Текст книги "Перед потопом"
Автор книги: Александр Шалимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Александр ШАЛИМОВ
ПЕРЕД ПОТОПОМ
Фантастический рассказ
– Сегодня, – упрямо повторил Дюран, – именно сегодня. Сразу после вечернего заседания.
Къюсак пожал плечами:
– Безумная идея… Абсолютно безумная! Даже если с тобой ничего не случится, ты не успеешь вернуться до рассвета.
– Дожди льют вторую неделю.
– Но тучи – плохая защита, Робэр.
– Да, слышал, – Дюран вздохнул. – Кажется, низкое утреннее солнце не очень опасно?.. Поеду служебной машиной. У меня «элмоб» – последняя модель. Стекла бронированные с защитой от ультрафиолета.
– Этой так называемой защите ноль цена, Робэр. Нет, ты просто не представляешь степени опасности… О телохранителях ты, по крайней мере, подумал?
– Именно об этом хотел с тобой посоветоваться, Жак. – Дюран снял дымчатые очки в тонкой золотой оправе, дохнул на стекла, стал протирать полоской серой замши. – Понимаешь, поездка приватная; не знаю… – он покачал головой и, подслеповато щурясь, посмотрел на Къюсака.
– Уж не собираешься ли ехать один?
– Нет… Не совсем… – Дюран отвел глаза, продолжая неторопливо протирать стекла очков. – Со мной поедет шофер. Думаю еще пригласить секретаря, если, конечно, не откажется…
– Правильно поступит, если откажется, – резко возразил Къюсак. – Ты ошалел! Для самоубийства можно выбрать более простой и, безусловно, более приятный способ. Там сейчас полно мутантов. Представляешь, что с тобой будет, если попадешь им в лапы?
– Это приватная поездка, Жак. Повторяю – приватная. Лично моя обязанность… Долг, обещание… Я обещал и должен побывать там. В последний раз… Но никто не обязан рисковать ради меня… Рисковать жизнью, как ты говоришь. И не знаю, могу ли просить ребят из охраны сопровождать меня… Надеюсь, говорю понятно…
– Нет, плетешь чепуху. Ты министр Европарламента. Откуда твое псевдоинтеллигентское слюнтяйство?
Дюран печально усмехнулся, хотел ответить, но Къюсак замотал головой:
– Молчи. На тебе огромная ответственность. Огромнейшая, Робэр. Как и ка всех нас. Ты не имеешь права забывать об этом. Что бы ты ни захотел предпринять, ты обязан помнить, кто ты ныне… Более того – наша общая ответственность продолжает расти… С развитием событий, кх… кхм… – он попытался откашляться, – проклятая хрипота… Она от здешнего воздуха. Никакие кондиционеры уже не помогают… Скоро и тут начнем задыхаться… – Он сделал паузу. – Подожди, о чем, собственно, я говорил?.. Да, так вот, с дальнейшим развитием событий нам всем предстоит… Кх… кхм… – приступ кашля не дал ему закончить.
– Побереги свои голосовые связки, Жак, для завтрашнего выступления, – тихо сказал Дюран. – Наши роли тут давно сыграны. Мы не более чем хор в финале последней трагедии человечества… Ду, тебе известка моя точка зрения на здешнюю говорильню, – он махнул рукой в сторону Зала пленарных заседаний, куда уже начали заходить депутаты. – Слышишь, гонг? Нам пора. Пойдем, друг мой, зная, что мы не в силах ничего изменить… Остается только говорить, говорить, нагромождая одну ложь на другую… За стенами этого здания наши слова давно никому не нужны. Никто им не верит, никто их не слушает. Все давно смирились… Кроме тех, кто брошен на произвол судьбы – там, на Оставленной земле… Они-то не смирились, но ими движет лишь отчаяние и злоба… Изменить уже никто ничего не сможет… Как это пелось в старинном революционном гимне?.. «Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой…» Никто, Жак… Пора наконец понять…
– В этом гимне было еще какое-то продолжение, – заметил Къюсак.
– Возможно. В нынешней ситуации его не будет. Нам осталось достойно дожить отведенное нам время… Как можно более достойно, Жак… Это трудно, но не труднее, чем было тем – до нас… А наша судьба – участие в финале. Ничуть не хуже судеб предыдущих поколений. Финал подготовили мы сами. Нас предупреждали, но с упорством, достойным лучшего применения, мы продолжали идти именно к тому, что ныне имеем.
Къюсак покачал головой:
– Если все обстоит именно так, как ты говоришь, я повторю вопрос: кому нужна эта твоя ночная поездка?
– Мне! – Дюран надел очки и в упор взглянул на собеседника. – Интеллигентные люди должны выполнять обещания, даже в финале. А кроме того, – он печально усмехнулся, – разве я не обязан посмотреть, что там происходит в действительности – там, куда никто из нас давно не заглядывал.
– Есть снимки с авионов, со спутников. Мы их получаем довольно регулярно.
– Мне надо увидеть самому…
– А, начинаю понимать… Для выступления на здешнем форуме?
– Гм… Может быть и так… Это следует обдумать, – Дюран взял Къюсака под руку. – Третий гонг, Жак! Идем…
Они молча направились в Зал пленарных заседаний. Уже в Зале, перед тем, как разойтись по своим местам, Къюсак наклонился к уху Дюрана и шепнул:
– Пусть все будет так, как ты задумал. И пусть тебе сопутствует удача! После заседания сам подберу охрану и проинструктирую парней. Но обещай, что будешь благоразумным и возвратишься до рассвета.
– Обещаю, – сказал Дюран.
Вчерашнее заседание продолжалось недолго. Председательствующий огласил последнюю сводку по средиземноморскому региону и предоставил слово представителю Албании.
Дюран почти не слушал. Все это давно известно… Пыльные ураганы… Чудовищный зной… Смертность растет… Нет питьевой воды… То же, что и вчера, и месяц, и полгода назад. Хотя не совсем… Северная граница Сахары, – Дюран взглянул на искрящуюся разноцветными огоньками карту над столом президиума, – сейчас она проходит по линии Вальядолид, Барселона, Неаполь, Бари, Тирана, Салоники, Анкара. Месяц назад граница песков располагалась южнее… Пиренеи, Альпы и Карпаты – последняя линия обороны на пути всеиссушающих африканских ветров.
«В субтропиках сохранившейся части Европы, к северу от Пиренеев и Альп, жить еще можно, – подумал Дюран, – но тут все слишком стеснено… Плотность населения чудовищная, а поток беженцев через Пиренеи и Альпы не прекращается, несмотря на кордоны. Откуда эти люди? Казалось бы, на юге почти никого не осталось. Побережья давно затоплены, Рим на три четверти под водой, там сейчас едва ли наберется несколько десятков тысяч жителей. Новое великое переселение народов с юга на север. Квоты переселенцев для Испании, Италии, Югославии, утвержденные Европарламентом после яростных дебатов, давно исчерпаны, а людской поток с юга не иссякает. На контрольно-пропускных пунктах в Альпах дело уже доходило до многодневных боев… А теперь этот албанец… О чем он? По-французски говорит совсем плохо… Да его и не слушает никто!..»
Дюран посмотрел вокруг. Некоторые депутаты лениво переговаривались, кое-кто дремал. Сосед слева внизу – депутат Лихтенштейна – похрапывал с легким присвистом, время от времени тревожно вздрагивая во сне.
Глядя на него, Дюран испытал нечто, похожее на зависть. Подумал: «Этот может позволить себе спать. Вся Европа утонет, а они уцелеют… Ловкачи! Еще лет двадцать назад, в обход Европарламента, договорились с Ватиканом: примут у себя все население папского государства, если Рим исчезнет под водой. Поэтому теперь отказываются принимать других переселенцев из южной Европы, даже детей. А святые чиновники Ватикана озабочены только переносом недвижимости. Распиливают на куски папские дворцы и Собор святого Петра и везут в Лихтенштейн. Газеты недавно сообщили, что Сикстинская капелла уже собрана на новом месте. Идет реставрация фресок Страшного суда…»
«О чем все-таки говорит албанец?..» – Дюран коснулся пальцем квадратного окошечка с надписью «English» на своем пульте. В ушах отчетливо зазвучала английская речь. Перевод был гораздо лучше французского «оригинала».
«Ну, конечно! Снова дети… Восемь тысяч албанских детей в возрасте до семи лет… Фантастическая наивность! Где в перенаселенной, тонущей Европе найти место для восьми тысяч албанских детей?»
Предупреждающе звякнул гонг. Знак выступающему, что его время истекает. Албанец растерянно завертел головой, пробормотал что-то, глядя на Председательствующего. Тот молча указал на циферблат больших старинных часов под сводом зала.
Гримаса отчаяния и боли исказила смуглое лицо албанца, обрамленное седой бородкой. Он сбежал с трибуны и, упав на колени возле стола Президиума, умоляюще протянул руки к людям, сидящим в зале.
– Помогите же нам, – крикнул он. – Неужели в вас умерло милосердие? Молю от имени гибнущего народа. Это наши последние дети. Последние, слышите… Врачи проверили… Они здоровы… Еще здоровы. Среди них нет вирусоносителей, нет мутантов. Клянусь вам. Примите их… Только их… Ради Бога… – И он зарыдал.
Зал затих… В наступившей тишине слышны были только всхлипывания седого человека, стоящего на коленях с низко опущенной головой.
Председательствующий пошептался со своими помощниками, сделал знак служителям, которые стояли у бокового выхода. Те подошли, подняли коленопреклоненного человека и усадили на свободное место в первом ряду перед столом Президиума.
– Мы обсудим вашу просьбу на одном из последующих заседаний, – сказал Председательствующий. – А сейчас позвольте мне закрыть вечернее заседание.
Прозвучал гонг. Депутаты поднялись с мест и торопливо двинулись к выходам.
Къюсак уговорил Дюрана взять с собой четырех парней из охраны Европарламента. Дюран знал только одного из них – темнолицего африканца по имени Дэн. Примерно год назад Дэн сопровождал его в качестве личного телохранителя во время поездки в Руан.
– Дэн старший, – пояснил Къюсак. – Он сержант. В случае… осложнений он будет командовать.
– Командовать, по-видимому, придется мне, – бледно усмехнулся Дюран.
– Тебя прошу сесть в центре салона, на среднем сиденье, – продолжал Къюсак. – Двое сядут по бокам, а двое сзади. Твой секретарь может ехать рядом с водителем.
«Ладно, распоряжайся, – подумал Дюран. – Через Париж можно ехать как угодно. А дальше посмотрим».
– Автоматы, каски и бронежилеты кладите на переднее сиденье в салоне, – скомандовал Къюсак охране. – Одеть у последнего контрольного поста. Ты тоже, – Къюсак взглянул на Дюрана. – На западной автостраде последний пост в двадцати пяти километрах за Парижем перед поворотом на Бомон де Роже. Ширина Оставленной земли там теперь не более семи-восьми километров; западнее она значительно шире, там есть острова и на них… – Къюсак не кончил, покачал головой. – Это я так, на всякий случай, – добавил он, – тебе там делать нечего. Ну, с Богом, как говорили в старину, К рассвету возвращайтесь. Слышал, Дзн?
– Понял, мой генерал!
– Спасибо, Жак! – Дюран крепко пожал руку старому приятелю. – Не беспокойся. Все должно быть о’кэй.
– Дэн прихватил с собой лазерный пистолет. – Къюсак похлопал по оттопыренному карману темнолицего сержанта. – Но это на самый крайний случай. Ты ведь знаешь, что эта за штука.
Дюран знал. Он усмехнулся, взглянул на Дэна. Африканец оскалил зубы в ответной улыбке, но его большие на выкате глаза с коричневыми зрачками остались печальными.
«Боится. Не хотел бы ехать, – подумал Дюран. – Все они, конечно, трусят… А сам я?.. Вероятно, тоже, хотя мой страх затаился где-то очень глубоко, придавленный безразличием ко всему вокруг. В сущности, мне давно все безразлично. Судьбы окружающих, моя собственная судьба… Безразличие, ощущение беспомощности, бесцельности существования… Честнее было бы уйти самому… Теперь так поступают многие… Он уже не раз думал об этом… И даже эта поездка – ее можно истолковать по-разному… Жак мог догадаться, поэтому так противился… Жак… Единственный человек, с которым его еще связывают узы дружбы. Остальные ушли навсегда. Последней была Фиона… Нет-нет, он же запретил себе вспоминать тот день… А впрочем, какое это теперь имеет значение, особенно сегодня – после вчерашнего дня… Разве мы не созданы для того, чтобы терять? Разве наша жизнь – не сплошные потери? Сначала теряем игрушки, детство, юность, иллюзии, родителей, потом молодость, здоровье, друзей, потом, – он мысленно усмехнулся, – потом жизнь, а если уж очень повезет, то прежде – свою планету».
Дюран вдруг сообразил, что они уже едут. Его парламентский лимузин бесшумна плыл в потоке таких же элегантных, черных электромобилей. Яркий свет, серые бетонные стены… Вероятно, транспортный тоннель под Большими бульварами?
Дюран снял шляпу, положил на колени, окинул взглядом внутренность салона. Впереди на фоне ветрового стекла рыжий затылок Мишеля. Рядом с ним розовая лысина секретаря Колэна в обрамлении венчика редких бесцветных волос. Снова, уже в который раз, Дюран мысленно отметил: «Лысеет. Лысеет на глазах, хотя ему еще нет и тридцати…» Справа Дэн. Его темный профиль с надломленным носом четко рисуется на фоне ярко освещенной стены тоннеля. Взгляд Дэна устремлен вперед. Слева в таком же сером комбинезоне второй телохранитель. Он тоже глядит вперед. Кажется, Жак называл его Юсефом.
– Вы Юсеф? Не так ли? – Дюран смотрит на соседа слева.
– К вашим услугам, мсье, – доносится сзади.
– Извините, – говорит Дюран, не поворачиваясь.
– Меня зовут Мартин Руа, – хмуро поясняет человек, сидящий слева.
– Извините, – повторяет Дюран. «Значит четвертый – сзади, справа, тот, кто молчит, – Бланшар. Одеты они все одинаково, но путать их нельзя. Вот Мартин Руа, кажется, уже обиделся. Было бы гораздо проще ехать втроем. В крайнем случае взять еще Дэна. Его ни с кем не спутаешь… Он черный».
– Все знают, куда едем? – Дюран оборачивается к сидящим позади. Оба молча кивают.
– Да, ваше превосходительство, – зто отозвался Дэн.
– Не нужно так, – морщится Дюран. – Меня зовут Робэр. Просто Робэр.
– Слушаюсь, господин Робэр.
Оки выехали на поверхность у площади Согласия. Тотчас капли дождя усеяли лобовое стекло и застучали по крыше элмоба. Еще не совсем стемнело, но улицы уже были полны людей и машин. Париж просыпался после дневного сна.
Вспыхивали, переливаясь многоцветьем радуг, неоны вдоль Елисейских полей. Блестели мокрые от дождя тротуары, стекла витрин, встречные машины, зонты и прозрачные накидки прохожих. Зарево огней огромного города отражалось в низких тучах, источающих дождь, и казалось, что вокруг у горизонта пылают пожары. Вдоль Елисейских полей, забитых всевозможным транспортом, пришлось ехать очень медленно. Здесь, на поверхности, в отличие от скоростных подземных магистралей, преобладали автомашины с двигателями внутреннего сгорания, попадались даже «динозавры» конца прошлого века, работающие на бензине. Пользоваться ими в больших городах давно было запрещено, но в хаосе последних лет полиция почти не обращала внимания на эти мелкие «прегрешения», лишь изредка ограничиваясь штрафами, если «динозавры» слишком чадили. Приземистые, обтекаемые элмобы, подобные машине Дюрана, значительно более дорогие, чем автомашины на газе и жидких горючих смесях, тут, наверху, встречались реже. Для них строились все новые подземные скоростные трассы, где движение было более безопасным и быстрым, а воздух более чистым, чем на поверхности.
Элмоб едва продвигался в «джеме» Елисейских полей, и Дюран вдруг подумал, что он очутился на поверхности и видит сеющее дождем вечернее небо едва ли не впервые за несколько месяцев. Он попытался припомнить, когда последний раз вот так же ехал ночными улицами Парижа. Когда депутатов Европарламента пригласил на прием президент Франции? Нет, то было давно… В дни визита главы американской администрации? Тоже нет, тогда вообще не понадобилось выходить на поверхность. Город был охвачен студенческими волнениями, приемы и встречи происходили в подземном Париже.
Европарламент уже несколько лет заседает в подземной части своего здания; наземная перестраивается «применительно к новой экологической действительности». Отель европарламентариев, давно ставший их постоянным местом пребывания, тоже подземный. Так когда же? Наконец он вспомнил. Прием в русском посольстве!.. Это было полтора месяца назад. Прием состоялся в загородной резиденции посла. Подземные трассы туда еще не проложены, а хайвеи юго-восточного направления в ту ночь были перекрыты полицией. Пришлось долго ехать по мокрым от дождя набережным и улицам Парижа мимо Лувра, темной громады Собора на острове, мимо Сорбонны, через Иври-сюр-Сен и Витри, а потом через Орли мимо давно заброшенного аэропорта, к Савиньи-сюр-орж и лесу Сенар.
Прием у русских прошел на высочайшем по теперешним временам уровне, совершенно без синтетики. Натуральные вина, натуральная рыба и икра, крабы, колбасы, мясо кроликов, даже натуральный хлеб. Кажется, только масло у кого-то вызвало сомнение, но скорее всего потому, что во Франции уже стали забывать вкус натурального сливочного масла… Русские по-прежнему хлебосольны, даже и в нынешние трудные времена… У них там, конечно, свои проблемы, и все же им, по-видимому, легче, чем нам здесь. У них огромная территория, на которой можно маневрировать даже в условиях глобальной экологической катастрофы. Русский посол повторил тогда их старое предложение – принять часть переселенцев с юга и запада Европы при условии жесткого медицинского и экологического контроля. Европарламент так и не приступал еще к обсуждению того проекта. Конечно, Сибирь, которую они предлагают в качестве места переселения, – не европейские субтропики, но для албанцев, например, это могло бы быть выходом. Да и не только для албанцев… Дюран подумал о завтрашнем заседании: надо выступить и напомнить о предложении русских. Напомнить? Если он вернется и сможет принять участие в заседании. Сможет ли?.. Откровенно говоря, шансов на возвращение не так уж много.
Он обвел испытующим взглядом лица спутников. У всех у них шансов вернуться мало, и они, конечно, догадываются об этом. Но над ними не тяготеет долг, вынуждающий Дюрана ехать… В сущности, он должен был ехать один. Он подумал об этом и мысленно содрогнулся. Нет, один не решился бы… Да его и не выпустили бы одного не только на Оставленную землю, но и за пределы Большого Парижа. Значит, не стоит попусту забивать этим голову.
Невдалеке от площади Звезды поток машин ускорил движение. Сейчас они обогнут Триумфальную арку и свернут налево к дорожной петле, поднимающейся на хайвей северо-западного направления. Дюран подумал, что если обогнуть Триумфальную арку по кругу, то еще можно возвратиться обратно на подземную стоянку у Европарламента. Возвращение можно объяснить завтрашним выступлением о судьбе албанских детей. Ведь если он не вернется… «Довольно об этом, – мысленно приказал он самому себе. – Все решено, и сегодня я должен выполнить обещание»…
С высоты северо-западного хайвея Париж открылся миллионами разноцветных огней. Алмазными ожерельями искрились кольца бульваров; густая паутина бледной желтизны – лабиринт улиц и переулков старого центра; пунктирами ярко-желтого света разбегались из центра светящейся паутины радиусы хайвеев. Цветные всплески реклам освещали мокрые от дождя шиферные крыши. Рубиновыми искрами горели сигнальные огни на шпилях соборов и на вершинах небоскребов. Выхваченные из мрака лучами подсветки проплывали внизу, вблизи хайвея, очертания знакомых зданий старого центра Парижа.
В каплях дождя, попадающих на ветровое стекло, огни преломлялись миниатюрными радугами.
– Красиво, – тихо сказал Дюран.
– Простите? – Колэн настороженно обернулся.
– Красиво, не правда ли?
– Да-да, – равнодушно подтвердил секретарь, – кажется, там, справа, что-то горит.
Дюран пригляделся. Языки пламени поднимались за темным массивом Булонского леса.
– Испанские переселенцы захватили в Клиши несколько пустующих старых домов, – сказал Дэн. – Полиция вмешалась, но они забаррикадировались там. Вчера всю ночь стреляли, а сегодня этот квартал горит уже несколько часов. Его оцепили, но не тушат… Видно, хоть так хотят избавиться от испанцев.
«Ужасно! – подумал Дюран. – Это в Париже… Что же творится там, куда мы едем». Вслух он сказал:
– Там могут быть женщины, дети…
– Ясно, что есть, – кивнул Дэн.
Они погибнут.
– Там остались одни мужчины, – пояснил Мартин Руа. – Час назад по телеку выступал комиссар полиции. Говорил, что женщины с детьми ушли оттуда днем по тоннелям старой канализации. Они вышли на поверхность у президентского дворца и устроили демонстрацию еще засветло. С наступлением темноты их должны взять и отправить в лагерь для беженцев.
– С испанцами сейчас больше всего хлопот, – заметил сзади Юсеф.
– Не только с испанцами, – возразил Мартин Руа. – Итальянцы ведут себя не лучше. Не надо было никого пускать к нам… Климат меняется – привыкай. Люди в Сахаре жили еще до Иисуса Христа…
– Наши с юга тоже бегут, – вздохнул Юсеф. – А куда деваться? Море поднимается, вода в нем отравлена, виноградники засыпает песком. Куда деваться?..
– Французская земля для французов, – объявил Мартин Руа. – Конечно, наших с юга надо было принять, а остальных – извините.
Дюран счел необходимым вмешаться:
– Друзья мои, – начал он, – страны Объединенной Европы уже много десятилетий назад обязались помогать друг другу. Объединение усилий еще более необходимо перед лицом постигшей человечество беды. Нынешняя трагедия коснулась всех. Сейчас главное не в том, кто мы – французы, немцы, датчане, итальянцы или даже испанцы, а в том, что все мы земляне, переживающие новый потоп…
– За грехи наших дедов, – вставил Юсеф.
– Мой дед ни в чем не виноват, – возразил Мартин Руа. – Он был простым нормандским рыбаком, ловил рыбу, пока она была у наших берегов. А когда ее не стало, он поплыл на американском траулере в Арктику и оттуда не вернулся…
– Нет, пожалуй, он тоже виноват, – заметил Юсеф. – Ты говоришь, ловил рыбу. Рыбы в морях давно нет. Ее всю выловили твой дед и другие. Значит, он тоже виноват…
– А ну, помолчите, – сурово сказал Дэн. – Дайте договорить его превосходительству.
– Я же просил не называть меня так, – нахмурился Дюран.
– Извините, мсье…
– В сущности, я сказал все, что хотел… В беде, постигшей нас, самое главное не забывать, что мы – земляне. Только вместе, сообща, сможем как-то противостоять ей… – Дюран прервал, подумав: «А что ты скажешь, если они сейчас спросят: как?»
Но они молчали, только Мартин Руа пробормотал, ни к кому не обращаясь:
– Вообще-то бесполезно, наверно… В Библии предсказано – конец света…
– В огне, – возразил Юсеф. – А теперь совсем другое… В Стамбуле, в мечети Ай-София было пророчество на камне. Все погибнут в пламени атомного взрыва… Изображение взрыва на мраморной плите и морда дьявола над ним. Камень нашли две тысячи лет назад…
– Ты был там? – спросил Дэн.
– Нет, читал…
– Это правда, – подтвердил, не оборачиваясь, секретарь Колэн. – Я был в Стамбуле и видел эти изображения. Это естественный узор на мраморных плитах. Строители их только отполировали, когда строили храм Святой Софии. Плиты найдены в VI веке. С тех пор они в облицовке колонны. Только пророчеств там два. На одной плите атомный взрыв, а на другой, напротив, гибель мира в воде – потоп…
– Ну вот, все правильно, – заметил Мартин Руа.
– А почему бы не попробовать договориться с русскими? – спросил вдруг Бланшар, который до этого не проронил ни слова.
– О чем? – поинтересовался Дэн.
– Обо всем. У них места много. Хватит для всех вместо ковчега…
– Русские предлагали помощь, – пояснил Дюран. – Европарламент будет обсуждать их предложение… Но… они… имели в виду Сибирь.
– А там китайцы близко, – скептически заметил Мартин Руа.
– Ну и что, – крикнул Юсеф, – китайцы тоже земляне…
Вокруг невесело рассмеялись.
– И у них тоже места много, – продолжал Юсеф. – Надо соглашаться на помощь русских, мсье Дюран. Скажите об этом на заседании. Скажите: так думают простые французы.
– Ты замерзнешь в Сибири, Юсеф, – неодобрительно заметил Дэн.
– Не обо мне речь… И потом, я где-то читал, что теперь в Сибири гораздо теплее. Скоро там будут выращивать ананасы и лимоны.
– Все равно их нельзя будет есть, – покачал головой Мартин Руа.
– Ученые придумают что-нибудь. Должны придумать! Зря, что ли, им дают столько денег для науки. Придумали же скафандры, в которых можно выходить на солнце.
– Лучше бы им вообще не давали денег, – жестко сказал Мартин Руа. – Не было бы ни атомных бомб, ни атомных электростанций, ни потопа… Тогда и противосолнечные скафандры не понадобились бы.
– Но тогда не было бы и того, что мы называем прогрессом, – осторожно заметил Дюран. – Ни современных средств информации и связи, ни компьютеров, mi сверхпроводимости, ни таких машин, как эта, ни городов, как Париж, ни современной медицины; не было бы вообще цивилизации. Развитие остановилось бы на уровне каменного века.
– Вы считаете, мсье, что наука пошла оттуда? – поинтересовался Дзн.
– Не буквально, конечно, но наука существует давно и от своего возникновения служит главным двигателем прогресса.
– А когда она стала ошибаться?
– Она ошибалась с момента зарождения. Метод проб и ошибок был и остается ее основным методом. Но значимость и последствия ошибок росли по мере роста возможностей самой науки.
– Значит, надо было послать всех ученых на гильотину еще во время первой французской революции, – решительно заявил Мартин Руа. – Меня, например, вполне устроила бы Франция эпохи Наполеона.
– Ты хочешь сказать, не тебя, а твоих предков – нормандских рыбаков? – усмехнулся Юсеф.
– Думаю, их тоже. Кстати, один из них был солдатом наполеоновской гвардии. Его тоже звали Мартин. Он вернулся домой капралом, но без ноги.
– Ты откуда сам?
– Я родился в Корневиле-сюр-Риль. Берег пролива тоже был там. Но вскоре моим родителям пришлось уходить оттуда. Я вырос в Париже…
«Боже мой, – подумал Дюран. – Он из Корневиля… Несколько лет назад Фиона показала мне шпиль корневильской церкви. Он торчал над поверхностью воды километрах в пяти от берега. Это было в Монфоре. Мы приехали вечером перед самым заходом солнца. Тогда еще можно было появляться при низком солнце рано утром и перед закатом… Залив был спокоен как зеркало. По долине Риля он доходил до Монфора. Нижние дома уже были покинуты, из тех, что располагались повыше, шла эвакуация. Мы долго стояли в том месте, где шоссе уходило под воду. Смотрели, как багровый диск солнца медленно тонет в Ла-Манше. Солнце садилось как раз за шпилем колокольни Корневиля. Когда оно исчезло, Фиона вдруг спросила, почему торопятся с эвакуацией, ведь городу еще ничто не угрожает, люди могли бы жить тут несколько месяцев, или год…
Я что-то сказал ей о предполагаемом быстром наступлении моря, хотя знал, что дело совсем в другом… Она вдруг заплакала и шепнула: «Это конец. Значит и наш Курсель… Если не доживу, ты должен обещать мне». – Тогда это у нее вырвалось впервые… Я стал успокаивать ее, твердил, что Курселю ничто не угрожает, хотя уже знал – зона Оставленной земли навсегда отрежет нас от этих мест. Конечно, Фиона вскоре поняла, что я лгал. Потом мне приходилось поступать так все чаще, и она не могла не догадываться. Это ускорило трагедию…»
Элмоб резко затормозил. Дюран прищурился, глянул вперед. За ветровым стеклом метались пятна мутного света. В косых струях дождя невдалеке поблескивала металлическая решетка поперек шоссе.
– Контрольный пункт, – объявил Дэн, приоткрывая правую дверцу. – Граница Большого Парижа. Дайте мне ваш идентификат, мсье Робэр, и ваш тоже, мсье, – от тронул за плечо секретаря Колэна. – Тут еще все просто, – пояснил он, принимаем оправленные в прозрачный пластик идентификационные карточки, – через минуту поедем. А вот дальше…
Последних слов Дюран не расслышал, потому что Дэн, выйдя из машины, захлопнул за собой дверь.
Он действительно возвратился через минуту, вернул идентификаты Дюрану и Колэну и, опустившись на свое место, коротко бросил шоферу:
– Давай.
Дюран посмотрел вперед. Решетки уже не было. Элмоб бесшумно тронулся с места и, набирая скорость, устремился в темноту. Дюран некоторое время бездумно глядел, как бежит навстречу мокрая в выбоинах полоса автострады. Дорога была пустынна. Яркий свет фар выхватывал справа из темноты цепочку кустарников, за которой угадывалась кромка леса. Слева тоже мелькали мокрые кустарники, отделявшие полосы встречного движения. Лишь однажды там промелькнула и исчезла в темноте полицейская машина.
Проехали еще два контрольных поста. Мишель сбавил скорость. Дорога становилась все хуже. Потом впереди ярко вспыхнули два прожектора, направленные на их машину.
– Подъезжаем, – тихо сказал Дэн. – Последний контрольный пост. Тут придется всем выйти.
Дюран попытался разглядеть что-нибудь впереди, но там были только пятна ярчайшего света. Этот свет заливал теперь и салон элмоба, и лица спутников Дюрана приобрели синеватый оттенок.
Мартин Руа выругался сквозь зубы:
– Чего они так ослепляют нас?
– Тут граница, – сурово бросил Дэн. – Там дальше Оставленная земля…
Едва подъехали, элмоб окружили какие-то люди в пятнистых комбинезонах с автоматами поперек груда.
– Кто это? – удивленно спросил Дюран. – Разве тут не полиция?
Дэн приоткрыл дверцу салона:
– Десантники, мсье. Я слышал, что они несли тут охрану… Некоторое время назад… Выходит, их снова вернули сюда?
– Элмоб министра Европарламента господина Дюрана, – пояснил он кому-то снаружи.
– Всем выйти, – донеслось в ответ.
Дюран вышел под мелкий, тихо шелестящий дождь.
– Я министр Европарламента доктор Робэр Дюран, – сказал он человеку в пятнистом комбинезоне, преградившему ему путь. – Вот мой идентификат. Эти люди, – он кивнул на своих спутников, которые выбрались из элмоба, – сопровождают меня. Мы торопимся. Потрудитесь пропустить нас.
– Пройдите туда, мсье, – десантник указал стволом автомата на светлый прямоугольник открытой настежь двери. – Там все объясните капитану. Остальные пусть ждут тут.
– Но тут дождь…
– Проходите поживее, мсье.
– Дэн, – позвал Дюран, направляясь к открытой двери, – идемте со мной.
– Нет, – раздалось за спиной, – останешься тут.
– Проходите, мсье Робэр, – послышался голос Дэна. – Все в порядке.
В комнате, куда Дюран вошел один, за столом сидел молодой офицер в пятнистом комбинезоне и зеленом берете со знаками отличия капитана парашютных войск. Не вставая, он протянул руку, молча взял у Дюрана идентификат и принялся разглядывать.
Сесть он не предложил. Дюран вынужден был ждать стоя. Молчание явно затягивалось.
– Разве вас не предупредили, капитан, что мы должны проехать здесь? – спросил наконец Дюран, чувствуя, как в нем нарастает раздражение.
– А собственно зачем вам понадобилось ехать туда? – прищурился капитан, постукивая идентификатом по краю стола. – Последние недели, насколько мне известно, ни одна живая душа не пыталась проехать на Оставленную землю через этот пост. И откуда я знаю, что эта штуковина, – он потряс идентификатом Дюрана, – не липа?
Дюран заставил себя сдержаться:
– Вы легко можете устранить свое странное сомнение, капитан. Я вижу тут на соседнем столе компьютер…
