Текст книги "Вилька и Мишка в тылу врага"

Автор книги: Александр Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Вилька и Мишка на тропе войны.

-Вилька! Вилька!

Темно, нечем дышать, пытаюсь вдохнуть, что-то забивает рот и нос.

–Вилька! – кто-то плачет.

Наконец, с моего лица кто-то убирает то, что не давало мне дышать, я, с всхлипом, вдыхаю в себя воздух, не открывая глаз, их тоже чем-то запорошило. С трудом выдираю руки из какого-то плена, протираю глаза и осторожно открываю.

Где я? Оглядываюсь вокруг, и ничего не понимаю: вокруг всё как после бомбёжки: всё дыбом, дорога в воронках, лежат какие-то изломанные куклы возле них.

Да и я засыпан землёй. Это из земляной могилы меня выкопал этот… мальчик?

Я снова протёр глаза грязными руками и уставился на зарёванного мальчишку.

–Вилька! – опять крикнул он, – живой! Я думал, ты всё, убило тебя!

–Что случилось? – сквозь звон в ушах я еле услышал свой голос. Если бы мальчик не кричал, я его и не услышал бы.

–Налёт! – мрачнея, сказал мальчик, – колонну разбомбило, видишь, одни мёртвые. Я тебя еле нашёл, откопал. Ботинок вот торчал, по нему тебя и узнал.

Я внимательно осмотрел собеседника: чумазое лицо, почти чёрные глаза, кепка на тёмных волосах, мешковатые куртка и штаны непонятного покроя.

Что-то с моей головой, подумал я, гудит, здорово врезался. Что за налёт? Терракт?

–Где я? – морщась от головной боли, спросил я. Мальчик пожал плечами:

–Я не знаю, мы шли вместе со всеми, прилетел самолёт, разбомбил да пострелял.

–Самолёт? – я всё не мог прийти в себя.

–Ну да. Самолёт.

–На нас с бомбами? – несмотря на явную контузию, я удивился: кто же на людей охотится с авиабомбами?

Мальчик опять пожал плечами:

–Откуда мне знать?! Ты вылазить будешь, или останешься сидеть?

Я оглядел себя. Оказывается, я был зарыт в землю по пояс. Опершись руками в рыхлую землю, попытался выбраться, но силёнок не хватало. Что-то привлекло моё внимание. Я внимательнее пригляделся к своей руке и не поверил своим глазам: рука была похожа на детскую! Я поднёс её к глазам, осмотрел от кончиков пальцев до локтя. Потом посмотрел на мальчика:

–Я как выгляжу? – мальчик поднял глаза, помолчал и ответил:

–Если честно, хреново ты выглядишь. Кровь из ушей идёт.

Тогда я провёл рукой по усам и бороде, но, кроме земли и песка ничего не почувствовал. Я пожал плечами и снова стал выбираться из своей могилы.

Интересно, думал я. Кто я? Почему думаю, что я не маленький? На вид, как будто ребёнок, а в памяти, будто взрослый. И, что самое гадкое, не помню, кто я. Видать, здорово меня приложило! Даже кровь из ушей идёт. Но речь то я понимаю! Русская речь? А я знаю? Вижу, что у мальчика физиономия, явно, не китайская. Глаза чёрные. Не татарин. Еврей? Как же мне к нему обратиться, чтобы не напугать? Как же мне выбраться из этой чёртовой ямы?!

–Помоги, что ли?! – не выдержал я.

После чего мальчик перестал таращиться на меня, схватил за руки и вытащил из моей ловушки.

–Спасибо! – облегчённо казал я, не в силах подняться на ноги. Так и лежал, глядя в небо. Синее-синее небо без единого облачка.

–Вилька, – снова заговорил мальчик, – надо идти.

–Куда? – лениво спросил я. Мальчик пожал плечами и нарисовал себе под носом усы, потерев грязной рукой под носом:

– К своим.

– В каком смысле, к своим? Прости, я ничего не понимаю, меня, наверно, контузило, ничего не помню, даже твоё имя.

– Ещё бы! – понимающе кивнул головой мальчик, – тебя же заживо похоронило! Вовремя я тебя откопал, а то совсем задохнулся бы! Я уже не чаял тебя живым увидеть! Тебя как подбросило, ты, как полетел, а сверху землёй засыпало! Я в это время в кювете был, ну…

–Ясно, – кивнул я, – как тебя звать-то, спаситель?

–Мишка…– открыл рот спаситель, и снова вытер под носом. Что там у него, сопли?

–Что ты удивляешься? Мишка? Человек с того света вернулся, а ты вытаращился. Не помню я, кто я такой, вот такие, брат, дела. Умыться бы, все глаза, рот, нос запорошило.

Мишка отвёл меня в кювет, там был небольшой бочажок с тёплой водой.

–Ты не сюда писал? – спросил я.

–Ты что?! – оскорбился Мишка, – кто же в колодец писит?

Я поверил ему, напился и умыл лицо.

–Посидим? Расскажи, что произошло.

–Произошла война, – сделав значительное лицо, сказал мой спутник.

–Кто с кем воюет? – поинтересовался я.

–Нашёл, над, чем шутить! – возмутился Мишка, – немцы напали! Позавчера.

–У нас же пакт, – кинул пробный камень я, и попал:

–Пакт, пакт…– презрительно скривился Мишка, – подтёрлись они этим пактом!

–Ясно, – внутри у меня всё сжалось от дурных предчувствий: начало войны! Что-то в памяти было, вот насчёт пакта вспомнил, а ещё что? Где я, до этого, жил? Кем был?

–Дальше что?

–Дальше, дальше, – опять покривился мой собеседник, – эвакуировали наш лагерь, поехали мы домой, нас и разбомбили.

–Это всё? Где наш дом? Куда идти?

–Идти на восток, наш дом в Москве.

–А сейчас мы где?

–В Беларуси.

–Почему так далеко?

–Откуда я знаю?! Отправили на всё лето. Может, чтобы домой не бегали?

–Как там было?

–Тебе было хорошо, ты же немец, меня били, – шмыгнул носом Мишка, – пока ты не заступился. Потом наоборот…

–Что наоборот?

–Когда узнали, что немцы напали, тебя хотели бить.

–И что?

–Да ничего, – пожал плечами мальчик, – Станислав Матвеич сказал, что мы все советские люди, и не должны между собой грызться, когда такая беда, но Колька Лещев всё равно сказал, что ты шпион.

–Да, – неопределённо сказал я, мало, что понимая, – куда катится мир. Что же нам теперь делать, Мишка?

–Как что? Идти домой.

–Дойдём?

–Конечно! Доберёмся до железной дороги, дойдём до станции. Помнишь, ребята в гражданскую всю страну объездили!

–Не помню, – признался я, – но пойдём. Не сидеть же здесь всю жизнь.

Мы выбрались из кювета на дорогу, пошли по обочине, более-менее целой.

Люди лежали всюду. Мне снова стало плохо.

–Ты что? – спросил Мишка, когда я покачнулся.

–Жарко, голова болит, – не признаваться же, что мне плохо от вида покойников. Особенно много было трупов детей.

–Славка, Гришка Тюрин, Серёжка Петькин, Лёшка Сапожников, а вот и Колька Лещев… – перечислял Мишка, а я удивлялся его хладнокровию, пока он не сказал, что это третий налёт, и они уже многих похоронили.

–Что же они, заразы, по детям, специально бьют? – сквозь зубы спросил я.

–Может, и специально, а может, сверху не видно, маленькие, или большие идут.

–У нас вещи были?

–Были, мы их потеряли ещё при первом налёте. Ты теперь, как я крикну «воздух» сразу ложись, не бегай.

–Понял, – хмуро сказал я, стараясь, не смотреть в мёртвые лица мальчишек и девчонок.

Шли мы до самого вечера, пока впереди не показалась какая-то деревня.

С краю стояла крытая соломой хата, обнесённая плетнём.

Почему я помню, эти слова, но никак не припомню, кто я? – злило меня. Причём мне казалось иногда, что это всё какой-то сон. Когда во сне начинаешь понимать, что это сон, то просыпаешься. Но сон слишком был похож на явь, голова болела, ногу саднило. Я задрал штанину, и увидел широкую запёкшуюся ссадину на лодыжке.

–Эге! – сказал Мишка.

–Что делать будем? – спросил я друга, останавливаясь.

–Как что? – удивился Мишка, – зайдём в деревню, попросимся на ночлег, может, накормят.

–Может, и накормят. Под замком.

–Почему под замком? – удивился Мишка.

–Война идёт, – ответил я, – всем кругом мерещатся шпионы.

–Какие шпионы? Мы же дети?!

–Тебе сколько лет, ребёнок? – спросил я его.

–Двенадцать.

–А мне?

–Тоже, или чуть старше.

–Вот видишь, двенадцать. Мы уже считаемся взрослыми в военное время, – откуда это понимание? Понятия не имею. Интуиция? Но интуиция нам не помогла.

–Стоять! – тихо сказали сзади, хотя мы и так стояли, – руки вверх!

Мы подняли руки и обернулись. Нас на прицеле винтовки держал красноармеец.

Второй уже подходил к нам. Похлопал по бокам, залез в штаны, проверив, кто мы на самом деле, и не прячем ли в трусах гранаты.

–Чистые, – сказал он, вытирая руки чем-то, похожим на портянку. Мне тоже захотелось вытереться в местах, где прикасался этот человек.

–Что смотришь? Приказ у нас такой. Особист, зверь. Скоро познакомишься.

–Зачем нас к особисту? – удивился я, – мы же пионеры.

–А где же ваши галстуки?

–В чемоданах были, – ответил Мишка, – вместе с формой. Разбомбили нас, мы всё потеряли.

–Так уж и разбомбили? Делать больше немцу нечего, как пацанов бомбить!

–Посмотри, дядя, у Вильки кровь из ушей шла.

«Дядя», парень лет двадцати, подошёл, посмотрел.

–Да, похоже, контузия у тебя, брат, – сочувственно проговорил он. – Ладно, опустите руки, пойдём до штаба. Сдам тебя, кому положено, да вернусь.

–Зачем нас сдавать? – спросил я.

–А что с вами делать? – удивился парень, – не бросать же, да и шли вы со стороны фронта.

–Оттуда все идут, – нахмурился я, вспомнив трупы детей и взрослых, – только не все доходят.

–Это точно, – согласился парень, – доходят не все.

Парень привёл нас к дому с красным флагом, наверно, сельсовет здесь был.

На крыльце, с винтовкой в руках, стоял красноармеец.

–Севостьянов! – позвал наш сопровождающий, – Гнилова позови.

Через некоторое время, перекрикиваясь с дневальным, дозвались некого Гнилова.

Неспешной походкой вышел мужчина в фуражке с малиновым околышем, зелёной гимнастёрке с большими петлицами, в которых красовались ромбы, синих галифе и с папироской в зубах.

Привалившись плечом к столбику на крыльце, лениво посмотрел на нас:

–Ну и зачем вызывал?

–Вот, по вашему приказу задержал, шли от линии фронта. Может, шпионы.

–Шпионы, говоришь? Расстрелять!

У меня в голове гудело, я ещё туго понимал, что происходит, поэтому встретил приказ о расстреле довольно спокойно: всё же только что вылез из могилы.

Мишка же побледнел и уставился на мужчину в синих галифе, думая, что это шутка.

–Что стоишь, Махаев? Приказ не слышал? – спросил мужчина.

–Так, это, товарищ комиссар, это же пацаны!

–Приказы не обсуждаются, а выполняются, слышал такое? – лениво процедил Гнилов, – Бери хлопчиков, и за околицу, там ещё не закопали яму?

Махаев козырнул и велел нам идти вперёд.

И тут Мишка не выдержал:

–Товарищ комиссар! Я – то тут причём? Это Вилька немец, а я еврей! Меня нельзя расстреливать! – и мой друг упал на колени. Наверно, ноги не держали. У меня самого ноги гудели за день пешего хода, да и голова болела.

–Вот видишь, Махаев, как надо? – гордо воскликнул Гнилов, – раз, и выявили врага!

Вот он, момент истины!

Что-то мне показалось знакомым в этом всём, но мешал шум в голове.

–Этого накормить, – показал комиссар на Мишку, – а этого ко мне, – Гнилов повернулся и пошёл в помещение сельсовета.

Меня ввели в прохладный коридор, затем, постучавшись, ввели в кабинет.

В кабинете стоял большой двухтумбовый стол, крытый зелёным сукном, за столом расположился Гнилов, над ним висел портрет Сталина.

Портрет меня заинтересовал. Я давно не видел таких портретов, силился что-то вспомнить, и не мог. Что в портрете было не так?

–Что уставился? Прикидываешь, как сюда повесишь портрет Гитлера? – усмехнулся Гнилов.

–Чево? – не понял я.

–Брось придуриваться, садись на стул.

Я присел на стул, и красноармеец вышел.

–Фамилия, имя, отчество.

Я подумал, честно вспоминая, кто я есть.

–Не помню, – честно сказал я, – Мишка меня Вилькой дразнил.

–Вилька? Вильгельм, значит? – я пожал плечами:

–Может, и Вильгельм. Только меня оглушило, говорите громче, я под бомбёжку попал, засыпало землёй, меня Мишка откопал.

–Хороший у тебя дружок. Там откопал, здесь сдал.

–Кому же хочется под пули? – заступился я за друга.

–Это верно. Сам погибай, а товарища выручай. Немец, значит? – и он что – то спросил, наверно, по-немецки.

–Чево? – опять спросил я.

–Не чевокай, а отвечай, когда тебя спрашивают! – прихлопнул рукой комиссар.

–Так я по-немецки знаю только «хонде хох» и «Гитлер капут» – удивился я.

–Научили, значит, отвечать? А ну, говори, фашистская сволочь, какое у тебя задание?!

Я с удивлением смотрел на кричащего, пытаясь собрать мысли в кучу.

–Я же говорю, – спокойно отвечаю, – контузило меня, я даже имени своего не помню, а вы про задание спрашиваете.

–Хм! Забыл, говоришь? Сейчас напомним, – Гнилов вышел из-за стола и подошёл ко мне. Я не успел подняться, как получил увесистую плюху по уху и улетел в угол, но долетел или нет, уже не помню, потому что услышал совсем другие голоса:

–Ещё разряд!

–Есть разряд! – я почувствовал ощутимый удар током, тело выгнуло дугой.

–Пульса нет, мы его теряем!

Наступила тишина и темнота. Потом на лицо полилась вода.

–Что? Притворяешься, фашистский выкормыш? Вставай, хватит отдыхать.

Я поднялся, сел на полу. Что-то заложило одно ухо. Я приложил ладонь, посмотрел на неё, ладонь была в крови. Перепонка лопнула, что ли?

–Вставай, говорю! – разозлился Гнилов, несильно пиная меня по рёбрам.

Я охнул и встал. В реках у комиссара появилась гибкая палочка. Стек, понял я, непонятно, правда, откуда пришло понимание. Зато почувствовал...

Я и не заметил, как он ударил. Мне между ног.

Я тут же, как подрубленный упал на колени, потом на локти, дыхание перехватило.

Подняв голову, увидел перед собой сапоги, выше – ноги. Появилась мысль ответить, ударив между ног. Вовремя сообразил, что он просто провоцирует нападение.

Забьёт насмерть теми же ногами.

–Вставай, хватит кланяться! – разочарованно сказал Гнилов.

Я сел на пятки, силясь вдохнуть, в это время открылась дверь, и вошёл ещё один военный.

–Опять с детьми воюешь, Сёма? – спросил он.

–Да это немецкий шпион!

–Шпион, говоришь? – спросил военный, усаживаясь за стол, – Ну ка, посади его на стул.

Сёма взял меня за воротник и усадил на стул.

Голова трещала, внизу болело, я не знал, за что хвататься руками. Взялся за всё, размазывая кровь по щеке.

–Ты что, бил его? – удивился вошедший.

–Ничего я не бил, он контуженный, под налёт попал, вот и кровит.

–Вижу я, дождёшься ты, Сёма, – Сёма, усмехнувшись, сел на краешек стола.

–Как зовут? – обратился, как я понял, командир.

С трудом приведя дыхание в порядок, я выдавил:

–Не помню.

–Врёт, – хохотнул Гнлов, – мне говорил, что его Вильгельмом зовут!

–Это не я говорил, Мишка…

–Что за Мишка? – заинтересовался командир.

–Вместе их поймали, Мишка сдал этого, сказал, что он немец.

–Ну, немец. Мало у нас немцев?

–Они шли со стороны фронта!

–Ты знаешь, где сейчас фронт? Ты будешь расстреливать всех беженцев?

–Этот крепкий орешек, не признался, что немецкий знает.

–Немецкий не знает? – удивился командир, – первый раз вижу немца, не говорящего по-немецки!

–Я всё забыл, – прохрипел я, – после контузии. Меня накрыло взрывом, засыпало землёй, меня Мишка выкопал. Я не вспомнил ни Мишку, ни себя. Вы думаете, если меня бить, появится память?

Командир хмыкнул, мельком взглянув на Гнилова.

–Я читал, – сказал Гнилов, – немцы придумали, как управлять людьми. Делают закладку в голове и отправляют на задание, при этом человек ничего не помнит. Потом он подбирается к объекту и… хоп!

Мы с командиром с удивлением уставились на комиссара. Я никогда бы не подумал, что Сёма что-то читал, кроме циркуляров сверху и доносов снизу.

–Что смотрите? Мне нравится фантастика! – Командир облегчённо вздохнул:

–Напугал ты меня, Сёма, я уже поверил было!

–Всё может быть! Есть у немцев такие маленькие пистолеты, как карандаш, привязал его… куда не заглядывают, и можно убить кого угодно.

Я представил себе это, сравнив длину карандаша и свой… и, несмотря на боль, затрясся от смеха.

–Вот, Сёма, даже контуженного рассмешил своими фантазиями. Что, шпион, есть хочешь?

–Нет, – отрицательно покачал головой, – тошнит.

–Ясно, сотрясение мозга. Ладно, Сёма, скажи своим, пусть отведут его в баню. Помоется, поест, отдохнёт, потом продолжим разговор. Есть у меня план…

Вошедший красноармеец проводил меня к постройке, явно это была баня. Когда я вошёл в предбанник, к своему удивлению, увидел Мишку. Мишка уже раздевался.

–Ну, вы мойтесь, я посторожу, – сказал красноармеец, выходя за дверь.

Ничего не сказав, я начал раздеваться. Мишка, искоса поглядывая, разделся и юркнул в мыльню. На него я не злился. Каждый выживает, как умеет. Тем более, недавно он спас меня от верной смерти. Сняв трусы, я осмотрел свою маленькую мошонку. Та была уже синяя. «Ничего себе – подумал я, – удар, у него поставлен! Как бы наследства не лишил!».

В мыльне нашёл шайку, налил воды, поискал мыло. Мылом завладел Мишка, тщательно намыливая голову.

–Миша, дай мыло, пожалуйста, – попросил я. Мишка застыл. Потом протянул мне кусок мыла и мочалку. Я с трудом поднялся, взял принадлежности и начал мыть свою голову. Грязи было невероятно много, боли тоже.

–Миша, потри спину, мне не добраться, больно, – попросил я.

Мишка не стал противиться, начал мыть меня и спереди, и сзади.

С удивлением я заметил, что Мишка не обрезан. Интересно, подумал я, какой же он тогда еврей?

Когда мы помылись и вышли в предбанник, то своей одежды не обнаружили.

на полке лежали двое кальсон с рубашками, в одну из них нас обоих можно было завернуть. Зато висели два вафельных полотенца. Мы вытерлись и сели, не зная, что делать дальше.

Тут открылась дверь, и заглянул красноармеец с винтовкой на плече:

–Помылись уже? Одевайтесь.

–Где наша одежда? – вредным голосом спросил Мишка.

–Не беспокойтесь. Она такая грязная, что мы решили её постирать. Уже, наверно, сушится.

Если бы не больная голова, я подумал бы, что стирать удобнее в бане, но гул в ушах не проходил, и думать было лениво.

–Вилька… – подал голос Мишка.

–Что? – спросил я, думая, как сделать, чтобы кальсоны не спадали.

–Прости меня, – шмыгнул носом Мишка.

–За что? – удивился я.

–Как за что? За то, что сдал тебя. Тебя же били, я вижу.

–Били, – согласился я. – Зато не убили. Забудь, Мишка. Может, я прикажу тебе сдать меня, чтобы хоть ты выжил.

–Я никогда так не сделаю! Знаешь, как мне было стыдно?! Лучше бы нас расстреляли, зато вместе. Не хочу больше пережить такой стыд. Хуже смерти.

–Что ты знаешь о смерти, Мишка…

–Понимаю, что ничего. Ты пережил смерть, побои, пытки, а я струсил, – горько сказал Мишка.

–Какие твои годы, Мишка, – вздохнул я. – Пошли, не обижаюсь я на тебя. Если бы нас обоих расстреляли, кто бы рассказал, как я героически погиб?

–Не-е-е-т, – дрожащим голосом сказал Мишка, – лучше смерть, чем такой позор!

Мы вышли из бани, и нас повели в сторону полевой кухни. Нам пришлось держать кальсоны руками, чтобы они не спали, хорошо, хоть ботинки оставили.

На столе под навесом стояли чашки с кашей. Каша оказалась пшённая, с волоконцами мяса. Пожилой повар, увидев, что пришли мальчишки, нашёл в котле побольше каши с тушёнкой, и добавил нам в чашки. Получились две приличные горки.

мы поблагодарили повара и принялись есть. Меня всё ещё тошнило, но я подумал, что в следующий раз поесть придётся неизвестно, когда, и старался запихать всё, что есть, в урчащий желудок. Мишка мёл всё подряд. Когда съел кашу, принялся за компот, при этом поглядывая на мою голову.

–Ты всегда был белым, Вилька, – наконец, раскрыл рот Мишка, только не пойму, что не так с твоими волосами?

–Поседел он, – хмуро сказал повар, – эх, война проклятая! Вам бы в игрушечную войнушку играть, а не в настоящую!

Красноармеец отвёл нас в одну из хат и сказал:

–Располагайтесь и спите. До завтра, – и вышел. А я с облегчением вздохнул: до чего устал за сегодня! На лавке было какое-то тряпьё. Я зарылся в него и сразу уснул.

Утро пришло, как будто ночи не было. Едва рассвело, нас разбудили, велели посетить уборную и умыться. Потом повели в сельсовет, бултыхающихся в безразмерных кальсонах.

Нас завели в знакомый уже кабинет. Сесть не предложили. На столе я увидел сложенную стопкой нашу одежду. Немного погодя зашли командир с комиссаром.

–О, какие красавчики! – сказал Гнилов, постукивая своим стеком по голенищу сапога.

Сегодня, выспавшемуся и без сильного гула в голове, мне стало жутко. Хорошо, что вчера был в отупении, было всё равно, расстреляют, или оставят мучиться дальше.

–Да, отмылись, выспались, – согласился командир, усаживаясь за стол.

–Ну, так вот, господа шпионы, – весело начал он, – решили мы вас отпустить, – он замолчал, пристально наблюдая за нашей реакцией.

Мне не понравилось его предложение. Был здесь какой-то подвох.

–Что за это мы должны сделать? – глядя в пол, спросил я.

–Не поверите, – откинулся на спинку стула командир, – ничего. Вот ваша одежда. Теперь слушайте. Под левым карманом штанов у вас зашито ложное донесение. Если попадётесь немцам, после долгих пыток, – улыбка, – вы отдаёте его им. В правом кармане – настоящее. Это отдаёте нашим.

–Тоже после пыток? – хрипло спросил я.

–Шутник, – усмехнулся Гнилов, – лучше вам никому не попадаться. Идите всё время на восток, может, повезёт. Мы остаёмся здесь, будем сдерживать противника, сколько сможем, чтобы больше беженцев смогло уйти. Задача ясна?

–Задача ясна, – сказал я.

–Переодевайтесь.

–Прямо здесь? – удивился Мишка.

–А что тебя не устраивает? – спросил Гнилов, – тебе предоставить примерочную?

–Не спорь, Мишка, – буркнул я, – всё лучше, чем в этой хламиде.

Мы быстро переоделись в ставшую уже родной одежду и снова встали перед командирами.

–Меня беспокоит еврей, – поморщился комиссар, – сразу расстреляют.

–Может, сделаем из него испанца? – предложил я, сам не понимая, откуда взялась эта идея.

–Что ты имеешь ввиду? – поинтересовался командир.

–Он необрезанный. Пусть будет Мигель. Как твоя фамилия, Миш?

–Санкин, – проворчал Мишка.

–Во! Будет Санчес! Мигель Санчес! Санчо с ранчо.

–Сам ты сранчо! – возмутился Мишка, – мужчины заржали.

–Да не кто! – оправдывался я, – а откуда! Санчо с Ранчо. Ранчо, понимаешь? Вот если бы ты испанский знал!

–Я знаю испанский, – неожиданно сказал Мишка-Мигель.

Все замолчали, переваривая новость.

–У меня папа испанец, а мама еврейка. Я ещё немного немецкий знаю.

–Да ты находка! – восхитился командир, – тебя бы в разведку, цены бы не было!

–До первого немца, – скептически сказал Гнилов, – они не стали бы проверять, похож, значит еврей, а евреев или в гетто, или к стенке.

–Значит, не должен попасться, понял, Мигель? Понял, Вилли?

–Поняли мы, – угрюмо ответил я.

–Извините, ребята, но это единственный наш шанс известить командование о нас, – сказал командир, – мы не вернёмся. Все останемся здесь. Так что делать вам с нами нечего. Сейчас идите на кухню, берите вещмешки, и в путь.

Командир вышел из-за стола и протянул нам руку: – Зовут меня Зосима Петрович, запомните, и прощайте. Комиссара звать Семён Михайлович, как Будённого. Запомните тоже, передайте нашим, где мы погибли. Всё, идите.

Мы с Мишкой зашли на кухню, где пожилой повар… ну, как пожилой, лет за сорок.

Я, почему-то подумал, что сам старше него, хотя был ребёнком.

–Меня все кличут Митричем, – представился повар, передавая нам вещмешки, – здесь хлеб, сало, консервы. Откроете? Нож опасно вам давать, найдут, не пощадят.

–Откроем, дядя Митрич, – уверенно сказал я, – есть захотим, откроем.

Митрич привлёк нас к себе и поцеловал в лоб каждого:

–Дома такие же двое остались, – смахнул он слезу, – ещё двое воюют. Ну, всё, идите, не ровен час немцы нападут.

Простившись с Митричем, вышли на околицу, где постовые, не утерпев, пожали нам руки и указали на дорогу, по которой нам предстояло идти.

Шли мы долго, солнце поднялось уже высоко и немилосердно жарило. Мишка был в кепке, мне же давило прямо на темечко, и голова снова начала гудеть.

Наконец, впереди мы увидели густую зелень: или лес, или роща. Приблизившись, увидели реку. С обрыва до реки было метров пятнадцать, и представлял склон собой замечательный песчаный пляж, полого уходящий к воде.

Мишка радостно вскрикнул, и бросился было вниз, я еле успел перехватить его, чуть не на лету.

–Мишка, стой! Не видишь, ни одного следа на песке?

–Ну и что? – недовольно спросил Мишка, вырываясь из моих рук.

–Как ну и что? Наследим, кто-нибудь придёт, и найдёт нас!

–Кто придёт? Кто найдёт?

–Минька, ты что? Забыл? Война идёт.

–Так мы в тылу, свои здесь! – Я хмыкнул:

–Запомни, Минька, на войне бывает, что свой хуже врага.

Мишка послушался, и мы, отойдя в сторону, где начинался спуск с кустами и травой, осторожно дошли до реки.

Здесь мы, выбрав кусты погуще, разделись догола и вошли в прохладную воду без визгов и воплей, что обязательно бы сделали в мирное время.

Напились прямо в речке, жадно глотая воду, пахнущую песком и илом.

Накупавшись вволю, выбрались на берег и присели отдохнуть на вынесенное половодьем бревно. Мишка нашёл где-то удобную увесистую дубинку и теперь играл с нею, прикидывая, как он бил бы ей кого-нибудь по голове.

–Больно? – спросил он меня, указывая взглядом на низ живота.

Я посмотрел и снова почувствовал тянущую боль.

–Сейчас не очень, – ответил я, – но тогда я чуть с ума не сошёл от боли, даже упал, ноги не держали.

–Гад! – с чувством сказал Мишка, глядя на реку.

–Кто? – не понял я.

–Да этот, из НКВД. Все они такие. Когда моего батю забирали, его тоже били. У меня на глазах, и у мамы. Потом и маму забрали. Меня в детдом, – Мишка замолчал.

–За что? – глупо спросил я.

–Сказали, что японский и английский шпион.

–А маму?

–Пособница врага народа.

–А я?

–Когда ты помнил, ты говорил, что тоже… Ты не помнишь? – я покачал головой.

–Твоих тоже арестовали, мы с тобой в одном детдоме, интернациональном, имени Розы Люксембург.

–Тогда почему ты мне сказал, что наш дом в Москве?

–А где же? Чем плохо в детском доме? Тепло, одевают, кормят, крыша над головой, учат, – ровным голосом сказал Мишка, не глядя на меня, – хорошо, что ты память потерял.

–Что ж тут хорошего! – рассердился я, – не помнить, как тебя зовут?!

–Зато не помнишь, как брали твоих родителей, – тихо сказал Мишка, и я замолчал.

Сидели мы тихо, и поэтому вовремя услышали, как наверху затрещал мотоцикл. Потом он смолк, и послышалась восторженная немецкая речь.

–Ты понимаешь? – спросил я. Мишка кивнул:

–Они решили остановиться здесь и искупаться.

Мы залегли в кустах, подползли поближе к пляжу.

Немцы прыгали на песчаный склон, раздевались до трусов, укладывали одежду и оружие в кучи и спешили в воду. Раздались шум и плеск воды, крики.

Одного немца оставили сторожить. Тот сначала стоял, посматривая кругом, затем на купающихся, потом сел на песок и положил автомат у своих ног.

Я заметил, что почти у всех были винтовки, а у этого – автомат, потому и поставили в охранение, подумал я. Наверху виднелся мотоцикл с коляской, виден был и кончик ствола пулемёта, задранный в небо. Значит, в коляске никого не было. А была, ещё, вероятно, грузовая машина. Не пешком же пришли этот десяток немецких парней.

–Лишь бы не стали обыскивать кусты, – прошептал я. Тут Мишка вдруг поднялся, добежал до немца с автоматом и хрястнул его по башке своей дубиной!

Немец свалился без звука, а Мишка схватил автомат и стал поливать врага пулями.

Вот так, голый, бльшеголовый пацан с автоматом! Эта картина настолько заворожила меня, что я пребывал в ступоре целый миг, после чего рванул вверх по склону – к мотоциклу, не чуя ног. Выметнувшись на пригорок, увидел парня в трусах, спешащего к мотоциклу с другой стороны. Увидев меня, голого и решительного, он на миг замешкался, и это дало мне время. Я рыбкой нырнул в коляску, больно обо что-то ударившись, схватил пулемёт за ручки и рывком повернул его, ударив немца в живот и тут же нажимая на гашетку. Руки сами делали то, что я никогда бы не догадался сделать. Парня буквально разорвало пополам, после чего я хладнокровно стал расстреливать бегающих и кричащих на чужом языке людей.

Людей было не много и скоро они кончились. Я ещё посмотрел, не залёг ли кто, потом посмотрел на берег, всё ещё хрипло дыша и ворочая шершавым языком.

На берегу тоже всё кончилось. На песке стоял голый Мишка с автоматом, и это было ничуточки не смешно. Ствол его автомата поводил влево-вправо, выцеливая жертву.

Я обратил внимания, что внизу живота у Мишки ничего не было: всё втянулось внутрь. Я глянул на себя, но не это явление привлекло моё внимание, а то, что на дне коляски появилась приличная лужа. Описался. Даже не заметил, когда. Хорошо, что не успел одеться, подумал я, можно было не только описаться.

Я выбрался из коляски и обнаружил немецкую форму и кобуру. Расстегнув кобуру, взял пистолет. «Люггер». Взвёл, вернее, попытался взвести, пальцы соскользнули с тугой пружины. Постарался ещё раз. Получилось. И я пошёл делать контрольные выстрелы.

Не всех, конечно, были здесь и явные трупы. Внизу услышал характерные звуки: Мишку рвало. Пройдясь с проверкой по пляжу, я подошёл к своему другу.

–Ты в порядке? – спросил я.

–Странно, – прохрипел он, – видел столько трупов, и не рвало, а тут…

–Это не от трупов, Минька, это отравление адреналином, скоро пройдёт.

–Чево? – Выпрямился Мишка.

–Пройдёт, говорю, скоро.

–А-а-а.

–Давай ка линять отсюда, – и тут меня припёрло, пришлось присесть на месте.

–Фух, – выдохнул я, – всего лишь газы. Всё равно, голым легче воевать, одежда будет чище.

–Чево? – опять спросил Мишка, так и оставшись стоять на месте.

А я осмотрел побоище и увидел. Следы босых ребячьих ног, моих ног.

Если к нам скоро пожалуют гости, то сложить два и два несложно. Скоро мы повиснем на толстой верёвке. И не только мы. Каратели не будут разбираться, кто есть кто.

Представив себя с выпученными глазами, вываленным языком и перепачканного собственными испражнениями, передёрнул плечами и подумал, что лучше принять бой на месте. Здесь смерть не так уродлива.

–Мишка! – позвал я, – перестань изображать статую, собери оружие, и тащи в лесок!

поищи обоймы к своему автомату!

–А? – чертыхнувшись, я повторил команду, сам же побежал опять наверх.

Первым делом я забрался в кузов грузовика. Там я нашёл ящики с гранатами и ещё что– то, прикрытое камуфляжным брезентом. Брезент я свалил на землю, туда же бросил с десяток гранат-колотушек.

Спрыгнул сам. Открыл дверь грузовика, внутри никого не оказалось, только куртка, или китель немцев. Поискав в кабине и карманах, обнаружил моток бечёвки и закрепил за дверную скобу с пассажирской стороны. Затем, взяв гранату, осторожно вывернул колпачок, вытряхнул фарфоровый шарик, и, трясущимися руками привязал к бечёвке. Всё это время я стоял на четвереньках, и мои голые ягодицы судорожно сжимались, когда я представлял, что кто-то подходит ко мне. Чуть не дёрнулся. Хорошо хоть мочевой пузырь был пуст. Закрыв водительскую дверь, я провёл ту же операцию, перегнувшись в открытое окошко. Здесь вид у меня был вообще ещё тот…

К счастью, никто на меня не напал. Укрыв гранаты курткой, я выпрямился, вытер пот на лице, схватил брезент и поволок его в сторону Мишки, который оборудовал боевую ячейку. Молодец, Мишка! Быстро очухался! Мишка рассказал мне, что здесь был старый, полуосыпавшийся окоп. Мы выстлали его брезентом в два слоя, чтобы самим влезть внутрь. Брезент зелёный, нас будет меньше видно, да и кусты маскируют.

–Сейчас за одеждой сбегаю! – сказал Мишка, но я остановил его: