Текст книги "Молчание бога"

Автор книги: Александр Золотько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

III

Антихрист воссядет в храме Божьем, то есть в святой церкви, муча и терзая всех христиан, и будет он возвышен и возвеличен, ибо в нем пребудет сам Диавол...

Адсон из Монтье-ан-Дер

Жители Трех деревень были людьми осторожными. Время было трудное, по округе шаталось много всякого – от шевалье до швали. И каждый норовил что-то стибрить или урвать, или еще какую гадость совершить. Поэтому жители Трех деревень, выставляя постоянные наблюдательные посты на побережье, не забывали о подходах со стороны суши. В бесчисленных деревенских преданиях рассказывалось о нападениях ужасных злобных разбойников, и даже чудовищ, совершенно нечеловеческих. Вот чтобы неожиданных гостей было поменьше, над дорогой, сразу за поворотом к Кладбищу за холмами, на Страж-скале, дежурили деревенские парни. Место было не столь ответственное, как на берегу, и на Страж-скалу выставляли обычно одного более или менее взрослого парня и двух-трех мальчишек.

Заметив что-то необычное, мальчики бежали в деревни и в замок. Заметив что-то опасное, жгли сигнальный костер. В смысле – должны были жечь. Давненько не приближалась опасность с суши. С тех самых пор, как в Три деревни приехал Хозяин. Между прочим, деревенские жители точно и не помнили, сколько именно лет назад произошел тот памятный захват замка.

Кто-то говорил, что лет тридцать назад, кто-то – сорок. Рассуждая на эту тему, селяне как-то упускали из виду, что Хозяину на вид от силы лет тридцать. Селяне вообще воспринимали Хозяина как нечто данное... если не Богом, так судьбой. Деревенские священники ясности в это дело не вносили.

Тот, который прибыл вместе с Хозяином, прожил в деревне недолго и куда-то уехал. Куда, зачем и, главное, надолго ли – никто толком и не помнил. Или даже не помнил вообще. На место уехавшего приехал новый, потом следующий, потом... Обычно святые отцы в Трех деревнях дольше пяти-шести лет не задерживались, и сколько их прошло перед равнодушными взорами селян за все это время, Три деревни даже не старались себе представить.

У них было море. Возле моря был замок. В замке был Хозяин. И даже если он уезжал на год-два, то обязательно возвращался. Это было незыблемо. Все остальное проходило мимо Трех деревень, не оставляя заметных следов и не вызывая особой печали.

Тот мертвый корабль на камнях, убитые на нем, и даже два погибших парня перестали занимать воображение жителей Трех деревень достаточно быстро. Почти сразу за похоронами пришло Рождество, которое в деревнях отмечалось шумно и, главное, долго. А нынешний священник, выполнив обязательные ритуалы, в веселье селян не вмешивался. И в сроках не ограничивал.

В этом году особенно, ибо все свое время посвящал изучению странной книги, найденной у ассасина. Крестьяне этого не знали, хотя казнь убийцы взбудоражила их значительно больше, чем все последние события. Не каждый день простой народ получал возможность пытать и казнить ближнего своего. Хотя и тут жители Трех деревень имели взгляды простые, значительно облегчающие восприятие мира. Люди – это они, жители Трех деревень. Все остальные... Нет, не звери, конечно, но так себе, живые существа. Может быть, даже и с душой. И вышибить при случае эту самую душу из враждебного тела было в Трех деревнях делом простым и понятным. Не до смерти, как говаривали старики, отправляя своих мужиков с обозом в ближний город. То, что драка получится при любом раскладе, обсуждению не подлежало. Ну как не набить морду чужому. Даже пусть и в его родном городе. Чужой, да еще городской! Видали мы ваших городских. И – таки видали.

Даже не старые еще деревенские помнили, как приехали было в Три деревни люди от графа. Или от какого-то барона. В общем, от кого-то из знатных. И сообщили, что задолжали Три деревни подати, что полагается с них, помимо этого, работа в чьем-то замке, да еще требовалось выставлять одного вооруженного воина от шести домов, а еще...

Спорный вопрос разрешил Хозяин и, как говорили, его приятель, случившийся тогда в гостях. Что именно Хозяин говорил сборщикам налогов, никто не помнил, но то, что сборщики, сильно надеявшиеся на численный перевес и имя своего повелителя, из деревень ушли пешие, без оружия и в синяках, передавалось из года в год. И били их, по требованию Хозяина, по правилам. Старшему над ними, в золотых шпорах и с золотой цепью на шее, все объяснил лично Хозяин, ссадив его с коня и обломав его собственное копье ему же о спину. Оруженосцу набил физиономию и ободрал доспехи, как кору с дерева, гость Хозяина. А ратников метелили всем миром, стараясь, однако, ничего особенно не повредить.

Очень было весело, рассказывали очевидцы и участники, а слушатели, молодые и охочие до развлечений, цокали языками и качали головами. Были же времена!

И вот, заметив к полудню выехавшую из ближнего леса кавалькаду, дозорные мальчишки оживились. Неужто и на их век выпало что-то забавное? Может быть, даже забавнее, чем корчащийся на колу сарацинский убийца.

Ехали по старой, чуть примороженной дороге, десятка три всадников. В середине колонны качалась на ухабах крытая повозка, а вот флага какого, или просто значка над всадниками не было.

За налогами приехали, выкрикнул запыхавшийся мальчишка радостно. И телега с ними!

В колокол звонить не стали. Длинного, который теперь стал кем-то вроде официального гонца в замок, деревенские отправили к Хозяину, а сами, не особо суетясь, стали извлекать из потайных мест колющие, режущие и рубящие предметы, в хозяйстве обычно не использовавшиеся.

Если бы ехавший в повозке посол из Рима знал, что ему готовят такую встречу, то тут же повернул бы обратно. Или остановился бы, не въезжая в деревни, а послал бы одного из своих людей в замок. Посол был человеком, далеким от таких грубых вещей, как меч или топор. Если кто-то уж очень мешал святой церкви или самому послу, то тогда можно было воспользоваться ядом. Изящно и красиво. В городе, среди цивилизованных людей, это работало безотказно. А как прикажете защищаться ядом на лесной дороге, когда десятка три каких-то мерзавцев попытались остановить повозку. Охрана немного отстала как раз, и только четыре всадника сопровождали посла непосредственно.

Было так страшно, что посол задернул занавеси на окнах повозки, сидел, зажав уши и шепча молитвы, до тех пор, пока дверцу не распахнул начальник охраны. Посол вначале чуть не потерял сознание, решив, что это разбойники покончили с охраной и теперь торопятся заняться им, а потом радостно улыбнулся, услышав, что охрана вовремя прибыла к месту стычки и теперь просит разрешения задержаться ненадолго, чтобы повесить пятерых взятых в плен.

Повозка и охрана проехали через Три деревни, не задерживаясь возле церкви, и остановились перед опущенным замковым мостом. На мосту стоял сельский парень, держащий шапку в руках. С некоторым достоинством дождавшись, пока передовой всадник подъедет поближе, Длинный, бормотавший перед этим для памяти свою речь, набрал воздуху в грудь и выкрикнул:

– Хозяин просит посла к себе в замок! Одного! А людям его приказывает выехать за холмы и ждать дальнейших приказаниев!

Обветренное лицо начальника охраны побледнело, насколько это было возможно. У его помощника – наоборот, покраснело, приобретя пурпурный оттенок. Шаркнул меч, выезжая до половины из ножен. Двое охранников положили на тетивы луков стрелы.

Длинный поежился. Поручение Хозяина было, конечно, почетное, и было это поручение Хозяина, но схлопотать вот так стрелу в пузо...

Скрипнула, открываясь, дверца повозки. Начальник охраны оглянулся на выбравшегося из повозки посла. Вид у того был достаточно бледный – повозку с раннего утра швыряло на дороге похлеще, чем корабль в шторм. Кораблей посол не переносил. А провести в этой проклятой повозке пришлось почти три недели.

Посол постоял, опершись о повозку рукой, дожидаясь, пока окружающие скалы и замок перестанут покачиваться, а внутренности опять займут те места, которые им были предназначены Господом. Если дороги наносят ущерб созданию Божьему, то сие может означать только то, что дороги придуманы Врагом рода человеческого. Аминь.

Светило солнце. С моря тянуло холодной свежестью, но ветра не было. Кричали чайки. От лошадей поднимался пар. Начальник охраны выжидающе смотрел на посла. А посол глубоко дышал, ощущая радостно, что тошнота и головная боль куда-то уходят.

– Стойте здесь, – слабым голосом сказал посол. – Я поговорю со здешним хозяином.

– Хозяин сказал, чтобы к нему – один. Вы, – Длинный указал пальцем на посла, – Тот, кто в повозке. А остальные...

– Я один пройду в замок, – сказал посол. – А мои люди подождут здесь, пока я договорюсь обо всем с твоим господином.

– Хозяин сказал – один, а остальные...

– Где вы берете таких слуг? – спросил посол у Хозяина, когда, наконец, проблема была решена, охрану с повозкой впустили в замок, а сам посол оказался за накрытым столом в зале перед камином. – Этот ваш парень сказал, что не пустит никого, кроме меня... А, знаете...

Лицо Хозяина было неподвижно. Словно обожжено. Гладе смотрели холодно. Послу даже показалось, что враждебно.

– Вы привезли мне послание? – спросил Хозяин.

– Устное, – попытался улыбнуться посол, но скулы словно свело судорогой. – Я должен передать вам...

– Передавайте, – безразличным тоном произнес Хозяин.

Посол посмотрел на стол. Перевел взгляд на графин с вином. Снова посмотрел в глаза Хозяина и заставил себя выдержать его взгляд несколько мгновений.

О том, с кем именно придется говорить, посол знал. Во веяном случае, ему так казалось. Посол знал, но не верил. Пытался себя заставить поверить – и не мог. Как и всякий священник, к чудесам он относился настороженно. Чудеса – либо от Бога, либо... Понятно. В Священном писании ничего не сказано о некоем Хозяине, ранее Пилигриме, Сером всаднике и так далее и тому подобное, который лично почти тысячу лет назад заключил договор с Церковью.

Лично. Почти тысячу лет назад. И если он заключал договор с Церковью, значит, сам находился вне ее, а это значило... Сохрани и помилуй нас, Господи!

– Я проголодался с дороги... – сказал самым смиренным тоном посол. – И, если вы не будете возражать...

Спорить с этим Хозяином не хотелось. Даже разговаривать с ним, дышать одним воздухом, вкушать с ним за одним столом – было грехом. То, что перед отправлением в путь послу отпустили все возможные в этом путешествии грехи, успокаивало не слишком сильно. Посол боялся соблазнов. Не успеешь оглянуться, а дьявол уже поджарил твою душу до румяной корочки и с аппетитом похрустывает ею. А соблазн был...

Когда разговариваешь с тридцатилетним мужчиной, который на самом деле прожил минимум десять веков, не состарясь ничуть, очень хочется спросить... Выяснить, нельзя ли и самому обрести такое же долголетие. Не продавая душу дьяволу, торопливо добавлял посол мысленно, думая об этом. И пугало то, что не было в этой последней фразе уверенности. Ой не было...

– Хорошо, – сказал Хозяин. – Угощайтесь. Только придется самому себя обслуживать – в замке нет слуг. Повариха уже ушла. Я бы предпочел, чтобы и ваши люди убрались подальше, но разговор действительно предстоит долгий, за холмами ваша охрана в самом деле вымерзла бы ночью, а в деревни я предпочитаю чужих, особенно вооруженных, не пускать. Всё целее будут. Сейчас, правда, слишком много посторонних ушей и глаз в замке...

– Мои люди будут вести себя хорошо, – заверил посол. – Будут вести себя осторожно.

Снизу, из нижнего зала, послышался лязг металла и чей-то басовитый выкрик. Двери залов и расстояние заглушали голос, но все равно было слышно, что некто выражает горячее неодобрение по поводу небрежности своего товарища по оружию, который, его мать, господа бога, в душу, будь он проклят, глаза таким выбивать нужно, сволочи гребаной, дерьму, шпигованному серой, дьявол меня побери!..

Посол тяжело вздохнул.

– Ладно, – сказал Хозяин, – ничего.

Он знал, что посол должен прибыть. Знал, что разговор должен состояться. Знал, что ничего тут не поделаешь, но как ему хотелось остаться сейчас одному!

Вот уже почти неделю Хозяин не мог уснуть. Он привык спать, хотя, в принципе, мог без этого обходиться. Но сейчас он спать не мог. Стоило только закрыть глаза, как снова он оказывался на тропинке между застывших воли.

Солнечные блики скачут перед глазами. Под ногами еле слышно хрустит пыль. Впереди... Впереди – корабль. И как только он добрался досюда? Эта жалкая посудина... Чуть дальше видны мачты второго. И слышен крик... Его заметили с корабля... Это должно было потрясти – он шел по воде, аки посуху. По сухой воде. По стеклу... А потом – кровь... Не мир принес я вам, но меч... Крики. Смерть. И смех стоявшего за спиной Громовержца. Он смеялся как сумасшедший. Словно бешеный. И Хозяин не слышал ничего, кроме этого смеха... А когда все закончилось, когда перестал кричать последний из мореходов, Громовержец вдруг сказал:

– Отвел душу?

Хозяин не ответил, стоял, опершись о борт и глядя на сверкающие гребни волн.

– Ты зачем их всех резал? – спросил Громовержец. – Просто пробил бы дно, разнес бы в щепу лодки... А я потом снова сделал бы воду жидкой. И всё. И концы – в воду. Они ж плавать не умеют. А если и умеют, то в этой воде продержатся всего-ничего...

– ... просто ужасно, – сказал посол.

– Отчего же, – ответил Хозяин, – обычно они готовят неплохо...

И только заметив недоумение на лице посла, Хозяин понял, что упустил нить разговора.

– Я говорил о своих поварах, – сказал Хозяин.

– А... Да, действительно. Очень вкусно. Не скажешь, что это готовили сельские жители. И эти специи... Стоят безумных денег, я полагаю.

Хозяин пожал плечами.

– Но я говорил не об этом. Я говорил о нашем мире. О том, как заполоняют его силы Врага. Входят в каждый дом, в каждый город... Я недавно вернулся с Юга. Вы себе даже представить не можете...

Хозяин рассеянно кивнул. Это посол себе не может представить, что доводилось видеть Хозяину, и как часто он слышал слова о гибели мира и необходимости борьбы. Даже сам он когда-то такие слова говорил. И ему даже показалось, что он спас мир. Тогда. Тогда спас. И тогда показалось, что спас. Ты вначале спасаешь мир, а потом всю оставшуюся жизнь мучаешься одной мыслью – а было ли это спасением? Или ты только отсрочил конец. Или сделал его еще более ужасным.

– Они используют святое писание, – воскликнул посол. – Они называют себя чистыми, а толкают людей в грязь. В бездну...

– В геенну огненную, – подсказал Хозяин.

– Да. И как, по-вашему, может разобраться в этом простой человек, если даже святые отцы на диспутах бывают повержены, – посол забыл, кто сидит напротив него за столом.

Посол помнил обиду и бессилие, которые недавно испытал. Церковь, заполненная людьми, епископ в полном епископском облачении и стоящий перед ним старик* одетый в простую белую одежду. И крики толпы, приветствующей слова старика, и свист в ответ на слова епископа. И кровь, пролившаяся после этого...

– Как может разобраться простой ремесленник, – сказал посол, – если ему говорят, что Бог не создавал нашего мира. Что Бог совершенен и всякое его творение совершенно. И если наш мир несовершенен – а это испытал на себе каждый – то, значит, создал его не Бог, а дьявол.

Только душа может быть совершенна, а это значит, что ее создал Бог. И, значит, Ветхий завет не святое писание, а рассказ о деяниях дьявола... Только Евангелие... И то извращенное...

Хозяин снова кивнул.

Такое он уже тоже слышал. Давно. Все это началось перед самым Договором. Только-только у христиан появился шанс. Языческие боги готовились уйти. Не хотели, но готовились, потому что им, Хозяину и Ловчему, удалось их уговорить.

– Плоть от дьявола, душа от бога. А змий – спас Адама из заточения в раю, который был только тюрьмой, похожей на рай небесный, – посол доел цыпленка и перешел к рыбе, не забывая все это запивать вином. – И эта зараза ползет от города к городу, от деревни к деревне. И если бы только простолюдины... Благородные рыцари и даже граф!.. А тут еще упыри и оборотни, ведьмы и предсказатели... Близится последний день!

Посол возвысил голос, подавился и закашлялся. Торопливо запил вином.

– Огнем и мечом, – откашлявшись, просипел посол. – Выжечь скверну. Уничтожить. Ересь, нечисть, наемников... Вы, кстати, знаете, сколько наемников сейчас бродит по дорогам от замка к замку, предлагая свои мерзкие услуги? Более двадцати тысяч! Этого войска хватило бы для того, чтобы снова освободить Иерусалим. А вместо этого их нанимают, чтобы убивать христиан. Некоторых из этих наемников посвящают в рыцари и дают им высокие должности... Святая церковь пытается остановить все это, пытается прекратить это безумие... Был наложен запрет на арбалеты и луки в войне против христиан. И что, его выполняют?

– Даже в вашем отряде я видел лучников, – подсказал Хозяин.

– Кто нападает на ближнего своего, да еще на священнослужителя, тот не христианин, и может быть поражен стрелами, как лучными, так и арбалетными, – парировал посол. – Мы вводим Божий мир, и что же? Что?

– Что?

– Вы знаете... знали замок Ворона, дальше по побережью, на юг?

– Проезжал как-то...

– Его взяли и сожгли в прошлую Пасху. В Страстную пятницу, – посол даже отодвинул блюдо. – И никто, даже тамошний духовник, не избег смерти от железа или огня. Уничтожить.

– Что? – спросил Хозяин, – Или кого?

– Всех, кто не с Богом. И тех, кто сомневается. И тех, кто прикрывается именем Его, не испытывая страха. И тех, кто помогает им. Кто бросает вызов Богу...

– И тех, кто заключает с ними договоры, – подхватил Хозяин.

– И тех, кто заключает... – посол увидел что-то в глазах Хозяина и запнулся.

С договорами его собеседник поймал. Дьявол.

– Пожалуй, – сказал Хозяин, вставая из-за стола, – сегодня мы не будем разговаривать о деле, Я слишком устал, вы – слишком возбуждены. Ваша спальня – внизу, возле зала, в котором отдыхают ваши люди. Предупредите их – сортир во дворе, на стене в сторону моря. Я иногда гуляю по ночам. Если кого-то встречу на втором этаже башни – лишу жизни. Оторву голову или выпью кровь – придумайте сами. Но тут я шутить не буду.

Посол вытер руки о скатерть и встал из-за стола. Не прощаясь, пошел к двери.

– И еще одно, – сказал ему вдогонку Хозяин, – если кто-то из них увидит ночью что-то странное или даже страшное – пусть не пугаются, а скажут, что я это странное или страшное жду у себя.

– Дьявол, – прошептал посол очень явственно.

– Нет, – сказал Хозяин. – Не дьявол. Просто среди моих знакомых есть несколько богов.

Посол торопливо вышел из зала, откинув свисающий с потолка ковер. Нужно быстрее здесь все сделать и уезжать, подумал посол.

Нужно здесь быстрее все сделать и ехать дальше, подумал Ловчий, разглядывая дорогу к деревеньке, так неудачно лежащую между реками. Мосты были за деревенькой. А перед ней, поперек дороги, высилась толково срубленная засека.

За засекой время от времени мелькали какие-то силуэты, но так стремительно, что прицелиться в них времени не было.

– Опять война? – ни к кому не обращаясь, сказал Левша.

– Вам тут чего надо? – закричал, набегая, пехотинец в черном плаще. – Проваливайте.

– Черное с белым, – сказал тихо Гвоздь, подъезжая сзади к Ловчему. – Вон, флажок.

– Езжайте, – пехотинец с деловым видом протянул руку к узде коня Ловчего, намериваясь схватить и развернуть.

Ловчий не пошевелился. Раздался удар, хруст кости и крик валящегося на землю пехотинца.

– А больше не будет хвататься за чужих коней, – сказал удовлетворенно Стук, поигрывая дубинкой, которую всегда возил с собой.

Выдолбленная изнутри и залитая свинцом палка в полсажени длиной отлично работала в таких вот ситуациях.

– И воевать больше не будет, – сказал Левша. – Ты ж ему локоть сломал.

Впереди началась суета.

Кто бы ни командовал отрядом, понять, что оказаться между засекой и неприятельским отрядом равнозначно смерти, было просто. Из лесу на дорогу выбежали десятка три пехотинцев в черных плащах и выстроились стеной, лицом к засеке. Полтора десятка всадников в черном развернулись навстречу Охотничьему отряду.

Пехотинец со сломанной рукой поднялся на ноги, продолжая выть от боли. Ловчий взял беднягу за шиворот, за кольчужный капюшон, и приподнял в воздух. Тронул коня, держа орущего от страха и боли вояку на вытянутой в сторону руке. Остановился в десятке шагов от черных всадников.

Лица напряжены, копья подняты остриями вверх. Все загорелые нездешним, черным загаром. Вооружение явно не парадное, побывавшее в боях.

Ловчий слегка помахал пехотинцем.

Охотничий отряд довольно заржал. Любили они, когда командир так шутит.

– Здесь только сержанты, или есть кто-то из святых братьев? – спросил Ловчий.

– А кто спрашивает?

Из лесу выехал рыцарь в белом плаще с красным крестом.

– Значит, и святой брат тут, – кивнул удовлетворенно Ловчий. – А не соблаговолит ли любезный рыцарь Храма побеседовать со мной.

Ловчий еще пару раз качнул сержанта, словно намереваясь его швырнуть, но потом поставил аккуратно на дорогу. Снег уже три дня как сошел, оставив после себя грязь. Наступивший февраль отказывался выполнять обязанности зимнего месяца. Впрочем, в этих краях зима обычно не суровая.

Сержант замолчал и побрел к своим, продолжая стонать и придерживая руку.

Конный строй раздвинулся, пропуская рыцаря. Белый плащ был потерт, крест почти потерял свой цвет, кольчужный капюшон сдвинулся назад, открывая длинные спутанные волосы и окладистую бороду. Рыцарь был немолод. И на лице его тоже был пустынный загар.

– Недавно из Святой земли? – спросил Ловчий, хотя это и так было понятно.

– А кто тебе дал право расспрашивать рыцаря Храма, словно ты равен ему? – холодно осведомился храмовник. – И какое ты имеешь право наносить раны сержанту Ордена Храма?

– Так, – почесал бровь Ловчий. – Ты уже решил, что будешь драться, или еще хочешь все выяснить без потасовки?

Рука храмовника легла на рукоять меча. Но не извлекла его из ножен. Хороший признак.

– Тогда – по порядку, – сказал Ловчий. – Во-первых, – крест.

Он вытащил из-под одежды свой серебряный крест. Показал его рыцарю. Рыцарь чуть кивнул, давая понять, что такое украшение ему знакомо.

– Во-вторых, – Ловчий сунул руку в седельную суму и достал свои золотые шпоры и рыцарскую цепь. – Надеть, или так поверишь? И в-третьих.

Пальцы Ловчего на правой руке сложились в знак, потом в другой. На тайном языке знаков ордена Храма это значило, что человек обладает властью, близкой к власти командора ордена.

Храмовник посмотрел на Ловчего немного удивленно. Но возражать не стал. Дисциплина в ордене была на высоте.

– Так что тут у вас случилось? – снова спросил Ловчил.

А случилась вещь совершенно обычная. В деревне, перекрывавшей проход к мосту, жила ведьма. Ведьма эта лечила людей, скот, снимала порчу, если таковая объявлялась. Люди от ведьмы видели только хорошее, деревенские вообще в ней души не чаяли, да и чужие приезжали, чтобы полечиться.

Но три месяца назад епископом был отдан приказ собрать всех ведьм, колдунов и прочих, якшающихся с дьяволом. Других ведьм и колдунов еще нужно было собрать, а эта, из Речек, была известна хорошо. За ней приехали. Монах и четыре лучника. Жители Речек вышли им навстречу с дрекольем, вилами и топорами. Лучники уехали, силой забрав с собой заупрямившегося монаха.

После рождества прибыл другой отряд, побольше, в три десятка конных лучников. Но, во-первых, засека уже была построена, во-вторых, лучники были из местных, ведьму эту знали и особым желанием везти ее на епископский двор не горели. В-третьих, оказалось, что мужики где-то разжились десятком арбалетов. Лучники из селян, понятное дело, никакие. А вот из арбалета точно выстрелить может даже пацан. Если сможет зарядить или получит уже заряженный.

В общем, лучники вернулись ни с чем, и епископ понял, что, если он не хочет быть опозоренным, нужно принимать меры. Нужен отряд чужой, с ведьмой не знакомый и достаточно опытный, чтобы мог наплевать на эти самые арбалеты, будь они трижды прокляты. Очень кстати тут подвернулся отряд тамплиеров, возвращавшийся из Святой земли. Сколько храмовники запросили за услугу, осталось тайной между ними и епископом, но отряд прибыл к Речкам с твердым намерением селян победить. Не Акра, чай, эта деревня.

Вот перед самым началом штурма и подоспел Ловчий со своими людьми.

– Твою мать, – честно сказал Ловчий. – Это что, мне еще три дня терять из-за вашей войны? У меня времени нет.

– Мы возьмем эту деревеньку к закату, – сказал рыцарь. – Расстреляем тех, кто охраняет засеку, расчистим дорогу, а там, в конном строю будем гнать...

– Малой кровью, могучим ударом, – усмехнулся Ловчий, – И к вечеру напоим своих коней из деревенского колодца. Хрена вам, благородный рыцарь. Вы, ка-анечна, постреляете по засеке и, может быть, даже кого-то убьете. Пока вы станете расчищать дорогу, пару-тройку ваших арбалетчики положат, как бы они ни береглись. Видал я такие фокусы. Берется два сопляка по десяти лет, вручается им один арбалет на двоих. Они его на пару заряжают. Вот такие пары сопляков прячутся в лесу, на деревьях или между корнями. Это вам не лучники, им, чтобы выстрелить, вставать в полный рост не нужно. И – щелк. Щелк. Главное, выбивать у вас рыцарей. А их у вас только один. Ты. Хочешь после стольких лет в Святой земле схлопотать болт между лопаток?

– Я не боюсь! – гордо вскинул голову рыцарь.

– А я и не говорю, что ты боишься. Я говорю, что убьют тебя, к хренам собачьим. И если не ляжешь ты возле этой засеки, то напорешься на вторую. Или третью. Деревьев в лесу много, ходить далеко не нужно. А вправо и влево от дороги – топь, я знаю, до самых рек, – Ловчий снова почесал бровь.

Привычку эту он очень и очень давно перенял у Хозяина. Жест был простой и многозначительный. Ироничный и доверительный. Свойский.

– Значит, так, – сказал Ловчий. – Я сейчас подъеду к засеке, переговорю с мужичьем. Ты своих пока отведи от греха подальше на полет стрелы. Либо я уговорю их отдать ведьму, что вряд ли. Либо... Слушай, а давай ты прямо сейчас поедешь к епископу и скажешь, что передал заказ Охотничьему отряду Ловчего. А уж что я сделаю с деревней, тебя не касается. А?

Храмовник задумался. Он был явно не дурак, все дураки остались в песках Святой земли. И рыцарь понимал, что так удачно подвернувшийся Охотничий отряд позволяет решить всё без ущерба для него лично и для престижа Ордена в целом.

– Справишься? – спросил рыцарь.

– А не твое дело, – ответил Ловчий и спрятал в седельную сумку свои шпоры и цепь.

Рыцарь спорить не стал. Он отдал команду, отряд быстренько перестроился и убыл по дороге мимо Ловчего и его людей.

– И теперь что? – поинтересовался Левша. – Это теперь нам по лесу ползать да деревенщину резать?

Стук и остальные промолчали, но по лицам было видно, что с Левшой они согласны. Ехали, это, значит, в замок погостевать, а придется под болты арбалетные лезть, А еще всех остальных охотников в командиры отрядов произвели, а их нет... Не то чтобы очень хотелось покомандовать наемниками, но ведь повышение жалованья и всё такое прочее... А тут придется под арбалетные болты лезть.

Когда охотники начали повторяться в своих аргументах, Ловчий молча тронул коня и двинулся к засеке, жестом приказав отряду оставаться на месте.

– Совести у вас нет, – сказал Ворюга, – Снова ведь один поперся.

– А мы че... – растерянно протянул Пацан, младший в отряде. – Мы ж только...

– А в хлебало? – предложил Стук.

– А сами чего говорили? – резонно спросил Пацан. Все замолчали, оружие, на всякий случай, приготовив. Когда до засеки оставалось шагов пятьдесят, Ловчий коня остановил и спешился. Вдруг в коня попадут, а хороший конь – это хороший конь. Привязывать не стал, а хлопком по крупу отправил его к отряду.

К засеке пошел пешком.

Не сверзиться бы в грязь, подумал Ловчий. Скользко, И грязно. Заставлю засранцев сапоги почистить и плащ отстирать. Всегда так – первым идет командир, потом, когда дело почти сделано, появляются эти оболтусы. С другой стороны, ему и вправду безопасней, чем им. Вот, например... Ловчий поскользнулся на краю лужи и чуть не упал. Взмахнул руками, удерживая равновесие. И чуть было не прозевал болт.

На таком расстоянии, всего шагов в двадцать, звук спущенной тетивы и болт настигают мишень почти одновременно. Чертовы арбалеты, подумал Ловчий, рассматривая болт. Стрелы из лука куда удобнее. В смысле, ловить их значительно удобнее. Длинная, тонкая. Что-то было в ней изящное, в стреле для лука. А этот обрубок... Нет, ведь придумал же какой-то урод. Всё придумывают и придумывают, а бедному вояке что делать?

Чего уж проще – возлюби ближнего своего. Проще этого только возлюбить ближнюю свою. Так нет лее, убивать, убивать, убивать... Понапридумывали, мать их так. Довелось видеть Ловчему, как действует греческий огонь. До небесного огня ему, конечно, еще далеко, но как дело рук человеческих... Дым, гарь, вонь сгоревшей плоти – почти как тогда, в Содоме и Гоморре. Так себе воспоминание, если честно.

Второй болт Ловчий поймал в десяти шагах от засеки. Охотники заорали сзади что-то восторженно, засвистели, как на турнире. А ведь и верно, подумал Ловчий, до этого он старался не демонстрировать таких своих талантов Отряду. Ну, чуть сильнее остальных, чуть быстрее. Стрелы у них на глазах он еще не ловил. Тем более, арбалетные. Видать, всё действительно идет к развязке.

Ловчий остановился перед самой засекой. Аккуратно воткнул обе стрелы в грязь перед бревнами.

– Тут-тук-тук, – сказал Ловчий. – Есть кто живой? Засека молчала.

– А я еще раз повторяю, – сказал Ловчий, – тук-тук-тук!

За засекой кто-то высморкался. Ловчий наклонился, ухватился за нижнее бревно засеки л подергал его. Засека вздрогнула.

– Я вот сейчас дуну, плюну и разнесу вашу халабуду по бревнышку, – пообещал Ловчий. – И вас всех съем, как поросят. Отвечайте, пока добром спрашивают.

– Это, – сказал чей-то неуверенный голос из-за бревен. – Мы тебя не боимся.

– Куда уж, – согласился Ловчий. – Такие крутые вояки – и вдруг бояться. Небось на комара впятером без страха выступаете. Или даже в одиночку ранней весной семь мух одним ударом убиваете.

– Ты... Это...

– Я вот сейчас засеку разнесу, – сказал Ловчий, – переловлю всех особо умных и уши пообрываю. Будете вы деревней безухих. А к утру еще и баб ваших всех и девок поимею, и будете вы еще деревней безухих рогоносцев. И воспитывать моих детей будете до скончания века.

– Ты наших баб не тронь, – неуверенно приказали из-за бревен.

– И девок! – подхватил голос помоложе.

– Значит, так, – сказал Ловчий. – Я сейчас поднимаюсь к вам, мы разговариваем, вы пропускаете моих парней. А за это мы оставим ваши уши на головах и баб трахать не станем.