355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Антонов » Евпраксия » Текст книги (страница 9)
Евпраксия
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:37

Текст книги "Евпраксия"


Автор книги: Александр Антонов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава десятая
ПОБЕГ ИЗ КВЕДЛИНБУРГА

Шёл третий год пребывания Евпраксии в монастыре. И как изменилась за минувшее время княжна. Теперь, увидев её, всякий останавливался, дабы насладиться завораживающим мгновением. То, что она была красива, давно признали все тринадцать воспитанниц, с которыми она вместе жила и постоянно общалась. Лицо девушки привлекало не только красотой, но и особой живостью глаз. Эти тёмно-серые, лучистые глаза заставляли самого равнодушного к красоте человека искать её взгляда, потому как ощутившие его на себе испытывали некий прилив жизненных сил. Им, как и Евпраксии, хотелось улыбнуться, быть чище. Они даже испытывали смущение, ежели не могли быть такими же светлыми и жизнелюбивыми, как эта загадочная княжна. Этой загадочности никто не мог понять, даже проницательная аббатиса. Сама Евпраксия знала о своей силе, знала, откуда эта сила: она вытекала из родового начала. По преданиям она помнила, что все женщины великокняжеского рода несли в себе таинственные и чудодейственные силы. Такими были великая княгиня святая Ольга, княгиня Рогнеда, княгиня Анна. Да и мужи несли в себе божественное начало. Это и великий князь Владимир Красное Солнышко, и Ярослав Владимирович Мудрый. Всё это донёс до Евпраксии отец, великий князь Всеволод, сам личность яркая, могучая. Не знала его дочь после своего деда Ярослава Мудрого таких богатырей ума, кто бы вольно говорил на пяти иноземных языках.

Евпраксия по своему нраву не могла и не хотела таить свою силу. Она делилась ею бескорыстно с каждым, кто был ей любезен. Уже на второй год Евпраксия стала любимицей всех воспитанниц монастыря. Они забывали о себе и своей родовой гордости, о чопорности и превосходстве немецкой расы над славянами, над россиянкой из «диких» степей. Само общение с Евпраксией доставляло им наслаждение. Никто, как она, не умел выслушать девичью исповедь и дать добрый совет, оказать помощь, ничего не требуя взамен. Воспитанницы открывали Евпраксии свои сердечные тайны, они были почти у каждой девицы. Ведь все они находились в том возрасте, когда легко влюбляются, когда юные сердца разрываются между поклонниками. А поклонники были у каждой. Все они – графини, княжны – были наследницами именитых немецких родов из Карингии, Саксонии, Франконии, Швабии. Но пока тайны графинь и княжон были девичьими и не столь уж важными, чтобы о них умалчивать, тем более перед сердечными подругами.

Однако на третьем году пребывания Евпраксии в монастыре у воспитанниц появились серьёзные тайны, которые даже на исповеди они не осмеливались открывать. Всё началось с приезда в Кведлинбург императора Генриха IV. О его визите в город и в монастырь уведомили заранее гонцы. Они вещали на улицах Кведлинбурга и в монастыре о том, что император, венчанный победой над папой римским и штурмом захваливший Рим, шествует по империи в ореоле победителя и желает, чтобы все его подданные разделили с ним радость победы.

Борьба Генриха IV с папой Григорием VII длилась многие годы. Только война продолжалась четыре года. Два первые года он терпел поражения. Но, как потом скажет Генрих, ему помог одержать победу весь немецкий народ. Якобы только благодаря ему он овладел Римом. Он вновь вознёс на престол церкви антипапу Климента III, сам же был возвращён в лоно церкви и коронован вторично. Может быть, император и не вернулся бы из Рима в Северную Германию, если бы за последний год не произошло событие, которое в какой раз потеснило императора к пропасти. В 1083 году «благодарные и верноподданные князья и графы» подняли «преданный» ему народ на восстание, дабы избрать королём Германии герцога Германа Сальмского. На этот раз Генриху довольно легко удалось не подпустить к престолу самозваного короля. Император пришёл в Майнц и с помощью Климента III собрал многих священнослужителей и вновь был провозглашён «Божий мир» для всего государства.

Княжна Евпраксия не видела, как встречали императора жители Кведлинбурга. По слухам же всё было противоречиво: одни говорили, что государя встретили торжественно и бурно, другие утверждали, что на улицах лишь появилась толпа любопытных. Были и такие, кто говорил, что народ сбежался лишь посмотреть на бороду императора – будто бы она стала чёрная.

В монастыре жизнь текла как и прежде. Аббатиса, казалось бы, не хотела знать, что император в городе. Хотя гонцы предупредили её о визите государя в монастырь. Ничто не нарушило устава и в тот день, когда брат аббатисы, как и обещал, приехал в обитель. Как раз в храме шла полуденная служба. Двор и покои монахинь были безлюдны. Привратник распахнул перед императором ворота, то г въехал в сопровождении нескольких вельмож на пустынный двор и остановился в ожидании: вот сейчас распахнутся двери и ему навстречу выбегут боголюбивые монахини во главе с аббатисой. Но ничего подобного не произошло. Бежали минута за минутой, а двор по-прежнему был пуст. Раздосадованный Генрих посмотрел на своего фаворита Деди Саксонского, сказал:

   – Найди аббатису и попроси душевно ко мне. – После небольшой паузы добавил: – Силой не касайся.

   – Ваше величество, сделаю как велено, – ответил маркграф, сошёл с коня и направился к храму.

Деди нашёл аббатису близ патера, который читал проповедь. Выполняя волю императора, Деди не смутился тем, что нарушил службу, подошёл к аббатисе и тихо сказал:

   – Матушка Адельгейда, тебя ласково зовёт император. Изволь к нему выйти.

Аббатиса не отозвалась и не шелохнулась, будто и не стоял перед нею великан Деди. Он подошёл ещё ближе, повторил:

   – Матушка Адельгейда, тебя ласково зовёт император.

Она вновь не шелохнулась, но отозвалась:

   – Сказано в Писании: «Смерть и жизнь в руках твоего языка!» Изыди! В храм оружными не входят. А императору передай: служба ненарушима. – И аббатиса запела псалом Давида.

Маркграф Деди был озадачен. Он знал причину сопротивления Адельгейды, у неё были основания отказывать брату во внимании, а может быть, и ненавидеть его, как и самого Деди, если она ведала, что он тоже причастен к смерти герцога Гольдаста. Верному слуге Генриха оставалось только покинуть храм и подставить свою голову под гнев государя. Деди вернулся к Генриху. Тот всё понял но виду маркграфа и устоял перед соблазном излить желчь на фаворита и затеять новую ссору с сестрой. Смирился он по одной причине: Адельгейда была ему нужна. И потому Генрих решил, что отныне он всегда будет ласков с сестрой, выполнит любые её пожелания, но не даст повода разжечь затухающую вражду. Генрих уже был благодарен ей за то, что она приняла на воспитание княжну россов. Но о ней он сегодня и словом не напомнит. Может быть, через год-другой появится в том необходимость. А пока он приехал с чистыми и благими намерениями пригласить родовитых воспитанниц на торжественные ассамблеи, которые он проведёт в Кведлинбурге, Майнце, Кёльне и других городах Северной Германии. Через этих юных княгинь и графинь он надеялся помириться со многими знатными вассалами севера державы, которые враждовали против него. Генрих предполагал, что сестра воспротивится его желанию увезти воспитанниц. Дабы смягчить сердце сестры, он привёз ей благодарственное послание папы Климента III. В размышлениях, в тихой прогулке по монастырскому саду прошёл не один час. Наконец терпение Генриха лопнуло, и он крикнул Деди:

   – Я же говорил тебе, чтобы привёл силой! Теперь ставь здесь шатёр, а утречком я за сестрину возьмусь!

В этот миг в сад прибежала послушница и с низким поклоном сказала:

   – Батюшка государь, просит тебя матушка аббатиса.

Брат и сестра встретились только после того, как в монастыре завершилась вечеря и в обители наступило время чтения священных книг. Встреча произошла в просторной и почти свободной от какой-либо мебели келье аббатисы. Две скамьи под чёрным сукном, стол, ложе за белым пологом, изваяния из красного дерева Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии, стоящие между двумя оконцами, – вот и всё, что увидел Генрих, войдя в рубленную из толстых брёвен келью. Адельгейда никак не приветствовала брата. Он же сказал:

   – Я приехал уведомить тебя, дорогая сестра, что в Германии заключён «Божий мир» и отныне до скончания века не будет на нашей земле войн.

Адельгейда осталась безучастной к сказанному Генрихом, лишь спросила:

   – Что тебе нужно в монастыре?

Генрих понял, что между ними не будет тёплой беседы. Но оставалась ещё надежда, что послание Климента III смягчит суровость сестры.

   – Ещё я привёз тебе грамоту от папы римского.

   – От верховного понтифика Григория? – с удивлением спросила Адельгейда. – Но того не может быть.

Генрих замешкался, потому как не знал её отношения к Клименту. Ответил, однако, с пафосом:

   – Ты же знаешь, что сегодня на престоле церкви достойнейший сын Божий папа Климент Третий.

   – Прости, государь, но Северная Германия его не признала папой. Я – тоже. Что ещё у тебя? – Адельгейда стояла перед Генрихом, и за спиной у неё, освещённые лампадами, возвышались образы Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии.

Государю показалось, что их взоры проникли в его душу и видят, сколь всё лукаво в ней. И теперь он боялся сказать о самом главном, ради чего появился в обители. Но, искушённый в борьбе, он победил минутное колебание. Разговор же повёл с малого: – Собери здесь воспитанниц. Я должен сказать им слово.

   – Могу я знать то слово?

   – Да, ты услышишь его вместе с ними.

   – Что ж, я позову их. Здесь твоя воля превыше моей. – И Адельгейда покинула келью.

Император смотрел вслед сестре недобрым взглядом. Не мог он быть с нею по-братски душевным, ласковым. Странно, но свою неприязнь к ней, словно чьё-то дьявольское завещание, он пронёс через всю жизнь со дня появления сестры на свет. Он оправдывал себя тем, что был обделён любовью отца и матери. Едва Адельгейда родилась, как ей были отписаны завещанием многие земли матери в Центральной и Южной Германии. А отец даже подарил ей замок в Вероне. Смерть жениха и уход Адельгейды в монастырь, казалось бы, должны были зарубцевать зависть Генриха: земли и замки перешли в его владение. Однако неприязнь между братом и сестрой прирастала с каждым годом. И странным в этом было то, что Адельгейда не давала Генриху поводов враждовать с нею. Её отношение к старшему брату было всего лишь равнодушным. Он чувствовал это равнодушие и в ответ проявлял к ней агрессивность. И хотя многажды давал себе слово быть к ней милосердным, но это не получалось помимо его воли. Он и сегодня готов был совершить какую-либо мерзость за то, что Адельгейда заставила ждать его больше трёх часов. Он был убеждён, что сделано это умышленно, а не из-за того, что нельзя нарушить монастырский устав. Однако долго нервничать воинственному Генриху не пришлось. Он и десяти раз не прошагал из угла в угол кельи, как распахнулась дверь, появилась Адельгейда и за нею вошли двенадцать воспитанниц. Генрих каждую тронул рукой, посмотрел в их лица своими кошачьими глазами и остался недоволен. Он уже забыл, что не хотел тревожить княжну россов, неодолимое желание оказалось сильнее его здравого смысла. Увидеть немедленно, и ничего другого ему пока не надо.

Адельгейда заметила, как изменился в лице её брат, но ничем ему не помогла. Она усадила воспитанниц на скамьи, кои стояли вдоль стен.

   – Государь, воспитанницы Кведлинбурга готовы выслушать тебя.

   – Мы рады видеть вас, ваше величество, – неожиданно и громко сказала юная графиня Катрин Лузицкая, белокурая, живая и красивая девица.

   – Тем проще мне с вами разговаривать, юные дамы, – ответил Генрих. – Да будет вам известно, что германская армия усмирила непокорных по всей империи, наказан Рим, низложен самозваный король Герман Сальминский. В империи торжествует «Божий мир»! И по этому поводу мы, император, устраиваем по всей Германии увеселительные ассамблеи. Пришёл черёд ассамблей в Кведлинбурге и в Гамбурге. Потому воля моя всем вам почтить ассамблеи своим присутствием. Пришёл ваш час показать себя в свете! – воскликнул Генрих. – Завтра пополудни мои люди отвезут вас в Кведлинбург. Вас ждут радость и веселье!

Воспитанницы были в восторге. Они жаждали избавиться хоть на время от нудной монастырской жизни. И уж коль сам император их приглашает, как туг не воспользоваться счастливым слушаем. Но все они теперь смотрели на аббатису и ждали, что скажет она. Они молили её дать согласие. И Адельгейда сказала своё слово:

   – Государь, над ними есть воля родителей.

Генрих замешкался с ответом, но выручила Катрин Лузицкая:

   – Матушка аббатиса, мы помним, что воля императора превыше всего, потому нам должно быть на ассамблеях.

   – И не забудьте о княжне Евпраксии. Ей быть непременно, – в упор смотря на сестру, произнёс Генрих.

   – Княжны Евпраксии нет в обители, – сухо ответила аббатиса.

   – Она здесь! Я это знаю, – возразил Генрих.

   – Её нет. Но есть воспитанница, коя носит моё имя, и ей не быть на ассамблеях.

Грудь Генриха обожгло гневом. Но он сдержался, не закричал на сестру, лишь спросил:

   – А ты готова почтить вниманием кведлинбургскую ассамблею?

   – Нет.

   – Ничего, как-нибудь я тебя приглашу. Ты не минуешь встречи с моими... гостями. – Генрих говорил тихо, но в каждом слове таилась угроза.

Адельгейда почувствовала её и, склонив голову, подошла к двери, распахнула её и строго сказала воспитанницам:

   – Идите. Завтра будьте готовы к мессе.

Воспитанницы встали как по команде, поклонились императору и покинули келью. Адельгейда не закрыла за ними дверь.

   – Ты своего добился, – сказала она брагу. – Потому завтра утром покинь мою обитель. А теперь оставь меня. – И аббатиса подошла к двери, намереваясь закрыть её за Генрихом.

Она смотрела на него спокойно и, как показалось Генриху, презрительно. «Ничего, я добавлю тебе горечи, чтобы презирала с основанием», – подумал император и вышел из кельи.

Генрих не внял требованию Адельгейды и не покинул утром монастырь. Несколько раз в течение утра он делал попытку увидеть княжну Евпраксию, но это ему так и не удалось. Когда монахини и воспитанницы возвращались с утреннего богослужения, он высматривал княжну среди них, но аббатиса спрятала княжну, и не против её воли, а по согласию с нею. Что ж, у россиянки был повод прятаться от императора, считала Адельгейда, потому как уже знала, что брат преследовал её.

Генрих рвал и метал. Он готов был послать своих воинов всё перевернуть в монастыре вверх дном, но найти княжну. Он испытывал боль от желания увидеть её магнетические глаза, прикоснуться рукой к обладательнице несметного богатства. Он покидал монастырь с чувством побеждённого на поле сечи и уже вынашивал замысел, как отомстить Адельгейде за своё поражение. Будущее покажет, что он выполнит свой замысел и совершит злодеяние, от которого содрогнётся вся Германия.

А пока Генрих утешался тем, что увозил из монастыря двенадцать юных воспитанниц, самой старшей из которых – Катрин – было девятнадцать лет, а младшей – шестнадцать. Покидая обитель, они были беззаботны и веселы. Они ощутили себя вольными птицами и ждали от предстоящего праздника только веселья, только радости. Половина из них в меру получили то и другое. Другой половине досталось всё безмерно. И в этой безмерности больше было неизбывного горя.

Император обещал сестре вернусь воспитанниц в монастырь в тот же день после ассамблеи в Кведлинбурге. Однако ни в день окончания её, ни в последующие три дня девушки не возвратились. На четвёртый день аббатиса послала в город приора Энгеля и с ним двух досужих монахинь, абы они узнали, куда исчезли воспитанницы. Посланцы вернулись с неутешительными вестями.

   – Матушка аббатиса, посетил я патера Людвига, – докладывал приор, – он же сказал, что вся свита императора, а с нею и наши девицы покинули Кведлинбург в ночь после ассамблеи.

   – Но куда они уехали? – спросила взволнованная Адельгейда.

   – Спросил я и о том отца Людвига. Он сказал, что якобы уехали в Гамбург. О том он слышал на ассамблее, но не уверен в истине, потому как говорили и о том, что Генрих помчал в Брауншвейг.

В груди у Адельгейды всё похолодело от тяжёлого предчувствия. Она представила себе, какую бурю гнева вызовет в семьях воспитанниц их исчезновение из монастыря. И ей не будет оправданием то, что они уехали из обители по воле императора. Давно уже по империи ходили слухи о том, что Генрих и его двор ведут двойной образ жизни. Одна сторона – это всем известные военные походы, это борьба за власть и защита престола, противостояние римскому папе, ещё охота на дичь и на зверя всем двором со множеством егерей и собак, другая – скрытная, таинственная, известная лишь избранным. Об этой стороне жизни императора ходили ужасные слухи. Утверждали, что сам император возглавлял некую загадочную секту, которую называли сектой николаитов. Что это была за организация и что в ней делали избранные императора – тоже никому не было известно. Но многие предполагали, что сия тайная жизнь Генриха отнюдь не благочестива и добродетельна. Не знала ничего о таинственной стороне жизни брата и Адельгейда. У неё были лишь смутные догадки, которые она построила на том основании, что достаточно хорошо знала коварный, непредсказуемый и изощрённый в деяниях характер брата. Он, по её мнению, был двуликим Янусом, не ведающим морали и чести, не испытывающим угрызений совести.

Адельгейда наказала приору и монахиням молчать об исчезновении воспитанниц. Хотя знала, что сие недолго будет храниться в тайне. Она попыталась взять себя в руки и найти какие-то пути, дабы предотвратить беду. Однако, как она ни билась, ей ничего путного в голову не приходило. Одно настойчиво кружилось в расстроенном сознании: нужно найти императора. И только она должна отправиться на поиски, сочла Адельгейда. Но где и как сто найти, если никто толком не знал, куда император выехал из Кведлинбурга. Генрих мог отправиться в Гамбург, в Майнц, в Кёльн и даже в замок Брауншвейг на сборище своих сектантов. Знала Адельгейда, что даже самые близкие придворные не представляли себе, где им доведётся быть через день или два. Подкатывалось отчаяние. Адельгейде казалось, что по дорогам к монастырю мчатся уже разгневанные родители похищенных дочерей. Ч то она им ответит, как успокоит страдающих матерей? Келья показалась ей клеткой, в которой её будут травить, словно зверя. И, не вынеся душевных терзаний, аббатиса окинула келью, дабы окунуться в монастырскую жизнь и в ней найти нужное успокоение. Её повлекло к княжне россов, которая со своей сенной девицей вот уже год обитала в отдельном покое. Адельгейда и прежде любила заходить к россиянкам. Ей, чопорной немке, доставляло удовольствие побыть близ вольнолюбивых девиц, кои не стесняли себя монастырскими канонами. В их келье всё дышало простотой и непосредственностью. Даже случайно брошенная вещь не создавала беспорядка, а, словно вырвавшись на свободу, гуляла сама по себе. В закуточке кельи за цветастым пологом у княжны висел парусиновый мешок с опилками. Зачем его принёс в келью Родион, никто не знал. Но Евпраксии и Милице он доставлял удовольствие. Вот и сейчас, распахнув дверь, Адельгейда явилась очевидицей, как её любимая воспитанница, облачённая в лёгкий сарафан, прыгала вокруг мешка и наносила по нему замысловатые удары своими тонкими пальчиками. Увидев аббатису, княжна прервала своё занятие, опустила полог, смиренно склонив голову, сказала:

   – Простите, матушка аббатиса, что греховодничаю. Да родимой матушки науку нельзя забывать.

На лице Евпраксии аббатиса не заметила смирения, оно оставалось живым и улыбчивым, а глаза излучали искры. В другой раз Адельгейда сделала бы выговор воспитаннице, которая вольничала в неурочный час, занимаясь неведомой ей страстью. Но на сей раз было не до этого, и она лишь заметила:

   – Вольности в тебе много, крестница. Ну да об этом потом поговорим. А сейчас подскажи мне, светлая головушка, где искать твоих подружек?

   – Матушка аббатиса, я того не ведаю. Но я думала о них, и было бы разумно послать моего Родиона к тётушке Оде. Она постарается для вас.

   – Я принимаю твой совет. Но этого мало, дочь моя.

   – Поди, так, – согласилась Евпраксия. – Но я бы отправила посыльных к родителям. Вы, я вижу, остерегаетесь того. А ведь тайное всё равно станет явным и будет хуже.

Почему-то эта разумная мысль не приходила аббатисе в голову. И она согласилась с крестницей, хотя и знала, что сделать это довольно трудно. Многие родители жили далеко oт Кведлинбурга, и пройдёт немало времени, пока гонцы доберутся. Да и где их взять, тех двенадцать гонцов. Евпраксии она сказала:

   – Ты пошли Милицу к Родиону. Я напишу грамоту для княгини Оды, и пусть она отнесёт.

Евпраксия кивала, но не согласилась с аббатисой.

   – Матушка, позволь нам вместе сходить к Родиону. Я знаю, что наказать ему.

   – Да, я разрешаю. Но возьмите повозку. А я распоряжусь, чтобы вас выпустили.

Прошло ещё несколько дней. Воспитанницы не возвратились. Адельгейда нашла в городе добровольных гонцов и послала их по адресам. Но и сама, не вытерпев душевных терзаний, отправилась на поиски императора. Что-то побудило её ехать в Майнц, где император часто и подолгу жил. Раним утром она покинула монастырь, чтобы по воле злого рока уже не вернуться в него.

Адельгейда не ошиблась: Генрих был в Майнце. Он встретил сестру любезно. Она же была сурова с братом и жёстко сказала:

   – Верни моих воспитанниц немедленно! Только негодяи так могут поступать!

Император словно бы и не слышал требования аббатисы, ответил с улыбкой:

   – Дорогая сестра, мои ассамблеи продолжаются, девочки веселятся. Зачем же лишать их радости?!

   – Ты дал слово, но не сдержал его, и это бесчестно. Что я отвечу их родителям?

   – Не пекись о родителях, сестра. Мне отвечать перед ними. Просто я пьян от победы, и потому прости мою забывчивость. И не сердись. Сегодня отвезу тебя на торжественный бал, где ты увидишь своих воспитанниц, а завтра все вместе отправитесь в Кведлинбург.

Адельгейда ещё продолжала негодовать. Она знала коварство Генриха, он умел нежно говорить собеседниками. На этот раз она была настороже, но недолго. Ведь в сказанном братом был соблазн: она увидит своих воспитанниц, узнает, что с ними и почему их до сих пор не вернули в обитель.

   – Хорошо, я поеду на твою ассамблею, но при условии, что сегодня же по её завершении мы покинем Майнц.

   – У тебя будет полная свобода действий, – заверил Генрих сестру. – А теперь тебе пора отдохнуть и набраться сил. Да, да, силы тебе потребуются, – многозначительно произнёс Генрих.

Вскоре же после полудня императорский замок в Майнце покинули несколько экипажей и пол тора десятка верховых всадников во главе с императором. За городом кортеж направился на юг, и через полчаса лёгкой рыси перед путниками возник старый королевский замок «Орлиное гнездо». Он возвышался на холме, и мощные стены его поднимались высоко в небо. Подъёмный мост был спущен, ворота распахнуты, и кортеж въехал на двор замка. Тотчас на дворе всё ожило, приезжие покидали седла, экипажи, слуги уводили в конюшни коней. Лишь в одном экипаже дверца долго не открывалась. Там сидела Адельгейда, и её удерживало некое тяжёлое предчувствие. Оно возникло не сейчас, а в те минуты, когда кортеж покинул Майнц. Почему император свой последний торжественный бал проводил не в городе, а где-то в отдалённом замке, к тому же, как помнила Адельгейда, многие годы необитаемом? Но времени на размышления у неё не оказалось. Генрих распахнул дверцу экипажа и сказал, словно попытался развеять сомнения сестры:

   – Идём, любезная. Я обещаю тебе, что ты увидишь нечто необыкновенное и сама пожелаешь принять участие в играх.

Адельгейда покинула экипаж, и Генрих повёл её в замок. В просторном зале, куда ввёл Генрих сестру, собралось уже человек сорок гостей, большей частью молодых вельмож, молодых дам. Были накрыты столы, но за ними никто не сидел, да и сидеть было не на чем. Гости подходили к столам, что-то пили, ели и вновь прогуливались или собирались в группы, вели беседу. Всё было привычно Адельгейде, потому что в юности она была участницей таких балов. С появлением императора, который сразу же проследовал к столу и встал во главе его, все пришли в оживление. Молодой и красивый южанин граф Манфред Дизентийский задорно крикнул:

   – Виват кайзеру!

И многие повторили сей возглас. Да тут же были наполнены кубки. И под бурную здравицу императору гости осушили их. Не прошло и нескольких минут, как Генрих нашёл новый повод для выпивки.

   – Дорогие николаиты, – обратился он к вельможам и дамам, – перед вами аббатиса Кведлинбурга, чудесных воспитанниц которой вы уже знаете. Я поднимаю кубок за приобщение Адельгейды к нашему ордену. Надеюсь, что сегодня это случится. – И Генрих вновь осушил кубок.

И все выпили за сестру императора. Но этим тост не завершился. Кубки были наполнены вновь. К аббатисе подошёл граф Манфред и, нисколько не смущаясь её монашеского одеяния, преподнёс ей губок с вином.

   – Прекрасная невеста Христова, вкуси с нами вина. Да раскрой свои губы в улыбке, озари нас солнечным светом.

Адельгейда отвела руку Манфреда с кубком.

   – Не бери грех на душу, граф, и не смущай Христову невесту.

   – Выпей, матушка, выпей, – настаивал Манфред. – Вино от Бога, и в том нет греха...

   – Сестра, уважь моих рыцарей, выпей, – склонившись к Адельгейде, сказал Генрих.

   – Где мои девочки? – строго спросила она.

   – Ты пригуби, и сейчас увидишь их, – настаивал Генрих и сам преподнёс ей кубок с вином.

«Господи, ради них принимаю грех на душу», – помолилась Адельгейда и взяла кубок.

   – Слава Адельгейде, слава! – закричали николаиты. Аббатиса сделала несколько маленьких глотков, как на причастии.

Генрих вновь вложил ей кубок в руки и попросил:

   – Выпей за меня, сестрица. И, клянусь, между нами никогда больше не пробежит черпая кошка.

   – Хорошо, – согласилась она и выпила вина больше, чем хотела, потому как сильная рука Генриха тому помогла. – Зачем ты это сделал? – рассердилась Адельгейда. – Нет, ты не ищешь со мною мира.

   – Да полно, сестрица, полно! Я люблю тебя! – Три выпитых Генрихом кубка уже давали себя знать. Он становился бесцеремонным. Склонившись к сестре, он поцеловал её, взял недопитый ею кубок, отхлебнул вина и поднёс к губам Адельгейды. – Пей, сестрица! Пей до дна!

Адельгейда не поняла, что с ней происходило. В груди у неё звенела музыка, на лице вспыхнул румянец, глаза засверкали. Она взяла кубок и осушила сто до дна.

   – Браво, браво! – закричал граф Манфред.

В зале уже стоял невообразимый шум. Вино лилось рекой. Его пили обильно не только мужчины, но и женщины. У Адельгейды ещё мелькнуло просветление, она подумала: «Это же вакханалия».

Так и было. С плясками, с песнями все двинулись на второй этаж замка. Манфред взял под руку Адельгейду и тоже повёл её наверх. По пути он спел ей песенку, и она не взбунтовалась.


 
Меня он, чёрный, увлекает
И с милой дамой разлучает.
Хоть твёрдо не могу стоять,
С тобой я должен танцевать!
 

На втором этаже замка Адельгейда увидела такой же просторный зал. Столов было меньше, за ними во всю длину стен тянулись просторные ложа. Аббатиса ещё пыталась понять, зачем эти ложа, но то, что она увидела через несколько минут, не укладывалось в её понимание о благочестии императорских вельмож. Едва вбежав в зал, они взялись сбрасывать с себя одежды, причём делали это одновременно и мужчины, и дамы. Раздевшись, они парами выходили на середину зала и под музыку, которая доносилась неведомо откуда, принялись не то танцевать, не то плясать, изгибаясь в самых непристойных позах.

   – Господи, какой позор! – воскликнула Адельгейда, и, прикрыв глаза рукой, она попятилась к лестнице.

Но её остановил Генрих. Она была словно парализована и ничего не сказала брату. Он же попросил Манфреда:

   – Помоги мне увести сестру вглубь залы. Там её феи!

Они подхватили Адельгейду под руки. Она почувствовала, что пол под ногами у неё исчез. Генрих с Манфредом побежали с нею через всю залу по коридору из обнажённых николаитов. Остановились они перед возвышением. Генрих трижды хлопнул в ладони. В задней стене распахнулись двери, и на возвышение выбежали девять обнажённых воспитанниц Кведлинбурга с золотыми поясками на талиях, распущенные концы которых прикрывали лоно Евы. На лицах девиц были улыбки, они чувствовали себя как рыбки в воде и дружно поклонились Адельгейде, очевидно зная, что увидят её здесь.

Аббатиса не помнила, что с нею произошло дальше. Она лишь почувствовала в груди ярость и гнев, повернулась к императору и вцепилась руками в его лицо.

   – Злодей! Злодей! – неистово кричала она, а ногти её всё глубже впивались в щёки императора.

Генрих оторвал от себя руки Адельгейды, провёл ладонью по лицу. Она была в крови. Генрих усмехнулся. Он оттолкнул от себя сестру прямо в руки графу Манфреду, весело сказал:

   – Знаю, граф, ты любишь девственниц. Возьми же её!

Манфред поклонился Генриху, легко подхватил Адельгейду на руки и понёс её к ближнему ложу, напевая песенку:


 
Учись плясать в моей стране,
Твой плач иль смех приятен мне.
И даже будь при соске ты,
Тебе не избежать беды!
 

Вакханалия продолжалась. Воспитанницы Кведлинбурга разыгрывали на помосте карнавальную сценку «Как семь девиц за парня сватались». Кто-то ещё плясал, а многие пары уже тешились на ложах. И Манфред уложил Адельгейду на ложе, принялся снимать с неё монашеские одежды. Она сопротивлялась, кричала, но, когда увидела, что над нею склонился Генрих и помогает Манфреду раздевать её, разум её помутился. Всё, что происходило дальше, трудно поддаётся описанию, но правда должна торжествовать. В немецких хрониках той поры по этому поводу было сказано так: «Генрих продолжал развратничать и насильничать. Хронист Бруно особенно возмущается его поступком с собственной сестрой, упомянутой уже аббатисой женского Кведлинбургского монастыря Адельгейдой, которую он своими руками держал в то время, когда другой её насиловал».

На рассвете обнажённую Адельгейду слуги укрыли мантией и унесли неведомо куда. Никто из них не знал, что это сестра императора, аббатиса Кведлинбургского монастыря. Для слуг она была всего лишь вольной женщиной, хватившей чрезмерно удовольствий.

В монастыре в те дни, пока отсутствовала Адельгейда, было неспокойно. Через два дня после отъезда аббатисы поздним вечером вернулись три старшие воспитанницы: Катрин, Гертруда и Эльза. Они появились в своём покое закутанными в чёрные плащи, со спрятанными под капюшонами лицами. Привратник, проводив их в покой общего жития, заглянул потом к Евпраксии и предупредил её:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю