинете, все больше и больше заполнялась. Мне выточили из цветной пластмассы, эбонита и органического стекла модели атомов тех веществ, которые входили в состав молекулы: углерода и водорода, кислорода и брома. Каждый такой «атом» походил -на сплющенный шарик, снабженный штырьком или выточкой для соединения. Я часами нанизывал мои «атомы» один на один. Со стороны могло показаться, что я впал в детство и занят какой-то детской игрой-головоломкой.

Постепенно я начал связывать ту или иную особенность получаемого мной газа с определенной группировкой атомов в молекуле. Поиски стали более осмысленными. Теперь, получая тот или иной газ этой группы, я почти с уверенностью мог предсказать его свойства. Мы наконец смогли сразу же исключить сильно токсичные, отравляющие яды – у них оказалась очень характерная группа атомов. Я чувствовал, что решение где-то близко, где-то рядом… Совершенно необходимы были углубленные теоретические поиски, но уходить в теорию не особенно хотелось, нужно было спешить, спешить! Ведь люди всё еще болели!

И вот, как-то, проводя синтез вещества, от которого можно было ожидать нужного нам действия, я вдруг почувствовал внутри моего сознания какой-то странный толчок… Будто я пришел в какое-то новое состояние.

Наконец-то я ясно представил себе, какой должна быть молекула нашего вещества-противоядия, заочно названного нами «мнемонал». Вот она, молекула мнемонала! Но что со мной, я ее вижу! Вот я мысленно пробегаю по двум бензольным кольцам, вот четырехчленное присоединенное кольцо с бронированным «хвостиком» углеводородных атомов. В составе молекулы тридцать пять атомов, и я их вижу… Ну конечно же, только такое соединение может обладать действием, противоположным тому нервному яду, который вызвал заболевание рабочих!

Я стоял перед своей установкой, цветная жидкость переливалась и кипела в ее прозрачных узлах… И вдруг я перестал видеть – моя установка исчезла! Это вовсе не была слепота; напротив, была видна все та же молекула, но теперь мне казалось, что я плаваю внутри ее разросшихся гигантских ветвей, я могу ощупать блестящую поверхность каждого атома… Я только подумал о том, что внешний объем любого атома определяется его электронной оболочкой, – и каждый атом молекулы тотчас же заискрился. Только сейчас я понял все. Газ, который мы искали, получен!

– Фрезер! Годар! – закричал я. – Откройте двери, окна, бегите из дома!..

Свет! Погасите свет общим рубильником! Там, внизу, Фрезер, ты знаешь где? В кабинет не входить!

Я старался не двигаться. Вскоре электроплитка, подогревавшая колбу с исходным веществом, стала остывать. Процесс прекращался. Вот появилась огненная полоса заката. Там – окно! Я подобрался к нему на ощупь и распахнул его. Внутреннее видение сразу же исчезло. Привычный реальный мир вошел в мои глаза.

Допоздна мы обсуждали случившееся. Я отыскал и устранил небольшую течь в установке, через которую выходил найденный нами газ.

Назавтра я выехал в Льеж. В клинике, с недоверием отнеслись к нашему предложению, но пообещали попробовать. Я остался на несколько дней, чтобы помочь в дозировании мнемонала, так как врачи решили провести довольно длительный курс лечения. Что ж, они, по-видимому, были правы.