Текст книги "Идея фикс"

Автор книги: Александр Лаптев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

На удивление, идти было много легче, чем накануне. Сначала было труднее, а потом легче. Правда, солнце проклятое все жарило, все грело наши плечи и головы, но и к нему мы, кажется, начали привыкать – Кеша, я и Радий. Так и шли гуськом, махали конечностями, крыли по восемь километров за час, удаляясь от места нашего нелепого кувыркания и приближаясь к месту предполагаемого отдохновения. Там, впереди, в перспективе желтого пространства стояла носом кверху наша ракета, и ждали нас в ней товарищи, а также прохладные затемненные каюты с упругими гамаками и много-много холодной и вкусной воды. Я все время заглядывал за железное плечо Кеши, будто надеясь первым заметить ракету, хотя знал, что до нее полтыщи километров, до нее много дней пути, все по пустыне, все в желтизне и в жаре и в разных неконтролируемых мыслях. Через четыре часа мы сделали привал. Уселись прямо на землю, раскрыли по банке мясных консервов и принялись сосредоточенно жевать. Кеша стоял рядом, загораживал солнце и смотрел на нас как бы укоризненно, будто был голодный, а мы не даем ему ни крошки хлеба. Я не выдержал и приказал Кеше повернуться к нам спиной. В самом деле, стоит и пялится, чуть не в рот заглядывает, никакой деликатности. Опустошив банки, мы зачем-то зашвырнули их подальше, как бы в кусты выбросили, чтоб, мол, никто потом их не увидел. Запили теплой водой (совсем понемногу) и, враз отяжелевшие, поднялись и двинулись дальше, в новый четырехчасовой переход. Скорость оставили прежнюю, то есть восемь километров в час. На третий день я решил сбавить немного скорость. Семь с половиной километров – это все-таки много. Это почти что восемь, хотя и не совсем восемь, но и, однако же, не скажешь, что семь. Опять мы шли – нога в ногу и голова в голову – как единый отряд, продираясь сквозь пылающую пустоту, вперед и прямо, вперед и прямо. Сделали на тридцать минут привал после четвертого часа – и снова шли. Разговаривали мало, точнее, совсем не разговаривали. Молчали, как рыбы, которые, как известно, не умеют разговаривать, потому что им мешает вода, а нам мешала жара и что-то еще, чего я не могу выразить и что надо самому почувствовать, оказавшись в похожей ситуации, когда не то что говорить, а и думать не всегда хочется, а хочется лечь куда попало и уснуть, уснуть надолго, до тех пор, пока все вокруг не образуется, не изменится чудесным образом и не придет в норму, чтоб стало и легко, и тихо, и темно, и прохладно. На пятое "утро" я проснулся раньше всех и лежал в палатке и все отчетливее понимал конец относительной для меня нормальности бытия и начало горестных событий. Я лежал и под сонное сопенье Радия подсчитывал оставшиеся километры. Получалось следующее: прошли мы за четыре дня двести тридцать пять километров, оставалось пройти триста двадцать пять. Это, по-хорошему, на шесть дней. Консервов нам хватит, воды тоже должно хватить, но... у нас кончился триколин. Накануне Радий вскрыл две последние ампулы, и я теперь не знал – плохо это или хорошо. Убийственную силу триколина изведали многие. Достаточно попрыскать чуток им на руку, и можно было потом жечь эту руку, пилить, кусать зубами – и никакой тебе боли. И я в эти четыре дня также не чувствовал никакой боли в спине, но это не значило, что все у меня там наладилось. (Хотя и не исключало этого.) Теперь-то мне и предстояло проверить, и я сильно опасался, лежа в палатке на спине, что результат проверки будет отрицательным. Радий тем временем заворочался, задвигал локтями и перевернулся на другой бок, продолжая равнодушно спать. – Радий!– произнес я громко.– Радий, вставай, пора уже.– Сам не знаю, зачем я это сказал. А он не просыпается, продолжает нахально спать. – Кеша,– позвал тогда я.– Сколько времени? – Восемьдесят семь часов, десять минут,– сообщил безотказный робот. – Да нет, сколько мы спали? – Пять часов пятьдесят девять минут. – Ага!– обрадовался я. Пора уже, пора вставать.– Радий, вставай немедленно!– закричал я.– Ты смотри, времени-то сколько. Солнце садится! Последняя реплика неожиданно возымела действие. – Где?– спросил Радий, подняв голову и уставив на меня сонные глаза. – Вставай,– повторил я уже спокойнее.– Думать будем, что дальше делать. Радий сделал непонимающий вид, поморгал глазищами, помотал головой, зажмурился и... охая и постанывая, стал подниматься. – А сам чего лежишь? Поднял меня, а сам валяется! Откинув край палатки, Радий оглядывал меня неприветливо. Сбоку его освещали зловещие красные лучи заходящего солнца, и одна щека у него была бордовая, а другая темная. – Я не могу,– ответил я спокойно. – Чего не можешь? – Идти не могу. Радий озадачился таким ответом. – Почему?– спросил он, немного подумав. – Спина,– сказал я, стараясь не трясти головой. – Спина?..– повторил он.– А что спина? – Ничего,– все так же спокойно ответил я.– Дальше пойдешь один. Некоторое время Радий обдумывал услышанное. Можно было решить, что он рассчитывает в уме интегральное уравнение третьего порядка. – Не могу я идти. Понимаешь? Мне дышать больно!– воскликнул я.– Так что это... давай собирайся, а я тут останусь. Возьмешь Кешу... А я тут буду лежать. – Совсем идти не можешь? – Совсем. – А что, если... – Не надо,– остановил я его.– Не теряй времени. Скоро солнце сядет. Тогда он молча повернулся и шагнул в сторону. Немного погодя я услышал, как он собирает вещи, расшнуровывает тюк... – Я поделю продукты пополам!– крикнул он. – Оставь мне одну треть,– ответил я.– И принеси сюда.– Я все еще боялся пошевелиться, хотя и понимал, что не удастся мне пролежать без движения пять, а может, больше суток. Ну ничего, думал я, как только Радий уйдет, так я начну пробовать шевелиться. При нем мне почему-то не хотелось производить какие-либо действия.– Когда придешь на корабль, сразу отправь за мной вездеход,– зачем-то сказал я, хотя это и так было понятно. Но мне хотелось, очевидно, думать о чем-нибудь хорошем, а хорошими для меня могли быть только такие мысли. – Я готов!– В багровом проеме снова появился Радий. Лицо его было одновременно безмятежно и озабоченно. – Ну иди, раз готов,– буркнул я. – Тут вот консервы и вода.– Он поставил мне в ноги ящик.– Здесь пять литров воды и семь банок мяса. – Хорошо,– ответил я.– Ты, главное, дойди. – Да уж дойду как-нибудь,– усмехнулся он. Посмотрел на меня внимательно и вышел. Тень его проплыла по боковой стенке. – Мы пошли!– донеслось до меня. – Давайте,– крикнул я. Потом послышались какие-то невнятные звуки... – Ну пошли же!– с нажимом произнес Радий.– Да иди ты, чтоб тебя!..– И тут же раздался глухой удар, будто бы кто пнул сильно ботинком по железу. – Что случилось?– не утерпел я. – Да что...– обиженно отвечал Радий.– Этот Кеша... Он не слушается. Не хочет идти! – Как это не хочет? Как он может не хотеть?! Эй, Радий! Кеша! Две тени упали на красный бок палатки. Раскрылся вход. – Кеша!– обратился я к роботу.– Ты почему не слушаешься? Почему идти не хочешь? Кеша смотрел на меня сверху своими радужными глазами. – Нельзя!– пророкотал он. – Ты должен идти!– сказал я внушительно.– Иди с Радием! На корабль. Должен, понимаешь? – Нельзя!– снова произнес робот. – Что нельзя-то? Ну что нельзя?!– взвился вдруг Радиий. – Нельзя идти,– стоял на своем робот. – Вот дубина!– с чувством сказал Радий и, мне показалось, хотел ударить робота, но сдержался. – Погоди, Радий. Давай разберемся,– сказал я примирительно.– Сейчас я вот только приподымусь чуток...– Перекатившись на бок, я толкнулся от пола одной рукой и поднялся на локте, оперся на руку и замер в полулежачем положении, удовлетворившись на первый раз и таким скромным достижением. – Кеша,– обратился я к роботу.– Отвечай нам скорее: почему ты не хочешь идти? – Нарушение инструкции,– отрезал робот. Мы переглянулись с Радием. Но робот еще не закончил. – Запрещается оставление человека в беспомощном состоянии. – Чего оставление?– переспросил Радий. – Оставление человека в беспомощном состоянии,– повторил робот. Я хохотнул. – Это он меня имеет в виду!– произнес я довольно. – Да он же все путает!– заволновался Радий.– Он же неправильно все понимает!– (Я кивал согласно в ответ.) – Он же все не так понимает.– И, оборотившись к Кеше, стал втолковывать ему правильный взгляд на положение вещей.– Кеша, ты рассуди, железная твоя голова! Мы с тобой пойдем сейчас на корабль, а потом отправим за ним (показал на меня) вездеход, и его тоже привезут. Понял? – Нельзя!– ответил невозмутимо Кеша. – Да почему же нельзя? Почему нельзя-то? Что ты заладил? Вот дурак! – Радий, ты не кипятись, объясняй спокойно,– вставил я. – Кеша. Слушай меня,– беря себя в руки, снова заговорил Радий.– Ты логически рассуди. Предположим, ты сейчас не пойдешь со мной, а останешься с ним (показал на меня)... Ну и что? Что же тогда будет?– (Кеша молчал.) Ты будешь с ним сидеть, как... этот самый... а я не смогу найти корабль (ну тут он приврал, конечно, но я не стал поправлять, в интересах общего дела, так сказать). Ведь чем скорее мы попадем на корабль, тем лучше будет ему!– закончил он, махая обеими руками сразу во все стороны.– Ну?!. – Нельзя,– проговорил робот. У меня затекла левая рука, но я боялся пошевелиться и продолжал опираться на ладонь. Шутки ради попробовал повращать головой – не очень пока активно... Вроде бы ничего, вращается... – Ну, что делать будем?– обратил Радий на меня пылающий взор. – Иди один,– с некоторым сомнением произнес я. – Как один? Как один?!– закипел Радий.– Почему я должен идти один? Я перестал двигать шеей. – Ну возьми Кешу, если очень хочешь. Он, в принципе, не так много весит... Слушай, Радий. Что ты, первый раз робота увидел? Раз он сказал нельзя, значит нельзя! Сказал не пойдет – значит не пойдет...– Я немного рассердился. Чего спорить, когда все ясно?.. Мы замолчали. Пространство вокруг насыщалось краснотой, сгущаясь и темнея, жара спадала. Я вспомнил, что ночами здесь весьма прохладно. Минус двадцать – не шутка. – Радий, не тяни,– сказал я.– Возьми в ранец консервы и воду, в руки компас и иди. Двадцать килограммов унесешь как-нибудь. А то гляди, скоро темно станет. Радий ничего не ответил. Постоял еще с минуту, о чем-то там подумал и отошел от палатки. – Эх, Кеша, Кеша!– вздохнул я, с каким-то особенным интересом разглядывая железную его физиономию. – Не вздумай комбинезон бросить!– напутствовал я Радия, когда он, снаряженный в дорогу, заглянул в палатку, чтобы проститься со мной.– Ночью будет холодно, включишь обогрев. – Ладно,– ответил он. – Ну... топай! – Ага,– сказал Радий и... Скользнула тень, четыре или пять приглушенных шагов раздались в тишине, и Радия не стало. Исчез человек, пропал, сгинул, будто и не было его. Робот по-прежнему стоял возле входа в палатку, торчал, как перст судьбы. Голова его была обращена в сторону уходящего человека, глаза следили за удаляющейся фигурой. О чем он думал в тот момент? Кто знает! Скорее всего, ни о чем. Разве может он о чем-нибудь думать? Кровавые сумерки все длились. Это, наконец, стало действовать на нервы. Застывший закат. На Земле такого не увидишь. Там – ррраз!– и стемнело. Ррраз!– и нет никаких тебе красок. А тут – раз, два, три, четыре, пять!– и все без толку. Все краснота и краснота. Ни тебе синего, ни фиолетового. Никакого! Огонь кровавый во все небо, и тень, так неохотно надвигающаяся с противоположной стороны, будто уснувшая, будто позабывшая, куда ей дальше идти и зачем она здесь оказалась. Такого нигде больше не увидишь. – Садись, Кеша,– предложил я. Как-то неприятно видеть все время перед собой торчащую фигуру. Словно куда-то надо тотчас идти, нужно быстро собираться и бежать...– Садись, Кеша!– повторил я.– В ногах, знаешь ли, правды нет. Кеша сел. (Он, вообще-то, молодец. Всегда слушается... если это не противоречит инструкциям. А инструкции, если уж разбираться, составлены весьма разумно. Вот и в этот раз я должен был признать, что прав Кеша, а не мы. В самом деле – мне робот был нужнее, чем Радию. И это очень правильно, что он остался. Не представляю, что бы я теперь делал, если бы он ушел тоже.) – Я посплю немножко, ладно?– спросил я. – Хорошо,– отозвался Кеша. Он сговорчивый, этот железный человек. Я опустился на спину, расслабил руки. Закрыл глаза. Сквозь веки проникал кровавый свет. Я зажмурился сильнее... не помогло. Ну и пусть! Пусть проникает. Что он мне?.. Надо бы палатку застегнуть, а то холодно скоро станет. Я открыл один глаз. Кеша сидел на входе спиной ко мне и смотрел в пустыню. Казался он задумчивым, погруженным в свои глубокие думы, и я не стал тревожить его. Пусть сидит. Он неожиданно напомнил мне Ларса – мою собаку. Однажды мы ночевали с ним в палатке на Земле, и он вот так же сидел всю ночь у входа и смотрел, подняв уши, в темноту. Именно этим он запомнился мне больше всего – как он сидел и как смотрел, недвижимый, во тьму. Ничем другим не запомнился, а только этим. Почему?.. Потянуло прохладой. Я скосил глаза и поискал, чем бы накрыться. Но ничего не нашел. Я не на Земле. И это не та палатка, в которой можно найти одеяло... Я проспал неожиданно долго. Солнце уже зашло, было темно. И было тихо. Я лежал и прислушивался неизвестно к чему. Что мог я здесь услышать? – Кеша!– позвал я. – Я здесь,– послышалось. Зашелестела материя, взвизгнул замок на входе. Возник на фоне черного звездного неба угловатый силуэт. – Сколько времени?– спросил я. – Девяносто шесть часов семнадцать минут. – А во сколько Радий ушел? – Девяносто два часа пять минут. Так. Значит, я проспал четыре часа. Недурно. – Вот что,– сказал я.– Будешь теперь считать часы, начиная с момента ухода Радия. Понял? – Да. – Поесть бы,– вздохнул я. Все это время я привычно лежал на спине и не делал никаких движений, даже головой не вертел.– Принеси чего-нибудь. Банку консервов, пару галет и воды. Робот направился за продуктами. А я в этот момент подумал, что неплохо бы ввести ему в диалоговую систему обязательное условие – подтверждать каждый раз принятие команды. А то как-то неестественно получается. Я вот ему приказал, а он ничего не ответил. – Кеша. Где ты там?– Вероятно, мои собственные рассуждения подействовали на меня.– Кеша, ты почему не отвечаешь? Отвечай, когда я тебя спрашиваю! – Хорошо,– отозвался Кеша.– Я иду. – Вот-вот,– подхватил я.– Говори всегда, что ты делаешь. Чтоб я знал. Ясно? – Ясно. – Я должен знать, чем ты занимаешься. Понял? – Понял. – Вот и ладно. Что ты там принес? Давай сюда. – Я принес консервы мясные, одну банку. Принес галеты, три штуки. Принес воды, один литр.– Сказав это, Кеша наклонился и вошел в палатку, наступая железными своими ногами на надутый матрац. – Стой, Кеша!– крикнул я.– Положи все там, где стоишь. Ты мне ноги отдавишь. – Хорошо,– сказал Кеша и положил невидимые в темноте предметы там, где стоял, рядом с моими ногами. – Не видно ничего. Сделай тут свет какой-нибудь... Сразу ударил в лицо яркий луч. – Выключи немедленно!– запротестовал я.– У тебя же есть аварийное освещение. Вот давай его. – Хорошо,– проговорил Кеша. Луч погас, и загорелась, даже и не загорелась, а затлела едва-едва малюсенькая лампочка где-то у робота на груди. Света она практически не давала. Но я рассудил, что сейчас я ослеплен яркой вспышкой, поэтому ничего не вижу, и мне потому надо привыкнуть снова к темноте... Надо привыкнуть. Человек, он ведь ко всему привыкает. Первые часы было даже интересно. Эта темень, кусок звездного неба в проходе, робот с тусклой желтой лампочкой, палатка – и все это в тишине. В удивительной прозрачности ночи, когда не слышно ни шороха! На Земле не так. На Земле никогда не бывает абсолютной тишины. Даже в степи, вдали от города, все равно присутствуют какие-нибудь звуки. Трава ли шевелится, ветерок звенит, или донесется издалека невнятный звук... А здесь ветра почему-то нет. Странно, но это так. Ветер здесь всегда нулевой. Это одна из загадок этой планеты – наравне с удивительно ровной ее поверхностью. Я лениво думал обо всем этом, вспоминал ночи на Земле, проведенные почти в такой же палатке, и ел не спеша консервы из банки. Думать об этом было приятно, как приятно думать о чем-то необязательном, об ушедшем и никак тебя не касающемся, не имеющем ощутимых последствий – ни дурных, ни хороших. Что мне еще оставалось делать в таком положении? Минимум– пять суток впереди ничегонеделанья, сто двадцать часов лежанья, без цели и без мыслей. Когда нечего делать, все знают, лучше всего спать. Недостаток сна и избыток треволнений в предшествующие дни помогли мне проверить эту истину на себе. И двое суток я благополучно проспал, лишь иногда просыпаясь для того, чтобы подкрепиться консервами и перекинуться парой фраз с Кешей, который стоял, как часовой на посту, охраняя меня от неведомых опасностей и добавляя мне уверенности и спокойствия. Но к исходу вторых суток (это свойство всех разведчиков – везде мерить время земными сутками) я почувствовал, что выспался окончательно и бесповоротно: однажды проснувшись, я не смог уже более уснуть. Не помогало ничего. И тогда я решил подняться. Предварительно застегнув комбинезон на все замки и включив обогрев, я приступил к этому рискованному мероприятию. В принципе, процедура была мне уже знакома: переворот на грудь, группирование тела и медленное отжатие на руках; потом подъем корпуса и обретение устойчивого положения, сидя на корточках, а уж затем – выпрямление в полный рост... Все шло благополучно до последнего момента. Когда я сидел уже на корточках, трудно с непривычки дыша, и приготовлялся к окончательному выпрямлению, вдруг вспомнил, что выпрямиться в палатке во весь мой двухметровый рост мне никак не удастся. Необходимо сперва выбраться наружу. Стараясь не скручивать туловище, избегая каких бы то ни было сотрясений, я повернулся лицом к выходу и, нащупав замок молнии, расстегнул его. Морозный воздух ударил мне в лицо, сбив на секунду дыхание, и почти сразу мне стало легче. – Кеша, ты где?– позвал я, выглядывая наружу. – Я здесь,– ответил граммофонный голос. Поднялась из темноты угловатая фигура и двинулась на меня. – Стой там. Не подходи!– воскликнул я, испугавшись, что Кеша вздумает мне как-нибудь помочь.– Я сам, сейчас. Робот остановился в двух шагах. – Сколько градусов?– спросил я, собираясь с силами. – Минус двадцать два,– ответил робот. – Хорошо,– кивнул я.– Очень хорошо... Стой там. Сейчас... Я выполз на коленях из палатки на твердый грунт. Вздохнув, медленно вытянул из-под себя правое колено и выставил ногу вперед, поставив ее на всю ступню. Прислушался к себе... вроде ничего. Так, ладно! Положил обе руки на правую ногу и, наклонив вперед корпус, стал отталкиваться от ноги, подымаясь все выше и выше. Все поднимался, пока вдруг, как-то очень уж неожиданно не ощутил, что ноги мои уже выпрямились и я стою прямо, и дальше подниматься уж нет никакой возможности. "Ура!" – воскликнул я про себя, сохраняя, впрочем, бесстрастное, то есть тупое выражение лица. – Кеша,– позвал я.– Подойди ко мне. Дай руку. Кеша так же медленно, словно бы почувствовал ответственность момента, подступил ко мне, поднял переднюю конечность. Я взялся за нее обеими руками, оперся, как на перекладину, и сразу почувствовал себя намного спокойнее и увереннее, как если бы нашел в себе и в мире дополнительную опору, что, в сущности, было справедливо. – Постой, Кеша, постой,– бормотал я, хотя Кеша и не думал никуда уходить.Я отдохну сейчас, и пойдем. Сейчас...– Я дышал всей грудью, только теперь по-настоящему ощутив ночной холод. Лицо мое было мокро, капли пота замерзали, превращаясь в ледяные кристаллы.– Сейчас пойдем,– бормотал я. Куда мы пойдем, было неясно, но мне страшно хотелось идти. И было удивительно, что до сих пор я лежал в палатке и не делал попыток встать. Как мог я проваляться столько времени? Я поднял голову и взглянул на звезды. Незнакомые звезды горели ярко и остро. Они не мигали и не дрожали, как на Земле, висели каждая на своем месте – устойчиво, мертво, на века! Я сделал маленький шажок – просто переставил ногу на ступню вперед. Робот сразу переместился за мной. – Молодец,– похвалил я.– Так и делай... Сейчас пойдем прямо. Двадцать шагов!– сообщил я, назвав наугад цифру, и сразу шагнул – раз! И тут же еще– два! И еще. И еще... Кеша, держа согнутую в локте руку, послушно двинулся за мной. Мы отошли, наверное, метров на пятьсот. Так хорошо мне было идти, что я готов был шагать, пока не упаду, до того восхитительным мне это казалось. А на обратном пути, когда мы, остановившись и развернувшись на месте, пошли обратно, я неожиданно для себя самого произнес: – Сейчас соберем палатку и отправимся к кораблю. – Хорошо,– немедленно отозвался Кеша. И мне нестерпимо захотелось обнять его. До чего славный малый!.. – Курс прежний,– сдерживая ликованье, сказал я.– Ты помнишь курс? – Помню. – Молодец!– похвалил я.– Сейчас. Пойдем... Пока я закусывал, Кеша свернул палатку и собрал все вещи – съедобные и несъедобные – в один большой тюк, связал его, прицепил лямки и даже надел сам на себя, не дожидаясь моей помощи или команды. И странно было видеть мне пустое пространство без палатки. Оно сразу как-то осиротело, словно бы открылось для всевозможных бед и напастей. И страх взял меня. Зачем я это затеял? Лежал бы сейчас в тепле на мягком надутом матрасе, так ведь нет, нужно куда-то тащиться! – Курс прежний, скорость...– Я призадумался. Сколько сказать?..– Два километра в час,– наконец сообразил.– Пошли. И мы пошли! Кеша впереди – черепашьим шагом, я за ним. Отправились в черноту морозной ночи, к кораблю, к теплу, к добрым людям. Часа через два мне пришлось выключить обогрев. Ходьба отнимала столько сил, заставляла так бешено работать сердце, что дополнительного тепла не требовалось. Лицо горело, пар вырывался из легких и оседал кристаллами на ресницах и бровях. Но я терпел. Главное – чтобы не было боли! А ее не было. Я все время прислушивался к себе. Где-то к концу первого часа спина стала неметь, превращаясь в большую студенистую массу, тяжело колышущуюся при каждом шаге (казалось мне) и грозящую сорваться и упасть на землю. Потом, когда тяжесть ее достигла максимума, я стал ощущать покалывание. Словно слепая птица тыкалась тупым клювом в позвоночник, пытаясь то ли дозваться до меня, то ли проткнуть насквозь. Я шел и слушал эти сигналы, ждал, что дальше предпримет птица: оставит ли меня в покое или разъярится и начнет рвать на куски. К концу второго часа покалывание и пощипывание перешло в ровное давление, как если бы несколько спиц уперлись в меня и стремились, хотя не очень охотно, протолкнуться внутрь. И я не очень уж их опасался, полагая, что пока еще они не совсем нагло себя ведут. Но потом давление их стало усиливаться, спицы начали раскаляться, так что мне все время хотелось повести плечами и освободиться от назойливого присутствия, как будто внешнего, но на самом деле, я это прекрасно знал,– внутреннего и неотделимого от меня.

В этот первый переход мы протопали двадцать два километра! Мог ли я надеяться на подобное чудо после случившегося? Шесть часов! Целых шесть часов удалось мне продержаться, прежде чем почти упасть на землю, вконец обессиленным – не так физически, как морально. Почти четыре километра в час мы шли! Ну не чудо ли? Я не стал ужинать и, едва Кеша растянул палатку, вполз в нее, мало уже заботясь о своем травмированном позвоночнике, и уснул сразу, не застегнув даже вход, зная, что об этом позаботится предусмотрительный Кеша. "Какой он все-таки молодец!– думал я, засыпая.– Просто не знаю, что бы я без него делал. В самом деле, если бы он ушел с Радием, что бы я теперь делал? Бр-р-р!.. А где теперь Радий? Что с ним? Эх, Радий, Радий! Натворил ты дел. Наколбасил. Теперь вот расхлебывай...– Послышался звук застегиваемого замка.– Молодец, Кеша,– в который раз подумал я,– какой же он все-таки молодец!.." Проснувшись через несколько часов и с трудом припомнив "вчерашние" события, я чувствовал страшную тяжесть и скованность в спине. "Все правильно,– успокаивал я себя,– так и должно быть! Я надергал за долгий переход позвоночник, и теперь он воспалился. В месте смещения диска произошли множественные микротравмы, и теперь мне больно. Все правильно! Теперь надо потихоньку подняться и постараться размять спину. И мы пойдем дальше..." Но сделать это оказалось куда как трудно. Почти час потребовался мне, чтобы кое-как выбраться из палатки. Мне все же удалось подняться и встать рядом с Кешей. Я решил, что, если мне удастся самому добраться до него, тогда все! Тогда идем. А нет – нет! Тогда не идем. Тогда остаемся на месте. И вышло так, что я добрался до Кеши, следовательно, вышло нам идти. Но вот незадача: я по забывчивости или еще почему не собрал палатку, то есть не я не собрал, а Кеша. На этой почве у меня вышло затруднение, даже получился спор с Кешей. Он, конечно, был прав. Но мне отчего-то досадно стало, что я не имею над роботом полной власти, что существуют неведомые мне инструкции, которым он подчиняется больше, чем мне. А спор вышел из-за пустяка. Я велел Кеше собирать пока палатку, а потом догонять меня, поскольку сам я вознамерился начать путешествие в одиночку. Кеша начал спорить. Он дал мне понять, что не допустит этого! Он не может отпустить меня от себя в силу незыблемых положений впрессованной в его железно-проволочные мозги умной и нужной инструкции. Напрасно я пытался победить его здравой логикой. Напрасно я обещал оставаться в пределах прямой видимости и ждать его, пока он не догонит меня. Все зря. Кеша был непреклонен. Что ж... Может, так и надо? Я очень быстро согласился с ним, поняв невозможность каких-либо компромиссов, и стоял подле, пока он сворачивал в тугой сверток палатку и запихивал ее в брезентовый тюк. Никогда не приходило мне в голову, что так вот придется мне с ним близко познакомиться. И никогда бы не подумал я, что эти неуклюжие, медлительные и неумные роботы могут быть действительно чем-то полезны человеку, и не просто полезны, а прямо необходимы, как вот теперь, в нынешнем моем положении. Мне не пришлось долго ждать. Три минуты – и Кеша был готов. Мы двинулись дальше. На этот раз я решил отказаться от его помощи. Буду идти сам, думал я, пока смогу. Нужно держать себя в руках, нечего надеяться на робота, нужно самому бороться! Решив так, я поставил Кешу впереди, а сам пошел сзади. Когда идешь за кем-нибудь, то идти намного легче. Это всем известно. Не знаю, в чем тут дело, но это так. Видно, в человеке глубоко сидит привычка к лидеру, его стремление видеть впереди себя кого-то, и равняться на него, и следовать за ним. Вот и мне, когда шел за Кешей, было как-то спокойнее. Его широкая спина не просто загораживала от меня перспективу пустых пространств, но она как бы скрывала от меня целый враждебный мир, и защищала меня, и внушала уверенность. Мы словно несли с собой свой собственный мирок, кусочек Земли, и не так тяжело было думать о том, что впереди триста километров пути, и забывалось иногда, что кругом морозная ночь, ночь под чужими звездами, на чужой планете. Ночью в палатке я лежал и складывал часы. Пятьдесят часов плюс тридцать будет восемьдесят. Если предположить, что Радий будет идти сто двадцать часов, то через сорок-сорок пять часов нас найдут. Ура! Сорок часов – это же сущий пустяк! Но потом я начинал сомневаться. Может быть, Радию не удастся уложиться в столь малый отрезок времени. Шутка ли– преодолеть триста двадцать пять километров за сто двадцать часов! Это совсем не пустяк. Это только думать легко, а ты вот попробуй-ка – ножками, ножками... Нет, сто двадцать часов – явно мало. Считай, все сто сорок... или сто пятьдесят! Вот так. Сто пятьдесят часиков. За сто пятьдесят часиков он железно дойдет. Же-лез-но! Я вдруг открыл глаза. Уставился в темноту. А почему, собственно, мы не отправили на корабль Кешу? У него, кажется, максимальная скорость – двенадцать километров в час. Следовательно, меньше чем за пятьдесят часов (ему ведь не нужен отдых) добежал бы он до корабля, и нас с Радием давно бы уже спасли... Но нет. Кеша не пошел бы. Не пошел бы – железная башка! Тогда возвращаемся к первоначальному варианту. Сто пятьдесят часов минус восемьдесят часов, получается семьдесят. Не так уж и много. Не так и много... Мы сделали еще два перехода. Соответственно – тридцать два и двадцать восемь километров. А потом случилось... что-то со мной потом случилось. Потом я проснулся утром и как-то сразу и безоговорочно понял, что переходы наши закончились. Что творилось с моей спиной! Казалось, раскаленный булыжник вплавился в меня и палит огнем, так что огненные волны расходятся по всему телу. Этого еще не хватало. "Только этого мне не доставало!" повторял я тупо. Боль лишила меня способности мыслить и трезво оценивать ситуацию. Боль распластала меня, и я с трудом сдерживал крик. Болевой шок! В академии нас знакомили с подобным явлением. Сначала, помню, была теория. "Боль,– говорил молодой профессор в очках, шагая возле доски,– это нормальная, естественная реакция всего живого на внешние раздражители. Если бы организм не чувствовал боли, то он бы погиб. И мы знаем,– продолжал он,– подобные случаи, когда в силу тех или иных функциональных расстройств человек переставал чувствовать боль. Как правило, такие случаи имели фатальный исход!" Профессор говорил долго и умно. Он весь углубился в собственный доклад и не видел, как студенты, потеряв всякий интерес к нему, а также не наблюдая никакого контроля за собой, начали пошаливать, все шибче и шибче, и так расходились под конец, что вообще уже перестали обращать внимание на докладчика. И поделом!подумал я с неожиданной злостью. Что толку во всех его поучениях, если теперь вот мне от них ни жарко, как говорится, ни холодно! Что мне толку от советов "постараться отвлечься от мыслей о боли, переключить внимание и заставить себя думать о другом"! Как же я заставлю себя думать о другом, когда... когда я только об этом теперь и думаю?! Тогда, помню, был еще тест на болевую выносливость. Цепляли на руки и на ноги кожаные браслеты, от которых тянулись разноцветные провода к управляющему прибору, усаживали человека в кресло и начинали вращать на приборе ручки. Я хорошо помню свои ощущения. Было, помню, не то чтобы очень больно, а как-то вдруг упало враз настроение, и тяжело так стало на душе, и казалось, свет дневной померк, будто случилось по моей вине что-то непоправимое, такое, от чего жить не хочется. Я выдержал всего полторы минуты. А казалось, будто прошли века и эпохи, пока сидел я в том пыточном кресле и переживал свое горе. Я так и не понял до сих пор, что это было. Но больше повторить опыта не захотел. И не слышал, чтобы кто-нибудь согласился на повторную попытку. Не то теперь. Теперь я не могу вскочить и оторвать от себя электроды. Теперь это надолго. Теперь мне самому придется бороться с моей болью. Наверное, так честнее. Ты один, и она одна! И ты борешься с ней – со своей болью. Кто кого... Вдруг в лицо мне ударил ослепительный луч. Сквозь сощуренные веки я увидел Кешу, он стоял в проходе палатки и светил мне в лицо. – Выключи свет! Кеша, ты что? Луч сразу погас. – Зачем ты пришел? – Ты звал меня,– ответил он. – Звал? Нет, я не звал, Кеша. Я не звал. Иди... Нет, постой. Стой.– Мне вдруг стало не по себе. Пространство словно сжалось вокруг меня, стало враждебным, агрессивным. – Я заболел, Кеша,– сказал я.– Не могу больше идти. – Тебе нужна помощь?– спросил он. – Да. Нужно на корабль. Там помощь. На корабль. – Пойдем на корабль,– предложил Кеша сразу. – Не могу. Не могу идти. – Почему? – Травма у меня. Позвоночник. Понимаешь? – Да. Травма. Не можешь идти,– повторил робот. – Ну и дурак!– вдруг крикнул я.– Чего ты там понимаешь! Понимает он... Иди отсюда. Выйди из палатки, холоду напустишь. Понимает он... Кеша вышел на улицу, застегнул замок на входе. Мне стало стыдно. Нельзя распускать себя. Кеша не виноват ни в чем. Бесполезно на него злиться. Это не умно, в конце концов... – Эй, Кеша!– позвал я. – Я слушаю. – Кеша... какая температура сейчас? – Минус двадцать семь градусов Цельсия. – Так... понятно. А сколько мы прошли с тобой? – Сто двенадцать километров. – Ага... Хорошо.– Я спрашивал и тревожно прислушивался к себе: станет мне легче или тяжелей? Но мне не становилось ни тяжелей, ни легче. Раскаленный булыжник все так же нестерпимо жег спину. – А сколько осталось до корабля? – Двести тринадцать километров,– ответил Кеша. Это если за нами не вышлют вездеход. А его, конечно, вышлют. Не могут не выслать. Это было бы свинством с их стороны – не выслать за нами вездеход! С них спросят потом строго: почему это вы не послали своевременно за вашими товарищами вездеход? Как же вы не подумали о них? Мы – ваши наставники и учителя думали, что вы уже вполне сформировавшиеся разведчики-исследователи, а вы все еще школяры. Несерьезно! Придется вас отправить всех на переэкзаменовку. Кроме вот... вот них!.. Я вздрогнул. Кажется, задремал. Чудно. Лежал, лежал и на тебе – уснул! Чудно... А все-таки жалко. Не повезло мне. И как так получилось? Вот Радий – жив, здоров, уже пришел на корабль, поди... Или не пришел? – Кеша, сколько времени? – Сто двадцать один час пятьдесят семь минут. Нет, еще не пришел. Вряд ли. Если только очень спешил... спина болит... Поесть бы надо... – Кеша, открой консервы. Через минуту робот поставил возле моей головы раскрытую банку и сказал вдруг: – Последняя банка. Пищи больше нет. – Как последняя?– Я с недоумением посмотрел на него.– Кеша, ты что? Что ты говоришь? – Последняя банка,– повторил робот.– Предупреждаю: последняя банка! – Как последняя, Кеша? Мы ж съели всего... Сколько мы съели? – Шесть банок. – Каких шесть? Каких шесть?... Глупо, конечно, было спорить, но уж очень обидно стало. Все в одно утро: и булыжник в спине, и последняя банка. Робот, он ведь не мог ошибиться. Это я дал маху. Забыл, что у меня ограниченный запас. Жрал, словно на курорте, вот и кукуй теперь. И сразу же есть захотелось. Минуту назад не хотелось, а теперь вдруг захотелось... – Ладно, убери. Я не буду есть,– произнес я.– Надо экономить теперь. Кеша взял банку. Я проследил за ней глазами, будто опасаясь, что Кеша ее выбросит или съест... Ха-ха! То-то смеху было бы... если бы Кеша съел мои консервы. Просмеявшись и прокашлявшись, я как будто немного успокоился. Тяжесть спала с моей груди, стало легче. Повернул голову направо, потом налево... Вроде ничего. Ну Кеша, уморил... – Сейчас пойдем, Кеша. Я встаю. Открывай замок. Тяжело ступая, робот прошествовал ко входу. Раздался треск, створки палатки раскрылись. – Молодец, Кеша. Я встаю,– сообщил я.– Ты отойди пока. Отойди в сторону. Я сейчас... Любопытно – мне вроде как неловко стало перед ним, что вот я сейчас тут буду корячиться, а он будет на все это смотреть. Правильно я сделал, что прогнал его. Если бы он видел мои конвульсии, бог знает, что бы он подумал! Какие бы мысли могли родиться в его звонкой голове, какие ассоциации у него бы возникли. Ну а я, уж точно, тогда не встал бы – слишком замысловатым был мой подъем. Я почти не соображал ничего. Руки, ноги, туловище принимали самые неестественные положения, самые неправдоподобные позы, лишь бы встать, выпрямиться, как и подобает нормальному человеку... Когда я, покачиваясь, вышел из палатки, Кеша сразу шагнул ко мне. Конечно, он решил, что мне нужна помощь. И он не ошибся. Помощь мне была в самый раз. И я не стал от нее отказываться. Схватился за твердую его руку и стоял так, не веря еще, что я все-таки стою, и желая привыкнуть к этому состоянию. Странным образом смешались во мне два противоположных ощущения: опаляющий огонь по всей спине и обжигающий холод на лице и на руках; и одно казалось естественным продолжением другого. И я скоро перестал чувствовать разницу: мне то хотелось включить обогрев комбинезона, а то, наоборот, охлаждение. Я и сам не знаю, зачем мне понадобилось вставать? Лежал бы себе в палатке, ждал спокойненько помощи. И что за непоседливость такая?.. Все равно меня найдут. Несколько десятков километров– ну ничего-то не решают! Но что-то внутри меня, непонятная мне самому сила гнала меня в ночь, принуждала идти, превозмогая боль и холод. Это, кажется, сам дух борьбы гнал меня вперед, заставлял преодолевать обстоятельства. Так, наверное, пробивается росток сквозь камень, так глухой и слепой полураздавленный червь извивается и ползет куда-то, к одному ему ведомой цели. Мы еле плелись. Наверное, от голода у меня разболелась голова. Промаявшись четыре часа, наконец остановились. Девять километров – таков результат моего героического усилия. Пока Кеша растягивал палатку, я сидел на земле и бессмысленно глядел перед собой. Этот переход вымотал меня вконец. Даже голод притупился, одна только слабость и боль во всем теле! Когда палатка была готова, я вполз в нее и упал лицом вниз, услышав лишь звук застегиваемого замка. Кеша сам позаботился обо всем, без лишних расспросов и объяснений. Сон не принес мне ни облегчения, ни успокоения. Казалось, будто я провалился в черную яму, где все вязко, все противно и нет ни воздуха, ни света. И я хочу подняться, да не могу, не могу пошевелиться; страшная тяжесть давит мне на спину, и нет никакой возможности освободиться от нее, сбросить этот невыносимый гнет. Много раз умирал я во сне, задыхался, терял сознание. Опора уходила из-под ног, и я начинал вращаться в гигантской воронке, затягивающей меня в свою сердцевину, откуда нельзя выбраться... Я проснулся от собственного крика. Лицо было мокро, я с трудом дышал, словно после тяжелой и долгой работы. Стало сразу необыкновенно легко, груз, придавливавший меня всю ночь, исчез, но след его остался на мне там, на спине, где он давил своим жестким квадратным основанием,– спина горела, ее стягивало и корежило, и словно тысячи маленьких пламенных сердец бились в ней, причиняя острую боль. На миг мне стало страшно. Что со мной? Я все время твердил себе, что это просто травма, просто вылетел диск... Но откуда мне знать, что это именно так? Откуда? Мне так удобнее думать? Да? Да! Так удобнее, безопаснее. Вылетел диск, просто диск... Но почему такая оглушающая боль? Почему она растет? Что ей надо? Словно жестокое кровожадное чудовище набросилось на меня, прилипло своими омерзительными крыльями к моей спине и теперь медленно и неотвратимо вживляется в меня, врастает в мою обнаженную плоть, растворяется в ней, чтобы мучить меня, чтобы причинять страдания, чтобы убить меня страданием, лишить сил, разума. И никто не может мне помочь. Никто... Это ощущение собственной беспомощности, забытости... оно страшнее всего! Когда понимаешь, что ты уже не можешь ничего исправить, это предел отчаяния, дно, ниже которого ничего нет... – Кеша... Кеша, ты где?– Я вдруг испугался, что робот ушел, бросил меня. Это невероятное предположение овладело мной, несмотря ни на какие доводы разума. И я даже не сразу понял, что Кеша отвечает мне. И я сам уже бормочу: – Да, да, молодец, молодец, Кеша. Молодец... С великими муками, ценой нечеловеческих усилий мне удалось перевернуться на спину. Не хотелось показывать роботу, как мне трудно, и я старался все время улыбаться. Представляю, какая была у меня улыбка. – Сколько сейчас?– спросил я сдавленным голосом. – Сто сорок три часа, ноль минут. – Да?– Я даже приподнял голову.– Так много?.. Значит, скоро за нами приедут. Как думаешь? – Да,– согласился Кеша.– Скоро приедут. – То-то и оно! Приедут... Скоро...– И опустил голову на подушку. Стало почти хорошо, даже боль уменьшилась... Хотя нет, это вряд ли.– Кеша, а что, там остались консервы?– вспомнил я про вчерашние свои мытарства с банкой.– Давай их сюда. Кеша немедленно достал откуда-то вскрытую килограммовую жестянку, полную мяса, протянул мне. В мясо воткнута была миниатюрная пластмассовая ложечка. Я схватил ложку и принялся жадно есть. Такой голод во мне проснулся! Ничего, теперь можно, теперь все можно... – Кеша, дай воды. Есть вода?– Мне представилось вдруг, что, может, и вода уже закончилась? Почему бы и нет?! Я ведь не следил за водой, ни за чем не следил... Но Кеша деловито и спокойно извлек из угла палатки две литровые фляги – обе полные. Ну, слава богу, хоть с водой все в порядке. Не знаю, что со мной сделалось, но я съел все мясо! Опустошил банку. Сначала хотел съесть половину, но, видно, уж так разогнался, что не смог остановиться... и съел! Может, хотел чувством сытости заглушить неутихающую боль? А может, подсознательно стремился приблизить минуту своего спасения? Ведь если я оставлю пищу на потом, то предопределю тем самым последующие события. Значит, мне придется еще какое-то время тут торчать и ждать помощи, пока я не прикончу эти несчастные консервы. А так все у меня как будто в порядке. Консервов больше нет, ждать, следовательно, нечего. Следовательно, меня скоро выручат! Спасут в самом скором времени! Ведь у меня нет больше продуктов питания... Спина по-прежнему горела, но уже не с таким жаром. Я закрыл глаза и тут же поплыл. Словно в расплавленном стекле – лежу на нем, то глубже погружусь, то поднимусь выше... В болезненных ощущениях есть какая-то прелесть, если тут уместно это слово. Я теперь, с учетом моего нового опыта, кажется, стал лучше понимать такое темное и дикое явление, как мазохизм. Я лежал и чувствовал, как поднимающиеся из глубин этого стеклянного озера кипящие струи мягко проходят по моей спине, повдоль, жгут ее нестерпимо, и тогда я выгибался, приподнимал тело, словно и в самом деле рассчитывал так спастись от опаляющих огней и течений. Я одновременно находился как бы в двух мирах: здесь, в этой богом забытой палатке, занесенной невесть куда, в какую звездную глухомань, и в то же время там – в прекрасном огнедышащем озере, в котором лениво вскипает и переливается всеми красками расплавленное стекло, и толкает меня, и медленно поворачивает, и куда-то стремит. Ощущение было так необычно, так ярко, что мне не хотелось прерывать его, не хотелось выходить из этого жутковатого состояния!.. Не знаю, сколько прошло времени. Могло показаться – целая вечность, а могло несколько минут. Ткань действительности прорвалась, я попал в иное измерение, в новое состояние души и не хотел из него выходить. В какой-то момент я почувствовал холод на лице. Открыл глаза и увидел совсем близко робота. Он склонился надо мной, одна рука его лежала у меня на лбу. Я рефлекторно отвел голову. – Кеша, ты чего? – Температура. Сорок ноль две!– произнес он раздельно. Я не сразу его понял. – Какая температура? – Температура тела – плюс сорок ноль две сотых,– повторил робот.Заболевание. Опасно для жизни. Необходима помощь. Он смотрел на меня, а я ничего не мог понять. "Сорок и две, сорок и две... Сорок и две..." – Необходимо лечение,– произнес робот без всякого выражения.– Температура повышается,– проговорил робот. Снова протянул ко мне руку, дотронулся до лба.– Сорок и двадцать три. Я не знал, что отвечать. Меня раскачивало на расплавленных волнах, и мысли не желали слушаться, не поддавались контролю. Вдруг я ощутил холод. Рука Кеши – железная его пятерня – стала отчетливо холодеть. И сразу легче мне стало, яснее сделались мысли. – Что это?– спросил я, приоткрыв глаза. – Понижаю температуру. Необходимо понизить температуру тела. Я невольно улыбнулся. Этот железный человек приравнял меня к себе! В его электронном мозгу забита простая и ясная связка: если в конструкции, в любой ее части наступает перегрев, тогда необходимо понизить ее температуру. И вот он, не имея никаких инструкций на подобный случай в отношении человека, предпринял аналогичные действия. Он решил чисто механически понизить мою температуру. Рука его все холодела, так что ощущение стало слишком резким. – Хватит, Кеша,– произнес я.– Достаточно. Аккумуляторы посадишь!– А сам подумал, что робот мог бы в такой ситуации просто открыть палатку и еще вернее остудить меня. Интересно, почему он не сделал именно этого? Какое-то время мне было относительно спокойно. Все ощущения, казалось, сосредоточились у меня на лице, точнее, на лбу; одно ледяное пятно, в которое стягиваются все чувства и мысли. Но потом во мне стало что-то меняться. Сам себе я представлялся двухполюсным магнитом, на одном конце которого собираются положительные заряды, на другом – отрицательные, только вместо магнитных зарядов расходятся по телу флюиды тепла. Они скапливаются в противоположных точках и притягивают к себе остальные частички, и дисбаланс становится все резче, все острее. И между ними начинается борьба, я почти вижу ее в себе, зримо представляю: это два света, две субстанции – одна идет снизу, поднимается от ног и рук, захватывает грудь и спину и стремится к голове; другая противится ей, старается ее нейтрализовать, исходная точка ее – на лбу, там средоточие сил, оттуда расходятся благотворные волны, которые не позволяют жаркой, испепеляющей силе захватить все, затопить собой пространство, подчинить себе мозг. Я слежу за этой борьбой, я вижу себя словно со стороны, мне представляются два света: синий и холодный – в голове и огненно-красный все, что ниже шеи. На границе их извивается и дрожит гибкая линия смешение двух цветов; и я хочу помочь живительному – синему – цвету, пытаюсь мысленно протолкнуть границу противостояния дальше в тело, вниз, и мне это почти удается, но стоит на миг расслабиться, стоит отпустить волевое усилие – и граница сразу подскакивает и подступает к самому подбородку. Эта борьба поглощает меня, я ни о чем больше не думаю, я весь в ней, и она вся во мне. Я уже не чувствую боли, вернее, нет какого-то определенного, четко оформленного ее очага или средоточия. Все тело, начиная с шеи и кончая пальцами ног, представляется мне одним большим огнедышащим куском. В нем нет разрывов, в нем нет неровностей – это именно одно аморфное образование, в котором расплавились все субстанции, переплавились в одну сплошную массу, они вступили во всеобщую переделку, в переплавку, результатом которой будет лишение тела отличительных признаков, его слипание в одну сплошную вязкую массу... Иногда я словно выныривал из душного и густого потока и видел тогда темный свод палатки и робота, застывшего надо мной. Рука его лежала на моем пылающем лбу, сам он казался уснувшим. Блестящие его глаза-пуговицы были словно притушены. Но стоило мне пошевелиться, стоило чуть отвести голову, как робот немедленно оживал, просыпался, глаза его наполнялись светом, и тогда я видел, что он следит за мной. И я спешил зажмуриться; мне казалось, что если что-нибудь изменится в расположении окружающих предметов, то это повлечет за собой только ухудшение моего положения. Ситуация замерла в неустойчивом равновесии, и я инстинктивно ограждал себя от любых перемен. И я снова тонул в мутном течении, опять словно отделялся от своего тела и наблюдал со стороны борьбу двух цветов, двух разноименных сил... Не знаю, сколько это длилось. Время нарушило свой естественный ход, или сам я выпал из него, перешел в иное состояние – туда, где иные законы, где все нереально, неустойчиво... А потом я очнулся. Удивительная, непривычная ясность ощущалась у меня в голове. Будто из головы вынесли все лишние предметы, которые дотоле загромождали ее и мешали думать, и теперь там стало пусто и просторно, и мысли свободно потекли, ничем не сдерживаемые. Тела я вовсе не чувствовал. Тела у меня не было! Мне даже пришлось посмотреть на себя, чтобы удостовериться, что оно существует. Я хотел пошевелить пальцами, поднять руку, двинуть ногой... Тщетно. Ничего не вышло. Я просто забыл, как это делается! Я не знал, что для этого нужно предпринять. И я лежал и размышлял над такой загадкой. – Кеша,– позвал я.– Который час, Кеша? – Сто сорок восемь часов,– ответил он. Но ответ этот мне ничего не сказал. Я пытался его осмыслить и не мог. Что такое сто сорок восемь часов, я не знал. Они должны были что-нибудь значить, но я не мог понять, что именно. Какая-то тайна заключалась в них, но я не мог ее разгадать. – Кеша, где Радий?– снова спросил я. – Его нет.– Рука его по-прежнему лежала у меня на лбу. – Убери руку, я устал,– попросил я. Робот поднял руку, подержал на весу, словно раздумывая. – Температура повышается,– проговорил он.– Нужна помощь. – Да,– согласился я.– Знаю... Надо идти!– внезапная мысль пришла мне в голову. Нужно идти дальше! Оттого, что я тут лежу, мне и стало плохо. Если бы я не лежал, а шел, сопротивлялся, мне не было бы так скверно! – Кеша, мы сейчас пойдем!– произнес я с надеждой.– Мы сейчас пойдем на корабль. Сейчас я встану... Помоги мне. Дай руку!– Я хотел поднять руку и не смог. Я не знал, где она находится. Мне пришлось посмотреть вниз, чтобы увидеть ее. Она лежала рядом с туловищем, чуть согнутая в локте.– Кеша, возьми меня за руку и тяни наверх!– приказал я. Робот опустил свою клешню, и я увидел, именно увидел, а не почувствовал, как он взял меня за руку. Он поднял ее и... положил на место. – Ну что же ты. Поднимай меня!– воскликнул я. – Нельзя,– ответил он ровным голосом. – Почему нельзя? Почему нельзя? – Нельзя!– повторил робот. Я закусил губу... Черт возьми. Заладил... – Дай попить,– попросил я с досады. Во рту пересохло, голова горела. Робот поднес к моим губам фляжку. Я хотел возмутиться, взять ее руками, но не сумел этого сделать. Вместо этого я открыл рот, а робот стал наклонять флягу... Я глотал теплую воду и думал о том, как дать знать Кеше, чтобы он остановился. Ведь я не мог произнести ни звука, не рискуя при этом захлебнуться. Но робот как-то понял меня. – Достаточно?– спросил он, отнеся флягу от лица. – Да,– прохрипел я.– Хватит. Странно, но я по-прежнему не чувствовал своего тела. Вода, пройдя через горло, словно ушла в никуда, перестала существовать; и в то же время я знал, что напился, пить мне больше не хотелось. Это было очень странное ощущение! Но я успокоился. Перестал думать обо всем. Какая разница? Я лежу, и мне хорошо. Впервые за последнее время боль не мучила меня. И ничего не хотелось. Если бы даже сейчас вот раздался рев двигателей и послышались голоса людей, приехавших за нами, я бы, наверное, не обрадовался. Чего такого? Мне и так хорошо... Я закрыл глаза. Лежал и ни о чем не думал. Вспоминал Радия, как мы ехали, как смешно потом грохнулись. Ох, как я злился! Чего я злился? Непонятно... На лоб мой опустилась металлическая рука, но я даже не открыл глаза. Зачем? Зачем шевелиться, зачем о чем-то тревожиться? Глупо. Глупо все. Все наши потуги. Для чего? Что мы делаем на этой мертвой планете? К чему эти рейды, эти электромагнитные съемки? Кто это придумал? Исследования. Познание неведомого. Для чего?!. Все равно всего не познаешь. "Тайна сия глубока есть!" Кто это сказал? Тайна сия глубока есть. Глубока... Какая тайна? О чем я?.. А, да. Радий. Радий ушел и не возвращается. Почему он не приходит? Куда он делся? Этот Радий – с ним одни недоразумения. Никогда больше не поеду с ним на съемку. Один буду ездить. Или с Кешей. Точно! Этот не подведет. По крайней мере, он не будет гнать вездеход и бешено крутить баранку. Он не такой дурак. Хотя, Радий тоже не дурак. Это я зря. Просто он молод еще. Я сам такой был два года назад. Два года! А теперь я уже не тот. Я другой. Два года в разведке – это даром не проходит. Много чего можно узнать за два года. Когда ты далеко от дома, когда оторван от привычной обстановки, тогда все обретает новый смысл, тогда ты по-другому смотришь на вещи, тогда постигаешь новую шкалу ценностей. Для того, чтобы лучше понять и оценить все, нужно покинуть свой мир – только так можно разобраться во всем. Там, на Земле, я жил, как все, и ничего толком не понимал. А теперь я многое понял. Я увидел планету, такую необычайную, такую ровную... Кто ж ее так разгладил? Вот же черт! Что со мной?.. – Кеша,– позвал я и еле услышал свой голос. Я кашлянул, вернее, хотел кашлянуть. Лишь сипенье, слабые хрипы...– Кеша. Ты где?.. Я открыл глаза, пытаясь понять, что происходит. Звездное небо раскачивалось надо мной, я словно погружался в эту бездну и тут же удалялся от нее. Мерцала и искрилась в дробящемся звездном свете голова робота. Он шел, глядя строго вперед, мерно раскачиваясь и тяжело впечатывая каждый шаг; я чувствовал спиной его железные руки, и эти руки куда-то несли меня. Робот казался задумчивым, но о чем он мог думать?.. Я снова закрыл глаза. Так легче. Не видно ничего, и кажется, что все нормально, все в порядке. Ничего не случилось. Тьма милосердна. Тьма спасает, она избавляет от невыносимости жизни. Погружение во тьму сладостно, это есть освобождение от всех нитей и цепей, это есть снятие оков, это свобода и покой... Затем я словно провалился куда-то. Наступило беспамятство. Черная, глухая пустота... А после какие-то блики, беспорядочные движения, какое-то неудобство... И что-то трясется кругом, мелькают тени, какие-то звуки лезут в голову, в самую черепную коробку, лишают покоя и сил. И досадно это мельтешение. Оно тревожит, не дает обрести спокойствие. Хочется воспротивиться нежданному вторжению, заслониться от него, отмахнуться... Но нет сил. И нет воли. Все равно. Всё – все равно.