Текст книги "Гроза Византии"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Матрона, очевидно, не была еще осведомлена о происшествиях дня. Марциан сделал ей едва заметный знак, из которого она поняла, что в императорских покоях случилось нечто такое, что в самом недалеком будущем обещает Византии нового временщика.

– А Вардас? – чуть не шепотом спросила она Марциана.

Тот пожал плечами.

– Что же Вардас? Он стар и надоел вместе со своим Фотием порфирогенету...

– Кто же за него при дворе?

– Ингерина.

– Вот как! Я и не знала... Сожалею!

– Я поправил эту беду, великолепная...

– Как?

– Передав ему от тебя поклон и сообщив, что ты близка с этой Ингериной.

– Благодарю!

– За что? Мы должны помогать друг другу...

– С каких это пор? – оправившись окончательно, насмешливо спросила Зоя. – Разве ты меняешь свой цвет?

– Нет! Я был и буду зеленым.

– А я была и буду голубой!

– Ну, это для ипподрома!

– Что в ипподроме, то и в жизни... А он за кого?

– Не знаю пока! Он скрытен и скуп, но, может быть, последнее – от бедности...

– Теперь его кошелек скоро будет битком набит золотыми солидами. Однако, мы долго оставляем его одного... Подойди же сюда, благородный Василий!

Василий, слух которого был с малых лет изощрен до тонкости, слышал весь этот разговор, как ни тихо вели его собеседники. В душе он был очень рад ему. Хитрый и сообразительный македонянин прекрасно понимал, что все эти таинственные переговоры и сообщения знаменуют собой его несомненный успех. Как крысы покидают корабль пред его близким крушением, так точно они стадами являются на судно, недавно оставленное, но снова снаряжаемое в далекий путь, потому что ожидают, что на этом корабле будет собрана масса всевозможных запасов, которыми можно будет вдоволь поживиться. Точно так же и в роскошной Византии ее пышные царедворцы всегда покидали того, на кого падала хотя бы тень немилости императора, и в то же время курили фимиам всякому, кто сумел привлечь к себе внимание правителя. Македонянин был простого происхождения. Детство, юность, молодость он провел на приволье своей родины. Только двадцати пяти лет от роду появился он в этом великолепном городе. Поэтому он не совсем еще был опошлен придворной жизнью, хотя природный ум его ясно представлял ему общую картину положения дел. Василий прекрасно знал цену этим ухаживаниям, а потому и не особенно обращал на них внимание.

Но внимание Зои было ему дорого.

Эта матрона была очень близка ко двору. Марциан только что сказал, что она близка и к Ингерине. Если это так, то через нее Василий мог знать все о дорогой ему женщине, пожертвованной им ради удовлетворения своего честолюбия. Может быть, она даже поможет ему хоть изредка видеться с ней. Потом это устроится само собой, если только ему удастся создать себе прочное положение около порфирогенета, но пока не мешает запастись расположением этой Зои.

Кто была Зоя? Марциан сказал, что она была славянка. Да это было видно и при первом взгляде на нее. В Византии говорили, что она сперва была рабой и куплена уже умершим теперь патрицием Романом на рынке невольников. Роман был стар, развратен, пресыщен жизнью, но Зоя так повела себя с ним, что сумела окончательно овладеть стариком. Ради нее Роман позабыл все на свете. Он был увлечен молоденькой славянкой настолько, что не задумался даже жениться на ней и сделать ее, таким образом, полной госпожою в своем доме. Однако, он скоро умер, оставив Зою полной своей наследницей. Та недолго горевала по старику и вышла замуж за фаворита императрицы Феодоры, вдовы покойного Феофана и матери уже царствовавшего тогда малюткой Михаила-порфирогенета. Благодаря этому, она попала ко двору и держала себя так удачно, что когда возмужавший Михаил заключил в монастырь свою энергичную мать, она сумела остаться на высоте, а не пала вместе с Феодорой, как этого можно было ожидать. С тех пор она постоянно была при дворе, хотя и второй ее муж скоро умер. Злые языки Византии поговаривали, что всем своим положением она безусловно обязана была Вардасу, дяде Михаила-порфирогенета, ставшему еще при жизни второго мужа Зои ее неизменным покровителем. Теперь Вардас был болен. Зоя знала, что, если он умрет, разрушится и ее могущество. Она не показывала виду, но в душе сильно беспокоилась за свое будущее... Вот почему она обратила особенное внимание на македонянина, предчувствуя в нем так же, как и Марциан, новое яркое светило византийского двора.

– Я вижу, ты очень скромен, – заговорила она. – Неужели все мужи твоей родины похожи на тебя?

– Не знаю, что и сказать тебе, великолепная, – ответил, подходя, Василий. – Действительно, у нас в Македонии говорят, что скромность лучшее украшение мужей.

Зоя улыбнулась.

– Что хорошо в Македонии, то никуда не годится в Константинополе, сказала она. – Но вот что: хотя Марциан и сказал мне, что вы оба идете сообщить вашим друзьям радостную весть о начале ристалищ, я вижу – вы все-таки не особенно спешите. Если это так, пойдемте со мной, я отправляюсь к Склирене и тебе, Василий, советую заслужить ее расположение... Идем!

– К Венере подобной Склирене! – вскричал Марциан. – О, если бы там меня ждала сама смерть, я готов был бы и с нею встретиться в покоях Склирены.

– Прекрасно! Ты согласен. А ты, Василий?

– Я тоже готов последовать за тобой, несравненная...

– Тогда идем, Склирена заждалась меня...

– Она утешилась? – спросил Марциан. – Радостью или горем блещут ее чудные очи?

– Разве может утешиться женщина в положении Склирены? В этом вопросе я не узнаю тебя, Марциан!

– Прости, несравненная!.. Но женское горе – что весенняя гроза. Прогремит гром, соберутся тучи, сверкнет молния, а затем снова все ясно и светло, снова светит радостное солнце... Но что там за шум?

Действительно, из одного из переулков доносились бряцание оружия, громкие голоса, хохот и отчаянные крики о помощи.

Крики эти были так громки, что Зоя испугалась.

Однако, опасности не было.

Из-за поворота дома показалась толпа вооруженных солдат. Среди них виден был связанный крепко-накрепко веревками какой-то человек, для которого императорские гвардейцы не жалели пинков и самых отборных ругательств.

Несколько в стороне от солдат, сбоку, шел человек в богатой одежде таких же цветов, какая была и на Марциане. Около него двое солдат скорее тащили, чем вели молоденькую девушку.

– Ого, – воскликнул Марциан, увидев эту группу, – мы принесем несравненной Склирене приятную весть! Ведь это – ее варяг! Молодец Никифор!

Действительно, императорские гвардейцы вели Изока. Девушка же была Ирина, внучка старого Луки.

18. МИМОЛЕТНОЕ СЧАСТЬЕ

Предчувствие недоброго недаром овладело старым Лукой, когда он, повинуясь желанию внучки, с одной стороны, а с другой – влечению своего сердца, решил оказать помощь несчастному беглецу.

Да и как он мог отказать в этом Изоку? Ведь он был ему родной по духу, по крови, по родине... Ведь он был славянин.

Стар был уже Лука, всякая надежда когда-нибудь увидеть родину давно уже покинула его. Он состарился здесь, переменил даже веру отцов, но ничего не могло заставить его забыть родной Днепр, с его беспредельными береговыми равнинами. Постоянно не выходил он из головы старика, который грезил, мечтал о нем... И вот, теперь перед ним явился сын родной ему страны и просит о помощи...

Лука не решился ответить отказом.

Он прекрасно понимал, что в случае, если погоня найдет здесь Изока, ему, жалкому рабу, придется плохо, но не за себя он боялся, а только за Ирину.

В жилах девушки текла чистая славянская кровь. Старик знал, что его внучка смела, отважна, сумеет постоять за себя, не дать себя в обиду, но он не рассчитал того, чему его, казалось бы, должен был научить опыт всей его жизни: Ирина была сильна и смела, но она была одна, а не одной же ей было бороться и одолеть целую Византию...

Раз решившись приютить и укрыть у себя Изока, Лука разом откинул все свои сомнения и думы. Его решение было твердо, и оставалось только привести его в исполнение, то есть, другими словами, во чтобы то ни стало укрыть беглеца.

Но, прежде чем сделать это, ему нужно было дать отдохнуть, подкрепить свои силы, а потом уже и спрятать его.

Скромный ужин, поданный Ириной, был моментально уничтожен голодным Изоком. Не осталось даже крошек, которыми внучка Луки кормила обыкновенно своих любимых птиц. Рыба была обглодана до костей. Первое чувство голода было утолено. Сытым себя Изок далеко еще не чувствовал, но силы все-таки были несколько подкреплены.

Теперь его стало клонить в сон, но он не хотел казаться невежей и не узнать, кто так радушно приютил его и разделил с ним более чем скромную трапезу.

– Скажи мне твое имя, старик? – заговорил Изок, стараясь преодолеть дремоту.

– Лука.

– Лука? Она сказала – ты с Днепра.

– Да!

– Но там нет таких имен!

– Ты прав... Это имя я получил уже здесь.

– А как звали тебя раньше, у нас на Днепре?

– Я готов тебе сказать это. Там, у себя на родине, я носил имя Улеба...

– Улеба, Улеба!.. Знакомое имя! – проговорил задумчиво Изок. – У нас на Днепре до сих пор свято хранится память одного Улеба.

– Какого?

– Старейшины полянского... Он был взят в плен варягами, и с тех пор о нем ничего не слышно.

– Что же говорят об Улебе?

– Что это был один из лучших старейшин на Днепре, и боги покарали полян, отняв их у него... Но ты плачешь, старик, ты, может быть, знал Улеба...

– Знал... О, Боже! Благодарю Тебя!.. Юноша! Ты после стольких лет горя, тоски, первый приносишь мне счастье! Ведь тот самый Улеб, о котором ты только что сказал, что его память не забыта на родном Днепре, этот Улеб – я!

– Ты!

– Да, мальчик... Ты первый узнаешь это...

Изок вскочил. Сон разом отошел от него. Глаза его загорелись радостным огнем.

– О, боги! Боги! Великий Перун! Ты дал мне встретиться с ним!.. Ты, ты – Улеб?.. Скажи мне это еще раз!

– Да, я... Но что с тобой, я не узнаю тебя, ты весь переменился... как будто весь горишь...

– Да, я горю... горю от счастья... Еще спрошу тебя. Эта девушка, которую ты зовешь своей внучкой, кто она?..

– Как кто?

– Имя ее отца... Ради богов, ради Перуна... Ведь ее отец – твой сын?

Ирина, слушавшая весь этот разговор из угла хижины, теперь встала и подошла. Женским чутьем она поняла, что сейчас должно совершится что-то очень важное, что произведет окончательный переворот в ее жизни.

– Скажи ему, Лука, как звали моего отца, – произнесла она. – Ты только что называл мне его имя...

Старик, однако, молчал. Он не понимал этого странного восторга, охватившего юношу.

– Скажи, Улеб, как имя ее отца? – по-прежнему настойчиво говорил Изок. – Или ты забыл?

– Нет...

– Не Всеслав ли?

– Да, Всеслав! Но откуда ты можешь это знать?

– Откуда? О, боги! О, Перун! Да как же мне не знать имени моего родного отца?!

– Родного отца? Что я слышу! Отца? Всеслава?

– Да, да! Всеслава, сына Улеба, полянского старейшины, увезенного в плен варягами... Если это – это его дочь, – Изок указал на Ирину, – то она – моя сестра!

Вслед за этим признанием в хижине разом воцарилось мертвое молчание. Все трое стояли и молча, в каком то изумлении, смотрели друг на друга.

Первым пришел в себя старик.

– Бог христиан и вы – боги моей родины, – полным восторга и слез голоса заговорил он, – за что посылаете вы мне такое неслыханное счастье? Или для того, чтобы скрасить скрывающееся за ним новое горе?.. Изок – сын Всеслава, того Всеслава, которого я давно считал мертвым... Всеслав жив... О, Боже, Боже!.. Ирина, что ты молчишь? Ведь, это – твой брат! И как же я сразу не узнал тебя... Ведь ты так похож на твоего отца... Приди же, обними меня!..

Старик переживал чуть ли не первые счастливые минуты с той поры, как потерял все самое дорогое для человека на свете: родину, свободу, жену, детей...

Радость его не знала пределов. Ирина и Изок тоже сияли восторгом. Спать уже никто не ложился, до сна ли было счастливцам в эту ночь?

Изок рассказал деду, что его сын, Всеслав, так полюбившийся варяжскому вождю, был взят этим последним к себе. Сперва он был у него рабом, но потом варяг увез его в свою родную страну, где он был освобожден и стал свободным воином. Вместе с норманнскими викингами бывал Всеслав в их походах, приобрел славу и честь и стал известен даже самому Рюрику, приемному сыну короля Белы. Вместе с ним он ходил войною на Ильмень, а затем, когда приильменцы призвали Рюрика княжить и владеть ими, он пошел в родную землю вместе с варяжскими дружинами. Потом, когда Аскольд и Дир ушли на Днепр, он ушел с ними и теперь живет на родной стороне и в большом почете у норманнских витязей. Еще до прихода на Ильмень, он женился на норманнке, и Изок родился там, в суровой Скандинавии. За отцом он пошел на его дальнюю сторону, полюбил приволье Днепра, но злая, как он думал, судьба привела его сюда, в Византию...

Юноша воодушевлялся, когда говорил о Днепре...

Видно было, что в его жилах текла славянская кровь. Норманн по матери, он все-таки был славянин по отцу. Славянское простодушие сливалось в нем с скандинавской суровостью.

Он был силен, храбр, любил отца, князей, свой Днепр, свою вторую родину, и вот теперь он, встретив этих людей, к которым его, очевидно, привела судьба, был просто сам не свой и не знал, что и подумать о таком странном стечении обстоятельств.

Он остановился на минуту.

– О, говори, говори! – восклицал старик. – Я так давно не слышал родного наречия, что твои слова мне кажутся музыкой.

И Изок снова говорил, не утомляясь и не уставая.

19. ГОРЕ

Поднявшееся снова на небо солнце застало всех троих бодрствующими.

Изок и Ирина говорили без умолку, их дед молчал, и только радостная улыбка свидетельствовала о том великом счастье, которое он переживал в эти мгновения.

– Мы должны бежать все трое на родимый наш Днепр, – говорил восторженно Изок.

– Да, да! Мы бежим отсюда, – вторила Ирина, – там ждет нас отец... Но как это сделать?

– Найдем возможность... Улеб, отчего ты не вернулся на родину? Ведь, ты пользуешься свободой...

– Ты спрашиваешь меня об этом, дитя? Я готов тебе сказать это. Когда я жил здесь первое время, я был рабом. Цепи тяготили мое тело, а потом, когда меня освободили от них, я уже чувствовал себя настолько дряхлым и слабым, что побег мне и одному был не по силам...

– Ты был не один?

– Здесь умерла мать твоего отца... Кроме же нее, у меня была на руках, вот она, Ирина. Не мог же я бросить их и бежать один!.. Да и как бежать, с кем? Варяги же, какие бывают здесь, меня не взяли, а пробраться одному – разве это было мыслимо?..

– И ты остался?..

– Да, ради жены и внучки.

– И изменил своим богам?..

– Не я им изменил, а они мне изменили. Бог же христиан помогал мне во многом. Я бывал в его храмах, и мое сердце было им тронуто. Я решил жить и умереть здесь, а потому и крестился. Она – тоже христианка.

– Но теперь, когда мы вернемся на родину, на наш Днепр, ты оставишь Бога христиан?

Старик печально, в знак отрицания, покачал своей седой головой.

– Нет! – произнес он.

– Но ты должен!

– Пусть! Но что мы будем говорить об этом!..

– Это правда! Скажи мне лучше, как вам жилось здесь?

– Не скажу, что плохо... Я даже думаю, что там во дворце мне кто-то покровительствует... Куропалат всегда добр ко мне, отдает мне почти все остатки с кухни императора, дарит мне одежду, потом живем мы здесь – нас никто не трогает. Мало этого, никто даже не заходит сюда. Мне покойно, и в этой тишине я даже не боюсь за мою Ирину.

– Но кто этот покровитель?

– Не знаю!..

День уже совсем начался, когда счастливцы почувствовали усталость и новый призыв ко сну. Разговоры прекратились.

Старый славянин заметил это.

– Усни, Изок, и ты Ирина! – сказал он.

– А ты?

– Я не могу...

– Тогда и мы не будем спать.

– Нет, нет!.. Вам, особенно тебе, Изок, необходим отдых. Ирина, ты останешься здесь, а я укажу ему место, где он будет в полной безопасности.

Сказав так, Лука увел юношу.

– Его никто не найдет, если даже придут сюда, – сказал он Ирине, возвратившись в хижину.

– О, Лука, скажи мне, мы уйдем отсюда? – спрашивала девушка.

– Что и сказать тебе – не знаю... Кто знает волю судьбы?

– Но мы должны уйти!

– Пусть вернется на Днепр Изок, он там найдет способ выручить нас, особенно если этого захочет Всеслав.

– Мой отец! Как сладко мне это слово!..

Лепеча так, Ирина заснула. Она не помнила, долго ли ей пришлось спать, только громкий шум, крик, бряцанье железа о железо разбудили ее.

"Что там такое? Верно, пришли за Изоком", – подумала Ирина и выбежала из хижины.

Она не ошиблась. На поляне, перед хижиной, она увидала надменного вида патриция, громко спорившего с ее дедом. Около патриция стояло двое вооруженных воинов, ожидавших приказаний своего начальника.

– Ты должен был видеть его, – кричал патриций.

– Нет, благородный господин, здесь никого не было! – смиренно отвечал Лука.

– Лжешь!

– Я никого не видал...

– Следы показывают, что варвар скрылся здесь...

– Пусть благородный господин прикажет осмотреть все кругом, и, если он кого-нибудь найдет, я готов ответить жизнью!..

– Твоей жизнью! Кому она нужна, собака? Ну, смотри, я ухожу, мы уже все обшарили кругом, и, если ты только осмелился солгать, то берегись, горе тебе!

Говоривший обвел глазами вокруг, и взгляд его остановился на вышедшей из хижины Ирине.

– Это кто? – отрывисто спросил он.

– Моя внучка, благородный господин!

Патриций так и впился глазами в девушку.

Ирина смутилась под этим совершенно новым для нее взглядом, в котором так и отражалась – она инстинктом чистой неиспорченной души чувствовала это – какое-то неведомое для нее скверное чувство.

– Внучка, ты говоришь? Подойди сюда, красавица!.. Вот цветок, который так пышно расцвел в нашем парке, и я не знал об этом. Как твое имя?

– Ирина!

– Чудное имя! Вот что, старик: я уже сказал, что я тебе не верю, но что же делать! Если ты и скрыл варвара где-нибудь, то, признаю это, скрыл ты его очень ловко... Ты упорствуешь и не хочешь мне выдать его, так вот что: я, чтобы сломить твое упорство и заставить тебя быть искренним, беру эту девушку заложницей!

– Нет, нет, – закричал Лука, – ты не посмеешь этого!..

– Отчего?

– Она – моя внучка!

– Ну, так что же?

– Я не отдам тебе ее...

– Посмотрим, как ты это сделаешь... Эй, вы!.. Взять ее!..

– А старика? – спросил один из солдат.

– Оставьте эту падаль!

Ирина отчаянно отбивалась от солдат. Лука кинулся к ней на помощь. Он с ожесточением вцепился в одного из воинов, но тот, чтобы избавиться от него, ударил его мечом...

Лука покатился с рассеченной надвое головой...

Дикий крик Ирины, видевшей это злодеяние, огласил парк. Ей в ответ раздался другой крик.

Это Изок, вырвав с корнем молодое деревцо, кинулся на помощь сестре.

– Вот он, вот, держите! – закричал патриций, кидаясь сам в сторону и укрываясь за ближайшим деревом.

Изок бешеным ударом свалил с ног солдата, державшего Ирину, другой отскочил сам, но в это мгновенье привлеченные криками другие воины из отряда появились на поляне.

После недолгой борьбы Изок был схвачен и крепко опутан веревками.

Ирину пришлось тоже связать...

Поляна скоро опустела...

Лука, уже мертвый и похолодевший, остался на том месте, где упал.

20. НАЧАЛО БОРЬБЫ

Ирина эту ужасную сцену, так неожиданно разыгравшуюся перед ее глазами и участницей которой стала она сама, сперва не приняла за действительность. Ей казалось, что она видит какой то ужасный сон, и стоит ей только сделать усилие проснуться – все это мигом развеется, как дым от дуновения ветра, – и снова, но уже наяву, возвратятся сладкие мечты и грезы.

Но, увы, страшная действительность скоро дала себя почувствовать. Веревки резали ее тело, грубые толчки императорских гвардейцев помимо ее собственной воли заставляли ее передвигать ноги и идти вперед, а этот противный начальник солдат, лишивших ее самого дорогого на свете существа, шел рядом и шептал ей на ухо слова, смысл которых заставлял ее краснеть даже в такую минуту.

Впрочем, она плохо понимала, что говорит ей этот человек. Отдельные фразы, достигавшие ее слуха, поражали ее, заставляли невольно краснеть, но общий смысл все-таки ускользал. Пониманию этого ребенка-полудикаря мало была доступна витиеватая, полная фигурных оборотов, речь византийца.

Она так была поражена постигшим ее несчастьем, что все еще жила душой в страшной сцене, разыгравшейся на берегу Босфора в том мирном уголке, где она провела всю свою жизнь.

"Как прав был Лука! – говорила сама себе Ирина. – Еще вчера он говорил мне, что в счастье скрыто горе... Явилось счастье и тотчас же оно затмилось горем!.. Неужели все так бывает на свете?.."

Машинально она стала прислушиваться к тому, что говорил шедший рядом с ней византиец.

– Ты была, – шептал он ей, – среди всех цветов парка нашего императора самым роскошнейшим, самым пышным, но это было в лесной глуши, вдали от всего живого... Только птицы да солнце любовались твоей красотой, но теперь, о, радуйся же, радуйся, теперь все изменится, все пойдет по-другому! Мой дом полон золота, серебра и багряниц. Сотни рабов будут стремиться выполнить каждое твое желание, каждую твою прихоть; все, что на земле есть великолепного, роскошного, все будет готово к твоим услугам, и в моем доме ты, скромный цветочек, распустишься еще пышней, станешь еще прекраснее... И все это будет тебе за один только твой ласковый взгляд, за твою улыбку, за ласковое слово...

– Что тебе нужно от меня? – невольно вырвалось у расслышавшей эти слова Ирины.

Она вся дрожала.

– Любви, твоей любви... – услышала она.

– К тебе? К убийце?

– Какой же я убийца? Что ты!

– А Лука...

– Так это вовсе не я... Виноват вон тот гвардеец, а я тут ни причем... Да что тебе в этом старике? Он достаточно пожил, на что ему была жизнь? Пожил на свете и умер – таков уж вечный закон природы, а как умереть – от болезни ли, от меча ли – не все ли равно...

– Отпусти меня!

– Конечно! Разве ты могла в этом сомневаться?.. Ты будешь свободна! В этом мое слово...

– Когда?

– А вот, когда ты навестишь мой дом... Ты побудешь у меня немного. Поглядишь, как живут у нас в Византии, а потом, если тебе будет угодно, если тебе у меня не понравится, иди... Я не осмелюсь задерживать тебя...

– Тогда прикажи развязать веревки.

– Нет, прости... Когда птица попадает в клетку, дверцы всегда остаются закрытыми...

– Презренный! Теперь я вижу, что ты все лжешь.

Византиец расхохотался.

– Как ты прекрасна в своем гневе! – воскликнул он. – Я поспешил бы отдать дань твоей красоте и расцеловать тебя, если бы не эти приближающиеся сюда люди, среди которых я вижу великолепную матрону Зою, моего милого Марциана и еще кого-то... Увы, эта встреча несколько мешает моим намерениям, но верь мне, что мой поцелуй останется за мной и не пропадет... Я немедленно, как только мы будем дома, с излишком наверстаю все, теперь мною потерянное... Мы будем счастливы, мой цветочек! Но что это значит?.. Великолепная Зоя направляется в нашу сторону. О, я предчувствую, что она перехватит у меня радостную весть о поимке варвара и прежде меня принесет ее первою к очаровательной Склирене!..

Носилки Зои действительно остановились по ее знаку. Матрона с любопытством и изумлением глядела на связанных юношу и девушку.

– Привет тебе, несравненная Зоя! – подошел к ней начальствовавший над гвардейцами патриций. – Привет тебе, Марциан, и тебе...

Он низко поклонился, придав своему лицу возможно более подобострастное выражение.

Зоя внимательно посмотрела на него.

– И тебе мой привет, благородный Никифор, – ответила она. – Вижу, что сегодняшний день был для тебя удачным... Где нашел ты такую прекрасную добычу?

– Ты говоришь про девушку или про этого варвара?

– Про обоих...

– Я могу сказать тебе только про варвара... Ты видишь, он смотрит как будто во все глаза, между тем он слеп, как, впрочем, слепы все они...

– Перестань говорить загадками, я плохо понимаю тебя! Что ты хочешь сказать этими словами?

– Никифор намекает, – вмешался Марциан, – что этот варвар слеп потому, что его глаза не оценили всех прелестей венероподобной Склирены...

– Вот как! А эта девушка?.. Что она могла сделать? Или она осмелилась вступить в соперничество с моей несравненной Склиреной?

– О, нет! Эта дикарка вместе с каким-то стариком укрыли у себя моего дикого зверя, но, благодаря мне, он был все-таки найден. Старик зачем-то нашел нужным умереть...

– Какой старик, о ком ты говоришь, Никифор? – с заметным волнением и тревогой в голосе воскликнула Зоя, приподымаясь даже на носилках.

Василий внимательно посмотрел на матрону и сразу заметил ее волнение.

"Что это может значить? – подумал он. – Зоя интересуется каким-то варваром! Не понимаю!"

– О каком старике говоришь ты? – повторила снова свой прежний вопрос Зоя.

– Ах, почем я знаю! Какой-то варвар, живший в чаще парка, у самой воды... Его, кажется, я видел во дворце... Его называли там Лукой...

– Он умер, ты говоришь?

– Я в этом уверен, и рассуди сама, несравненная Зоя, мог ли я оставить этот цветок, – он указал на Ирину, – одиноким! Нет, тогда я считал бы себя в этом случае самым грубым из варваров.

Он хотел еще что-то прибавить, но громкий крик перебил его.

Это Изок, долго всматривавшийся в Зою, вмешался и начал кричать, привлекая к себе общее внимание.

– Слушай ты, женщина! – гремел он. – Я знаю, я видел тебя и слышал, что в твоих жилах течет славянская кровь... Ведь ты сама с Днепра, это говорили мне верные люди, ты должна знать полянского старейшину Улеба.

– Улеба! – воскликнула Зоя, и смертельная бледность выступила даже сквозь покрывавшие ее щеки румяна. – Что с ним?

– Он убит... убит по приказанию вот этого человека, который говорит с тобой, как друг... а его внуков, детей его сына Всеслава, – они перед тобой – ведут на смерть, на муки, на позор... Радуйся, отступница, и да поразит тебя великий Перун своим громом!

Зоя совсем встала на носилках. Она с широко раскрытыми глазами слушала Изока. Теперь она вся бледная, с высоко вздымающейся грудью, соскочила с носилок и кинулась к юноше.

– Улеба! Ты сказал: Улеба, Всеслава? – повторяла она.

– Да... да... Я – Изок, а это – сестра моя, Ирина, мы – дети Всеслава.

– О, боги! Что же это... Никифор! Благородный Никифор!..

– Что прикажешь, несравненная!

– Умоляю тебя, отдай мне твоих пленников!

– Ты просишь меня об этом? Но нет, я не могу исполнить такого желания!

– Отчего?

– Этот варвар – преступник, он должен быть возвращен в темницу Демонодоры, а эта девушка... Ну, ты, конечно, поймешь меня, если я скажу, что отпустить ее мне мешает мое сердце.

– Ты их отдашь мне! Я этого требую!..

– Нет! Но прости, мне уже пора! Вперед!

По приказанию Никифора гвардейцы со своими пленниками тронулись вперед.

– Но что же мне делать? – прошептала Зоя. – Ведь я так или иначе должна спасти их...

Марциан в ответ только пожал плечами, как бы желая дать понять, что в этом случае на его помощь нечего рассчитывать.

– Прости и прощай, несравненная Зоя, – произнес Никифор, – не гневайся на меня, что я не могу исполнить твоей просьбы.

После иронически-вежливого поклона он хотел идти вперед за солдатами, но выступивший вперед македонянин величавым жестом руки остановил его.

21. ПЕРСТЕНЬ ИМПЕРАТОРА

– Постой, благородный Никифор, – заговорил он покойным, но вместе с тем и вежливым голосом, – остановись сам и прикажи остановиться твоим гвардейцам!

Никифор был изумлен этим дерзким, как ему казалось, обращением совершенно незнакомого ему человека.

– Кто ты, незнакомец? – воскликнул он. – Скажи мне сперва свое имя, чтобы я мог знать, с кем я имею дело!

– Сейчас ты это узнаешь: меня зовут Василий, а родина моя Македония...

– А моя – Константинополь... Но довольно, дай мне дорогу, я должен спешить.

– Успеешь...

Тон голоса македонянина был очень самоуверен. Когда он услыхал спор Зои с Никифором и приметил волнение первой, он сразу же понял, что перед его глазами происходит что-то не совсем обыкновенное. Ему очень не понравился высокомерно вызывающий тон Никифора, о котором он и раньше слыхал много дурного. Он тотчас же принял сторону Зои и решил встать на ее защиту против этого видного, как он знал, вождя дворцовой партии зеленых. При этом ему захотелось испытать, так ли он могущественен, как видно было по обращению с ним придворных, Марциана и даже самой Зои. Сверх всего этого, ему очень хотелось сделать угодное этой важной матроне, ставшей подругой дорогой ему Ингерины. Она могла ему оказать много услуг, хотя бы одной передачей вестей от Ингерины к нему и обратно.

Он решил действовать и смело преградил дорогу Никифору.

– Успеешь, – повторил он, спокойно глядя на него, – теперь я тебя прошу: исполни желание Зои!

Никифор даже покраснел от гнева. Он так и впился глазами в своего соперника и даже не видал тех знаков, которые ему делал Марциан.

Зоя тоже с удивлением смотрела на своего неожиданного защитника. Гвардейцы, заинтересовавшиеся этой сценой, остановились и также с удивлением ждали, чем все это кончится.

– Меня удивляет твоя настойчивость, – заговорил Никифор. – Явился из какой-то Македонии, никому не известен, а смеет вступать в разговоры с гражданами великой Византии!.. Это – дерзость, которая заслуживает того, чтобы за нее поучили!.. Эй, ко мне!..

– Постой! – снова остановил его македонянин. – Я вижу, ты очень горяч, но это я приписываю твоей молодости и ничему другому... Добро на тебя не действует, и я буду разговаривать с тобой теперь иначе...

– Благородный Василий, молю тебя, – возразила Зоя, почувствовавшая, что Василий иметь полные основания говорить так с одним из предводителей императорских телохранителей. – Умоляю тебя, прикажи ему отдать мне этих людей.

– Не беспокойся, прекрасная Зоя, – отвечал Василий. – Все будет так, как ты желаешь.

– Никогда! – неистово закричал Никифор.

– Ты не отпустишь этих людей?

– Нет!

– Если даже я приказываю тебе именем императора-порфирогенета?

Никифор на миг смутился.

– Чем ты можешь доказать это? – растерянно произнес он.

– Гляди!

Василий поднял в уровень с его глазами левую руку, на указательном пальце которой сверкал данный ему Михаилом именной перстень.

– Преклоняюсь пред волей несравненного и великолепного повелителя Византии, – весь как-то съежившись, проговорил Никифор. – Эй, отпустите их!..

Это приказание было исполнено моментально.

– Ты довольна, прекрасная Зоя! – обратился к матроне, едва пришедшей в себя от изумления, Василий.

– Я не знаю, как и благодарить тебя, благородный македонянин!

– Не надо благодарностей... Но услуга за услугу. Когда останешься с глазу на глаз с великолепной Ингериной, передай ей...

– Понимаю... Что Василий по прежнему люб...

– Тсс!.. Но кто отведет к тебе этих людей?

– Они пойдут домой сами... Дети Всеслава и внуки Улеба, обещаете ли вы без всякого сопротивления, не делая никаких попыток к бегству, последовать за мной в мой дом, где вы найдете прием, достойный вас?