Текст книги "Волшебные узоры"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Сергей Филиппович налил себе одному и выпил без тоста.

– Что за болезнь, не знаешь?

– Не помню. Мы же здоровые, нам до лампочки!

– Как лечить, так их нет, а ловить – академики! – он вильнул глазами, пряча их внезапное полыхание.

* * *

Наступил «прокрут» на месте.

Ни во что не развившись, как усохшие почки, опадали зародыши версий.

Из колонии ждать ответа было еще рано. Запросы в медицинские учреждения породили тонкую струйку пустых пока бумажек: несколько очень старых людей, один ребенок, один актер, давно и надолго уехавший с гастролями.

Серов застыл на зыбкой грани между жизнью и смертью.

Знаменский допрашивал и передопрашивал его родственников и знакомых, мог назубок рассказать биографию Серова с детских лет. И не находил в ней того единственного, что объяснило бы, кому понадобилась его гибель.

Томин пропадал, по собственному выражению, в «надлежащих кругах», слабо надеясь выудить какой-нибудь толчковый фактик. Набегавшись, приходил к Знаменскому покурить и сыпал по инерции блатными словечками. Или садился листать сводки по городу.

Вот тут-то и напал на сообщение, которое дочитывал уже стоя, торопливо натягивая пиджак. Два дня назад кто-то выдавил ночью окно платной поликлиники, расположился в регистратуре, устроил там пьянку и свинство.

Через полчаса Томин примчался в отделение милиции, где удивил дежурного интересом МУРа к мелкому бессмысленному хулиганству. А интерес стал буквально жгучим, когда оказалось, что ночные гуляки перевернули помещение вверх дном, но не оставили ни единого отпечатка пальцев. Ни единого окурка. Никаких своих следов на подоконнике или на полу.

– Что-то украли! Или уничтожили! – воскликнул он.

– Д-да… странный случай: говорят, некоторые документы пропали.

Пропала куча историй болезни на буквы «Л» и «М» и журнал для регистрации пациентов, которых врачи назначают на консультацию к специалистам. Включая, естественно, и гематолога.

Водочные бутылки, огрызки колбасы и хлеба, размазанный по стене помидор, опрокинутые стулья, выпотрошенные ящики картотеки – вся картина буйного кутежа была маскировкой и премило сработала на медперсонал и милицию: еще не такое, мол, спьяну вытворяют.

Взвинченный, переполошенный, возвратился Томин под вечер на Петровку и с порога обрушил на Знаменского свои новости.

Холодная змейка скользнула у того по спине.

– Боюсь, это он.

– Наверняка он! Но ты скажи, Паша, откуда узнал, что ищем через поликлиники?! С-сукин сын! Убыток определен в три рубля ноль две копейки. Наверно, уже завели новый журнал для консультантов. А нам могли ответить: «По имеющимся документам не значится». Запросто.

– Угу, расчет верный, – рассеянно отозвался Знаменский, уставясь в угол кабинета.

– Может, он сам работает в этой поликлинике? Или в другой? Или в райздраве? Или ему кто-то сболтнул про такой запрос?

Знаменский оторвался от молчаливого созерцания пустого угла и набрал четыре цифры. Долго не отвечали, но вот длинные гудки прервались и послышался знакомый низкий голос.

– Зина!

– Это ты? – ответила Кибрит. – Я вернулась уже из коридора.

– Хорошо сделала. Ты здесь нужна. Жду.

Без обычного «пожалуйста», в приказном порядке – мельком изумился Томин. Зинаида дала гениальную зацепку, а мы поленились, не сумели использовать! – горевал он и прикидывал, как бы надо организовать поиск, чтобы ни в коем случае не спугнуть преступника. Воображались способы один другого хитроумнее, а в голове стучало: прозевали, упустили, прошляпили, бить нас некому, портачи, дерьмовые сыщики!.. Чем теперь-то Зинаида поможет?

Он спросил Знаменского, тот шевельнул спиной и буркнул что-то невнятное. Ладно, пусть сами разбираются. Надо уточнить у нее название болезни и взять в оборот врачей поликлиники, а потом их консультанта по крови. Вдруг вспомнят фамилию больного или хоть приметы – если, конечно, повезет. Никто ничего не помнит, вселенский склероз. Напала тоскливая собачья зевота. Или в самом деле спать хочется?..

– Тебя. – Знаменский протягивал трубку внутреннего телефона.

Томин прижал ее к уху и через секунду встряхнулся.

– Пусть междугородка переведет разговор сюда, – сказал он, хлопнул трубку на рычаг, обернулся: – Паша, Джермук. Двести пятьдесят километров от Еревана. Водичка, укрепляющая пищеварение, хрустальный воздух, сказочный вид.

– И что?

– Вести от гражданина Тираспольского, который на кофейном «Москвиче». А мы с тобой без сигарет. Сейчас пошурую.

Он отправился по этажу, а вскоре пришла Зина.

– Явилась по высочайшему распоряжению, – доложила она, давая понять, что задета начальственным тоном, которым ее призвали.

Обидчивостью Зина не страдала, но отличалась независимым нравом, знала себе цену – и другие знали ей цену и обращения к ней как к эксперту всегда облекали в форму просьбы, даже если по должности имели право распорядиться.

Но ее Пал Палыч, мягкий, деликатный Пал Палыч и не думал приносить извинения.

– В одной из поликлиник, – хмуро произнес он, – уничтожены документы, позволяющие установить, кто направлялся на консультацию к гематологу. Притом поликлиника платная, так что без привязки к адресу.

– Крутой поворот! – закусила она губу.

– Зина, мне жаль, но… какие примеры экспертиз ты приводила Никишиным? По-моему, как раз и…

– О, господи! Да. Но тогда значит… что?

– Они рассказали. Либо самому убийце. Либо кому-то еще – кто ему передал.

Кибрит бросила сумочку с плеча прямо на пол и села.

– Нет, ну какая дура, какая дура! – добела стиснула она пальцы.

Томин, принесший полпачки сигарет, не сразу уразумел, что еще стряслось. Зинаида чуть не ревет и причитает:

– Я во всем виновата, мы почти держали его в руках!

Услыхав, кому она помянула про экспертизу крови, Томин присвистнул.

– Да зачем же? Какого черта? – и в нетерпении присел на корточки, засматривая ей снизу в лицо.

– Хотела выбить из них иронию… наладить контакт. А может, кокетство… не знаю!

Кокетство? Перед ними? Ну уж нет. Перед Пашей ты, милочка, гарцевала! Какой-то у вас недороман. Застряли в начальной стадии, ни взад, ни вперед. А и Паша тоже хорош – не мог в одиночку справиться с сопляками!

Томин выпрямился, намереваясь сказать другу пару ласковых, но тот уже сам казнился – достаточно глянуть на кривую физиономию. Сейчас начнут выяснять, кто больше виноват и благородничать. А разве в этом суть? Суть же не в том. Суть в том, что…

Томин хлопнул в ладоши и несолидно крутанулся на каблуках.

– Братцы, все прекрасно! Спрашиваем Никишиных: «Кому рассказали?» – «Такому-то». Хлоп – и искомый гражданин у нас в кармане!

Идея была проста до очевидности, но не сулила стопроцентного успеха. Пал Палыч еще до прихода Зины перебрал варианты. Ребята разболтались с соседями. На кухне или во дворе. С партнерами Серова по домино. Все они известны и опрошены в первые же дни, а позже наведены справки об их здоровье. Так что никого нового следствие не получит и двинется по расширяющейся спирали: прочие приятели и знакомые Никишиных, приятели и знакомые соседей, доминошников. Приятели их приятелей. Слухи распространяются порой молниеносно и самыми причудливыми путями.

Все это Саша отлично понимает, ему важно отвлечь Зиночку от сетований. Но и то правда, что Никишиных не минуешь.

Завязался практический разговор, чем обставить завтра, как провести допрос, чтобы добиться от них правды.

Затренькал телефон – междугородка. Томин коварно спросил:

– А что, если Тираспольский признается в покушении на убийство? Кто без него залез в поликлинику? Сообщники? Акционерное общество по устранению слесаря Серова?.. – и снял трубку. – Старший инспектор угрозыска Томин… Так… Пореза нет?.. Доложите, что он объясняет.

Слушал, вставлял отрывистые междометия, что-то записал.

Вот ведь не угадаешь – через всю страну прокатил «Москвич» беспрепятственно, а на горном курорте нашелся на него ловец.

– Ясно, нет вопросов. Пусть путешествует дальше. Спасибо за помощь. Спасибо, говорю! Спа-си-бо!.. Передаю по буквам: Сергей, Петр…

Откричавшись, сообщил:

– Значит, так. Тираспольский встретил Серова в воротах, попросил помочь с машиной перед отъездом. Какой-то мелкий ремонт, я не стал уточнять. Серов ответил по смыслу следующее: ничего с твоей машиной не случится, а мне некогда, надо потолковать с ребятами из десятой квартиры. Тираспольский спросил, какая, мол, срочность. Серов ответил: есть срочность – предупредить парней насчет одного гада.

– Он считал, что Никишиным угрожает опасность?

– Похоже на то, Зинуля.

– Тогда, возможно, тот самый гад и…

– Подстерег Серова с ножом, – договорил за нее Томин.

Стало быть, знал о его намерении предупредить? Откуда? Тираспольский до отъезда ни с кем больше не беседовал. Но обрывок фразы поймал на лету рьяный общественник с замотанным горлом. Не мог ли подслушать и тот гад? И еще вот футбольный матч. Серов там был, и Никишины были. Не связано ли это?

Пока Томин с Зиной обсуждали, что с чем связано, Пал Палыч мотался по кабинету, стараясь унять дурное предчувствие. Хотя утром он звонил в Склифосовского («Не лучше, не хуже»), но грызет тревога…

– Сестра? Да, снова я… Так.

Зина осеклась на полуслове: голос Пал Палыча упал, болезненно скрипнул.

– Да нет, не надо. Всего доброго.

Умер.

Молчали. Грустно было. Обидно за Серова, да и за себя тоже. Дело о тяжком членовредительстве превратилось в дело об убийстве. Надлежало передать его в прокуратуру. Закон.

Заканчивать следствие будет кто-то другой. Откроет папку – постановление о возбуждении уголовного дела «по факту ранения гр-на Серова А. В.», протоколы допросов, сухие формулировки, черно-белые фотографии. Тот, другой, не склонится над телом, ловя неровное, убывающее дыхание. Не увидит, какой алой была кровь, которая не растеклась пятном (потому что пол был сально-грязен), а держалась выпуклой густой лужицей. У Пал Палыча и сейчас это перед глазами, как в первый миг. Даже надпись на стене в подъезде: «Ленька трепло и стукач».

Другой закончит дело. Вероятно, вполне грамотно. Возможно, лучше Знаменского. Нет, несправедливо! И никто не запретит сейчас вот, немедленно…

– Саша, поехали!

Зина поняла, вскочила:

– Я с вами!

– Не выдумывай! – воспротивился Томин.

– Нет, я виновата, я и буду разговаривать. А вы лучше вообще посидите в машине!

По дороге Зина взяла-таки верх. Согласились отпустить ее одну – авось Никишины будут откровеннее. Томину удалось выпросить машину у дежурного по городу.

И вот стук в дверь и голос Игната: «Вход свободный».

– Вы? – ахнул Афоня. – Вот так сюрприз!

– Боюсь, не слишком приятный.

– Ну что вы! Проходите, пожалуйста. Счастливы видеть. Тем более без сопровождающих лиц.

– Не мельтеши, – оборвал Игнат, ощутив в повадке гостьи некую боевую готовность.

Она машинально оглядела стену, машинально отметила светлое пятно на месте «Бала у Воланда».

– Ваш визит вызван интересом к живописи? – осведомился он.

– К сожалению, нет. У меня серьезный разговор.

– Вот беда – не в чем, а то вам бы я с удовольствием признался, – широко ухмыльнулся Афоня.

Она подняла странные свои желтые глаза, смуглое лицо с бархатными родинками нервно дрогнуло подобием ответной улыбки.

– Сейчас такая возможность появится, было бы желание… Давайте все-таки сядем… Выражаясь громко, я нарушила свой профессиональный долг. И вы тому причиной.

– То есть? – спросил Игнат.

Ее напряженность постепенно заражала и ребят.

– Вы использовали во зло мою откровенность. Надеюсь, невольно.

Нет, Никишины не догадывались, к чему она клонит. Это свидетельствовало в их пользу.

– Ребята, кому вы пересказали наш разговор на Петровке?

– Кажется, никому, – осторожно ответил Игнат.

– Постарайтесь вспомнить! Речь зашла о криминалистике, я перечислила несколько экспертиз. Кому вы их потом назвали?

– Только если Серге… – Афоня вопросительно обернулся к брату.

– Погоди! – перебил Игнат. – Больше ты ни с кем не трепался?

Кибрит почувствовала, что легче дышится: намечалось нечто определенное, одна ниточка вместо бесформенного клубка, который возник бы из ответа типа: говорил в классе.

– Так кому вы рассказали? Какому Сергею?

Игнат попытался защититься от ее напора:

– Нас ведь не предупреждали, что сведения секретные!

– К вам нет претензий. Мне только необходимо знать, кто он. Необходимо!

– Зачем? Это имеет отношение к следствию?

– Да.

Неужели не ясно, что имеет? Иначе она не прибежала бы. Парень тянет время, ищет отговорки.

Игнат закурил, затянулся так, что запали щеки.

– Это порядочный, интеллигентный человек. Он не представляет для вас интереса.

– Чепуха какая-то! – вторил Афоня брату.

– Я должна его увидеть!

Кибрит не допускала возражений, от нее исходила властность и ребята невольно сдавали позиции.

– Очень странно, – пожал плечами Игнат. – Ну, хорошо, я попробую с ним завтра связаться.

– Нет, Игнат, надо ехать сию минуту! Внизу ждет машина.

Тот вскочил.

– Да вы смеетесь!.. Поймите, он наш друг. Он много делает для нас с Афоней. Никто нам столько не помогал! И ни с того ни с сего мы ворвемся к старому человеку с милицией! У него даже телефона нет, нельзя предупредить!

Нет телефона! Она едва сдержала радостное восклицание.

– Правда, неудобно, – жалобно морщился Афоня. – Я прямо не представляю…

– А главное, зачем? Невозможно же понять, вы ничего не объясняете!

Кибрит тоже поднялась. Впервые она так опростоволосилась, подвела друзей. Сейчас нужно вести себя предельно точно, ни единого опрометчивого слова. Осторожней с правдой, правда может их спугнуть. Она открыла рот и сказала правду:

– Наш тогдашний разговор стал известен преступнику.

– Немыслимо. То, что вы говорите, немыслимо! – Игнат топнул ногой, а Афоня шумно вдохнул и выдохнул, и хохолок на его макушке уперся в зенит.

– Отчего же, Игнат? Пусть он прекрасный человек, но он мог кому-то обмолвиться случайно. Поймите, преступник узнал, с какой стороны мы приближаемся!

Она подождала и бросила на весы последнее:

– Серов умер час назад. А убийца на свободе, он кинулся заметать следы!

Стало слышно, как шелестела во дворе липа, в комнату пахнул пыльный ветер, предвестник дождя. Игнат закрыл окно, зло дернул вверх шпингалет, постоял.

– Ладно, поедемте.

Квартира Сергея Филипповича ничем не выдавала характера жильца, потому что все в ней принадлежало не ему. Хозяева уехали на далекую стройку и сдали пожилому солидному человеку две смежные комнатки с кухней.

Никишины забегали сюда лишь однажды, когда старик лежал простуженный и просил купить ему кефиру.

Он и сейчас встретил их с бутылкой кефира и обрадовался – на долю секунды, пока не разглядел позади незнакомых людей, один из которых был в милицейской форме.

– Сергей Филиппович, ради бога, извините, что так получилось… товарищам было необходимо вас видеть… – заспешил Игнат, болезненно переживая неловкость положения.

– Что-то я не пойму: вы ко мне привели или вас сюда под конвоем? – он медленно, тяжело ворочал языком.

– Дело в том, что…

Пал Палыч отстранил Игната, выступил вперед.

– Позвольте, лучше я. Старший следователь Знаменский, – и протянул руку.

Сергей Филиппович перехватил бутылку, нехотя подал свою. Но пожатие не состоялось: следователь быстро повернул его ладонь к свету и увидел на ней след пореза.

– Зина!

Та, кошкой скользнув в тесноте передней, была уже рядом и жадно всматривалась в розовый еще, недавний шрам. Время пореза, расположение, форма – все совпадало. Вот он – «искомый гражданин». Нашли!

От торжествующего ее взгляда «искомый» прянул в комнату, но там уже неким образом очутился Томин и предупредил:

– Тихо, без глупостей!

(Пока они ехали сюда – против ветра, сорвавшегося с цепи, в струях летевшего горизонтально дождя, ехали бок о бок с ребятами в машине, – ничего практически не было сказано. Зина подчеркнуто нейтрально сообщила, к кому они направляются – пожилой человек, друг Никишиных, – Игнат назвал адрес. Но по дороге шел переброс информацией, почти безмолвный – «м-м», «угу» И скупые жесты – и в результате было решено, что пожилой друг на подозрении и надо действовать соответственно).

– Ваши документы, – распорядился Пал Палыч.

– В кармане, гости дорогие, – Сергей Филиппович указал на пиджак, висевший на стуле.

– Какой карман? – спросил Томин.

– Правый внутренний.

Томин извлек паспорт, передал Пал Палычу, а тот Зине. Она достала лупу.

Все произошло столь стремительно, что Никишины, задохнувшиеся от изумления, лишь теперь обрели голос. Младший рванулся вперед.

– Сергей Филиппович, это недоразумение! Сейчас все разъяснится! – и возмущенно обернулся к Кибрит: – Уж от вас никак не ожидал!

– С удовольствием посмотрю, как вы будете извиняться! – едко добавил старший.

– Не торопитесь, Игнат. А получше у вас нет, гражданин Митяев?

– Чем этот не устраивает?

– Тщательная, но подделка.

Игнат сдавленно ахнул.

– Игнаша, в тебе пискнул обыватель. Документ есть документ, клочок бумаги, а человек есть человек. И человека ты знаешь. Согласен?

– Помолчите, Митяев, – вмешался Томин и, приподняв ему руки, обхлопал по бокам от подмышек до низа брюк. (В соответствии с инструкцией – «на предмет обнаружения оружия»).

– Почему с ним обращаются, как с преступником?! – взвился Афоня.

«Нам повезло. На сей раз чудо как повезло! – думала Кибрит. – А ребятам, конечно, не сладко».

Она ответила с сожалением:

– Для этого есть основания.

– Неправда! Вы даже не пытаетесь разобраться! Мы же ехали только спросить!

– Пожалуйста, спрашивайте, – предложил Пал Палыч, уже писавший постановление на обыск.

– Сергей Филиппович, понимаете, надо найти человека, которому стало известно про экспертизы. Мы на днях говорили – помните? – вы заинтересова…

В отчаянной надежде Афоня прижимал кулаки к костлявой мальчишеской груди. Сергей Филиппович открестился, не дослушав:

– Бог с тобой, Афоня, разве я упомню, кому мог рассказать!

– Но это очень важно!

– Теперь уже нет, – Знаменский кончил писать. – Вынужден произвести у вас обыск.

– Не имеете права без санкции прокурора!

– В случае экстренной необходимости имею. Распишитесь.

– Нет.

– Как угодно. Никишины побудут здесь, не возражаете?

– Категорически возражаю! Судя по всему, на меня повалятся идиотские обвинения. Не хочу, чтобы ребята их слушали. Они меня любят, будут зря переживать. Требую, чтобы их отпустили!

– Саша.

Томин понял, отправился добывать понятых.

Протестует. Еще бы. При них ему труднее врать. А соврет, так по ребятам удастся засечь. Пускай побудут для пользы следствия. И пускай все узнают из первых рук – для собственной пользы.

– Никишиных мы не держим. Но они вроде сами хотят разобраться, что к чему.

– Но я не хочу!

Афоня вцепился в угол стола.

– Никуда мы не пойдем, пока все не уладится. Верно, Игнат?

Старший с трудом разомкнул зубы:

– Мы останемся с вами, Сергей Филиппович.

Тот молчал, что-то обдумывая и решая. После первых секунд растерянности в передней он сделался обманчиво спокоен. Только рот непрестанно кривился, искажая звучание слов.

– Что ж… попробуйте остаться со мной, – проговорил он наконец, разумея нечто большее, чем простое их присутствие. – Но тогда давайте без слюней! Ясно? Без слюней!

Афоня закивал с готовностью. Кибрит покосилась на старшего: как он? Этот понял, что худшее впереди, совсем потемнел. Сейчас оба ненавидят ее, Пал Палыча, Шурика. Да, мы их немножко обманули, а что поделаешь?

– Сядьте, – сказала она. – Разговор будет долгий.

Братья сели на диван, Пал Палыч заполнял «шапку» протокола допроса.

– Назовите себя.

– Михеев. Все остальное так же.

Пал Палыч выписал паспортные данные. Вот он – «не травоядный». Идеал интересного человека для Афони. Крутой мужик. Владеет собой. Похоже, с уголовным прошлым. Очень незаурядное лицо, волевое и… вертится словечко… ага, сардоническое. Несколько старомодно, но соответствует.

– С какой целью подделан паспорт?

– Простите, ваше имя-отчество?

Переводим беседу на доверительные рельсы? Пожалуйста.

– Павел Павлович.

– Так вот, Павел Павлович, все по-житейски просто. Был я, грешным делом, судим. Отсидел, вышел, решил начать новую жизнь. Не хотелось, знаете, чтобы кто-то косился, поминал прежнее. Зачем мне хвосты на старости лет?

– На какие средства существуете?

– Наследство получил, и довольно порядочное. От сестры. Пока хватает.

– Чья сестра – Михеева или Митяева?

– Моя, Михеева.

– Стало быть, паспорт подделан после получения наследства. Или есть еще один?

– Другого нет.

Вернулся Томин с понятыми, провел их в запроходную комнату, сделал Михееву приглашающий жест. Тот отрицательно качнул головой. Отказывается участвовать. Внесем в протокол.

– Приступайте, – сказал Пал Палыч, радуясь, что Зина с ними: на обыске она клад. Тем более когда неведомо, что искать, и хозяйские вещи перемешаны с вещами жильца. То, что квартиру он снимает, стало известно на лестнице от Никишиных.

– За что судились?

Очень нехотя Михеев выдавил:

– Теперешняя восемьдесят седьмая.

Восемьдесят седьмая?! Вон что! Быстро-быстро начали сцепляться звенышки, замыкаться контакты. Пал Палыч встретился взглядом с Томиным, вошедшим взять михеевский пиджак. Томин слышал и тоже оценил. И оба, как по команде, посмотрели на Игната. Тот не был удивлен – пожалуй, знал про судимость. Но что за восемьдесят седьмая и как она может касаться лично его – этого нет, не знал.

– По делу проходили один?

– Один.

– И давно освободились?

– Полгода.

– Та-ак. Значит, по восемьдесят седьмой статье… Какой был срок?

– Пятнадцать и три ссылки.

Афоня приподнялся на диване, вероятно, огорошенный сроком, Игнат рывком посадил его обратно.

– Фотоувеличитель вносить в протокол? – громко спросил Томин.

Само собой, в протокол он внесет. Просто подкидывал Знаменскому фактик – в связи со статьей.

– Фотоувеличитель хозяйский, – быстро сказал Михеев.

– Недавно им пользовались, – возразила соседняя комната голосом Зины.

– Вот видите, Михеев. Вы упустили хороший случай помолчать. С Серовым отбывали срок вместе?

Михеев не поддался на мелкую «покупку»:

– А кто он такой? Понятия не имею.

– Запишу, хотя не верю. Никишиных давно знаете?

– С детства. Ихнего, естественно. Еще родителей знал. Освободился, чувствую – одиноко как-то. Разыскал, подружились.

– Подружились? – усомнился Пал Палыч.

– Почему нет?

– Что же вас могло связывать? А, Игнат?

Игнат сощурился.

– К вашему сведению, Сергей Филиппович большой знаток живописи. Он мне давал немало советов.

– Какого рода?

– В профессиональных тонкостях вы вряд ли разбираетесь. – Намек на прежнюю иронию пробился в тоне. Ах ты, дурень, какой дурень!

– Зато в советах Михеева я разбираюсь гораздо лучше вашего. Чем вам предстоит заниматься после училища?

– Я… еще не знаю точно.

– Разве распределения не было?

– Я взял свободный диплом.

– Тоже по совету Михеева?

Тот вмешался, опередив Игната:

– Игнат совершеннолетний. И, вообще, какое это имеет значение!

Интересно, на что он надеется? А он, подлец, надеется, даже в глаза рискует смотреть.

Томин принес стопочку бумажек, одна вызвала у Пал Палыча приятнейшее удовлетворение и внешне небрежную реплику:

– Рецепт из той самой поликлиники. Вам не кажется, что это просчет – хранить?

Михеев предпочел «не уловить смысла». Кражу из регистратуры трудно будет доказать, коли сам не покается. Но шут с ней пока. Приближается главное.

– Расскажите, как вы провели вечер, когда в подъезде Никишиных был ранен человек.

– Если вы назовете число…

– Пятница, десятое.

– Пятница… Насколько понимаю, вопрос касается алиби, – подчеркнул он для ребят («элиби» – произнесли кривившиеся губы). – Пятница… дай бог памяти… пятница…

Афоня бросился на выручку.

– Мы были на матче!

– Правильно, Афоня! Играли «Крылышки» с «Локомотивом». А после матча втроем пошли ужинать в «Эльбрус». Салатик с крабами, филе под соусом, пили сухое.

– Сколько вы там пробыли?

– Часа три, не больше. Афоне же в школу вставать.

Вот на что ставка! Пал Палыч обернулся к братьям, Михеев тоже, и взгляд его умолял, заклинал, требовал. Игнат первым сообразил, чего он хочет: подтверждения фальшивого алиби. Потом сообразил и младший и заерзал на диване, словно стало припекать снизу. Оба в открытую маялись. Афоня пролепетал:

– Действительно… мне вставать…

– Хорошо так посидели, – подхватил Михеев. – С футбола всегда аппетит зверский, как будто сам мяч гонял.

Гнев поднял Пал Палыча из-за стола, бросил между ребятами и Михеевым с его горячечным, нестерпимым взором.

– Игнат! Афанасий! Были вы в пятницу в ресторане?

Афоня вытер мокрый лоб.

– Салат вот помню… и филе… – балансировал он на краю обрыва в ложь и ждал поддержки старшего, ждал от него знака – что дальше?

– Я не спрашиваю, что вы ели, я спрашиваю когда? В пятницу, десятого – да или нет, Игнат?

Глядя на него, Пал Палыч вдруг отчетливо понял, что если тот сейчас соврет, то на этом и упрется, хоть режь. С его характером не так стыдно, что соврешь, – стыдно признаться, что соврал!

– Однозначно, Игнат. Да или нет? Но прежде подумайте! Это не просто ответ – это поступок. Это будет решение!

Игнат сдался то ли Знаменскому, то ли сгущавшемуся вокруг ощущению непоправимой беды.

– Я не уверен… кажется, это было в субботу…

– Не успел трижды пропеть петух! – воскликнул Михеев. – Эх, Игнаша!

Тот съежился.

– Оставим Священное Писание. С вас вполне хватит Уголовного кодекса! – сказал Пал Палыч через плечо, празднуя победу. – Знаете, ребята, за что Серов получил нож в спину? Слушайте. Он увидел вас на стадионе в компании вашего друга. Он, вероятно, хорошо представлял себе, что это за человек. Серов махал вам, но вы не догадались подойти. Тогда он пошел вас предостеречь. Последние его слова были: «Надо предупредить парней насчет одного гада».

– Сергей Филиппович… – одними губами прошептал Игнат.

Михеев яростно ощерился:

– Неужели вы не видите: начальнику нужно раскрыть дело, а кишка тонка! Вдруг удача – подвернулся человек с судимостью! Вали на него, все равно замаранный! Где этот ваш Серов, Чернов, знать его не знаю, давайте очную ставку!

Пал Пальм пережил пронзительный миг печали и радости, сплавленных воедино. Серов умер – убийца пойман. Переждал, пока сердце нашло привычный ритм, и сказал с холодной душой:

– Вашего главного обвинителя нет в живых, и все-таки мы здесь. Безнадежно, Михеев. Вы уничтожили свою историю болезни, но кровь-то у вас прежняя. Удар ножом был слишком силен, вы порезались, кровь – ваша кровь – затекла под рукоятку и была исследована экспертом. Стоит теперь сделать сравнительный…

– Не верю! – заорал Афоня. – Ну, узнали бы мы, что Сергей Филиппович сидел, ну и подумаешь! Разве за это убивают?!

– Правильно, Афоня, спасибо! – просветлел Михеев.

Пал Палыч сел записать течение допроса. На бумагу ложилась схема диалога, лишенная жестов, интонаций, пауз. Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Вот это сердечное «спасибо, Афоня» сюда, конечно, не попадет, как несущественное. Хотя ухо Пал Палыча его зафиксировало и запомнило.

И где-то парень был прав со своим выкриком «За это не убивают!». То есть убивают и не за то, совсем ни за что. Но в данном случае… Знаменский сознавал – мотивы сложнее, чем он обрисовал их ребятам. Пока далеко не все с Михеевым ясно.

В смежной комнате своим чередом двигался обыск. Кибрит подсвечивала ручным фонарем в пыльное пространство между стеной и немного отодвинутым буфетом. Томин исследовал его содержимое. Заглянул в чайник, в сахарницу. Начал тонкой струйкой переливать в тарелку сгущенное молоко.

Понятых он довольно настырно извлек из квартиры на той же лестничной площадке. Супружеская чета, сильно на возрасте. Мужа, лысенького и сонного, оторвал от телевизора, жену от постирушки, которую ей досадно было бросать. К тому же оба совестились (в чужое жилье на ночь глядя) и долго не могли взять в толк, какова их роль при столь пугающем и неприятном событии. Обыск! Мужу, судя по обрывочным репликам, померещился призрак тридцатых годов.

Впрочем, вел он себя лояльно, даже – презрев радикулит – помогал двигать буфет и держал для Зины стул, когда она полезла снять сверху керамическую вазу, где обнаружила трех дохлых мух и грязную соску-пустышку.

Жена же, сидевшая возле двери, была поглощена допросом. Не все долетало сюда внятно, не все она понимала, но сочувствовала жильцу своих соседей и мальчикам, что так горячо за него заступались. Молодой человек в милицейской форме, наверно, путает, не может этот представительный культурный мужчина быть уголовником. Правда, она расслышала, будто он раньше сидел, да ведь кто раньше не сидел.

Потом мальчики испугались, что ли? Милицейский работник сказал, что кого-то убили, мужчина на него закричал, худенький мальчик тоже закричал, а рядом муж раскашлялся, мешая слушать. Потом все замолчали, женщина вспомнила про обыск и, обернувшись, застала Томина за нелепым переливанием сгущенки.

Перед понятой Томин был в долгу за прерванную стирку и потому объяснил:

– Недавно в клубничном варенье нашел три бриллиантовых кольца.

– Нет, правда?

– Честное слово.

Он снял картон с початой банки консервов, потыкал туда вилкой, глянул на картон.

– Зинаида.

Гордая Маргарита среди гостей Воланда. Жирное пятно искажало ее фигуру, делало смешной.

– О! Надо показать.

Как положено, предъявила Пал Палычу и после разрешающего кивка старшему Никишину.

Он схватил гравюру, испорченную масляным кругом.

– Где вы нашли?

– Были шпроты накрыты. За буфетом есть еще.

Игнат бросился к буфету, покопался за ним, вернулся, держа несколько гравюр с налипшими ошметками паутины.

– Ни одна не продана! – воскликнул он, глубоко уязвленный.

– Прости, Игнаша! – взмолился Михеев. – Помочь хотел! Ведь просто так ты бы не взял. Ну, считай, я их купил!

– Консервные банки покрывать?! – Игнат шагнул к окну, за штору, отгородился от всех выцветшим бежевым полотнищем.

Афоня, болтун и непоседа, застыл на диване в каменной неподвижности, только хохолок подрагивал. Трудно переносят ребята разочарование, расставание с Михеевым. А впереди еще один удар. Пал Палыч пошуршал протоколом.

– Вернемся к убийству Серова.

– За каким дьяволом мне ваш Серов нужен? Даже ребенку ясно, что за это не убивают!

– Ребенок не знает, что такое восемьдесят седьмая статья.

– И незачем ему знать! Хватит ворошить мое прошлое! Я отбыл наказание – все!

Кибрит и Томин между тем принялись исследовать дно буфета. Он был высокий, громоздкий – явно переехал сюда из прежнего жилища, где располагался привольно, не достигая потолка, может быть, на метр. У хозяев либо не было средств на новую мебель, либо не отличали они старины от старомодности и почитали за ценность многоэтажный гроб с бутылочно-зелеными стеклами в дверцах. Это был наиболее обжитой Михеевым предмет обстановки, и обыск на нем задержался. Томин подстелил газету, лег на пол и ощупывал дно снизу.