Текст книги "Карфаген должен быть разрушен (др. изд.)"

Автор книги: Александр Немировский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Первый читатель

Весь месяц был отдан работе. Свитки, разложенные на полу и тщательно классифицированные Полибием, понемногу заполняли стеллажи, сооруженные в доме по приказу Эмилия Павла.

Увлеченный трудом, Полибий не замечал, как текло время. Он совсем никуда не выходил. Завтрак и обед прямо в библиотеку приносил ему Исомах.

Однажды, когда он, сидя на полу, склеивал поврежденные свитки, без стука отворилась дверь. На пороге стоял юноша в тоге, румяный, светловолосый. Бронзовая бритва еще не касалась его щек, но в облике юного римлянина не было бойкости, свойственной этому возрасту.

– Я не вовремя? – спросил он, пятясь. – Было так тихо, что мне показалось, здесь никого нет.

Судя по акценту, юношу эллинскому языку обучал какой-нибудь афинянин.

– Отец разрешил мне пользоваться этими книгами, – продолжал римлянин. – Собственно говоря, он привез их для нас с братом, которого взяли маны.

– Ты Публий? – спросил Полибий, вспомнив рассказ Исомаха о старшем сыне Эмилия Павла.

– Публий Корнелий Сципион Эмилиан, – подтвердил юноша. – Называй меня первым именем. Чужеземцам трудно привыкнуть к нашим длинным именам. Как я тебе завидую, – добавил он после паузы. – Ты можешь прикасаться к творениям мудрецов и поэтов.

– Давай познакомимся. – Полибий протянул ему руку. – Полибий, сын Ликорты.

У Публия была широкая ладонь с короткими пальцами. В его рукопожатии ощущалась сила.

Они сели за стол друг против друга. Юноша с интересом смотрел на Полибия, не решаясь начать разговор первым.

– Хочешь посмотреть библиотеку? – спросил Полибий.

– Я бы хотел почитать… Что-нибудь по истории.

Полибий подошел к полке и вынул футляр.

– «История Пелопоннесской войны» Фукидида. Великая книга!

– Я уже читал ее, – отозвался юноша.

– Тогда возьми «Анабазис» Ксенофонта.

– С этой книги я по совету учителя начал изучать эллинский язык. Мне хотелось бы что-нибудь по истории Рима. Ведь писали же что-нибудь эллины о нас?

– Писали, и немало! В этом я убедился, разбирая книги. Стихами и прозой! Но как? Я внимательно прочитал историю Тимея из Тавромения. Она написана в Афинах, где он как изгнанник провел большую часть жизни. В Риме Тимей никогда не бывал и о твоем народе сообщает лишь басни, которые он нашел у других верхоглядов. Есть, правда, история Фабия Пиктора, римлянина, писавшего по-эллински.

– Я начал ее читать, но она мне показалась очень слабой.

– Я с тобою согласен, – кивнул Полибий. – Твой соотечественник так чернит Ганнибала, что диву даешься, как тот мог одержать столько побед. Но что тебе больше всего по душе?

– Еще я люблю охоту. Отец после окончания войны разрешил мне побывать в лесах под Олимпом. Кажется, Персей совсем не интересовался охотой. Звери попадались на каждом шагу. Я убил двух бурых медведей и огромную медведицу с желтовато-белой шкурой.

– Сирийский медведь в Македонии? – удивился Полибий.

– Македонянин, который меня сопровождал, уверял, что такие медведи водятся и во Фракии. Видимо, моя медведица спасалась в Македонии от фракийских охотников.

– И попала под римский меч… Так бывает и с людьми. Ждешь беды с одной стороны, а она настигает с другой.

– Я убил ее копьем, – пояснил юноша. – Это был очень сильный и свирепый зверь.

Полибий подошел к полке и достал футляр. Раскрыв его, он извлек свиток.

– Надеюсь, ты этого не читал. «Охота с собаками» Ксенофонта.

– Я даже не слышал об этом сочинении. Мне казалось, что Ксенофонт – только историк и философ.

– Стихия Ксенофонта – не история и философия, а охота и война. И трудно сказать, в чем он был более опытен. Читая Ксенофонта, ты словно вместе с ним травишь зайца, поднимаешь кабана, подкрадываешься ко льву…

– А в его время в Греции можно было охотиться на львов? – спросил Публий.

Полибий улыбнулся:

– Конечно, нет! Последнего льва в Элладе видели за сто лет до Ксенофонта. Царя зверей привлек запах верблюдов, приведенных персидским царем Дарием. Любопытство стоило льву жизни. Но Ксенофонт описывает не только свою охоту в Элладе. Он побывал в Азии и там видел львов и охоту на них. Возьми для начала эту книгу. Другие я подберу позже.

– К тебе можно приходить?! – обрадовался юноша.

– Разумеется! Тебе конечно же известно, что здесь я одинок, а твое общество мне приятно. Буду рад побеседовать.

Школа на колесах

Мощеная дорога уходила к невысоким пологим холмам и терялась среди них.

Скрипели колеса. Мулы помахивали хвостами, отгоняя слепней. Андриск шагал рядом с Макком и внимательно слушал.

– Я попал в труппу едва ли не в твоем возрасте. А Папп – его настоящее имя Тит Ампелий – был моих нынешних лет. Всем, что имею, я обязан ему. Какой же это был актер! Ничто не проходило мимо его взгляда. Помню, как-то вечером мы приехали в один городок. Распрягли мулов и отправились в харчевню. Малый принес нам поесть и выпить. Проголодавшись, я набросился на еду и ничего не видел за краями тарелки. Папп же медленно тянул вино, поглядывая на хозяина харчевни. Моя тарелка была уже пуста, а он за свою и не принимался. В глазах его мелькали озорные огоньки.

– Ты что-нибудь вспомнил, Тит? – спросил я.

– Нет, – отозвался он, не спуская глаз с хозяина. – Кажется, так будет лучше.

– Представление давали на следующий день. Пьесу «Папп-либертин» мы играли до этого много раз, и Папп не изменил в своей роли ни одного слова. Но у него появились какие-то новые повадки. Он иначе двигался на помосте, по-другому качал головой. Когда по ходу действия ему давали асс, он как-то по-особому пробовал его на зуб. Я бы счел эти изменения случайными, если б не публика. Она ревела от восторга. Я терялся в догадках, но не мог понять, что вызывает у зрителей такой смех. Это делало мою игру скованной. Заметив мое замешательство, Папп шепнул: «Хозяин вчерашней харчевни».

– За болтовней мы и Рим пропустим! – послышался ворчливый голос Буккона.

Андриск поднял голову. Да, это Рим. Но он его не узнавал. Тогда он был слишком потрясен, чтобы всматриваться в город, оскорбивший и унизивший его.

Теперь он жаждал встречи с Римом, как мечтает о схватке с ненавистным противником.

Андриск хлестнул мулов, и фургон рванулся вперед.

– Держи правей! – крикнул Макк.

– Свернуть с дороги? – удивился Андриск, останавливая мулов. – Но ведь Рим впереди.

Макк догнал повозку и, положив руку на плечо юноши, сказал:

– Дорога для тех, кого ждет Рим, а нас ждет вот тот пустырь.

– Ты хочешь сказать, что мы будем играть на пустыре? – Андриск остановил мулов. – Не для них ли? – Вскинув голову, он указал подбородком на стаю ворон, с карканьем пролетавшую над дорогой.

– Нет! – ответил актер с улыбкой. – Стоит нам сколотить помост, как тотчас появятся зрители.

– А почему бы нам не сделать этого в Риме? – не унимался Андриск.

– Да потому, – ответил Макк, почесывая затылок, – что нам, актерам, в Рим нет дороги. Мы, как Ганнибал, разобьем лагерь у ворот.

– Театр у ворот! Театр у ворот! – со смехом подхватил Буккон. – Вот и тема для нашей новой ателланы [28]28
  Ателлана – древнеримское народное представление, часто имевшее политический характер.


[Закрыть]. Но постой, – проговорил он озабоченно. – Взгляни налево. Нас кто-то опередил.

– Ты прав. Там идет представление. Но Рим велик, и зрителей хватит на всех. Эй, Доссен! Вставай!

– О, боги! – проворчал Доссен. – Ты всегда прерываешь мой сон на самом интересном месте. Еще немного, и у нас была бы новая ателлана.

– Сыграем старую, – засмеялся Макк. – Папаша Харон нас еще не подводил.

Он взял мула за уздцы и потащил его к мостику, переброшенному через канаву. Колеса задребезжали по бревнам.

Макк оказался прав. Едва они вбили колья и положили доски, неведомо откуда появилось несколько зрителей. Когда же актеры вошли в фургон, чтобы надеть маски, перед помостом уже сидело человек тридцать. Во время обращения к публике, которое всегда произносил Макк, зрители все подходили и подходили, и вскоре весь пустырь заполнила толпа.

Ободренные вниманием, актеры играли с необыкновенным подъемом. Они по ходу придумывали новые реплики, рассчитанные специально на римлян. Андриск старался изображать не просто старика, но важного римского сенатора – он их не раз видел в Капуе. Доссен из деревенского шарлатана превратился в заезжего вавилонского гадателя, которых в те годы можно было встретить на Форуме. В Букконе зрители немедленно узнали ненавистного ростовщика.

Особенно удалась сцена расплаты с Хароном. Видимо, многие зрители не раз оказывались одураченными. Теперь они вскакивали со своих мест, что-то возбужденно выкрикивали, словно сами были участниками представления.

Заключительная фраза: «Коль вам игра понравилась, рукоплещите И все с весельем проводите нас», – была встречена громом аплодисментов. Зрители, римские плебеи – кузнецы, ткачи, валяльщики, каменщики – не жалели своих ладоней, привыкших к тяжелому труду. Медный котелок доверху заполнялся сестерциями и ассами.

Пустырь почти обезлюдел, когда один из зрителей, сидевший в задних рядах, направился к фургону. Это был невысокий юноша, смуглый, черноволосый, но с голубыми глазами. Изящество облика выдавало в нем чужестранца.

Макк, увидев юношу, бросился ему навстречу:

– Теренций? Как ты здесь оказался? Наконец-то среди зрителей подлинный ценитель искусства!

– Я был на представлении своей «Девушки из Андроса», когда толпа, узнав о прибытии ателланов, мигом перекочевала на ваш пустырь. Я последовал за зрителями и не прогадал.

Макк схватился за голову:

– Боги мои! Мы сорвали твое представление. Давай хоть поделимся сбором.

– Спасибо, Макк. Но я сейчас не нуждаюсь в деньгах. У меня появились знатные покровители. К тому же, глядя на вашего Харона, я понял, чего не хватает моей «Андреанке». А почему я не вижу Паппа?

– Наш Папп ушел в Аид! – проговорил Буккон. – Но его маску унаследовал Андриск, так что потерю ощущаем лишь мы, но не публика.

Андриск поклонился Теренцию.

– Ты хорошо сыграл свою роль, – похвалил Теренций. – Сразу видно, у тебя прекрасные учителя.

– Да! – согласился Андриск. – Мне повезло на них. Но для этого надо было оказаться на чужбине, испытать рабскую долю.

– Ты, наверное, эпирец? – спросил Теренций.

Андриск кивнул.

– А я карфагенянин. Наш корабль налетел на скалу, и все погибли. Меня же на берег вытащил дельфин. Отныне я перед дельфинами в долгу.

– А вот Зенон спасся сам, – вставил Андриск. – Он доплыл до берега Аттики и стал философом.

– Ты читал Зенона? – обрадовался Теренций.

– Нет! Но его чтит мой учитель куманец Блоссий, ученейший муж. Блоссий меня убедил, что все мудрецы, вместе взятые, Зенону в подметки не годятся.

Теренций улыбнулся:

– Сказано слишком резко, но я с тобою согласен. В наше время можно рассчитывать только на Тихе, или, как ее называют ромеи, Фортуну. Я ввожу Тихе Зенона в свои комедии как счастливую развязку. Казалось, это должно ей льстить, и она могла бы настроить в мою пользу публику. Но этого не случается. Каждый раз, когда во время моих спектаклей появляются жонглеры или ателланы, римляне бегут от моих пьес, как когда-то от Ганнибала при Каннах.

– Это так! – проговорил Макк. – Но твоя сцена возвышается над жизнью, наши же – вровень с ней. Твои пьесы останутся в веках, а наши уйдут вместе с нами. Если плебей или вчерашний раб тебя не оценил, то их внуки запомнят и станут повторять реплики твоих комедий, как мы ныне повторяем изречения Эпикура и Зенона.

– Спасибо, Макк. Ты даришь мне надежду.

В великом цирке

Публий вбежал в таблин [29]29
  Таблин – личный кабинет (покои) хозяина дома.


[Закрыть]. Полибий заметил: с подбородка юноши исчез пушок.

– Ты побрился! – воскликнул он. – Когда у нас в Ахайе говорят о юнце, добавляют: «Еще бритва не касалась его щек».

– А у нас о побрившемся говорят «обновился». Бритву мы называем «новакулой».

– А нет ли в Риме иных новостей?

– Есть: претор Сульпиций Гал прогнал из дома жену, застав ее стоящей на пороге с непокрытой головой.

– Этот Сульпиций Гал – астроном?

– Да. В астрономии из римлян он первый. А развелся вторым после Спурия Корвина. Но у того была веская причина: брак оказался бездетным.

– Поразительно! А есть ли другие новости?

– Вторая новость в другом роде. Сегодня в цирке представление.

– В цирке? – поморщился Полибий.

– Да! Будут выступать эллинские артисты.

Лицо Полибия просветлело.

– Это другое дело. Слово «цирк» вызывает у меня отвращение. А как эллинские актеры оказались в Риме?

– Их пригласил претор Аниций по случаю победы над иллирийцами.

Полибий накинул хитон. И вот они уже на улице, спускающейся под гору, прямо к цирку.

– Не знаешь, каких актеров привел Аниций? – спросил Полибий, когда уже показалась стена, ограждавшая цирк.

– Беотийца Феодора и этолийца Гермиппа с хором и флейтистами. Они будут исполнять гимны в честь Аниция.

– О боги! Неужели я вновь услышу божественный хор Феодора?! В последний раз он выступал в Олимпии. А Гермипп со своими флейтистами приезжал к нам в Мегалополь за месяц до того, как мне пришлось покинуть родину.

В этот момент их взору открылась огромная лощина, словно самой природой созданная для зрелищ. Склоны Палатина и Авентина вместили зрителей, а пространство между холмами было отведено для состязаний – бега коней и гладиаторских боев. Но сейчас на краю арены возвышался помост, на котором уже стояли артисты.

– Спустимся ниже! – предложил юноша Полибию, с интересом оглядывавшему цирк.

Они спустились на несколько рядов и заняли край длинной деревянной скамьи у прохода. Зрителей собралось не более десяти тысяч, хотя цирк, судя по размерам, мог вместить тысяч пятьдесят.

Слева из деревянного помещения, примыкавшего к арене, показалась процессия. В центре – триумфатор, вокруг него – почетная дикторская стража, в нескольких шагах сзади – сенаторы. Их тоги, освещенные солнцем, сливались в сверкающее белое пятно, отороченное пурпурным подбоем.

– Триумфатору слава! Да здравствует Аниций! – послышались одиночные выкрики.

Два нижних ряда, предназначенные для почетных гостей, медленно заполнялись. Полибий заметил, как сидевший неподалеку юноша вытащил из мешочка горсть тыквенных семечек и протянул своему соседу со словами:

– И чего они тянут. Уже брюхо подвело.

– Наш Аниций торопиться не любит, – отозвался тот.

– Смотри! Смотри! Платок выкинул!

Зазвучали флейты, сначала тихо, потом все громче и громче.

Полибий закрыл глаза. На мгновение ему показалось, что он не здесь, в этом варварском городе, а в Олимпии, на великолепном торжестве, венчающем победу духа и гармонии над хаосом. Вслед за флейтами в мелодию влились голоса, чистые и звонкие, как бегущие по камням ручьи. «Всепобеждающая гармония! – думал Полибий. – Кифара Орфея заставляла лавры склонять ветви и сплетаться в венки. Ее звучание срывало с гор камни, передавая им свою легкость и ритм. Пока Орфей играл, за ним, как очарованные, шли звери. Может быть, эллинские напевы смягчат черствые души ромеев и сотворят… Но что это?»

Полибий открыл глаза. Зрители вокруг него топали, шикали, свистели. Вдруг со своего места поднялся триумфатор. «Сейчас остановит буянов», – подумал Полибий. И впрямь Аниций что-то сказал сидевшему сзади ликтору, тот быстро встал и направился к помосту. «Сейчас передаст извинение артистам, – подумал Полибий. – Объяснит им, что зрители не могут оценить их чудесного искусства».

Но ликтор произнес, чеканя слова:

– Триумфатор Луций Аниций велел передать, что вы поете и играете дурно, и повелел вам вступить друг с другом в состязание.

Артисты переглядывались, не понимая, чего от них хотят.

– Выходите друг против друга! – пояснил ликтор, становясь в позу кулачного бойца.

Артисты словно окаменели. Теперь они поняли…

Между тем ликтор нетерпеливо приблизился к Феодору. Полибий не расслышал, что он сказал, но тотчас же вперед вырвался один из хористов и, подбежав к флейтисту, стал вырывать у него инструмент. Тот не отдавал, отбиваясь ногами. И вот они вцепились друг другу в волосы. Завязалась общая схватка. Человек пять хористов, схватившись за руки, пошли стеной на флейтистов. Они разбежались, но один, загнанный на край помоста, полетел вверх тормашками. В это время несколько флейтистов поднесли к губам свои инструменты и под дикую их разноголосицу стали наступать на обратившихся в бегство хористов. И только тогда один хорист стал в позу кулачного бойца и нанес первому подвернувшемуся флейтисту удар в челюсть.

Зрители ликовали. Спектакль, начавшийся так скучно, превзошел все ожидания.

Публий схватил Полибия за руку:

– Идем отсюда! Идем быстрее!

Они почти бежали по ступеням. Наверху Полибий оглянулся. На помосте все смешалось. Несколько зрителей выскочили на арену и вступили в драку.

Выйдя из цирка, Полибий и Публий долго шли молча. Публий заговорил первым:

– Прости меня. Я не мог такого и предположить. В Риме впервые эллинские артисты. Я думал…

– У каждого свой вкус, – сказал Полибий сокрушенно. – Я люблю кулачный бой, а мой друг Телекл его не выносит. Конечно, это дикость – предложить артистам сойтись на кулачках. Но как назвать поведение моих соотечественников? Они могли бы сойти с подмостков и удалиться.

Публий помотал головой:

– Виноваты только зрители. В первый раз, когда я был в театре, ставили пьесу Теренция, сейчас уже не помню какую. Как и сегодня, толпе это показалось неинтересно. Откуда-то появились розги. С десяток зрителей выбежало на сцену. Они сорвали с актеров хитоны и стали их сечь: ведь у нас актеры – рабы. Я был тогда с моим другом Лелием. Мы сразу ушли. А все оставались на местах, криком подбадривая добровольных палачей.

Простившись с юношей, Полибий побрел домой. «Вот он, Рим, во всей своей красе, – думал он. – Варварский город. Но ведь и здесь есть мыслящие люди, любящие поэзию и науку. Хорошо бы познакомиться с Сульпицием Галом. Человек, увлекающийся философией и астрономией, должен быть интересным собеседником».

«Полибий, радуйся, произошла беда. От какой-то непонятной болезни в один день и час скончались маленький Филипп и воспитатель царских детей Эвагор. Заботы о похоронах легли на меня. Персею разрешили проводить младшего сына. Но и тут его сопровождали двое стражей. Если бы ты видел лицо несчастного отца… Стражи не дали мне даже сказать ему несколько слов в утешение. Утром моя подушка была мокра от слез.

Александр теперь живет у меня. Братья были удивительно похожи и внешне, и по характеру. И так дружны! Несколько дней Александр не находил себе места. А потом немного успокоился. Он стал вырезать по дереву. Я ему рассказал о поразившей меня картине «Страдание Геракла», которая украшает наш храм. Помнишь, тот, что у восточной гавани. И по рассказу он пытался воспроизвести изображение. Голова Геракла у него получилась прекрасно. Но работу он не завершил, увлеченный другим сюжетом. Несколько дней назад какой-то человек из Антиохии, пришедший повидать мальчиков и заставший в живых одного Александра, передал ему небольшую гемму удивительной работы. На ней изображена Лаодика, женщина редкой красоты. Мальчик не расстается с изображением матери, покрывает его поцелуями. Как это все вынести – смерть брата, разлуку с отцом и матерью, эту чуждую враждебную обстановку! Александр задумал картину «Персей и Андромеда». Я молю богов, чтобы этот труд не разочаровал его.

Будь здоров. Телекл».

Грекостасис

С тех пор как Рим соприкоснулся с греческими полисами юга Италии и Сицилии, на этой площадке рядом с курией решения сената дожидались греческие послы, отсюда ее название «грекостасис», или «стояние греков».

Если бы эти шумящие листьями вязы могли знать мысли тех, кто прижимался спинами к их стволам, они давно бы засохли, ибо трудно отыскать другое место, где было развеяно столько надежд и родилось столько молчаливого гнева. Вытоптанная площадка в тени деревьев уже не вмещала всех просителей: вслед за греками сюда нашли дорогу карфагеняне, египтяне, македоняне, сирийцы, евреи, капподокийцы, армяне, иллирийцы, фракийцы, сарматы, но она продолжала называться, как и три века назад, грекостасисом.

Вот и сегодня под вязами неторопливо или нервно прогуливалось несколько десятков послов в самых разнообразных одеяниях. Карфагенян можно было узнать по смуглым лицам и шитым золотом гиматиям. Наверное, они вновь явились с жалобами на набеги римского союзника нумидийского царя Масиниссы. Эти двое – светлолицые, в кожаных браках [30]30
  Браки – брюки, шаровары, одежда персов, индийцев, скифов, сарматов, галлов, германцев и других чужеземных народов.


[Закрыть]и коротких хитонах, – иллирийцы, явившиеся на переговоры о выкупе взятых в плен сыновей царя Генфия. А эти четверо в широких хитонах, с гордо закинутыми головами, – послы еврейских повстанцев, приглашенные в Рим.

Из курии вышли двое, судя по одежде, эллины. Первый, не дойдя до грекостасиса, обратился к своему спутнику, юноше лет двадцати:

– И как тебе показалось, Диэй?

– Прекрасно, Пифодор, – отозвался юноша. – Ты говорил веско и убедительно. В голосе консула, когда он представлял тебя курии, прозвучали сочувственные нотки. Мне кажется, можно рассчитывать на успех.

– Я тоже так думаю, – подхватил Пифодор. – Пираты, захватывая пленников, отпускают их за выкуп.

Мы признали вину увезенных – такого выкупа и ожидали ромеи…

Сквозь толпу послов пробирался человек, издали приветственно размахивая рукой.

– Да это же Полибий! – воскликнул Пифодор. – Диэй! Это наш Полибий!

Они по очереди обнялись.

– Вот так встреча! – выдохнул Пифодор. – Только сейчас в сенате я взывал, моля о милосердии к страдальцам, поселенным неведомо где. А ты разгуливаешь по Риму, пострижен, благоухаешь, как лавка парфюмера.

– Скорее, как цирюльня, – вставил Полибий. – Четыре раза в месяц я хожу туда за новостями, узнаю, что делается в Риме и в мире, и не просто из любознательности. Придя к цирюльнику впервые, я получил от него письмо Телекла, а сегодня от него же узнал о вашем посольстве.

– От цирюльника… – протянул Пифодор.

– Конечно, – улыбнулся Полибий, – от человека, который в таких случаях незаменим. У него даже не спрашивай, сам скажет.

И продолжил нарочито серьезно и возвышенно:

– Я бы поставил ему памятник. Право, он того заслужил. С белым лоскутом на плече. В правой руке ножницы. Рот полуоткрыт.

– А где мой земляк Телекл? – спросил Пифодор.

– Телекл далеко. Но мы переписываемся. А как его Критолай?

– Критолая я вижу каждый месяц, – быстро заговорил Пифодор. – Я же назначен его опекуном. Он здоров, и денежные его дела в полном порядке…

– Я встречаю его гораздо чаще, – вмешался Диэй, – в восточной гавани. Он там все время… Встречает корабли, идущие с запада. Все ждет отца…

– Бедный мальчик, – проговорил Полибий, – ведь, кроме отца, у него никого нет. Матери он и не помнит, она умерла, когда он был еще младенцем…

– Расскажи лучше о себе, – перебил Пифодор.

– О себе? Живу в доме Эмилия Павла, брошенном им после смерти двух сыновей. Разбираю свитки.

– Что я слышу! О боги! Ты, аристократ и лучший знаток конного дела, занимаешься какими-то книгами!

– Но это библиотека Персея! Разбирая книги, я прошел школу политики. Мне стало ясно многое, чего я не понимал раньше.

– И каковы, думаешь, будут результаты посольства? – спросил Диэй.

– Ромеи не согласятся отпустить нас на суд в Ахайю, как вы предлагаете.

– Но откуда тебе известно, что мы внесли такое предложение?

– От цирюльника.

– Но ведь это тайна! – воскликнул Диэй. Вытянув руку, он показал на глухую стену курии. – О том, что говорится там, цирюльники не болтают. Для того чтобы перехитрить Циклопа, надо иметь голову Одиссея. И кроме того, необходимо, чтобы у людоеда был единственный глаз – так легче его ослепить.

– То, что ты сказал о наших тайнах, Полибий, относится и к тебе! – заметил Пифодор. – Говорят, и у деревьев есть уши.

Полибий вскинул голову.

– Вот они! – бросил он. – Их называют листьями.

– Послы ахейцев! – послышался резкий голос. – Послы ахейцев!

Наскоро попрощавшись, послы поспешили в курию.

* * *

«Телекл, радуйся!

Сегодня я встретил ахейских послов и вместе с ними дожидался решения сената. Циклоп не намерен нас отпускать. Наши мудрецы придумали вытребовать нас на суд в Ахайю, признав, что за нами есть какая-то вина. Твой земляк Пифодор, – кажется, это коринфский Крез [31]31
  Крезом, по имени лидийского царя, называли баснословно богатого человека.


[Закрыть], – передав послание синода, добавил к нему от себя, что, если наш ахейский суд считают неправомочным в отношении преступлений, совершенных против Рима, пусть судят нас сами, но не держат без суда. И вот ответ, передаю его дословно: «Поскольку синод Ахайи признал вину за теми, кто по решению сената и римского народа переселен в Италию, а сенат не имеет возможности определить в точности вину каждого из них, будет справедливо оставить их там, где они находятся». Видишь, к сожалению, в предвидении нашего будущего я оказался прав.

Теперь могу тебя обрадовать. Критолай здоров и питает надежды на наше скорое освобождение.

Твой Полибий».