Текст книги "Из жизни фруктов"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– «Сибирскую»! – твердо говорит Старухин. – Пора бы знать!

– Пока побеседуем? – предлагает Пал Палыч.

– Ты тут впервой, что ли?

– Впервой.

– А-а, интересно тебе… Ничего тут интересного. Манная каша да процедуры, да обратно манная каша.

– Не пойму, от чего вам лечиться, дядя Коля, вы же в порядке, – втягивает старика в откровенность Пал Палыч.

– От того лечусь, что пить нормально не могу, – сетует Старухин. – Раз! – и забываю. Вот на тебя гляжу – будто первый раз вижу.

– Надо же! Все забываете?

– Нет, ну главное помню. В городе я с любого конца домой доеду. – Мысли его внезапно перескакивают. – Эта вот сестра – самая вредная! – шепчет он, указывая куда-то в сторону. – Так уколет – три дня боком сидишь. Ты ей когда попадался?

– Я не здешний, дядя Коля. Насчет базы я. – Знаменский быстро вынимает голубой бланк акта и протягивает Старухину.

Тот пристально читает.

– Подписанный… – говорит он непонимающе. – Значит, я уж подписал?

– Это ваша подпись?

– Чья ж еще!

Старухин сует бланк обратно Знаменскому и поспешно ощупывает карманы пальто.

– А где же?..

– Вон как вы ее помните! – улыбается Знаменский. – А на память жаловались. Пожалуй, и Васькина по имени-отчеству помните?

– Васькина? Не, не помню.

– А Малахова?

– Малахова помню. Малахов Ваня. Он меня и рекомендовал по общественной линии. Малахов Ваня, как же.

* * *

Машина Томина, где кроме него и Панко сидят двое сотрудников ОБХСС, стоит неподалеку от рынка. Приметив проезжающий мимо грузовик с немосковским номером, нагруженный мешками, Томин спрашивает:

– Поглядим?

– Давайте, – откликаются сзади. – Похоже, первая картошка.

– Картошечка стандартная, через дуршлаг не проходит, – усмехается Томин и трогает следом за грузовиком.

Перед воротами рынка грузовик притормаживает, начинает осторожно маневрировать. Публика раздается в стороны, и тут к кабине подскакивают двое мужчин, делают знаки сидящему в кабине.

– Они! – возбужденно вскрикивает Панко, прилипая к ветровому стеклу. – Вот они ко мне и подходили тогда!.. Вот так же тогда взяли в клещи!..

– Ну наконец-то!

После энергичной жестикуляции один из перекупщиков влезает в кабину. Грузовик вползает в рыночные ворота. И вдруг обе дверцы его враз распахиваются.

– ОБХСС. Ваши документы, пожалуйста.

– А в чем дело? – говорит протестующе усталый человек за рулем. – Мы от колхоза, привезли молодую картошку. В чем дело?

– К вам лично никаких претензий, товарищ. Но, насколько я понимаю, картошку вы уже продали? Оптом. Верно?

– Ну, мы вроде условились.

– Чего условились? Чего условились? Ты чего болтаешь? – нервной скороговоркой врезается перекупщик. – Я тебя не знаю, ты меня не знаешь.

– А вас, гражданин, не спрашивают, – прерывает сотрудник ОБХСС. – Он не знает, так мы знаем.

– Нижайшая просьба, – говорит Томин человеку от колхоза, – подъедемте с нами к отделению милиции. Чтобы задокументировать эту сделку.

* * *

В лабораторию Томин входит с ощущением вчистую «отстрелявшегося» человека.

– Я тут немножко посижу, Зинуля.

– Тебя Женя Саковин ищет.

– Ничего. Подполковник Саковин подождет майора Томина. Пятиминутная передышка. – Закрывает глаза. – Я, Зинаида, становлюсь фаталистом. Будь что будет. На сегодняшний день сделал все, что мог. Друзья Шишкина взяты с поличным. Если с ними грамотно поработать – минимум полклубка можно размотать… А Пашу Саковин тоже ищет?

– Его тоже… Раза четыре звонил. И какой-то «раскочегаренный».

– Наверно, срок не терпит. – Томин с удовольствием вытягивает ноги. – Надо думать, наша история на контроле и тут, и там.

Звонит телефон.

– Опять! – восклицает Кибрит.

– Меня здесь нет еще целых две минуты.

– Так и сказать? – Снимает трубку. – Слушаю… Да, он здесь.

Томин показывает ей кулак.

– Алло… Паша, ты! – радуется Томин. – Нет, слушай, не надо, я тут так хорошо сижу… Гм… – он кладет трубку. – Паша спрашивает, не пройдусь ли я по коридору.

Он идет по коридору. Навстречу – Знаменский с Малаховым. Вот пары поравнялись и разминулись. Малахов никак не отреагировал на встречного. Разумеется, Знаменский проверяет не Томина, а Малахова.

Пал Палыч оборачивается и зовет:

– Александр Николаевич!

Томин возвращается. Он-то, конечно, узнал Малахова по совместной фотографии, но виду не подает.

– Хочу вас познакомить с моим лучшим другом, – говорит Пал Палыч Малахову. – Томин, Малахов.

– Очень приятно, – стеснительно произносит Малахов.

Томин отвешивает легкий поклон.

– Паша, мне тоже должно быть приятно?

– Очень … Хотя что я вас знакомлю, вы ведь встречались? – Вопрос обращен к Малахову.

– Нет. Откуда? – удивляется тот. – Первый раз.

– Пал Палыч, Саковин тебя обыскался, – говорит Томин.

– К нему и спешим, – с неожиданным для момента благодушием отвечает Знаменский.

* * *

– Разрешите? – входит он с Малаховым в кабинет Саковина.

– Где вы пропадали, Пал Палыч? – Саковин сердит.

– Хочу представить вам кладовщика Малахова, – спокойно отзывается Знаменский. – Он только что встретился в коридоре с Томиным и утверждает, что в жизни его не видел.

– Вы не имели права этого делать!

– Уверяю вас, через три минуты вы измените точку зрения.

– Будьте добры, оставьте нас вдвоем, – говорит Саковин Малахову.

Малахов делает движение к двери, но Знаменский его останавливает:

– Погодите, Иван Степаныч. Убедительная просьба, товарищ подполковник, разрешите один вопрос к Малахову в вашем присутствии.

– И что дальше?

– Дальше вам самому захочется задать второй и третий. А потом нам с вами понадобится тайм-аут.

Саковин смотрит на Пал Палыча с неодобрением, но и с любопытством.

– Хорошо, попробуйте.

Не садясь и не усаживая Малахова, Знаменский спрашивает:

– Скажите, где вы познакомились с неким Старухиным?

Малахов смущен и обстановкой и своей непонятной ему ролью.

– В Кащенке. В одной палате были.

Знаменский делает приглашающий жест – дескать, ваша очередь, товарищ подполковник.

– По поводу чего вы находились в Кащенко? – спрашивает Саковин.

– На экспертизе. Я в телеателье работал. Ну и с одним клиентом… Нервная работа. Понервничал.

– Подрались?

– Подрался. И еще словами.

– Вас судили?

– Нет. Домой отпустили. Порошки дали.

Саковин откидывается на спинку стула.

– Да, Пал Палыч, тайм-аут. Счет в вашу пользу.

– Вы, Иван Степаныч, немножко посидите, пожалуйста, там есть скамеечка в коридоре. Хорошо?

– Чего ж. Посижу, – соглашается Малахов и выходит.

– Под дверью Томин мается, – с вопросительной интонацией говорит Пал Палыч.

У Саковина, в сущности, камень с души, история обещает разрешиться «бескровно». Но есть неудовольствие, что как-то оно все без него сделалось.

– Ладно! Зовите.

Знаменский выглядывает в коридор, машет Томину. Тот входит, пытается сориентироваться. Саковин показывает жестом, чтобы сел и слушал. И обращается к Знаменскому:

– Вам известны подробности? Заключение медицинской комиссии?

– Подробностями драки не интересовался. А заключение… – читает по записной книжке: «Признан невменяемым в отношении совершенного деяния».

– Малахов?! – вскакивает Томин.

– Да-да, Малахов, – обыденно подтверждает Саковин. Он успел уже свыкнуться с нежданной новостью.

– Надо было давно догадаться! Кто в трезвом уме станет давать Паше взятку!

– Садись. Побольше выдержки. Что еще вы можете сообщить, Пал Палыч?

– Естественно, я поговорил с врачом. Невменяемость Малахова, – дальше он читает, – «…была связана с началом психического заболевания, в основе которого лежали склеротические процессы и почечная интоксикация. Проведенное лечение дало более или менее устойчивое просветление сознания, возврат к трудоспособности».

– И с чем же мы сегодня имеем дело? – спрашивает Саковин.

– Отвечу, опять же цитатой: «Возможные дефекты психики: в состоянии резкого эмоционального подъема или спада может быть склонен плоды собственного фантазирования считать реально происшедшими событиями».

– То есть склонен бессознательно завираться?

– Оригинальные у него фантазирования! – снова не выдерживает Томин. – Сумасшедший-сумасшедний, а воровать ума хватало! И две с полтиной раздобыл и перевел куда надо.

– Даже не знаю, что делать, – озадаченно произносит Саковин. – Какой из него, к шуту, свидетель?.. Но, с другой стороны, кто сказал, что он и теперь «того?..

– Женя, надо поговорить! Нам бы какие-то зацепочки, дальше сами размотаем. Шишкин у меня уже на крючке.

– Я считаю, Евгений Николаевич, – поддерживает Знаменский, – надо попытаться добыть из Малахова истину. Пусть хоть искаженную. Если его начинает «заносить», это сразу заметно, мы сумеем отсеять фантазии.

– Ну… давайте попробуем, – соглашается Саковин.

– Разрешите предварительно один звонок. Это существенно.

Пал Палыч торопливо набирает номер.

– Знаменский беспокоит. Как у вас с шоферами?.. Да?.. Спасибо большое! – и кладет трубку очень довольный. – Помидоры вывезены на базар. Сданы Шишкину. И тогдашняя черешня тоже, – добавляет он для Томина. – И всем шоферам товар отпускал Васькин. Малахов сказал правду – при нем вагоны уже стояли пустые. А ведь все было подведено так, чтобы отвечал он!

– Один раз признали невменяемым… – подает голос Томин.

– Вот-вот! Для того и держали! Привезут груз при Васькине, он сразу кинет налево, сколько успеет, потом заступает на смену Малахов и… оформляет недостачу. Ценнейший человек.

– Женя, я зову? – не терпится Томину.

– Зови.

Малахов входит все такой же стеснительный, немного робеющий. Саковин мягко приглашает его взглянуть:

– Иван Степаныч, вот есть у нас одна фотография, – он кладет на стол снимок.

– Это вы, – изумленно смотрит Малахов на Томина.

– Вы и я.

– Загадка. Не встречались же, – округляет он наивные глаза.

– Но перед вами фотография, документ, – говорит Саковин. – Как вы можете это объяснить?

– Не знаю. А вы? – снова адресуется он к Томину.

– Я тоже забыл.

– Загадка. Улыбаюсь. Выгляжу хорошо, да?

– А вы часто фотографируетесь? – спрашивает Саковин.

– Нет. Зачем.

– Возможно, тогда вы вспомните… пусть не с этим товарищем, а еще с кем-то… но так же вот пожимаете руку… вас не фотографировали?

– Недавно. Для стенгазеты.

– С кем же?

– С Котей мы, – улыбается Малахов.

– Простите?

– С Васькиным, – объясняет Знаменский.

– Я в галстуке, – склоняет голову набок Малахов. Фотография интригует его. Он говорит о ней охотно.

– Поточнее не вспомните, когда именно вы фотографировались с Васькиным?

– Неделя. От силы – полторы.

– А по какому поводу?

– Выполнение соцобязательств. Вроде друг друга поздравляем.

– И помещена она в стенгазете?

– Нет еще. Скоро.

– Ну а кто вам предложил… кто сказал, что надо сняться?

– Котя. – И снова рука тянется потрогать фотографию, повернуть так и эдак. – Загадка! – смакует он.

– Иван Степаныч, фотограф был ваш, базовский?

– Нет. Приглашали. По трешке взял.

– Хорошо, с этим вопросом ясно, – подытоживает Саковин.

Знаменский поднимает палец, прося слова. Саковин кивает.

– Иван Степаныч, это вы привлекли Старухина для составления актов о недостачах?

– Я это.

– Но он же больной человек, подпишет что угодно.

– Нет, – встает Малахов на защиту Старухина. – Он когда как. Когда привлек, он в себе был. За три дома от базы. Скучает. Я и привлек. Без бюрократии. На свежем воздухе. Сиди, смотри. Чекушку поднесут. Но ребята портят. Нельзя ему много-то. Дяде Коле.

– Ясно, – говорит Саковин. И, видя, что Томин хочет спросить. – Давай.

– Что делает у вас на базе Викулов?

– Он бригадир. Над грузчиками.

– И все?

– Ну… Голова, вообще-то. Мозги в спецовке. Чего надо умное – к нему. Большой человек был. Юрист. Так и зовем. За справедливость пострадал, – переживает он за Викулова. – С горы – да к нам. Так человек пострадал! Страшное дело!

– Можно я про основное? – спрашивает Знаменский.

– Пожалуй… – соглашается Саковин.

Знаменский подходит к Малахову, садится рядом, дружески кладет руку на колено.

– Иван Степаныч, вы ведь добрый человек, это видно. Скажите, за что вы меня старались в тюрьму посадить?

Малахов очень расстраивается:

– Не старался! Что вы! Да боже мой!

– Но ведь мне за получение взятки полагается тюрьма. А вы мне эту взятку на книжку перевели. Перевели ведь?

– Перевел… – шепчет Малахов.

– Зачем? Я вас просил? Намекал? Был хоть какой-то разговор – мол, мне от вас что-то надо?

– Не было.

– Как же вам в голову пришла такая мысль?

– Это нет… – со стоном говорит Малахов, – не могу сказать!

– А номер сберкассы и счета вам тоже Котя продиктовал?

– Это юрист.

– Как он узнал номер счета? – вмешивается Саковин.

– Не знаю.

– Примерно тогда я брал зарплату. Кто-то мог просто стоять за плечом, – предполагает Знаменский.

– Все деньги ваши? – спрашивает Саковин.

– Половина.

Малахову стыдно, мучительно. Пал Палычу уже откровенно жаль его, а что поделаешь? Надо спрашивать.

– Тот, кто… вас надоумил, он объяснил, за что платить?

– Да вот те вагоны. Три вагона-то. Пропавшие. Говорит, неприятности будут. Полагается, говорит. Все берут. – Малахов вскидывает на Пал Палыча ясные глаза и спрашивает по-детски: – Нет? – И, прочтя на лице Знаменского ответ, отчаивается. – Ошибся. Не хотел плохого… Говорит, давай скинемся. Человек на одну зарплату живет. Жалко стало. Я и принес.

Воцаряется молчание. Томин давится подступающим смехом.

– Нам понятно, с кем вы скидывались, – говорит Саковин, – но, может, все-таки назовете имя?

– Что хотите! Не могу!

– Ну, хорошо, оставим… Вы знакомы с Шишкиным? – помолчав, продолжает Саковин.

– С рынка. Не люблю его.

– А откуда вы его знаете?

– Ходит к нам.

– Не слышали: был случай – он пять суток отсидел? – вставляет Томин.

– Слышал. Ох, злился! Ох, разорялся! – с переменой темы Малахов оживает. – Погоны, говорит, сниму! С опера того. Который посадил. Голым, говорит, в Африку пущу!

– Мерси, – фыркает Томин.

Малахов не замечает:

– Он такой. Если заведется. Азартный. Все просадит, чтобы по его!

– А почему вы его не любите? – интересуется Саковин.

– Ну… между нами. Боюсь за Котю. Плохо влияет.

– Ой, Малахов! – не выдерживает Знаменский. – Восьмое чудо света!

– Зачем? – Малахов готов, пожалуй, обидеться.

– Да я не в насмешку, Иван Степаныч.

Саковин забирает «бразды правления»:

– Есть одна неясность. Ну рассердился, Шишкин, как вы выражаетесь, на опера. Решил отомстить, так?

– Так.

– Ну а Знаменского-то почему вместе припутали?

– Не понял?

Саковин в раздумье чешет подбородок и заходит с другой стороны:

– Не было слухов, что вместе с «опером» еще кого-то… в Африку?

– Это похоже. Опера сначала по бабьей линии хотели. Застукать – и жене. Или на выпивке. Чтобы начальству. Потом юрист говорит: лучше сделаем. Обоих в один мешок.

– Про кого? – «обоих»?

– Не знаю. Больше не знаю.

Саковин вздыхает, обводит всех глазами.

– Ну что, товарищи?

Томин поднимается.

– Я бы считал, пора кончать.

– Ох, Иван Степаныч, – встает и Знаменский. – Прибавили вы нам седых волос…

– Пал Палыч! – душевно говорит Малахов. – Я ведь предупреждал. Сразу же. Помните, говорил? Поостерегитесь, мол. Мафия. Империя. Не остереглись вы… И мам-Тоне небось неприятности.

* * *

Тут Малахов прав. Неделю спустя на заседании Комитета народного контроля оглашается весьма резкий доклад о проверке дел на базе.

После короткой паузы зампред говорит:

– Хотим получить ваши объяснения, товарищ Чугунникова.

Чугунникова в большом напряжении. Услышанное превзошло ее опасения. Но она решает придерживаться все-таки заранее заготовленного обтекаемого варианта своей речи:

– Спасибо, товарищам, принявшим участие в проверке, – говорит она, умудряясь выдерживать естественный тон. – Спасибо за их советы и замечания. Они будут доведены до сведения коллектива. Здесь было высказано много очень острых замечаний. Мы, хозяйственники, учимся понимать критику как руководство к действию. Мы соберемся у себя, обсудим. Со своей стороны я просила бы уважаемых членов Комитета рассматривать вопрос шире, чем о неполадках на одной базе. Надо смотреть по-государственному. Научная технология хранения овощей изобретена до первой мировой войны, а мы все перебираем картошку руками. Да еще узнаем из газет, что треть овощей остается в поле и уходит под снег…

– Товарищ Чугунникова, – прерывает зампред, – члены Комитета ждут от вас не общих рассуждений о чужих недостатках, а объяснения безобразных фактов и злоупотреблений, имевших место на вашей базе. У кого вопросы?

Вопросы есть. Первый у пожилого рабочего:

– Перед приходом народных контролеров несколько тонн овощей вывезли на корм скоту под видом отходов. Чтобы не оказалось излишков. А что не успели, сбросили в канализационные колодцы. Вы знали об этом?

– Нет, – решительно отрицает Чугунникова.

– А я сам лично разговаривал с грузчиком, который прибегал к вам сказать, что же это делается – прямо вредительство. А вы его, извините, я мужчина, и то не могу повторить, куда вы его… направили.

Звучат и другие голоса, обличающие завбазой. Атмосфера сгущается, хотя у Чугунниковой находятся солидные защитники среди присутствующих (как и следовало ожидать).

Она бьется до последнего:

– Разрешите ответить на конкретные пункты обвинений с цифрами в руках. Полагаю, это все же прояснит меру моей личной ответственности!

Она раскрывает папку, которой до того не пользовалась. Поверх бумаг лежит записка – крупные, неровные буквы: «Мама, чтобы я осталась с тобой, будь честной!»

Чугунникова закрывает глаза и стоит молча.

– Мы ждем, – напоминает озадаченный зампред.

Знаменский смотрит сбоку пристально, пытается понять, что происходит.

Чугунникова садится. Произносит приглушенно:

– У меня все… Как решит Комитет.

Предлагают высказаться Пал Палычу. Зампред говорит заключительные слова.

Чугунникова от всего отгородилась. Мысленно она начинает уже примеряться к будущему, где ей предстоит пережить следствие, вероятно, суд… и как-то не потерять дочь.