Текст книги "Двойная игра"

Автор книги: Александр Карасимеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА VI

Смеркалось. Туман опять сгустился, видимость была не более двадцати – тридцати метров. В этом районе, где лес собирает и задерживает влагу, туман всегда гуще. Я медленно, сосредоточенно продвигался по улице, освещенной призрачным белым светом больших высоко подвешенных дынь. Машины выскакивали из белесоватого сумрака и снова бесшумно исчезали. Признаюсь, раза два я обернулся, чтобы посмотреть, не остановится ли какая-нибудь перед домом Евы Борисовой. Но ни одна не остановилась. Беспричинное подозрение. Если бы для него имелись какие-то основания, мне следовало бы установить наблюдение за домом.

Ну что ж, материал я собрал, и сумка моя полна – шагая к трамвайной остановке вдоль длинной прямой улицы, я доставал из нее то одно, то другое и внимательно все рассматривал.

Во-первых. Автослесарь перегнал машину, хотя его как будто никто и не просил. Это легко увязать с другой моей находкой – пузырьком от снотворного. Обстоятельство, которое непременно следует обсудить: пузырек подброшен, коль скоро я доверяю Донкову и коль скоро при первом осмотре его не нашли. Если исключить возможность ошибки со стороны Донкова, то нужно на всю катушку включать другую волну – вероятность преступления. А если все же Донков не заметил пузырька, если тот все время лежал в машине, то поступок автослесаря, по собственной инициативе перегнавшего машину, вызывает по меньшей мере удивление. Если только он не близкий друг семьи. Бросился помогать, повинуясь душевному порыву. Помогать чем может. Да так ревностно, что в тот же вечер появился на даче, где всего несколько часов назад повесился его клиент Борисов. С какой стороны ни глянь, ситуация весьма занимательная.

Второе обстоятельство само бросается в глаза и еще более непонятное: поведение девушки, то, как она разговаривает – или, вернее, молчит – по телефону. Причин для молчания у нее может быть бесчисленное множество. Она бессовестно солгала, что ничего не слышала. Поднимает трубку, не отвечает на настойчивые призывы мужского голоса, долго слушает то, что ей говорят, а потом кладет трубку и совершенно спокойно врет мне, что ничего не слышно. Наверно, прячется от кого-то. Или играет в какую-то невеселую игру, стремясь разжечь чье-то сочувствие к себе, или отвергает чьи-то ухаживания… А может, все-таки прячется от кого-то?

Было около шести, когда я подошел к остановке. Пока ждал трамвая, вспомнил, что Неда отменила наше свидание. Вспомнил с обидой и ревностью.

А Троянский ждет моего звонка в надежде, что мы с ним все же посидим за шахматной доской.

Видно, придется мне пойти к нему в гости – повезло человеку! Шутки шутками, но в последнее время вид Троянского и вправду очень одинокий, а в его приглашении звучала такая настойчивость, что на мгновенье я испытал жалость и сочувствие к нашему грубияну. Не миновать мне вечером мата…

Трамвай выполз из тумана, как из подземелья. В тот момент, когда он приблизился, скрипя тормозами, я решил, что у меня в запасе два часа и я вполне успею повидать автослесаря Спиридона Спасова. Из вагона вышли двое: худощавый мужчина в коротком плащике подал руку плотно запакованной в кожу пышной даме.

Водитель выжидающе глянул на меня, дверь закрылась с ехидным вздохом, а я зашагал прочь от остановки – к автослесарю Спиридону Спасову. До района «Восток» можно добраться минут за двадцать, если идти пешком через лес.

Двухэтажный дом с гаражом. Тихая улочка. Под тусклым фонарем две длинноногие девочки болтали с мальчиком.

Я оглядел дом. За окнами темно, словно он необитаем. В этот час хозяева, вероятно, находятся где-то в пути с работы домой. Входная дверь оказалась запертой. Рядом с ней кнопки двух звонков. Я нажал сначала одну, потому другую, никто не отозвался… Я решил побродить вокруг, пока не вернутся хозяева.

С мрачным видом прошел мимо стоявшей на углу веселой компании. И тут заметил еле различимую тоненькую полоску света под дверью гаража. Светлую ниточку во тьме. Прогулялся перед гаражом. Осторожным шагом приблизился к нему, остановился метрах в двух от него, делая вид, что жду кого-то, посматривая на часы и оглядываясь.

Никакой необходимости в этом не было, но таковы уж законы нашей профессии.

Так я ждал минут пять и дождался. Изнутри послышался шум, раздался удар чего-то металлического, упало что-то тяжелое, вроде штанги, потом в гараже снова наступила пугливая тишина. Через несколько секунд я настойчиво постучал в дверь гаража. Пять сильных ударов, чтобы не оставалось сомнений, что меня могут не услышать и что я требую меня впустить. Даже косточки пальцев заболели. Я крикнул:

– Спасов!

Ответ последовал не сразу. Внутри кто-то раздумывал. Сопоставлял время, отделявшее предательский удар по металлу от моего настойчивого стука. Очевидно, осознал, что его присутствия в гараже скрыть нельзя, и крикнул:

– Иду, иду!

А может, думал я, стоя под дверью, тот, кто идет сейчас к двери, вовсе не собирался прятаться и все гораздо проще? Но я дал волю своей подозрительности.

Задвижка с легким скрипом отодвинулась, дверь приоткрылась, и на фоне тусклого света, горевшего внутри гаража, проступил силуэт мужчины, лица которого я не мог как следует разглядеть.

– В чем дело? Я Спасов.

– Разрешите войти, – сказал я, – нам надо поговорить.

– Кто вы такой? Я вас не знаю.

– Впустите меня, вот и познакомимся.

Моей целью было застать его врасплох. Не дать ему опомниться, подумать, перейти к обороне. Обороне против чего?

Спиридон Спасов широко распахнул створку двери. Включил еще одну лампу, но, пропустив меня, не закрыл дверь, а встал на пороге.

– Все-таки я с вами не знаком, – повторил он. – В чем дело?

Тут я предъявил ему соответствующий документ. Спиридон сказал строго:

– Ну хорошо, а зачем так ломиться, шум поднимать?.. Пожалуйста, проходите. – И, захлопнув дверь гаража, он опустил задвижку. – Запираюсь, – пояснил он. – Приходят всякие нахалы не в автосервис, а ко мне сюда. Узнают откуда-то мой адрес, просят устроить ремонт вне очереди. Вот и не хотел открывать… Я подумал, вы тоже из этих…

Он был в замасленной рабочей одежде. В гараже стояла «Шкода» с откинутым капотом. Зияли круглые дырки разобранного двигателя, части были разбросаны по темному, залитому маслом верстаку. Лоснились болты, поршни, коленчатый вал. Пахло машинным маслом.

– Выходит, и у автослесарей машины портятся, – сказал я.

– Все портятся, но это не моя, а так, одного приятеля. Уже сто двадцать тысяч пробежала, вот и меняю поршни и кольца.

Смотрел на меня автослесарь Спиридон Спасов ясными глазами. Приветливо, без задних мыслей. Без опасений. Внимательно. Безо всякого смущения. Здоровое лицо человека, занимающегося физическим трудом. Усики, голубые глаза, рыжеватые волосы и необычный красный цвет лица. Он вытирал руки паклей. Ждал.

– Ведется следствие по делу о самоубийстве Ангела Борисова. Встречаемся с людьми, которые знали его. Нам известно, что в день самоубийства он заезжал к вам.

– Заезжал, – охотно подтвердил Спиридон.

Я спохватился, что дважды произнес слово «самоубийство», которое прозвучало чересчур подчеркнуто.

– В связи с машиной?

– Конечно. Он мне ее оставлял, карбюратор у нее засорился. С «Волво» мне пока мало приходилось иметь дело, я на его машине, в сущности, учился. У них очень карбюраторы капризные, хорошие карбюраторы, ничего не скажешь, но в этой машине есть один дефект – частенько барахлит.

– И он приехал в тот день, чтобы взять машину?

– Вот именно.

– Не заметили вы чего-либо странного в его поведении?

Крупное кирпично-красное лицо Спасова стало задумчивым.

– Нервный был… Но он и вообще был такой… Хотя нет, пожалуй, он нервничал больше, чем всегда. Спешил, что ли. Я с работы пришел около шести, он уже меня ждал, явился раньше времени. И потом все посматривал на часы… Но он всегда торопился, так что я на это внимания не обратил. Это сейчас мне кажется, что он вроде нервничал больше обычного. – Спасов опять сосредоточенно посмотрел перед собой, даже приложил руку ко лбу. – Да, да… Помнится, он меня спросил, за сколько можно доехать до больницы – ну, которая возле конечной остановки третьего трамвая…

– Третья градская?

– Точно. Третья градская.

– И что вы ему ответили?

– Что смотря какое движение. Самое напряженное между пятью и шестью. После шести немного стихает, но все равно до семи, до полвосьмого ехать трудно.

– Вы не обсуждали, какой дорогой ему лучше всего ехать?

Голубые глаза Спасова быстро скользнули по мне.

– Обсуждали. Я ему посоветовал проехать по патриарху Евфимию… мимо Русского памятника, по Ополченской… Это не самая короткая дорога, зато не через центр.

– И он что, решил ехать именно так?

– Ну, что он там решил, мне неизвестно. Откуда мне это знать…

– А вы не спросили его, зачем ему в больницу?

– Не любил он, когда его расспрашивали. Захочет – сам скажет!..

– Да и ездил ли он вообще в больницу? – заметил я.

Спасов, не ответив, вздохнул и пожал плечами. Он словно потерял всякий интерес к разговору. В нем появилась какая-то нервозность, которую он старался скрыть.

– Когда Борисов уехал от вас?

– Примерно в четверть седьмого.

– А вы не опробовали машину?

– Нет. Я ее заранее проверил.

– А домой в тот день не заходили?

– Нет… Весь день был на работе, я ведь говорил, что вернулся в шесть.

– Значит, вы не садились с ним в машину проверять мотор?

– Нет!

Короткий нервный ответ.

– А почему вы забрали машину в тот же день, когда Борисов умер?

– Отец его попросил.

– Он вам звонил?

– Нет, это я ему позвонил… высказать соболезнования.

– Значит, вы сразу узнали о случившемся? Каким образом?

Спиридон Спасов немного помедлил с ответом.

– От этого человека. – И он показал на «Шкоду», разобранный на части мотор которой был свидетелем нашего разговора. – Знакомый Ангела Борисова… Работает, правда, в другой организации, но тоже инженер, а может, вместе учились, точно не могу сказать. Но они были приятели. Владо его зовут. Владо Патронев…

При этом имени сердце мое учащенно забилось. Это был третий человек, чей номер телефона я нашел на листочке в ящике стола у Ангела Борисова.

– Мы с Патроневым договорились, чтобы он приехал в тот день в шесть – всегда прошу приятелей приезжать к этому часу, потому что у меня нет другого времени заниматься их машинами, а отказать им я не могу… Он оставил у меня свою машину, ну и сказал про смерть Борисова… Я и позвонил. Не фазу, конечно, – надо было сперва успокоиться… Ведь я накануне видел Ангела. Выходит, это он от меня поехал, не знаю, может, куда и заезжал, но все-таки от меня поехал на дачу и там над собой это проделал… Так мне стало неприятно… Но я все же позвонил его отцу, часов в восемь, наверно. Я, да и Патронев – оба мы хотели узнать, как это произошло. Отец его сказал, что никаких подробностей не знает. Видно было, что ему трудно говорить, но он меня попросил, поезжай, мол, прошу тебя, пригони машину… Я, естественно, согласился, потом мы вышли с Патроневым, взяли такси у гостиницы. Я высадил его у Орлова моста, а сам поехал на дачу. Пригнал машину, поставил здесь, у гаража… Тут она и стояла два дня, а сегодня утром я ее подогнал к дому Евы, дочери Ангела, ключ ей отдал…

– У вас был ключ? Это интересно.

– Ключ у меня давно. Он мне дал второй ключ, чтобы я мог брать машину в любое время. И он мог забирать ее отсюда в любое время, даже когда меня нет. Отремонтирую, оставлю ее здесь, перед домом, а он приезжает, когда ему угодно, – и сразу за руль, не ждет меня. Вообще, хочу вам сказать, мы с Борисовым были друзья. Я ремонтирую только машины своих друзей… Он мне во всем доверял… Потому я и считал, что обязан пригнать с дачи его машину. Мало ли там, за городом, жуликов. Глупо было ее оставлять, ее могли запросто разуть: и резину снять, и фары, и угнать могли, если бы пронюхали, что случилось.

– А вы не слышали, как я звонил вам домой?

– Здесь не слышно… Да если бы и слышал, не открыл бы. Я же вам сказал, что никому не открываю. Не могу я всем одолжение делать. Когда людям нужно, они ни с чем не считаются. А звонок я слышу только, если оставляю эту дверь открытой.

Еще входя, я заметил в стене гаража узкую дверцу.

– Куда она ведет?

– Ко мне, я живу прямо над гаражом.

– Понятно, – сказал я. – Вопрос о машине мы выяснили, а больше вопросов нет. Мой вам совет – в следующий раз держитесь в таких случаях в стороне.

Спасов, явно испытывая облегчение оттого, что разговор заканчивается, вдруг принялся каяться:

– Вы совершенно правы. Я сделал большую глупость, что верно, то верно, но не мог же я отказать старику. У меня вообще-то железное правило: не совать нос куда не надо. Жизнь научила. Очень сожалею, что так сглупил, больше это не повторится…

– Можно мне позвонить от вас?

– Конечно, конечно. Только проверю, не занят ли. У моей дочери привычка: как придет домой, начинает болтать по телефону часами.

Он поднял трубку и, послушав, передал ее мне, кивая головой.

Набрав номер Троянского, я сказал, что отложил свидание с Недой и готов к встрече, если он еще горит желанием пережить горечь поражения. Троянский грозно прорычал, что ждет меня и даже расставил фигуры…

ГЛАВА VII

Как известно, шахматы развивают способность разыгрывать в уме сложные комбинации, угадывать неожиданное развитие событий – то есть делать то, чем мы с полковником по существу занимаемся каждый день. Разумеется, в жизни все гораздо труднее, поскольку не ясно, что за фигура неизвестный пока преступник: пешка ли он, прикрывающая фигуру более важную, или, скажем, конь, возможности которого ограничены, но столь разнообразны, свободны и даже красивы, что все комбинации его предвидеть невозможно. При этом неизвестные силы могут разрушить предварительно составленный логический план, вынудить преступника действовать вопреки всякой логике и поставить нас перед задачей, не имеющей решения.

Мы с Троянским знаем дебютные варианты испанской партии примерно до десятого хода, так что нам нечем удивить друг друга. Но дело в том, что куда раньше, чем мы их разыграем, в нас закипает неудержимое желание дилетанта проявить самостоятельность, и я устраиваю Троянскому сюрприз. Маневр конем g3 – h4 – глупость, за которую любой противник тут же тебя накажет. Любой, но не Троянский. Этот ход я делаю не задумываясь, будто использую заранее разработанный Вариант. Он заставляет его надолго погрузиться в размышления, и, защищаясь от мнимой опасности, нарушить все свои планы. Загипнотизированный идиотским ходом и фыркающей мордой моего коня, он беспорядочно меняет дислокацию и сам запутывает положение, блокируя собственные фигуры. Вокруг черного короля толпятся пешки, офицеры, кони, и эта потная, задыхающаяся толпа выталкивает вперед беззащитную даму. Троянский, что ты делаешь, Троянский!

Уважающий себя шахматист не хвастает победами над слабым противником. Но что делать мне, подчиненному, который в жизни зависит от Троянского и его настроения, если не использовать шахматы как средство реванша, не добиться хотя бы иллюзорной компенсации за удары по самолюбию? Ведь она длится, пока движутся по доске лакированные деревянные фигуры, и умирает, как только они попадут в темницу картонной коробки и там утихнут.

Позиция Троянского безнадежна. Он это понимает, но оптимистически посвистывает, издает звуки, напоминающие торжествующее рычание, воодушевляя сам себя наигранным оживлением. Убедившись, что даму спасти не удастся, он идет к двери, весело распахивает ее и пронзительным тенорком кричит:

– Данче! Принеси-ка нам чего-нибудь! Кофейку или чайку!

В этот момент и раздался телефонный звонок.

– Да, здесь, сейчас дам ему трубку… Неда, – поясняет мне Троянский.

Я слушал звенящий голос Неды, снедаемой, как мне показалось, сомнениями и раскаянием. Она предложила зайти за мной, поскольку уже освободилась. Что ж, я согласился.

Вошла жена Троянского – в длинном синем халате, от которого по ее лицу, и без того усталому, скользили синеватые тени. Она ведет одну из программ на радио – занятие трудное, требующее от человека выдержки и способности читать длинные сухие тексты.

– Добрый вечер, я как раз сварила кофе. Надеюсь, вам понравится.

– У вас лучший в Софии кофе! – сказал я искренне.

– Спасибо… А я пойду лягу – спать хочу до смерти.

– Конечно, иди, Данче, – сказал Троянский. – Можешь спокойно отдыхать.

Он, вероятно, хотел быть ласковым и чутким, но слова его прозвучали как милостивое разрешение. Данче за его спиной улыбнулась, выходя из кухни.

Нелегко Троянскому, подумал я. Ведь не может он не чувствовать (конечно, задним числом), что выбирает неверный тон. Но таков он всегда и во всем, что не касается его профессии. Он чувствует себя как рыба в воде, лишь когда занимается своим прямым делом: борьбой с бесчеловечностью…

– Так, – сказал Троянский. – Вижу, ты берешь ферзя. Давай вернемся на один ход назад, если ты не возражаешь…

– Хорошо, – великодушно согласился я. Немного подумав и оглядев ферзя, с холодным презрением смотревшего на него, он все-таки сдался.

– Ладно, ты выиграл… Новую партию начинать не будем – вот-вот твоя Неда явится. – Он убрал фигуры, которые с возмущенным стуком посыпались в коробку. – Рассказывай!

Я подробно доложил о встречах с дочерью Борисова и автослесарем Спиридоном Спасовым.

Когда я сказал Троянскому, что Ева защищала право отца распоряжаться своей жизнью, не давая никому отчета, он прервал меня:

– А тебе не кажется, что она нашла объяснение поступку отца?

– Но она упорно молчала об этом.

– Есть у нее свое объяснение, наверняка есть… Но так просто она им не поделится…

И Троянский критически оглядел меня.

– Можно поговорить с ней еще раз. – Ладно, подумаем, давай дальше.

– У Спиридона есть уязвимое место: он взял машину сразу же после происшествия. Что называется, не успело еще остыть тело друга…

– У него, конечно, были какие-то причины взять машину, – сказал Троянский. – Но уверяю тебя, эти причины не имеют отношения к самоубийству Борисова. Или же слесарь полный идиот, который сам подставляет голову под удар. Но, судя по твоему описанию, на дурака он отнюдь не похож. Надо точно выяснить, зачем он взял машину… А имя его мне знакомо… Как он выглядит?

Я подробно описал Спиридона, указав самую запоминающуюся особенность его внешности – красную, будто ее терли наждаком, кожу лица и складки на шее, словно у ящерицы или носорога…

– Или у черепахи! – воскликнул Троянский. – Знаю я его, старый знакомый. Спиридон Спасов, как это я сразу не догадался!

Та часть биографии Спасова, которая была связана с нашей фирмой, прочно отложилась в профессиональной памяти Троянского. Спасов был замешан в аферах по спекуляции золотом. В свое время ему дали год, да и то условно, поскольку сочли, что он был замешан в деле случайно, в первый раз и к тому же искренне раскаялся. Троянский вспомнил характерный штрих: Спасов моментально выдал всех соучастников, и это, естественно, во многом определило мягкость приговора. Но не мягкое отношение Троянского. Какими бы причинами ни объяснялось предательство, предатель еще никогда и никому не внушал уважения. Но, так как вопрос это сложный, мы обсудим его пообстоятельнее в другой раз. Главное – мы вспомнили, кто такой этот Спиридон, и хоть не почувствовали к нему ни малейшей симпатии (по вполне понятным причинам), но облегчение почувствовали оба – словно встретили давнего знакомого.

Затем полковник пожелал узнать о моих дальнейших планах. Я рассказал, как представляю себе наше ближайшее будущее.

Встретиться с отцом Борисова и выяснить, действительно ли он просил слесаря пригнать машину.

Донкову детально изучить быт Патронева.

Получить из лаборатории результаты анализа отпечатков пальцев на пузырьке от гексадорма.

Выяснить, нуждается ли в проверке алиби слесаря.

Каким образом Патронев узнал о смерти Борисова? В объединение, где работал Борисов, известие поступило около трех часов. А к шести часам Патронев уже знал о случившемся.

Одно предположение, если мы пойдем дальше версии о самоубийстве: может быть, Борисов чувствовал себя в опасности и специально оставил листок с четырьмя телефонами? Чтобы, если с ним что-то случится, обратить внимание на людей, о которых он думал в свой последний день. О виновных…

– Это версия романтическая, – сказал Троянский. – Но я ее не исключаю. Надо, дорогой, учитывать любой абсурд, потому что жизнь ведь не знает, что такое абсурд, и в ней всякое случается…

Троянский внес дополнение в мой план: надо ближе познакомиться с дочерью Борисова, вытянуть из нее, кто звонил по телефону, что это за мужской голос, о котором она упорно не желает рассказывать.

А потом пришла Неда.

Она не любила появляться у Троянского, и сегодняшний ее приход мог означать только одно: Неда чувствует себя виноватой!

Неда вошла со смущенным видом. Не знаю уж, действительно ли ей было неловко или хотелось казаться смущенной перед Троянским. Троянский тотчас же бросился варить кофе.

Устроившись на низком диванчике, Неда улыбнулась мне. Под глазами у нее были необычно темные круги. Нос у Неды тонкий и изящный, и только в профиль заметно, что он с горбинкой. В минуты «черных дыр» в настроении Неда упорно твердила, что горбинка – самый большой недостаток ее внешности. Я пытался ей внушить, что это, наоборот, придает ее профилю особую прелесть и к тому же говорит о силе характера. Неужели у меня есть характер, спрашивала она, явно желая еще раз услышать, что кто-то верит в нее и уважает ее. Я такая обыкновенная, невзрачная, я стесняюсь людей, и чем меньше они меня замечают, тем лучше!

Торшер освещал лицо Неды – резкие линии и пятна, черно-желтая графика. Глаза ее были в тени. Усталостью веяло от всей ее хрупкой фигурки, но я знал, что так только кажется, что Неда выносливая и ловкая, как кошка.

– Вот видишь, я и тут тебя разыскала, – проговорила она. – От меня не избавишься, как бы тебе этого не хотелось.

Фраза была произнесена с расчетом, что она останется без ответа: Троянский уже торопливо входил в комнату с чашкой кофе на блюдечке. Он явно старался перестроиться и выступал перед Недой в роли гостеприимного хозяина.

– Вы что, до сих пор работаете? – спросила она. – Да нет, толкуем о том о сем, – сказал полковник.

– Знаю я, о чем вы толкуете. О повешенном!

Мы с Троянским засмеялись – именно такую, обратную реакцию вызвало это слово.

– Не думал, – сказал Троянский, – что вы можете так хладнокровно говорить об этом.

– Привыкла уже. Есть у меня один знакомый, от него научилась.

– Неужели он вам обо всем рассказывает?

– Нет. Я читаю его мысли.

– Тогда, конечно, это он виноват. Есть такое правило: ушел с работы – забудь про работу. Он должен думать о вас…

Ого, какая галантность! Полковник превзошел самого себя.

Неда улыбнулась и сказала:

– Видите! А он думает о работе! Вот только что именно?

– Не компрометируй меня перед начальством, – шутливо сказал я.

– Будто я не знаю своих подчиненных! – сказал Троянский. – Я ведь их сам выбираю. Ко мне не всякий может попасть. А у вашего знакомого, признаться, есть кой-какие достоинства…

– Достоинства? – протянула Неда. – Я в этом не уверена. Лучше бы ему быть обыкновенным человеком.

Меня злило, что она говорит с полковником обо мне, да еще так открыто. К чему Троянскому знать, какие мы с Недой ведем споры о моей работе и вообще о моей профессии?

– А разве вам не хочется, чтобы вашему знакомому сопутствовал успех, чтобы он продвигался по службе?

– Я самый обычный человек. Ни о чем особенном не мечтаю.

– Не притворяйтесь! В двадцать лет не мечтать ни о чем особенном?

– В двадцать два…

– Ну в двадцать два, какая разница! Что вы из себя тихоню изображаете? Вы ведь не из таких. Это у вас просто защитная окраска. Такая, чтобы вам не делали препятствий. Вы точно знаете, чего хотите.

Неда засмеялась.

– Ладно, так и быть, признаюсь – и в двуличии, и в лицемерии, и во лжи! Я-то знаю, чего хочу, а вот любопытно, сумеете ли вы угадать, какая у меня цель в жизни.

Троянский смотрел на девушку исподлобья. Ему никак не удавалось подыграть Неде, попасть ей в тон.

– Не берусь. Вас я толком не знаю. А с вашим поколением знаком в основном по работе в милиции. У меня сын вашего возраста, но по образу мыслей он – точная моя копия. Тут уж я постарался и думаю, мне это удалось. Что касается остальных, то есть статистические данные о поведении определенной категории молодых людей, которые питают антипатию к знакомым и хотят жить так, как заблагорассудится. В результате – попадают к нам. А вот что у вас в голове, не знаю, и, хотя у меня есть кое-какие соображения, не скажу.

– Уходите от ответа? Я тоже вам ничего не скажу. А вы могли бы к вашим статистическим данным прибавить кое-какие конкретные факты.

Я почувствовал, что Неда начинает всерьез воспринимать этот разговор.

– Ну, – сказал Троянский, – если разрешите не проявлять излишней деликатности, то я вас утешу: кое-что я все же о вас знаю. Больше, чем вы думаете.

Как мог он совершить такой грубый промах? Ни один работник милиции никогда даже намеком не даст понять, что он знает о ком-то больше, чем положено.

Неда посмотрела на него, попыталась изобразить ироническую улыбку, но улыбка получилась какая-то вымученная.

– Очень рада, что проявляете ко мне такой интерес… Вы правы, мне приходилось общаться с вашими коллегами. Я была еще школьницей… Тогда я в первый раз убежала из дому. Поехала к бабушке в Красное Село. У меня была собака. Ирландский сеттер Рыжеватая, с длинной шерстью… Вы что-нибудь понимаете в собаках? Я гуляла с ней после двенадцати по улицам… Вот и все. Однажды ночью меня забрали, пришлось переночевать в отделении, поскольку я не захотела сказать свой адрес… Так что я значусь там, в ваших картотеках… Они зарегистрировали меня как не имеющую определенного местожительства. А потом вернули домой. Но я снова убежала!

– Перестань, Неда, – остановил я ее.

– Вы знаете, как воспитывают собаку? – продолжала она, не слушая. – Надо начинать, пока она еще маленькая, когда ей месяца два, самое большее три. Привязываете ее на длинный поводок, отходите и кричите: «Ко мне!». Она, конечно, не идет. И тогда вы подтягиваете ее поводком к себе. Опять отходите, опять кричите, опять дергаете за поводок. Потом она сама начнет к вам подходить, когда вы ее позовете… Не дожидаясь, пока поводок начнет ее душить. Ваши люди считали, что ко мне нужно применить те же методы. Но я не поддалась. Человек не собачонка…

Троянский резко прервал ее:

– Вы не так меня поняли, Неда! Произошло недоразумение. И виноват я. Я хотел сказать, что просто вижу, кто передо мной. Я же не слепой. И могу сказать: то, что вижу, неплохо. Это я имел в виду. Я к вам хорошо отношусь и надеюсь, что мы будем друзьями.

Наступило молчание.

Неда первая прервала его. Она встала, одернула юбку и заявила, что нам пора идти, что она просит полковника не обижаться, – нас пригласили в гости, и она обещала прийти. Но если мне, добавила она, интереснее играть в шахматы с полковником, то я могу остаться.

– Ни в коем случае! – закричал Троянский. – Незачем ему здесь оставаться, пусть идет, не нужны мне никакие шахматы, берите его с собой. Он у меня одну партию выиграл, теперь я буду отыгрываться, а он только того и ждет, чтобы раздавить меня, как клопа. Забирайте его!

Неслыханное выступление для Троянского. Если бы не стычка с Недой, в которой он допустил такой промах, никогда бы мне не услышать, как он иронизирует над самим собой.

Вскоре мы шли по темным, затянутым туманом улицам. Я почему-то ждал, что Неда будет ругать Троянского, но она, видимо, твердо решила молчать, и мы пришли в гости словно бы сердитые друг на друга – обстоятельство, которое сыграло известную роль в том, что произошло дальше…