Текст книги "Мафия"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Внезапно Ардабьев замечает в окно человека, который пристально разглядывает здание лаборатории. Это Сажин.

– Петровка! – вспоминает Ардабьев.

Ну вот и конец. Он снимает халат.

Выходит из ворот фабрики. Идет. Почти машинально останавливает такси.

На вопрос: «Куда едем?» отвечает: «Прямо». Но где-то по пути он решает: «Стой!»

Выходит из такси, пересекает улицу, направляясь к будке телефона-автомата. Номер набирает по памяти.

– Пал Палыч? Ардабьев. Прошу, не перебивайте!.. Поймете все скоро – ваши уже здесь. Обещайте… жене… правду обо мне. Заставьте Феликса сказать. Меня сломали, принудили, объясните ей… Нет, со мной кончено. Второй раз пройти через все – не хочу, не могу! Без вопросов! Со мной конечно. Простите все меня, – и вешает трубку.

Знаменский медленно опускает свою трубку. После большой паузы по внутреннему селектору глуховатым голосом говорит:

– Дежурного по городу…

Его выслушивает помощник дежурного в своем помещении, что-то записывает.

– Понял, товарищ полковник: о любом происшествии с Ардабьевым В. И., приметы вы дали, сообщить… Не беспокойтесь, Пал Палыч, сделаем.

…Знаменский меряет шагами кабинет. Входит, постучавшись, сотрудник из его бригады.

– Пал Палыч, постановление о выдаче вещественных доказательств. Подпишите.

– Оставьте… потом посмотрю.

Слегка удивленный сотрудник кладет постановление на стол и выходит.

Снова помещение дежурного по городу. Тот же помощник, с которым говорил Знаменский, теперь звонит ему:

– Помощник дежурного майор Петров… Как в воду глядели, Пал Палыч. Только что сообщили. Этот Ардабьев в телефонной будке застрелился десять минут тому назад… Подробности такие: из ТТ, в обойме осталось пять патронов… А у него при себе был служебный пропуск… сейчас, записал, – смотрит в блокнот. – Должность – завлабораторией фабрики пеньковых изделий… Название? Есть!

Курков и Сажин почти врываются к Знаменскому:

– Накрыли производство! Ну размах был, Пал Палыч, оборудование фирменное!

– А люди? – перебивает Знаменский.

– Забрали, кто был, – говорит Сажин.

– Лаборанты, – уточняет Курков. – Правда, при оружии. Но, похоже, кроме Ардабьева с Тушиной, никого не знают.

– Тушина – кто?

– Директор фабрики.

– Привезли?

– Да, с ней Александр Николаич. Ведут сюда.

Курков спешит «настроить» Знаменского против директорши:

– В один день сменила завскладом и подписала организацию лаборатории. Все шло через ее руки!

– Рабочие очень хорошо о ней говорят, – как бы в противовес его словам добавляет Сажин.

Томин с офицером вводят Тушину. Она держится прямо, но смотрит в пол.

– Товарищ полковник, – подчеркнуто уважительно обращается Томин к Пал Палычу. – Это директор фабрики, где производились наркотики.

Тушину качнуло, мельком глянула на Знаменского и снова в пол.

– Присаживайтесь, поговорим.

Та не садится.

– Какие наркотики? – хрипло произносит она. – Меня вызвали с районного совещания… и забрали. Без предупреждения! Я депутат райсовета! Два ордена!

– Тем более удивительно, как…

– Не знаю я, что они там делали в лаборатории! Я там ни разу не была. Никто не скажет, что я туда ходила или они ко мне!

– Безнадежно, Тушина. В лаборатории уже наши люди. Все ясно…

Она хватается за спинку стула.

– Мне говорили, вы порядочный человек. Какой же к вам ключик подобрали?

– Делайте со мной, что хотите! Дети у меня, внуки… Умру – рта не раскрою!

И такая вырывается боль, что наступает пауза. Затем Пал Палыч окликает:

– Сева, – и показывает, чтобы вывел женщину. – В соседнюю комнату.

– Крепко припугнули, – вздыхает Томин.

– Не понимаю, как вы работаете, товарищ полковник! – восклицает Курков. – Удивительное у вас свойство: кто не хочет, того вы не допрашиваете! Да мы без Тушиной вообще можем не выйти на их трест!

– В том и загвоздка, Курков, чтобы она захотела дать показания. Заставить ее нельзя.

…Продолжение допроса происходит в большом кабинете, где на стене укреплен киноэкран.

– Мы покажем вам некоторые документальные съемки, – объясняет Знаменский. – Начали! – командует он, обернувшись к противоположной стене.

Сменяют друг друга фрагменты съемок, сделанных сотрудниками МВД и врачами-наркологами. На экране опустошенные люди-тряпки в наркотическом трансе. Остекленевшие глаза. Потухший разум. Другие буйствуют, катаясь по полу, воют с закатившимися белками.

Проходит галерея пожилых, дряхлых людей. Но называется их подлинный возраст – это юноши и девушки. Наркотики вызывают стремительное старение, буквально в несколько лет.

Еле двигаются от бессилия и ползут по стенке девушки – недавние наркоманки. Не могут сами открыть дверь, за них это делает медсестра. Не могут говорить – шепчут.

И наконец, дети наркоманов. Мучительное уродство. Укрупненные планы безнадежных идиотов.

Тушина всхлипывает, еще раз и, не удержавшись, рыдает в голос…

– Кто они? – спрашивает Знаменский, когда чувствует, что женщина способна отвечать. – Кто вас заставил?

– Я так мало знаю… совсем мало…

– Рассказывайте все, что помните. – Он включает магнитофон на столе. – С мельчайшими подробностями. Упоминание какого-либо места. Внешность. Одежда. Стиль разговора… Цвет машины, первая буква номера. Любая обмолвка в разговоре с вами. Понимаете?

– Да… Я постараюсь.

Коваль шагает по вечерней набережной Яузы. Приостанавливается посмотреть и подышать. Сзади то ползет, то останавливается его «Волга».

С другого берега через горбатый мостик переходят трое парней лет шестнадцати-семнадцати в одинаковых курточках. Сбегают по ступенькам навстречу Ковалю. На машину они внимания не обращают. Кто когда выскакивал из машины, чтобы уберечь от неприятностей одинокого пешехода?

Традиционное начало:

– Дядя, дай закурить.

– Не курю, племянник.

– Он не курит и не пьет, здоровье бережет.

– Старое дерьмо.

Коваль вынимает руки из карманов, парни – финки, но тут налетают «псы». На ошеломленную шпану наставляют пистолеты, командуют:

– Бросай лезвия!

Финки падают на асфальт. Черная «Волга», вооруженная охрана… понять, с кем столкнулись, парни не могут и на всякий случай лепечут:

– Товарищ генерал… ошиблись…

– Не лезьте, – цыкает на «псов» Коваль, короткими ударами сбивает двоих парней с ног, приказывает: – На колени!

Те повинуются.

– А ты мочись на них. Не понял? Пис-пис-пис… Выше! За шиворот, на голову!

И пока третий справляет малую нужду на своих приятелей, отчеканивает:

– Чтоб я вас здесь больше не видел. Здесь Я хожу!

У Вероникиной двери он нашаривает в кармане ключ – на отдельном кольце с брелком. Отпирает.

На полу в коридоре, раскинув рукава, лежит платье, перчатки почему-то валяются, туфли.

Коваль переступает через них, удивляясь непривычному беспорядку, входит в комнату.

Вероника сидит перед туалетным столиком и раскрашивает лицо. С криво подведенными чуть не до висков глазами, с ярким пятном рта – оно похоже на маску.

– Здравствуй, малышка.

Она поворачивается к нему на пуфе:

– Я одинокая кукла Ника. Хотите познакомиться?

Полагая, что это очередная игра, Коваль раскланивается:

– С такой ослепительной девушкой? Весьма счастлив!

– Вот я тебя и обманула! – неприятно хохочет Вероника. – Ты меня не узнал! А я тебя зна-аю.

– Ну и ладно, хватит. Умойся.

Но она снова отворачивается к зеркалу.

– Я сегодня одна. Никого не слушаюсь, – и неверным движением опрокидывает флакон духов.

– Ты пьяна? – поражен подозрением Коваль.

– Не-ет, – хитренько тянет девушка, как ребенок, ждущий, чтобы угадывали дальше.

– Что с тобой? – Иное подозрение, куда страшнее, берет его.

Он подходит, как по воде, поднимает руку Вероники. На сгибе у локтя – свежий след укола. И бесспорные следы нескольких прошлых!

– Колешься?!

– А что… так веселей, а тут ску-учно… У него дела… дела, зачем?.. Он сегодня не придет.

Она делает несколько танцевальных па, подпевая вместо аккомпанемента.

Расслабленно падает на диван, смеется.

– Мне хорошо. Давай познакомимся.

Коваль встряхивает ее за плечи:

– Ника! Ты узнаешь меня? Ника!

Сознание ее на миг немного проясняется.

– Д-а… Здравствуй.

– Ты понимаешь, что ты сделала? Ты же станешь ходячим трупом! И я должен это видеть?

Но она уже снова во власти дурмана.

– Нет, он не придет. Я красивая кукла Ника.

Возбуждение постепенно покидает ее.

– Это его подарки… Я все выкину… – бормочет она, растягиваясь на диване.

Если бы Коваль умел плакать – он бы плакал. Но он только говорит через силу:

– Ты для меня была… в этом грязном мире… ты одна.

– Я всегда одна, – сонно доносится с дивана.

Коваль долго молчит.

Наконец, стоя над Вероникой, подводит итог:

– Тебя больше нет. Это не ты. Та спит беспробудно.

И он уходит.

Наутро он сажает Веронику в машину. О вчерашнем ни слова. Она слегка тревожится, но старается это скрыть.

– Куда мы едем?

– Я хочу представить тебя маме.

Веронике странно, о матери Коваля никогда не было речи.

Машина трогается, вторая – в некотором отдалении.

– Ты вчера не был? Я так спала, ничего не слышала.

Это проверка, она не уверена, что все помнит.

– Я был занят.

– А где живет твоя мама?

Коваль молчит. То, что они подъезжают к кладбищу, тоже странно, но, привыкнув подчиняться Ковалю, девушка покорно идет рядом.

У могилы матери Ардабьева Коваль задерживается и, поколебавшись, кладет на нее одну из трех гвоздик, которые несет.

К своей матери приходит с двумя цветками, заменяет ими прежний почерневший букетик.

– Мама, прости, одну твою гвоздику я отдал другой матери. Я чувствую, с ее сыном что-то неладно… А это Ника. Вероника. Я привез ее с твоей родины. Из Касимова. Она похожа на тебя. Как чистый родничок… Но ты все знаешь. Придется расстаться.

Вероника все поглядывает то на него, то на памятник: ей то ли смеяться впору, то ли плакать. Но не решается прервать медленный монолог Коваля.

– Я теперь долго не приду. Ты поймешь…

Коваль делает шаг назад, надевает шляпу.

У ворот Вероника нарушает молчание:

– Странно… но здесь красиво…

– Помолчим до дома, – останавливает ее Коваль.

…Туалет дискотеки.

Тот же торговец снабжает роящихся возле кабинки юных наркоманов.

Появляются и те трое в одинаковых курточках, напоровшиеся у мостика на Коваля.

– Здорово, Боря! Нам этого – вж-ж-ж, – и спрашивающий изображает пальцем винтовое движение вверх, дескать, вздернуться.

– Чтоб сказку сделать былью, – добавляет второй.

– Кончилось. Сегодня только полегче.

– Ну давай полегче. А завтра будет?

– Будет.

– Сытный стал харч. У фирмачей тянешь?

– Нет, свои научились гнать.

Долго неподвижно сидит Коваль в квартире Вероники около кровати. Затем поднимает подушку в изголовье – под ней застывшее лицо девушки.

Вероника мертва.

Рука Коваля поправляет ей волосы, закрывает глаза.

И удаляются его грузные шаги.

Коваль выходит из дома. Разжимает ладонь – ключ с брелком от двери падает в грязную лужу.

Один из «псов» в машине, другой прохаживается.

Коваль показывает, что хочет сесть за руль, телохранитель освобождает место. Оба, как обычно, намерены усесться сзади. Но Коваль рвет с места, заставляет их отпрыгнуть, разворачивается на скорости и уезжает.

…Едет где-то за городом. Темнеет. Он сворачивает на боковую дорогу, ставит машину на обочину. Кладет голову на скрещенные на руле руки и, как нередко бывает с человеком после страшного потрясения, засыпает.

Размахивая игрушечным пистолетом, к Хомутовой вбегает сын:

– Ма, го-ти, го-ти!

– Какие гости, тебе уже спать пора, маленький мой.

– Го-ти!

И тут она слышит посторонний звук, круто оборачивается.

В дверях милиция: Томин, Сажин и несколько офицеров.

Хомутова застывает.

Каким-то чутьем больной ребенок улавливает состояние матери и, защищая ее, нацеливает на пришельцев свое оружие:

– Бах! Бах! Бах!

Коваль просыпается в том же положении, как уснул – на руле.

Непонимающе осматривается, трет затекшую шею. Почему он здесь?

Задним ходом выбирается на большак.

У сельской водопроводной колонки тормозит. Опускает узел галстука, обливает ледяной водой небритое лицо.

…Он подъезжает к дому Вероники, как-то косо и неловко ставит машину боком на тротуар.

Поднимается к квартире. Ищет по карманам выброшенный ключ. Не находит, звонит в дверь. Ждет, прислушивается. Снова звонит. Бормочет: «Где Ника?» Опять безуспешно ищет ключ.

Пожимает плечами, садится на ступеньку…

Поднялся, позвонил последний раз. Пошел вниз. Моторика у него какая-то сорванная.

Он удаляется от подъезда, даже не взглянув на оставленную машину.

…Устало идет по набережной. Вот и любимый островок, где течет своя обособленная жизнь. Дым из трубы. Лает собака.

И вдруг, как оглушающий внутренний удар, – воспоминание, что случилось. В глазах огромная боль. Она растет, делается непереносимой, и в миг, когда он, кажется, закричит, из-за спины раздаются паскудные голоса:

– Здорово, генерал!

– Один сегодня?

С той же болью в глазах, весь в ней, Коваль автоматически поворачивается на голоса.

Три ножа нацелены на него. Те самые парни, которых он здесь проучил.

– Хочешь умереть стоя или на коленях?

Коваль отворачивается от них, словно от чего-то несущественного, смотрит на островок, начинающий таять. Все тише и тише лает собака.