Текст книги "Метро в Снежинске"

Автор книги: Александр Кирюнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

План мой вкратце был таков. Проникнуть через барсучий ход в радиальный тоннель, дойдя до предполагаемого центра, убедиться в существовании остальных пяти радиальных тоннелей и, по мере возможности, осмотреть центральную часть. Центр я представлял себе в виде некоей полости, куда сходятся все шесть тоннелей и в которой высятся рукотворные грунтовые холмы-отвалы, пробуравленные сверху донизу гигантскими барсучьими норами.

Я не предполагал, что планируемый поход станет для меня последним…

Пятого декабря, почти через месяц после встречи с барсуком я вновь вступил в Подземелье. До таинственной скамейки я добрался без приключений, не заметив по дороге ни одного постороннего следа; правда, на самой станции следов было более чем достаточно. Сначала я долго лежал на животе, подсвечивая себе фонарем и вглядываясь в темную перспективу виднеющегося в отверстие тоннеля. Никакого движения я там не заметил, но у меня, тем не менее, появился соблазн пальнуть туда пару раз из пистолета, и я с большим трудом подавил в себе это не вполне разумное желание.

Пропихнув в отверстие связку импровизированных факелов (пяти метровых палок, обмотанных пропитанными соляркой тряпками), я осторожно поджег оставшийся у меня факел (он вспыхнул ярким, чадящим пламенем) и, просунув его внутрь, угрожающе помахал им. Реакции не последовало, и я с кряхтеньем начал протискиваться в узкую щель.

Это было уже не то привычное мне Кольцо, которое я знал как свои пять пальцев, а нечто новое, неизведанное, поэтому невольный трепет охватил меня, когда надо мной распахнулись блестящие, желто-серые своды. Языки огня, словно играя, отражались и переливались в зеркалах не тронутых побелкой металлических стен – так вот что еще, оказывается, отличало этот тоннель от остальных тоннелей Кольца! Не выпуская из рук факела, я поднялся с четверенек и, подобрав с пола валяющуюся связку, зацепил ее за специально пришитый к вороту штормовки крючок. Затем я немного постоял, собираясь с духом, и осторожно двинулся в проход между двумя рядами вагонеток. На груди у меня висел фонарь, в правой руке я держал пистолет, в левой – факел. Факел слепил меня, поэтому я то и дело отводил его немного назад.

Метров через пятьдесят вагонетки остались позади, растворившись в темноте, а с ними улетучилось чувство защищенности. Я шел между двух узкоколеек, вглядываясь вперед и считая шаги. Что-то мне сильно не нравилось, но я не мог сказать, что именно.

Минут через десять впереди появилось темное пятнышко, которое становилось все темнее и темнее по мере того, как ярче обрисовывались окружающие его стенки тоннеля, и я понял, что приближаюсь к выходу, за которым сгущается недосягаемая моему фонарю темнота.

Тоннель кончился. Передо мной распахнулся гигантский зал, величину которого оценить я не мог, а мог, скорее, только почувствовать. Пол его оставался на том же уровне, что и в тоннеле, а потолок уходил куполом куда-то вперед и вверх. Посветив, я обнаружил, что вправо и влево уходит стена из того же желто-серого металла (или сплава?).

Похоже, мои предположения оправдались. Радиальный тоннель вывел меня в центральную полость. Судя по расстоянию, которое я прошел от «Рабочей», эта полость имела в диаметре не больше двухсот метров, как я примерно и представлял себе. Но существовало нечто, совершенно не укладывающееся в мою картину.

В этом гигантском зале не было ничего даже отдаленно похожего на горы вынутого грунта!

Пол зала был покрыт чем-то, что я принял вначале за многолетний слой пыли. Однако сделав два-три шага от устья тоннеля (мне показалось, что пол слегка опускается к центру зала), я убедился, что это вещество трудно назвать пылью в привычном понимании этого слова. Сероватая субстанция под моими ногами не поднималась в воздух как пыль, а текла как вода, смыкаясь у щиколоток и не оставляя никаких следов. По плотности она напоминала пепел. Ее невесомость и текучесть были странными и… неприятными.

Заставить себя идти к скрывающемуся в темноте центру зала было страшновато. Хотелось держаться стены, чтобы в случае необходимости прижаться к ней спиной и отразить атаку неведомого врага. Поэтому, поразмыслив, я решил отправиться налево, чтобы, как и планировал, убедиться в наличии других радиальных тоннелей.

Переложив факел в правую руку, а пистолет в левую, я медленно пошел вдоль стены, то и дело оглядываясь назад и прислушиваясь. Уже через десяток шагов я понял, что стена закругляется, а метров через сто слева распахнулся зев тоннеля, идущего, видимо, в сторону «Уральской». Еще через сто метров я обнаружил еще один такой же тоннель.

Мои предположения продолжали сбываться. Сто метров на шесть выходов – шестьсот метров, начал считать я. Это окружность центрального зала. «Два пи эр». Следовательно, нетрудно вычислить, что до центра отсюда не больше ста метров. Стометровка. Пятнадцать секунд туда, пятнадцать обратно.

Этими цифрами я убеждал себя оторваться от стены и решиться исследовать теряющуюся во мраке область. Однако в голову стали лезть другие расчеты. Я стал высчитывать кубометры грунта, занимавшего когда-то место современных станций, и мысленно сваливать эти кубометры в зал, раскинувшийся передо мной. Получалось, что породы должно быть столько, что даже если центр завален ею до потолка, то и на периферии зала, где я сейчас находился, ее также должно быть предостаточно. Но – где же она?

Может быть, все-таки грунт свозился не сюда? Нет, определенно сюда, об этом ясно говорят вагонетки, некоторые из которых даже остались наполненными. А может быть… Может быть, в центре зала находится ствол шахты, в который и сбросили всю извлеченную породу?

Факел догорел, но я не стал зажигать новый. Надо решаться. Осторожно постукивая перед собой обгорелой палкой, я двинулся вперед.

Пол под ногами начал ощутимо понижаться, сначала круто, так, что я оступился и чуть было не упал, – а потом все более плавно. Уже через десять метров я шел по колено в текучем сероватом веществе, которое почти не препятствовало моему движению, но почему-то ощутимо действовало на нервы. В нем было нечто от притаившегося живого существа, готового внезапно напасть на одинокого путника и поглотить его. Нервы, нервы…

Постепенно впереди стал вырисовываться отчетливый вертикальный контур, чуть поблескивающий в свете моего фонаря. Подойдя ближе, я разглядел уходящую к потолку колонну, установленную на мощном, около пяти метров в диаметре, основании, металлическая поверхность которого была чуть-чуть выше уровня сероватой дряни, в которую я погрузился почти по пояс.

Я подошел к основанию вплотную и на всякий случай потыкал в него палкой. Ничего не произошло. Подняв луч фонаря вдоль колонны, на высоте пятиэтажного дома я обнаружил потолок зала. Колонна, как мне показалось, касалась купола, а если там и был какой-то зазор, то, наверняка, весьма незначительный. Положив на основание пистолет и догоревший факел, я оперся на него руками и попытался влезть наверх.

И тут я услышал звук. Звук, идущий от махины, представляющейся мне мертвым куском металла. А потом я увидел луч.

Нет, сначала на поверхности колонны, метрах в двух от основания зажглась голубовато-белая точка, которая несколько секунд мерцала, то погасая, то разгораясь, а потом из этой точки стал выдвигаться луч. Именно выдвигаться. Как антенна радиоприемника. Но это был луч, сине-голубой луч, он слегка рассеивал темноту вокруг себя, оставаясь по-прежнему не толще спицы. Его конец медленно, как бы неохотно ушел в сторону невидимых мне стенок зала. Прошло около минуты. Луч, мерцая, продолжал висеть в воздухе, как вдруг тон по-прежнему раздающегося звука резко сменился, и луч словно заскользил вниз вдоль колонны, разворачиваясь в плоскость. Я как загипнотизированный смотрел, как растет туманная полоса, а на ней, как на экране, клубится, мелькает и переливается голубоватое сияние. Меньше минуты понадобилось для того, чтобы луч достиг основания, и справа от меня в воздухе застыла светящаяся двухметровая дорожка, протянувшаяся от колонны в темноту зала. И в этот момент тон опять сменился, и я с ужасом обнаружил, что плоскость начала как бы поворачиваться вокруг колонны, образуя в воздухе светящийся сегмент пространства, с каждым мигом все увеличивающийся и приближающийся ко мне…

В следующее мгновенье все понеслось со скоростью убыстренного кинофильма.

Из светящейся пустоты вывалился какой-то рычащий, хрипящий клубок, который со всплеском провалился в пыль, выпрыгнул из нее, с гортанным клекотом метнулся в темноту и исчез, чтобы, описав большую дугу, вновь появиться у основания с другой стороны и замереть в свете моего фонаря, уставясь на него бешеными зрачками своих круглых глаз, и все опустилось у меня внутри, потому что это был не барсук, а какой-то страшный монстр, напоминающий покрытую шерстью огромную жабу с пульсирующим горлом и высовывающимися из пасти саблевидными клыками, и все мысли об огне или пистолете вылетели из моей головы, потому что столько дикого, столько первобытного было в этом существе, что, казалось, ничто не сможет остановить эту пышущую злобой тварь, и в следующий момент она прыгнула, но я пригнулся, почти нырнул в сероватую гадость, и жаба, прокатившись по основанию, свалилась где-то у меня за спиной, и я бросился влево, пытаясь оставить между собой и этим чудовищем колонну, но оно снова прыгнуло, и я на миг ощутил его жаркое смрадное дыхание, и что есть силы рванулся вперед, но путь мой преградил светящийся кусок пространства, и мне ничего не оставалось, как, упав на четвереньки, проползти под ним (мысль пробежать сквозь него казалась мне безумной!), и, задыхаясь от забившей рот и нос серой пудры, я вскочил, обернулся, и через полупрозрачный полог, развернувшийся уже на четверть круга и продолжающий разворачиваться мне навстречу, увидел жаждущее крови чудище, которое, припав к полу, прыгнуло на меня сквозь светящийся туман в тот самый момент, когда ткущееся из воздуха Нечто мягко коснулось моего лба…

Лицо в зеркале

Я пришел в себя, лежа на основании Колонны. Было тихо.

Я отчетливо помнил, что случилось со мной до того момента, когда зверь прыгнул на меня.

И я отчетливо помнил, что увидел потом…

Первым знакомым человеком, встретившимся мне, когда я в то утро возвращался домой, была соседка из квартиры напротив. Я поздоровался с ней, но она как-то странно взглянула на меня и прошла мимо. Открывая дверь, я почувствовал, что она остановилась на площадке между этажами и, обернувшись, поймал ее странный, напряженный взгляд. Она заторопилась вниз.

Это могло насторожить меня, что-то подсказать, предостеречь, но я не обратил на мимолетный эпизод никакого внимания, и потому оказался совершенно не готов к тому, что, скинув с себя грязную одежду и пройдя в ванную, я увидел в зеркале незнакомое лицо!

Это потрясение невозможно понять умом. Его надо пережить. У меня хватило ума больше не смотреть на свое отражение, а также хватило соображения внушить себе, что я невыразимо устал, что я чертовски грязен, и надо лишь хорошенько вымыться, побриться и отдохнуть, чтобы в зеркале вновь отразились мои, так хорошо знакомые черты. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Только немного времени. Мои путешествия под землей научили меня жить, воспринимая все, происходящее со мной, как должное. Поэтому, фыркая под душем и ожесточенно терзая себя мочалкой, я совершенно успокоился и был мысленно готов ко всему…

Лицо в зеркале было мое. Но постаревшее лет на пятнадцать…

Я помню ваши недоуменные лица, когда сказал, что родился в шестьдесят первом году. Вы хотели что-то спросить, но, поразмыслив, оставили это на потом. Несложный расчет подсказал вам цифру тридцать семь, но вы больше верили своим глазам, и выходило, что мне не может быть меньше пятидесяти.

Мне действительно тридцать семь. Могу показать документы, хотя, знаю, что это не доказательство.

Нет, я не болен ни СПИДом, ни раком, о чем шепчутся за спиной мои знакомые, готовые заранее пожалеть меня и оплакать мою преждевременную смерть. И я не употребляю наркотиков – о чем тоже идет молва. Меня здорово забавляют все эти слухи…

Могу прибавить еще, что никакого особого потрясения, от которого седеют за одну ночь, я не испытал. Глядите, у меня немало черных волос.

Я просто постарел.

Изменилось не только мое лицо. Я действительно чувствую себя на пятьдесят. Побаливают суставы, покалывает сердце, по утрам ноет печень. С одышкой поднимаюсь на свой третий этаж. Неделю назад посетил окулиста и сразу заказал очки, а позавчера – первый раз в жизни надел их. Хорошие очки, удобные.

Если вам вздумается пожалеть меня или сказать что-то соболезнующее – не тратьте слов. Я не чувствую себя жертвой обстоятельств. Это – жизнь. Которую, повторяю, надо воспринимать как должное.

От окулиста я зашел к психиатру и немного побеседовал с этим мужиком. Я выяснил, что психически здоров, и спросил, нельзя ли мне получить соответствующую справку. Он приготовил ручку и поинтересовался организацией, в которую необходимо предоставить такую справку. Я мог выдумать все, что угодно, но сказал, что такая справка нужна лично мне. Вот тут беседа наша потеряла свою непринужденность, и я услышал странный вопрос: «Вас что-то беспокоит?» «Но вы же признали мое психическое здоровье, не задавая этого вопроса,» – заметил я. Он убрал ручку и сказал, что просьба моя несколько необычна, и, как правило, подобные справки выдаются только по запросу заинтересованных организаций. «Другими словами, – заключил я, – факт просьбы такой справки уже говорит о какой-то психической аномалии… Ну, хорошо. Я принесу запрос. Но после того, как получу от вас справку, я расскажу вам о том, что под Снежинском находится громадное подземелье, в котором водятся ужасные звери. Мой рассказ повлияет на ваш диагноз?» Он посмотрел на меня с каким-то странным выражением, и я понял, что перегнул палку, сочтя за лучшее сразу уйти. Уходя, я заметил, что он смотрит на обложку моей медицинской карты, словно получше запоминая фамилию. А может быть, ему бросился в глаза год моего рождения?

Я не думаю, что слух о моей ненормальности пошел именно оттуда: врачебная тайна есть врачебная тайна. Похоже, я сам спровоцировал этот слух, в двух-трех местах обмолвившись о том, о чем говорить не стоило. Странное дело. Когда я был мальчишкой, о моих походах под землей не знал ни один человек, ни один из моих самых близких друзей, ни одна девчонка, воображение которой мне во что бы то ни стало нужно было поразить. Хотя, прекрасно помню, соблазн временами был просто невыносим… Тогда, ребенком, я все-таки смог сохранить мою тайну в неприкосновенности. А сейчас… Моя природная сдержанность все чаще и чаще изменяет мне, возможно, нервы мои и в самом деле не в порядке. Однако факт налицо: за моей спиной шушукаются, перемывая мне косточки, хотя если бы не это шушуканье, вы бы даже не узнали о моем существовании. И обо всем прочем тоже.

Хуже другое. Я ощутил достаточно пристальное внимание к своей особе. И я догадываюсь, откуда оно может исходить. Первым предупреждением было исчезновение из квартиры всех снятых под землей фотографий. А их было немало, штук, наверно, сто или даже больше. Когда я спохватился, то обнаружил, что пропали не только фотографии, но и часть схем, помогающих мне ориентироваться под землей. Хотя эта последняя потеря не играет для меня особой роли.

Я ощущаю слежку. Обыкновенную, банальную слежку. Не спешите приписывать мне манию преследования, хотя бы по той простой причине, что слежка эта совершенно не тяготит меня. Я уже говорил: я ничего не боюсь. А чтобы убедить вас… Взгляните в окно (хороший каламбур для вашей газеты, не правда ли?). Видите там, на бульваре Циолковского прогуливается в тридцатиградусный мороз какой-то чудак? Так вот, не чудак он. Работа у него такая…

Черт со всем этим. Я хочу кое-что подытожить.

Время над Саркофагом

Меня подвела гордыня. Я внушил себе, что все объяснил. Не укладывающиеся в мою схему факты я счел незначительными. Но как же я мог не понять, что примитивные пустые тоннели под землей не привлекли бы внимание Берии? Я обязан был понять, что там должно быть что-то еще. Всевластного министра не мог не заинтересовать рассказ о невесть откуда вываливающихся монстрах, потому что за этими монстрами он с присущей ему проницательностью сумел разглядеть факт существования двери в другой мир и связанные с этим перспективы!.. И именно это легло в основание суперсверхсекретного Проекта!

Но познание не дается даром. Проект захлебнулся не из-за своей, как мне первоначально представлялось, бесперспективности, а из-за катастрофы, о масштабах которой можно только гадать. Дверь оказалась с секретом. Пространственным изменениям в Кольце сопутствовали изменения временные – которые, к тому же, не ограничиваются пределами Кольца!

Я мог догадаться об этом и раньше, не проверяя на собственной шкуре факта быстрого старения. Почему же, почему, черт возьми, я так снисходительно отнесся к информации о запрете селиться здесь, объяснив табу естественно-религиозными причинами? Только теперь я понял, что жить здесь действительно было смертельно опасно: Колонна работала, и «излучение времени», как я назвал его, действовало даже на поверхности, где продолжительность жизни была значительно меньше, чем на безопасном удалении от «проклятого» места. Вот он – «синарский феномен»! Только теперь в общий ряд известного мне я укладываю легенду башкир, записанную в районе Кыштыма. Она сходна со сказаниями многих народов о проведенном в заколдованном царстве дне, который оборачивается годами в реальной жизни. Только здесь все наоборот: самолюбивый Сагандык, отбившийся от товарищей и охотившийся в запретном месте, возвращается к костру глубоким стариком, в котором никто не может узнать молодого батыра… Я сам живое воплощение этой легенды…

Простите меня те, кто начал заваливать Колонну. Теперь я знаю: это произошло не после начала строительства, а даже до того, как мысль о метро пришла кому-то в голову. И это было связано не с проблемой выемки мусора, а с напряженнейшей борьбой за жизнь. В какой-то момент разразилась катастрофа, ясно показавшая, какая опасность таится в центре Кольца, и исследователи входа в иной мир по мере своих знаний и возможностей попытались изолировать уже существующий город от неведомого излучения, вызывающего старость и смерть. Вспомните Чернобыль. Вспомните саркофаг над Четвертым блоком. Вспомните, сколько здоровья и жизней унесло его сооружение, вспомните и добрым словом помяните этих людей… Здесь, в Снежинске был совершен подвиг, сравнимый по героизму с подвигом «чернобыльцев» и ликвидаторов аварии на химкомбинате «Маяк». Подвиг, о котором, возможно, никто и никогда не узнает. Никто не узнает, сколько людей – ученых, инженеров, рабочих – состарились и умерли на глазах у товарищей, набирая смертельные «дозы» годов за несколько минут работы вблизи Колонны. Выполняя то, что должно было выполнить…

Еще раз: простите меня. Простите меня за мысли. За то, что хотя бы в рассуждениях своих был в чем-то несправедлив к вам…

Возможно, в первое время «излучение времени» было полностью перекрыто тысячами тоннами грунта, и опыты показали, что все «чисто», и потому в чью-то безмозглую голову закралась безумная мысль о строительстве этого злосчастного метро, и никому-никому не подумалось, что Колонна, возможно, и под Саркофагом продолжает свою неведомую работу…

(Господи, вразуми же нас, наставь на путь истинный и открой, ну когда, ну когда же, наконец, мы отучимся строить детские сады близ реакторов, возводить школы на радиоактивных могильниках, сооружать санатории у отравленных рек, когда мы воистину познаем, что живем на Земле во имя чего-то большего сиюминутной корысти и суеты, – и, может быть, пока мы этого не постигли воочию, лучше нашим рукам напрочь отсохнуть, нежели чем творить безумное?..)

Когда я пришел в себя, распростершись на основании Колонны, то на месте пистолета и догоревшего факела я обнаружил горстку пыли. Той самой скользкой, сероватой пыли…

Да, Саркофаг над Колонной не получился. Час за часом, день за днем, уничтожая, измельчая, испаряя горы засыпавшего ее грунта (а может быть даже, подпитываясь им), Колонна продолжала действовать; и наступил миг, когда надежды возводивших Саркофаг рухнули – излучение снова выплеснулось наружу…

«Авантюра не удалась. За попытку – спасибо…»

Строительство было остановлено, доступ в Подземелье – перекрыт, а город…

Город был брошен на произвол судьбы.

Снова и снова я задаю себе вопрос: почему так произошло?

Я не верю в то, что Вершащим Судьбы и Принимающим Решения не хватило соображения, чтобы понять степень опасности Кольца. И в то, что не хватило средств, чтобы эвакуировать город и воздвигнуть его на новом месте, я тоже не верю. Как и в то, что не хватило десятилетий, чтобы сделать это.

Если им чего и не хватило, то это только обыкновенной порядочности.

Город, в котором жили, работали, любили тысячи людей, был брошен на произвол судьбы. На смерть.

Конечно, ее нельзя было сравнить с мгновенной гибелью при взрыве нейтронной бомбы. Если вблизи Колонны человек старел и умирал в считанные минуты, то наверху смерть уже не была такой явной – просто-напросто сокращалась жизнь. А кого в нашей словно Богом проклятой стране могло интересовать увеличение числа ранних смертей? Самих снежинцев? Что ж, любопытных, если таковые и были, ставили на место напоминанием о режимных требованиях и специфике производства, невзначай, но очень многозначительно кивая на рыбьи тела бомб – мол, не утюги собираем! От декораций тоже веяло смертью…

Но чем больше я раздумываю над этим, тем все чаще меня посещает страшная мысль. Мне кажется, что город был не брошен, а именно оставлен. Оставлен по хорошо взвешенным, трезвым соображениям. На Проекте не была поставлена точка. Исследования продолжались. И продолжаются. Кто-то пишет монографии. Кем-то защищаются кандидатские и докторские. Кому-то присуждают закрытые государственные премии – «за изучение влияния тау-излучения на организм человека и исследования возможности наследственной передачи возникших в первом поколении признаков». Поле для изысканий поистине безграничное.

Пятьдесят тысяч человек…

«Власть отвратительна, как руки брадобрея».

Я вижу на ваших лицах вопрос. Что делать? Бежать? Спасаться? Попытаться снова засыпать Колонну? Взорвать ее ко всем чертям? На кого надеяться? На кого положиться? Кто сможет помочь нам?

На последний вопрос я отвечу позже. Что же касается всего остального…

Бесполезно зарывать проблему в землю или уходить от нее в сторону. Проблему надо решать. А значит, так или иначе, город должен перестать быть заложником. Но не заложником Кольца, как вы сейчас подумали, а той секретности, которая окружает нас со всех сторон. И даже не столько внешней, формальной, навязшей в зубах секретности, сколько той, что накопилась в наших душах и называется просто ложью. Ее снега замели наш город, укрыли его невесомым, но надежным покрывалом, заволокли непроницаемой пеленой, не давая взглянуть на себя со стороны, мешая трезво оценивать свои дела и поступки. И именно в этом, как мне кажется, лежит причина всех наших сегодняшних неурядиц.

Дядя Коля говорил: человек должен всегда осознавать, что он делает. Хорошенько осознавать.

Да, Колонна сеет смерть и порождает чудовищ, но я уверен: все это внешние, вторичные признаки. Поэтому не кажется ли вам, что тот, кто первым решил скрыть их от мира, просто поставил преграду на пути понимания сути феномена – и тем самым обрек нас на страдание от этих побочных явлений? И не кажется ли вам также, что, привыкнув жить в атмосфере полуправды, а порой и откровенной лжи, мы, мы сами невольно помогли ему в этом?

Колонна – не зло, это лишь бездушный механизм. К ядерному реактору тоже не подойдешь близко, но это не значит, что он задуман всецело во вред. Надо лишь понять, как его правильно использовать.

И еще. За каждым механизмом стоит разум. Помните, когда я очнулся, я обнаружил горсть пыли. Все, что осталось от факела и пистолета.

Но сам я – не стал пылью!

Это внушает оптимизм.

И заставляет надеяться, что мой последний поход в Подземелье не окажется воистину Последним.

Для всех нас.

Я хорошо помню, что увидел после того, как прыгнувшее на меня чудовище вновь исчезло в голубом тумане. Поэтому, мне кажется, я знаю, как ответить на ваш последний вопрос. Я знаю, кто сможет помочь нам. Я расскажу, как найти его.

Для начала надо выйти на улицы Снежинска, пройти по его милым, заснеженным улицам, вдохнуть его чистый, морозный воздух, поглазеть по сторонам, улыбнуться встречным девушкам, помочь старушке поднести сумку, перевести через дорогу ребенка, а потом, никуда не торопясь, добраться до «Юбилейного», спуститься в левый из двух колодцев на его восточном откосе, пройти, пролезть, проползти до неброской металлической двери, войти в короткий коридор, протиснуться в неширокое отверстие, спуститься на двести ступенек вниз, помахать рукой Курчатову, спрыгнуть с платформы на пути, прошагать по шпалам полтора километра, забраться на перрон «Рабочей», проползти под третьей слева скамейкой, миновать длинную вереницу вагонеток, ступить в текучую пыль зала, подойти к Колонне, набраться терпения и, дождавшись голубого тумана, – не раздумывая, не колеблясь, не медля ни секунды погрузиться в его сияющие, обволакивающие глубины и в тот же миг почувствовать крепкие, надежные руки поддержки, и, открыв глаза, увидеть перед собой молодых, задорных, веселых людей, так похожих на тех, что изображены на мозаичных панно снежинского метрополитена, а потом нужно всего лишь пристальней вглядеться в их лица, чтобы с изумлением осознать, что это – те самые люди, которые заполняют улицы, бульвары и площади города, это наши друзья, родные, знакомые, только во взорах их нет ни следа душевной сумятицы, разочарования, горя, черствости, нет ни следа впечатавшихся, казалось, навечно боли и усталости, ненависти и покорности, ничего этого нет, все исчезло словно грязный снег под лучами солнца, словно взломанный весенней водой черный лед, словно сорванная ветром лживая маска, исчезло, и осталось одно ослепительное голубое сияние вечно юной души Снежинска, сияние, сливающее в себе воедино силу и доброту, радость и одухотворенность… И в этот миг, в этот светлый миг осознания и изумления, теплой, обволакивающей сердце волной, нахлынет, наконец, долгожданное понимание, что именно они, снежинцы, земляки, горожане, братья, именно они, только они, лишь они, они, и никто другой, смогут помочь нам во всех наших бедах, во всех наших горестях и тягостях, только Они смогут помочь нам. Нам – и самим себе!..

Автор: Александр Кирюнин