Текст книги "Черный Маклер"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Вполуха слушая вариации на тему: Шахов невиновен, главарем был беглый Шутиков, – Томин соскользнул мыслью на Силина. Почему он ринулся рвать сигнализацию? Неверно истолковал инструктаж? Куда бы он – только-только «от хозяина» – делся с каракулевыми манто? Надо по меховщикам полазить. Кто придумал шубки украсть, тот наверняка готовил и рынок сбыта. Между прочим, сел этот битюг за драку с телесными повреждениями, хулиганство и сопротивление власти. В колонии сошелся с рецидивистами, кого-то изувечил, и ему добавили срок. Но все-таки ждала его некая женщина в Днепропетровске.

* * *

В последующие трое суток время Томина делилось между залом суда, где толкли ту же воду в ступе, и мелкой беготней вокруг Силина. В промежутках между тем и этим он подбирал накопившиеся хвосты, а в промежутках между промежутками посещал Зину.

– Вот следы твоего любимого «Москвича», – говорила она, раскладывая еще влажные фотографии.

– Ага, сдается, Силин прибыл на склад именно на нем. Просто так на пустырь кому надо заезжать?

– Гляди, здесь машина остановилась, кто-то вылез и переминался с ноги на ногу.

– Следочки изящные. Не чета силинским. У шин есть своя индивидуальность?

– У всего есть индивидуальность, Шурик. Трещинки, ссадины. Но не обходить же гаражи с микроскопом. Дашь машину – скажу, та ли.

– Небогато у тебя, – поддразнивал Томин. – А что насчет владельца изящной обуви? Я не говорю – адрес, но хоть год рождения, например. Или – холост, женат. Неужели не можешь?

– Шурик, поосторожнее! Я тебе еще пригожусь! Пусть твой Силин завяжет мне несколько узлов. Когда человек завязывает узел – это я тебя просвещаю…

– Большое спасибо.

– …то узел с точки зрения криминалистики нередко индивидуален почти как почерк.

С Силиным он держался ровного доброжелательного тона, хотя тот не желал раскалываться.

– Я с вашим братом разговаривать не нуждаюсь! Посадили – все! Кончено! – то и дело норовил сорваться на крик.

– Уймитесь, Силин. Горло поберегите.

– Да об чем говорить? Что надо, я рассказал.

– Что ночью залезли? Что взяли шубы? Редкая откровенность. Если б не признались, мне бы в жизни не догадаться!

– Веселый вы человек, гражданин начальник.

– Работа такая – смешная. Вот, скажем, вы. Освободились, собирались к своей Галине Петровне. Нет, вдруг двинули в столицу, где у вас ни кола ни двора. Говорите, в одиночку пробрались на склад. Смешно? Смешно.

– А тут будет один ответ: катитесь вы и так далее! Ясно?

Томин катился, к вечеру снова забегал в отделение милиции, где содержался Силин, едва помещаясь в КПЗ с одним-двумя пьяными хануриками.

– Давайте-ка побеседуем.

– А потом десять лет в зубы и езжай, Силин, лес рубить? Хоть буду вам руки лизать, хоть матом обложу – все одно.

Что ж, резонно. Взят на краже – тюряга. Но и у Томина работа.

– Суд, между прочим, учитывает чистосердечное признание. Сами знаете.

– Что я знаю? Что знаю?! Ты меня не доводи, я такой! В темный подъезд заходить будешь – бога вспомни! Дети есть – пусть дома сидят! Ты понял, ты?!

– Нервы у вас, Силин, ни к черту. Жалко смотреть.

Силин вдруг обиделся:

– А ты меня не жалей! Пожалел волк кобылу. Ты чего ко мне привязался, чего добиваешься?

– Человек должен отвечать за то, что сделал. По справедливости. А за других он отвечать не должен.

– Ха! Насчет справедливости я ученый. Справедливость… – он заколебался, но желание высказаться одержало верх над недоверием. – Сказать, как я срок схватил?

– Была драка в нетрезвом виде.

– Это по бумажке. А по жизни? По правде?

– Ну?

– Я со свадьбы ехал. Сижу в электричке. Нормальный человек может со свадьбы в трезвом виде?

– Трудно.

– Значит, я пьяный законно. Еду домой, никого не трогаю. Бац – контролер. «Ваш билет». Я ищу, куда дел, а он ко мне вяжется: «Гражданин, сойдемте». Я его отодвинул, он за свисток. Ладно, думаю. Сошли. Ищу билет, чтоб отцепился.

– Так и не нашли?

– Найдешь тут, когда он на рукаве виснет. «Пошли, говорит, в милицию»… Рази я его бил? Всего-то стряхнул с руки, чтоб не мешался.

– Но он вроде там пострадал?

– Так не вяжись к здоровому мужику, коли вовсе ветхий!

– А дальше?

– Дальше суд. Красота! Я толкую – билет же был. В отделении, когда карманы выворачивали, его же нашли! А она мне – судья: «Кому, – говорит, – теперь нужен ваш билет?» Это, по-вашему, справедливо?! «Вы, – говорит, – билет на проезд покупали, а не хулиганить». А?! В гробу я видал такую справедливость!

Картинка рисовалась живая. Мельчайший начальничек, он готов костьми лечь, защищая свой авторитет. А судья автоматически солидарна с представителем власти.

Томин купил в кулинарии полкило жареной наваги и бутылку молока. Скармливая их Силину, сердито убеждал:

– Вы же взрослый человек, Степан Кондратьич. У контролера должность. Что с ним было?

– Чего-то там себе отбил.

– А в колонии опять хлюпик под горячую руку попался?

– Там целая кодла была. Кабы я им поддался, мне бы вовсе не жить! Вы бы, гражданин начальник, помыкались там, тогда бы с полслова соображали… Приклеилась ко мне шпана. Сперва смешочки, дальше – больше. «Комод, пойди туда», «Комод, пойди сюда». Каждый день в барак, как на войну шел. Раз потолковали, другой, – показал на кулаках. – Вижу, либо я кого угроблю, либо они меня. Ну, одному гаду ребра и попортил. Подошел такой момент. И кто виноват? Знамо дело, Силин. У него же в приговоре полная аттестация, какой он есть бандит! Два года припаяли. Справедливо?!

– Обидно, Силин.

– Теперь, допустим, есть душевный человек и в большом авторитете. Он глядит, такое дело, и говорит: «Баста! Комода, – говорит, – не трожь». Вот оно где справедливо-то! Вот где по-человечески!

– С ним вы и встретились в Москве?

Силин разом замкнулся, набычился.

– Ни с кем я не встречался! Я пример привел – кто мне друг, а кто враг, ясно?

Куда ясней. Теперь, конечно, казнится, что поддался душевному человеку. Поверил себе на погибель. Сидел бы в Днепропетровске, а не в КПЗ, где сверлит мысль: как так случилось? Почему я засыпался?

– Завяжите мне на память несколько узлов, – протянул Томин кусок веревки.

– Узлы? А-а, дамочка будет експертизу делать. На доброе здоровье.

И, допив молоко, огромными ручищами ловко стал вязать узлы…

* * *

– Веревку на мешке затягивал Силин, – определила Зина.

– А кто клал шубы в мешок?

– Везде и на всем только отпечатки его пятерни. Что касается маршрута по складу, – она достала расчерченный лист, – крестиками я пометила пункты, в которых уверена, что он был. А вот здесь два сомнительных кружочка. Сторожа безбожно натоптали.

– Так он прошел прямо тут? Рассказывает иначе.

– По-моему, он тебе нравится, этот пещерный житель.

– Жалко дурака. «Я пошуровал и выбрал три каракулевых пальта». Да он не отличит каракуль от цигейки! Он всю дорогу был грузчиком, а в колонии шесть лет работал на лесоповале.

Как ни странно, скорняки каракулевых шуб не ждали. Вот соболей кто-то обещал привезти с Севера. К исходу третьих суток Томин несколько раззадорился в отношении Силина и попросил начальство не передавать дело району, а забрать в МУР. А вскоре прибыли материалы из колонии. Опять побежал в криминалистическую лабораторию.

– Вот его колониальные приятели, – Томин развернул веером фотографии. – Этот еще сидит. Этот сидит, – по одной бросал он их на стол. – Этот освободился только что, но прибыл на место жительства в Брянск. Остаются трое в принципе возможных. Старый вор Захаркин – рекомендую. Года два как в воду канул. Не прописан, не зарегистрирован, не задерживался. Этот – Митька Фрукт, карманник. С прошлого лета живет у матери в Москве, работает шофером и даже женился.

– На какой машине ездит? – быстро спросила Зина.

– Не знаю, не успел. Последний – домушник, аферист, всего понемножку.

– Глаза неглупые, – уронила она, рассматривая скуластую физиономию на снимке.

– Кличка Химик. Этот, возможно, тоже в Москве. Митька Фрукт писал одному в колонию, намекал: «Будешь в столице, затекай на Преображенку пиво пить. Старого знакомого встретишь».

Зина разыскала в шкафу фотографии, нащелканные у склада, достала таблицы для определения комплекции человека по следам. За что Томин ее любит – никогда не тянет волынку, дело делает.

– Кручусь на полупустом месте, – ворчала она, производя расчеты. – Походки нет, длины шага нет, только размер и глубина следа. Ну, вывела примерно рост и вес. Сто восемьдесят сантиметров, семьдесят шесть кэгэ.

– Минутку, – Томин полистал записную книжку. – Веса у меня нет, есть рост и телосложение.

– Для семидесяти шести он высоковат.

– Значит, тощий. Читаем. Захаркин. Телосложения худощавого, но коротышка. Химик. Телосложения худощавого, рост сто восемьдесят один. Наконец, Митька Фрукт. Телосложения атлетического.

– Стало быть, если кто из них, то Химик.

Томин, довольный, собрал «колониальные» фотографии, вложил в записную книжку и хлопнул ею о ладонь.

– Теперь есть четкая задача: найти, взять и доставить.

Зине позвонили. Ожидая конца разговора, Томин призадумался и присел на край стола. Стоп, а будет ли от Химика прок, если его взять и доставить?

– Сомнения? – осведомилась она.

– Понимаешь, я на складе перешерстил всех, кого мог. Если бы искомый сват имел ясно видимые связи с кем-то из складских, я бы его нащупал. Согласна?

– Не исключено. Кое-что ты умеешь.

– Хорошо, коли из Химика я что-нибудь вытяну. А коли нет? Коли они с Силиным отопрутся друг от друга на очной ставке?

– Есть еще следы.

– Следы мало что доказывают. Даже при условии, что мы найдем ботинки и «Москвича». Ты бы на его месте не вывернулась?

– Прав. Подвезли, мол, Комода, куда просил, и уехали. А что он там дальше делал – понятия не имеем.

– То-то и оно. И сядет Силин на скамью подсудимых один, а в приговоре напишут: «Совершил совместно с неустановленными лицами».

* * *

Знаменский вернулся в Москву поздним вечером. Лужи перед домом были прихвачены первым серьезным заморозком. Колька спал, а мать, заслышав шаги в коридоре, сразу поднялась и радостно захлопотала, будто ее Павлик отсутствовал невесть как долго.

По будням маленькая семья их просыпалась почти одновременно, но разговоров за завтраком бывало мало. Маргарита Николаевна торопилась до работы успеть что-то по хозяйству. Колька зевал. Знаменский заметил у него свежий синяк на скуле – опять подрался, но домашнее следствие отложил на потом. Обычно Колька дрался успешно и под флагом какой-нибудь благородной идеи, что, разумеется, не влияло на мнение классной руководительницы, излагавшей истерические протесты в его дневнике. Воспитание Кольки было официально закреплено за старшим братом, и объясняться с педагогами приходилось ему. Маргарита Николаевна школы избегала: классная неизменно просила ее «как психиатра и человека» прописать успокоительные таблетки, которые помогли бы сносить козни 5 «Г» – Колькины в том числе. Маргарита Николаевна ничего не прописывала и страдающей стороной считала 5 «Г». «Ребятам надо ведрами пить валерианку», – говорила она. Мать была умной и веселой. Два замечательных качества, которые Знаменский очень ценил.

…Томина он встретил на одной из лестниц Петровки.

– В четыре! – крикнул тот на бегу.

В четыре часа пунктуально впятился спиной в кабинет, кому-то что-то дотолковывая в коридоре, и изложил свои впечатления о судебном процессе.

– Вот таким манером, Паша. Все меняют показания, все нагло врут. Их спрашивают про товарную ведомость, заполненную рукой Шахова, они твердят, что то была невинная шутка: просто однажды сравнивали почерк, у кого лучше, и продиктовали Шахову, что писать. Судья напоминает о счетах на имя Шахова – ему отвечают, что подложные счета нарочно сфабриковал Шутиков. И тэ дэ. Глупо, шито белыми нитками, но работает. Короче говоря, в отношении Шахова дело возвращается на доследование, и Михаил Борисыча на моих глазах освобождают из-под стражи. Срамота!

– Да, – отозвался Знаменский, – надо сесть и подумать… Шутиков-то шалавый парень и не больно умен. Пешка.

– На кой черт тогда смылся? Может, не совсем пешка?

– Пешка, Саша, пешка, которую срочно проводят в ферзи. Он было совсем собрался покаяться и вдруг…

– Балда. На него теперь хоть всех собак вешай. И остальные вроде почище на его фоне – Шутиков, дескать, соблазнил, Шутиков организовал, Шутиков требовал. Все уши прожужжали этим Шутиковым.

– Чтобы не зияло пустотой место главаря.

– Может, вы прошляпили у Шахова тайник с бриллиантами? И его благоверная купила у прочих обвиняемых нужные показания?

– Кабы так просто! Вывести целую банду на процесс с новой версией и чтобы без единого противоречия… тут чувствуется рука мастера. Нет, не только адвокаты постарались… Как вел себя Шахов?

– Спокоен и полон достоинства.

– Когда он сиживал тут напротив, у него иной раз зуб на зуб не попадал. Значит, сегодня знал, что выкрутится. А Шахиня?

Томин вспомнил, как вызвали к свидетельской трибуне красиво облитую платьем брюнетку лет сорока. Держалась она надменно, словно сам факт ее допроса оскорбителен.

Судья посоветовался с заседателями и сказал:

– В результате обыска в вашей квартире было изъято большое количество ценностей – в основном женские украшения. Вы по-прежнему утверждаете, что все это – подарки мужа?

– Разумеется.

– Однако общая стоимость найденных «безделушек» превышает сумму зарплаты вашего супруга за десять лет. Как вы себе это объясняли?

– Я – женщина, я такими вещами не интересовалась.

Томин очень убедительно изображал надменность «лет сорока». Знаменский спросил:

– Для нее не был неожиданностью поворот суда?

– Разве разберешь? Ты вон тоже глазом не моргнул, пока я рассказывал.

– Для меня тоже не было неожиданностью, – ответил Пал Палыч, копаясь в ящике стола, будничным тоном.

– Ах, так?

Томин взял протянутую папку с вложенным письмом.

– Руками не трогать, – предупредил Знаменский.

Пробежав письмо, Томин присвистнул.

– Информированный товарищ! Слушай-ка, история становится занимательной!

* * *

Дней десять спустя – к тому времени, как выделенное в отдельное производство дело Шахова прибыло обратно к Знаменскому, – тот получил уже третье таинственное письмо. Даже распечатывать не стал, сравнил с прежними конвертами и позвонил Томину и Кибрит.

Она появилась сразу и застала Знаменского над картой города, где он отмеривал что-то по линейке. Почтовые отделения были разные, но район отправления примерно один.

– Ты знаешь, что вышло с делом Шахова и других? – поднял он голову.

– Еще бы не знать! Не ожидала, что можно развалить тебе дело!

Кибрит близко принимала к сердцу все, что касалось друзей. Особенно Пал Палыча – так она привыкла его величать с той поры, когда они с Томиным (на три года позже, чем Знаменский) пришли после юрфака на Петровку: она в научно-технический отдел, он в розыск. Пал Палыч, по студенческим временам известный обоим больше визуально, показался столь умудренным, что вызывал почтение. Правда, расстояние скоро сократилось и почтение сменили куда более теплые чувства, но привычка прижилась, и только в редкие, особо значительные минуты с языка ее слетало «Павел».

– Я тоже не ожидал, что развалят, – невесело усмехнулся он; такое случилось впервые, и он болезненно относился к ситуации. – Так вот, до суда я получил письмо. Всего две фразы: «Хочу поставить вас в известность, что Преображенский, Волков и остальные откажутся от своих слов и будут лгать. Неужели нельзя их разоблачить?» Во втором письме аноним упрекал меня в бездеятельности. Сегодня принесли третье послание. Все их вручаю тебе, – Знаменский придвинул к ней конверты и листки с текстами.

– Тебя интересуют отпечатки пальцев?

– Отпечатки, машинка – все, что сможешь углядеть. За первые письма я – грешен – хватался руками, с последним поостерегся.

– Ножницы, – распорядилась Кибрит.

Достала из сумочки резиновые перчатки, натянула, взяла письмо за уголок и тонко срезала край конверта.

Как раз подоспел Томин.

– Ба, – сказал он с порога, – новое платье! Ну-ка покажись. Очень и очень!

«Почему я не заметил нового платья? – укорил себя Знаменский. – Почему вообще не замечаю, как Зина одета? То ли это признак равнодушия? То ли, напротив, она мне нравится в любом виде? Так или иначе, следовало бы замечать. Вон как ей приятна похвала. Зина ее заслуживает тем более, что шьет обычно сама, да и не больно-то на ее зарплату разгуляешься».

Кибрит извлекла и огласила письмо:

– «Товарищ следователь! Неужели вас не тревожит судьба Шутикова? Человек внезапно пропал по неизвестной причине, и сразу на него сваливают чужую вину. Необходимо срочно разыскать Константина Шутикова… – она приостановилась, – если он еще жив». Этого еще не хватало! – обернулась она к Пал Палычу. – Почему ты его вовремя не арестовал?!

– Незачем было. Мелкая сошка.

– Нет, вряд ли, – подал голос Томин. – Ну с какой стати с ним что-то случится?

– Десять дней назад был жив, – сказал Знаменский севшим голосом. – Я разговаривал с человеком, который его видел в Долгопрудном.

Кибрит ужаснулась его тону.

– Павел! – произнесла она. – Павел… Что происходит? Тебе возвращают дело! Исчезает подследственный!

Знаменский промолчал, она села к столу и нервно принялась за письма. На ощупь и на свет определяла качество бумаги, измеряла отступы, поля, расстояние между строками, в лупу сравнивала шрифты.

– В картотеке неопознанных трупов искали по приметам? – спросил Томин, понизив голос.

– Пока, слава богу, нету.

– Допускаешь, что его действительно?..

– Допускаю. Понимаешь, есть в этой истории нелогичность. Положить столько сил, столько хитрости, чтобы вызволить Шахова. А, собственно, ради чего? Ну, направят дело на доследование, мы проведем несколько лишних экспертиз, раскопаем новые факты, рано или поздно найдется Шутиков, и сядет Шахов обратно как миленький на ту же скамью. Отсрочка, не больше. Наш противник не идиот, должен понимать… Но вот другой вариант – Шутиков исчезает. Вообще.

– Например, при обстоятельствах, похожих на самоубийство?

– Хотя бы. Это Шахову хороший шанс.

– Пал Палыч, отпечатки выявлять на всех письмах?

– Было бы роскошно, Зиночка, но ведь первое отправлено много раньше.

– На такой пористой бумаге старые выйдут еще лучше новых. Обработаю-ка я их нингидридом…

– И когда будет готово?

– Дождь не пойдет – так через двое суток.

Томин фыркнул.

Кибрит посмотрела на него строго:

– Если повысится влажность, тогда дольше. Предварительный вывод об авторе писем интересует?

Вывод, конечно, интересовал.

– Все три письма напечатаны в домашней обстановке, – неторопливо сказала Кибрит, работа ее несколько успокоила. – Машинка «Москва». Старая, давно не чистилась. Напечатано одним лицом. Непрофессионально. Лицо это – женщина. Молодая или средних лет.

– Блондинка, брюнетка? – снова не выдержал Томин.

– В официальном заключении я этого не напишу, но думаю, что брюнетка.

– Зинаида, не морочь голову! – воздел он руки.

– Может, пояснишь ход рассуждений? – предложил более осторожный Знаменский.

Кибрит аккуратно завернула письма в чистую бумагу, сняла перчатки.

– Пожалуйста. Буквы, расположенные в левой части клавиатуры, оттиснуты на бумаге чуть бледнее. У профессиональных же машинисток сила удара левой и правой руки практически одинакова. Затем – многие знаки как бы сдвоены. Значит, удар по клавише был не вертикальный, а несколько спереди, подушечкой пальца. Так печатает женщина с длинными ногтями с маникюром. Нетрудно сделать заключение о возрасте. «Москва» – машинка портативная, в учреждениях ее не держат. Так что, скорее всего, это – тихое надомное производство. Остальное совсем элементарно, даже скучно объяснять.

– Не женщина, а просто – удивительное рядом! Только вот насчет брюнетки…

– Шурик, прими на веру.

– Воспитание не дозволяет! – он старался замотать тягостное впечатление от письма.

– По-моему, у брюнеток обычно и ногти крепче, и удар более порывистый. Я – в лабораторию.

Забрав письма, она ушла.

– Что меня-то пригласил? – осведомился Томин, зная, впрочем, ответ: по поводу анонима и, главное, Шутикова.

– Розыском занимается Петухов. Было бы спокойней, если б ты подключился.

Петухов был сотрудник староватый и не больно шустрый.

– Закруглю некую меховую операцию – и к твоим услугам, проси меня у начальства, – согласился Томин.

* * *

Меховая операция – это было про Силина. Он так ни в какую и не выдавал сообщников.

– Что я – хуже собаки? Собака и та своих не кусает! Гражданин начальник, ну войдите в мое положение.

– Не хочу, Силин, – ворчал Томин. – Вам и самому не было нужды входить в свое положение.

– Именно, что была нужда! Сколько лет я жизни не видел! Это разве легко переносить? Вышел, деньжонок маленько было, эх, думаю, хоть поллитровочку!.. А там, сами понимаете, другую, третью. Отчумился, гляжу – трешка в кармане. А к Гале ехать надо. Жизнь начинать надо. Как? Чем? Сроду не воровал, решил – ну, один раз, пронеси господи!..

Леонидзе – следователь, которому отдали материал на Силина, тоже ничего от него не добился. Леонидзе был мужик весьма башковитый, но ленивый и хлопотных дел старался не вести. Томин едва подбил его на следственный эксперимент в складе.

По прибытии туда Леонидзе велел вынести ему стул из конторки, уселся верхом и начал гонять Силина. Тот показывал, как он якобы действовал, как двигался между стеллажами и контейнерами, пока «шуровал». А Леонидзе следил по хронометру и бесстрастно изрекал:

– Вы должны были выбежать со склада шесть минут назад. Попробуйте еще раз.

Он засекал время. Распугивая кошек, Силин мотался по складу с мешком, Томин – за ним, фиксируя путь, измеряя расстояние между следами.

– Наверстали полторы минуты, – закуривал Леонидзе. – Осталось четыре с половиной лишних.

– Понимаете, Степан Кондратьевич, – разъяснял Томин, – с того момента, как вы перелезли через забор, и до того, как вас схватили, прошло девять-десять минут.

– Ну?

– По моей просьбе несколько человек перелезали и вышибали плечом дверь. На это уходит максимум две с половиной минуты. От десяти отнять две с половиной – сколько?

– А сколько?

– Семь минут тридцать секунд. За эти семь с секундами вы повредили проводку, увязали шубы и выскочили.

– Ну?

– Ну а сегодня вы возитесь почти вдвое дольше. Хотя и спешите.

– А тогда не спешил?

– Сегодня вы бегаете, а тогда ходили. Когда человек идет, расстояние между следами меньше, чем когда бежит. Ваш путь был короче. Вы не то сейчас показываете.

– Слушай, отцепись ты со своей наукой!

– Попрошу все проделать еще раз, – пресек пререкания Леонидзе. – Только теперь под мою диктовку. Пройдите здесь, – он указал узкий проход между ящиками, ведущий прямо к шкафу, где висели шубы.

– Зачем я сюда полезу?

– Затем, что это нужно для следствия. Отлично. Откройте шкаф. Увязывайте шубы. Уходите. Вот они – ваши семь с половиной минут. Ясно?

Силин утер рукавом потный лоб и отвернулся, перед Леонидзе он немного робел.

– На чем вы сюда приехали?

– На трамвае, на чем еще.

– Подошли к забору с какой стороны?

– С левой, что ли. А может, с правой. Отсюда не соображу.

– Вы помните, что с вас сняли ботинки?

Силин пошевелил пальцами в тапочках – он как-то умудрился их растоптать.

– Так вот, исследовали грязь с них. Оказалось, что вы ни справа не подходили, ни слева. Сразу очутились около забора.

– Давайте я растолкую, – опять взял слово Томин. – Послушайте меня внимательно, Степан Кондратьич, и не злитесь. Никто вас на пушку не берет. Понимаете, когда мы ходим, то все остается на подметках. Вот я пойду по земле – прилипнет земля. Потом пойду по асфальту – поверх земли лягут частички асфальта. Все это набирается слоями, особенно в углублениях под каблуком. И держится довольно долго, пока не отвалится лепешкой. Вам понятно?

– Я что, дурак?

– Грязь с подметок изучили слой за слоем. И сразу стало ясно, где вы только что прошли. Снаружи нашли пыль – такую же, как здесь на полу. Глубже – крупинки шлака. На шлак вы наступили у забора. Но глубже шлака оказался асфальт. Значит, до шлака вы шли по асфальту, понимаете?

– Ха… – задумчиво выдохнул Силин.

– А здесь за забором везде глина. В любую сторону. На ваших подметках ее нет.

– Как же я тогда прибыл? По воздуху?

– Зачем «по воздуху»? – пустил дым Леонидзе. – Вас привезли на «Москвиче». Привезли, развернулись и уехали.

Силин вскинулся и пристально посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, но от Леонидзе распространялось чувство такого бесконечного превосходства, что не только Силину, Томину порой замыкало уста. Точеные породистые черты. Плавные уверенные жесты. Белая кость, голубая кровь. Говорили, потомок князей. Вполне возможно. Кто из следователей послабее, иногда просили его помочь распутать сложную ситуацию. Он охотно соглашался – это тешило его честолюбие. Томин ценил Леонидзе. Он никогда не унижался до интриг (гордый кавказский человек!). Но работать с ним было несподручно: они существовали в разном ритме, не в лад.

– Степан Кондратьич, на кой черт вы рвали провода?

Силин удивился глупости томинского вопроса.

– Чтоб сигнализация не сработала.

Леонидзе воззрился на тянувшегося перед ним начальника охраны, и тот доложил, как все произошло. В караульное помещение поступил сигнал тревоги – на пульте замигала лампа. Лампа мигает в случае, если «соответствующий объект пересекает зону действия фотоэлементов». Другими словами, еще до того, как Силин проник в склад, сигнализация уже среагировала. Обрыв же провода включил аварийный звуковой сигнал.

Томин собрался было для наглядности проверить эту механику при Силине, но тут начальник замялся, забубнил про соблюдение осторожности, и Леонидзе сделал знак конвоирам отвести Силина в сторонку.

– Данный провод, который обслуживает четвертую зону, то есть задний забор, пока отключен. Ввиду недавнего повреждения, – секретно признался начальник.

– Не починили?

– Сцепили для блезиру. Согласно инструкции провод должен быть цельный по всей длине. Без соединений.

– За чем же остановка?

– Обслуживающий нас монтер болен.

– А почему не вызвать другого?

– Получится допуск постороннего лица. А согласно инструкции…

– Интересно, – протянул Леонидзе, щуря жгучие глаза.

Они с Томиным переглянулись и обнаружили, что испытывают одно и то же, на первый взгляд вздорное, подозрение: Силина завалили собственные дружки и наводчики, завалили нарочно.

Обосновывать справедливость догадки Леонидзе предоставил Томину и не дергал его, дождался, пока сам пришел и поведал печальную розыскную балладу. Как зачастил в пивной зал на Преображенке; как нащупал среди завсегдатаев нужную группу, втерся в доверие, усердно упражняясь в блатном жаргоне и когда надо пуская в ход кулаки, чтоб уважали; как его совсем, казалось, приняли и почти позвали на дело: пошоферить под началом Химика, но вдруг неведомо почему отшатнулись и куда-то исчезли. Все сорвалось, и кошке под хвост все труды!

Леонидзе поцокал языком и, в свою очередь, преподнес две новости, показавшие, что он все-таки не сидел сложа руки. Первая: на склад привезли партию отборных соболей для пушного аукциона. Вторая: монтер избит неизвестными, отлеживается в больнице. Сразу прояснилось, что к чему и какая роль отводилась дураку Силину, – ведь задний забор так и отключен после его подвига.

– Когда вам предлагали пошоферить?

– Завтра, к ночи поближе.

Тут уж и Леонидзе загорелся. Вместе отправились в засаду.

Встреча получилась эффектная. Их вошло двое – через боковую дверь. В кепках, на лица натянуты капроновые чулки. Нашли запломбированный контейнер, алчно отодрали замок… и даже не успели потрогать желанных соболей.

Вспыхнул свет, воры окаменели, увидя себя в окружении вооруженных людей в милицейской форме и без.

– Разуйте ваши головы, джентльмены! – скомандовал Леонидзе.

Двое медленно сняли кепки, чулки.

– Станьте к стене, руки подняли, дышим спокойно. – Томин приблизился, обыскал их, извлек два ножа. – Странное впечатление, будто мы уже сталкивались. И приятно, что снова в сборе. Можете повернуться.

– Я с вами не желаю разговаривать! – в ярости выпалил Химик.

– И вы тоже? – спросил Томин второго.

– Я тоже.

– Шаблонное высказывание. Но это проходит. Через неделю, через день. У вас пройдет часа через полтора, – пообещал он Химику.

– Минут через сорок, – презрительно уточнил Леонидзе.

Тут любопытствующий сторож, который понемногу продвигался вперед, ахнул:

– Батюшки! Да то ж Нюркин новый хахаль!

– Кладовщицы?

– Ну да!

Химик запоздало заслонил лицо.

– Какой позор для нашего коллектива! – белугой взревел начальник охраны.

Томин и Леонидзе расхохотались.

Допросы Шахова были исполнены напряжения при внешней незначительности и однообразии произносимых фраз. Михаил Борисович волком вцепился в обретенную свободу. Знаменский заново штудировал тома дела, подшивал свеженькие свидетельские показания и прочую процессуально-канцелярскую писанину – и часа на четыре:

– Почему в экземпляре накладной № 441, хранящемся на базе, записано восемь ящиков товара, а в той же накладной в вашем магазине их значится только шесть?

– То есть на базе товар получен, а в магазине не оприходован и пущен налево? Вы это хотите сказать?

– Оставим в покое то, что мне хотелось бы вам сказать. Я говорю то, что обязан. На обоих экземплярах ваша подпись.

– Это подтверждено экспертизой?

– Подтверждено.

– Хм… Припоминаю: обнаружилось, что часть товара в испорченной упаковке, и я отказался его брать. Как раз два ящика. Выписали исправленную накладную, но я не проследил, чтобы прежняя была уничтожена. Люди воспользовались моей доверчивостью.

– Но на выезде с базы регистрируется фактический вес груза. Нами найдены и приобщены к делу записи весовщика. Вес соответствовал не шести, а восьми ящикам.

– Странно… Дайте подумать… в тот раз я был с Шутиковым… – он обрадованно хлопнул себя по лбу. – Когда машина въехала на весы, Шутиков попросил меня куда-то пойти. Видимо, в мое отсутствие в кузов и было положено еще два ящика! Поэтому, Пал Палыч, хотя формально я действительно вывез лишний товар, инкриминировать мне этот эпизод нельзя!

– Число случаев, когда вместо вас оказывается виноват Шутиков, уже далеко выходит за рамки вероятного.

– Да, он очень ловко орудовал за моей спиной…

Перерыв на обед – и:

– Михаил Борисович, настанет день, Шутиков усядется вон на том стуле, и я буду проводить между вами очную ставку…

– Вы уверены? – смутная улыбка на пухлом лице.

– Вам это совершенно ни к чему, верно?

– Ошибаетесь! Я мечтаю, чтобы подлец Шутиков наконец нашелся!

Они расставались усталые, друг другу осточертевшие, но к следующей схватке набирались сил, и все начиналось по новой. Шутиков вырастал в проблему номер один, при мысли о нем у Знаменского сосало под ложечкой. Лучше помаялся бы под замком до суда, ведь не безгрешен был, не безгрешен.