Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

   – Знать, в молитве был не усерден, ежели Господь не услышал меня. Ты же слуга Божий, вот и ободри своего князя.

Управившись с куском говядины, митрополит вновь не внял просьбе Всеволода. А выпив кубок медовухи, жёстко сказал:

   – Не нахожу слов ободрения, сын мой. Ныне ты дщерь свою извратникам веры христианской отдаёшь, а завтра под костёл им землю бросишь. Как православию не быть поруганным?

Не стерпел великий князь сказанного. И углубил межу между собой и митрополитом. Да не пожалел о том.

   – Я живу по законам моих отцов и дедов. Тебе, греку, того не понять, а должен бы, коль служишь на Руси.

Разговор с митрополитом всё больше походил на баталию. Иоанн, защищая интересы Византии, стоял на своём. Всеволод, отстаивая право великих князей на вольное от церкви управление державой, её политикой, её достоянием, упорно защищал древние устои. Исчерпав все доводы, Всеволод сказал последнее:

   – Коль так, отче владыко, завтра же соберу думу и вече. Их приговор и будет законом.

Всеволод умел в роковой час проявить мужество и смелость перед лицом любой опасности. Так уж он был воспитан своим батюшкой Ярославом Мудрым. И митрополит Иоанн понял, что никакими увещеваниями и никаким противостоянием ему не одолеть великого князя, думу и вече, которые стояли за ним. Расправившись с половиной дрофы и запив её кубком медовухи, Иоанн встал и смиренно сказал:

   – В тебе, сын мой, живёт истинное величие державного государя. Аминь. – Он откланялся и покинул трапезную, вышел из палат. На дворе стояла его колесница, он сел в неё и велел вознице катить в Киев.

Князь ещё посидел некоторое время в одиночестве, бороду пощипал, оценивая с разных сторон беседу с митрополитом и, придя к выводу, что владыко всё-таки не прав, протестуя против великокняжеских уставов, поднялся из-за стола и медленно направился в светлицу к дочери Евпраксии. Теперь он должен был сказать ей о тех переменах в её судьбе, кои ждут её, ежели ей приглянется жених.

Княжна и княжич играли в какую-то игру, кою сами и придумали. Они весело смеялись, кричали, бегали по покою. Когда же на пороге появился отец, замерли и вместо поклонились ему.

   – Батюшка, не вини нас, что резвились, – сказала Евпраксия – Занятно было.

Всеволод подошёл к Ростиславу, коснулся его густых русых волос.

   – Иди, сынок, спать, а у нас тут важная справа.

Ростислав ушёл. Князь сел у оконца на скамью, застеленную алым бархатом. Солнце уже садилось за дальним лесом. Его низкие лучи через венецианское стекло заливали светлицу розовым светом. Евпраксия стояла напротив отца, вся освещённая солнцем. Большие серые, как у матушки, глаза играли помимо её воли, на розовых губах застыла улыбка. Руки её теребили косу, которая лежала на груди, уже обозначивающей девичью прелесть.

   – Слушай батюшку со вниманием, отроковица. Почему я увёз тебя из Киева? Да потому что Вартеслав привёз в стольный град послов германских и жениха с ними кровей королевских, именем маркграфа Генриха. Вот и хочу знать, родимая, как ты исполнишь волю батюшки?

Краски на лице Евпраксии поугасли, и ома покорно ответила:

   – Мне ли тебе перечить, батюшка. Только ведь я недолетка и в семеюшки не гожусь.

– Верно. Да подрастёшь до венчания. Так уж ноне в Европах принято.

   – Глянуть бы глазком, батюшка, кому служить буду.

   – Глянешь. И приневоливать не сочту нужным, коль душа лик его не примет. Ведомо мне, что за жизнь с несердешным.

   – Родимый батюшка, вечно молю Бога за твоё милосердие ко мне. Я же токмо любовью могу отплатить тебе. – И Евпраксия шатнула к отцу, опустилась на колени, припала грудью к его ногам. Но смотрела на отца по-прежнему весело играющими глазами.

«Господи, ты и на смертном одре останешься горящей свечой», – подумал Всеволод и приласкал дочь.

В Киев они вернулись уже в густых сумерках майского вечера. На теремном дворе было пустынно. Лишь стражи несли службу да двое княжиих мужей то ли ждали великого князя, то ли праздно вкушали майскую благодать. То были воевода Богуслав и дворецкий Василько.

   – Князь-батюшка, послы-то заждались, – сказал Василько, подойдя к Всеволоду. – Да нетерпеливы уж больно.

   – Подождут. Одним днём большую справу не решают. – Он посмотрел на колесницу, увидел, как из неё вышла Евпраксия и убежала во дворец. Спросил дворецкого: – Жениха-то рассмотрели?

Однако ответил воевода Богуслав.

   – Высок и худ, аки жердь, – усмехнулся он. – А ликом – ангел.

Всеволод шевельнул плечами, зевок рукой прикрыл, сказал обыденно:

   – На покой пора, – и направился к красному крыльцу.

Однако из гущи сумерек от гридницкой появилась фигура в чёрной сутане, и князь услышал ломаную речь, какую с трудом разобрал:

   – Великий государь, выслушай слугу папы римского и избавь себя от кары Божьей.

Всеволод повернулся к дворецкому, спросил:

   – Зачем ему нужен великий князь? Знаешь же: так не должно быть!

   – Помилуй, князь-батюшка, я уже его отваживал от палат. Да речёт, что тайну принёс.

   – Он кто?

   – Епископ Фриче.

   – Отведи его в гридницкую. А я, как управлюсь, приду. И ещё: попроси Богуслава побыть при нём, а сам позови ко мне Вартеслава.

Князь Всеволод поднимался в покои медленно. Нынешний день продолжал удивлять его неожиданностями. Какие силы стоят за теми, кто привёл на Русь сватать его дочь? Кто явился с чёрным умыслом? Какая роль в этой игре у маркграфа, у епископа? На все эти вопросы нужно было найти ответы и уж тогда решать судьбу дочери. Да и нужно ли спешить? Может, пусть подрастёт дома, а не на чужой стороне? Как жаль, что не дал ей знать немецкую речь. С такими мыслями Всеволод вошёл в покой, где принимал гостей и послов.

Вартеслав прибежал скоро. Похоже, что спать ещё не собирался. Поклонился, спросил:

   – Какая нужда во мне, дядюшка?

Покой освещался слабо, лишь на столе горел сальник. Князь сел близ него, подозвал Вартеслава:

   – Встань здесь. – Сальник осветил лицо князя. – Говори как на духу, братенич, есть ли чёрные умыслы в вашем посольстве?

   – Мне они неведомы, дядюшка.

   – Но добивается со мной беседы ваш епископ! Зачем?

   – Может, на меня навет несёт. Я ему неугоден. И матушка – тоже.

   – Почему?

   – Уехав с Руси, мы не взяли католичества, но остались к православной вере. Он принуждал нас, но мы устояли. Вот и...

   – А жениха касаемое есть?

   – Да, дядюшка. Но много скрытного в том и я не свёл.

   – Так говори, что ведомо. Да сядь рядом.

Вартеслав опустился на скамью.

   – А ведомо мне вот что. Когда матушка рассказала маркграфу Удону, отцу Генриха, о Евпраксе, он загорелся и сказал, что поедет на Русь сам. А пока собирались в путешествие, из Кёльна примчал маркграф Деди Саксонский, который одесную у императора стоит. С Удоном он был во вражде, какую весть привёз, никому не ведомо. У них возникла ссора, они схватились за мечи, и маркграф Деди смертельно ранил маркграфа Удона. Через неделю он скончался. Как похоронили, от нас из Гамбурга явился в Штаден епископ Фриче. Он же любим папой римским Григорием. Епископ встал при маркграфе Генрихе, и никто не посмел от него отделаться. И вот Фриче здесь...

   – Дивно. И всё словно в тумане, – тихо молвил Всеволод. И спросил: – Что ещё у тебя?

   – Одно осталось сказать, дядюшка, ежели как на духу.

   – Выкладывай, чего уж...

   – Когда батюшка умер и матушка собралась уехать в родную землю, оставила она в Предславине кой-какое добро и украшения драгоценные. Теперь же просила меня взять схороненное.

   – И возьмёшь, потому как матушкино. Тебе же спасибо, что не сокрыл от меня ничего. Теперь иди ко сну. Да скажи Василько, чтобы того епископа проводил в отведённый ему покой. Зреть его нет желания.

Вартеслав ушёл, Всеволод остался на месте, но недолго пребывал, как он выразился, в густом осеннем тумане, из коего просто так и не выберешься. Да знал великий князь, как одолеть туман: всего-то дождаться восхода солнца. Его потянуло к Анне, дабы поделиться душевной маетой, ощутить ласку её волшебных рук, понежиться и потешиться, а там забыться в безмятежном сне, потому как Анна избавит его от каких-либо сердечных терзаний. Опочивальня Анны была покоем выше, и Всеволод поспешил к своей «полонянке».

Глава четвёртая
ВЕЧЕ

Утром епископ Фриче добился своего и предстал перед великим князем, когда тот вышел на трапезу. Но не этому удивился великий князь, а тому, что рядом с ним стоял митрополит Иоанн. «Дивно! И когда это они успели сойтись? И зачем, если Иоанн нетерпим к католикам?» – подумал Всеволод и спросил Иоанна:

   – Разве я звал тебя, владыко?

   – Нет, сын мой, не знал.

   – Ладно, ведаешь же, что тебе путь в терема не заказан. Но зачем привёл иноземного пастыря?

   – Каюсь, сын мой государь, но скрытное он принёс тебе.

Всеволод задумался, посмотрел на иереев, пригласил их к столу:

   – Ну что ж, садитесь. Вкусим пищи и поговорим о скрытном.

Иоанн первым успел к столу, сел справа от Всеволода. Какое-то время все молча трудились над пищей. Потом князь спросил епископа по-немецки, о каком скрытном деле он собирается поведать. Епископ Фриче крайне удивился, услышав родное слово, произнесённое чётко и без искажения.

   – Я слушаю вас, святой отец. Владыко мой духовный пастырь, и между нами нет ничего скрытного.

   – Мне приятно о том слышать, – ответил Фриче. И продолжал: – Долг мой сводится к тому, чтобы предупредить тебя, государь, от беды. Не отдавай свою дочь маркграфу Штаденскому.

   – Но почему? Я не вижу помех к нашему союзу с вашей державой.

   – Семья и род Штаденов в опале у императора. И смерть маркграфа Удона не случайна. За этой первой жертвой последуют другие. Генрих Четвёртый, уже отлучаемый от церкви, заслуживший прозвище Рыжебородый Сатир, коварен и жесток, – продолжал Фриче, не спуская цепких и холодных глаз с лица Всеволода.

Великий князь подумал, что святой отец находится под крепкой защитой папы римского, ежели позволяет себе так вольно отзываться об императоре. Фриче продолжал:

   – А теперь скажу то, что касается только вас, государь.

Князь почувствовал себя смущённым, но собрался с духом и попросил Иоанна удалиться:

   – Да не уходи далеко, владыко. Я тотчас тебя позову.

   – Митрополит ушёл. Князь строго сказал епископу:

   – Говори, святой отец, да не мешкая. И чтобы никакой лжи.

   – За правду целую крест. – И Фриче поцеловал нагрудное распятие.

   – Слушаю.

   – В вашу землю пришёл князь Вартеслав. Да известно мне, что с чёрными умыслами. В замке Штаден я стал свидетелем разговора княгини Оды и её сына. Она наставляла его, как похитить, сокровища киевских князей. Сказывали раньше, что когда Ода покидала Россию, то собрала такое множество драгоценностей и золота, что с собой могла увезти только часть. А прочее закопала в надёжном месте. Но чтобы скрыть следы, она велела убить рабов, кои закапывали сокровища.

«Ложь! Не было убийств в дни отъезда Оды», – отметил Всеволод. И порадовался тому, что Вартеслав во всём упредил Фриче. Он верил простодушному племяннику больше, чем расчётливому епископу, и сказал довольно жёстко:

   – Святой отец, ты неугоден мне! И пока германские гости здесь, не хочу тебя зреть.

   – Но почему, великий государь? – поднявшись из-за стола, спросил Фриче. – Только правда в сказанном мною.

   – Тысячу вёрст ты нёс камень за пазухой! И кого ударить надумал, отрока, аки овцу невинную! Вместо того, чтобы настроить к подаянию. Да и на княгиню Оду наговор несёшь: на чужое добро она не позарилась! Она была великая княгиня – и тем всё сказано.

   – Помилуй, великий государь. Я только предупредил и о сокровищах, и о том, что ждёт вашу дочь за маркграфом Штаденским.

   – Вот как увижу маркграфа, тогда скажу: быть ли княжне Евпраксии несчастной. – И Всеволод позвонил в колокольчик. Появился дворецкий Василько, и князь сказал ему: – Проводи святого отца в его покой. Да не давай ему воли и ко мне не пускай.

   – Исполню, князь-батюшка. – И Василько указал Фриче на дверь.

Лишь только они скрылись, в трапезную как-то боком вошёл митрополит Иоанн. А следом – боярин Богуслав. Всеволод, ire удостоив Иоанна вниманием, сказал Богуславу:

   – В полдень позови в тронную залу жениха со сватами: смотрины будут. А после обедни ударишь в колокол вечевой. Да чтобы думные бояре на то вече пришли.

   – Так и будет, княже, – ответил прежний воевода, а ныне первый боярин при великом князе.

Едва Богуслав ушёл, как Всеволод спросил Иоанна:

   – Владыко, ты всё ещё упорствуешь?

Ответ его был полной неожиданностью для князя.

   – Ночью помолился и подумал о многом. Два века Русь делится своими жёнами без ущерба вере. Выдавай и ты в немецкую землю свою дочь, ежели всё прочее сойдётся.

   – Спасибо, духовный отец.

   – Мысли мои утвердились в том, что раба Божия Евпраксия не уронит чести православия. Дух её крепок, как и у тебя с великой княжной.

   – Скажешь теперь, что и вече нет нужды созывала»?

   – Не скажу. Пусть сойдутся кияне и утвердят наше стояние.

   – То верно. А ведомо ли тебе, чего добивался епископ Фриче?

   – Нет, государь, не ведаю. Но ваши речи были жёсткими и потому догадываюсь...

   – Так и было. Но об этом полом.

В полдень в тронном зале собрались многие княжьи мужи, бояре, воеводы, дабы была, очевидцами сватовства и помолвки княжны Евпраксии. Как уселись великий князь с княгиней на свои места, подошли к ним дворецкий Василько и боярин Богуслав.

   – Великий князь, великая княгиня, сватов привели, и жених с ними, – доложил боярин Богуслав.

   – Веди на глаза, – повелел Всеволод.

Богуслав направился к двери, в ладони хлопнул, и тотчас двери распахнулись, в зале появились Вартеслав, Генрих, камергер Вольф и камер-юнкер Саксон. В роли главного свата выступил князь Вартеслав. Он низко поклонился Всеволоду и Анне, потом направо и налево всем придворным мужам и повёл речь:

   – Великий государь всея Руси, великая княгиня, пришли к вам из германской земли купцы. Прослышали они, что товар добрый у вас в теремах бережётся. А вот и главный купец, – князь показал на жениха, – маркграф Нордмарки Генрих Штаденский, роду королевского. И просит он показать тот товар – красну девицу, – ежели государь и государыня сочтут сие возможным.

Слушая Вартеслава, Всеволод не спускал своих зорких глаз с Генриха. Удивил жених будущего тестя ростом почти трёхаршинным. «Эко вымахал!» И худобе его князь подивился. Но дольше всего он рассматривал лицо жениха. Как Вартеслав и говорил, оно и впрямь было ангельским, будто сошло с фрески Софийского собора, написанной искусным византийским живописцем. Всё в лице Генриха умиляло: и кроткий взгляд больших голубых глаз, и мягкая, светлая улыбка. «Господи, да вот же она – красна-девица. И что там Вартеслав просит... Да будет ли он мужем когда?»

   – Говори же, братенич, чем знаменит твой отрок? – обратился Всеволод к Вартеславу.

   – Род графов Штаденских знаменит многими подвигами. Они владеют огромными землями, многими замками. Их могущество уступает только императорскому. Но недавно маркграф Генрих осиротел и потерял батюшку. Матушка графиня Гедвига вдовствует и надеется получить от вас, государи, славную невестку.

Всеволод и Анна переглянулись.

   – Что ты скажешь, матушка-государыня? – спросил князь Анну.

Желания Анны оказались противоречивыми. До восемнадцати лет она прожила среди полудиких племён, видела зверские лики. И потому её потянуло прикоснуться к ангельскому лицу жениха, приласкать его по-матерински. Но что-то отталкивало её от немощного отрока, который никогда, поди, не возьмёт в руки меч, дабы защитить ближнего, свой дом, свою державу. И она милостиво отдала право выбора дочери, сказала то, что могла пожелать своей дочери любящая мать:

   – Ты, князь-батюшка, положись на Евпраксу. Сказывал же, что в этих теремах так уж повелось с дедушки Владимира, что княжон не неволили.

   – Хорошо помнишь предание, спасибо. Не будем и мы неволить Евпраксу, – ответил Всеволод. У него тоже впечатление о маркграфе раздваивалось. По его мнению, рядом с крепким Вартеславом Генрих был похож на цаплю, однако князь никогда не судил о человеке по его внешности. Умный муж, свободно владеющий пятью языками, прочитавший много мудрых книг, он прежде всего ценил в человеке духовный мир, его ум. И тут не разглядишь человека походя, как коня на торгу, с ним надо душевно поговорить, чтобы раскрыл свои тайники, показал, чем богат, а прежде всего – розмыслом. И счёл Всеволод, что нужно будет найти время посидеть с маркграфом вдвоём. Всё, по eгo мнению, шло к тому, что дом Рюриковичей породнится ещё с одним именитым домом Западной Европы.

Так примерно думала в эту пору и княжна Евпраксия, которую пока в залу не пригласили, однако она была свидетельницей того, что происходило в тронном зале.

По воле великого князя Изяслава почти сорок лет назад за стенами залы сделали тайную камору с глазницей, чтобы видеть и слышать всё, что происходило в главном покое дворца. О той каморе знали лишь князь, княгиня да дворецкий Василько. Но сегодня Анна привела в неё дочь, дабы та увидела своего нареченного до встречи, когда нужно будет выразить свою волю. Евпраксия знала, что миг этот приближается неотвратимо и ей предоставлено для ответа лить два слова: «да» или «нет». Сказала же своё слово «нет» её тётушка княжна Анна, когда дедушка Ярослав надумал выдать её замуж за английского принца, у коего лик был украшен не подбородком, а конским копытом. О том Евпраксия слышала от батюшки, который много рассказывал о вольнолюбивой сестре.

Евпраксии жених понравился. «Экий розанчик», – подумала она. Огорчало лишь то, что он вымахал словно мальва. Да засмеялась: «С приступок целоваться буду!» Озорной Евпраксии стало весело, и она покинула камору, минуя пуганные в поворотах сени, вошла в покой, где дремала её мамка-боярыня Лукерья. Она была молода и ласкова, во многом потакала своему чадушке. Встретила Евпраксию вопросом:

   – Каков он, суженый-то?

   – Пригож, Лукерьюшка, – ответила Евпраксия и себя оглядела с ног до головы в византийское оловянное зеркало. – Токмо теперь вот боюсь, приглянусь ли розанчику?

   – Ладушка, моя лада, да тебе самому королю-царю семеюшкой быть. И умна, и весела, и озорна! Всего в тебе вдосталь для царской опочиваленки, – пела мамка.

Они ещё смеялись, а на пороге возник боярин Богуслав.

   – Княжна Евпраксия, кличут тебе, идём.

И дрогнуло сердечко. В четырнадцать-то лет как бы ни хорохорилась, а потерять любимых матушку, батюшку, отчий дом, огромный мир, который окружал с детства, – всё это и сильного человека заставит вздрогнуть. И сошёл со щёк румянец, губы посуровели, в серых глазах резвости поубавилось. Но шагнула следом за боярином княжна, сама взбодрила себя и пошла бойко, как всегда хаживала в свои неугомонные отроческие годы.

Ввёл Богуслав Евпраксию в тронный зал не через ту дверь, в которую жениха вводили, а что за троном великого князя была, полотном в тон стен укрытая. Вошла она и вот уже лицом к лицу с женихом. Стоит «розанчик» верстою, и улыбка с лица не сходит. Да и Евпраксия не помнила себя без улыбки. «А чего бояться? Нe в загон же к ярому быку ввели», – утешила себя княжна. Велено же ей показать себя жениху, его рассмотреть. Да что там, всё, кажись, при нём, а что длинен, так и она подрастёт. С тем и подошла Евпраксия к жениху.

Иноземцы смотрели на княжну с любопытством, удивлялись тому как она вела себя без смущения. А ведь на неё чуть не сотня глаз взирали. Да забыли гости об упрёках, оценку давали невесте и отметили, что такая не затеряется в толпе придворных и никто не пройдёт мимо, чтобы не глянуть на манящее лицо, где всё в гармонии, не ярко, не броско, но мило. К тому же глаза удивительные: большие, загадочные, весёлые. Как улыбнулась, так ямочки на порозовевших щеках заиграли. Лёгкий сарафан не скрадывал стати невесты. В свои юные годы Евпраксия уже притягивала взоры своим гонким станом, и ножки у неё были точёные.

   – Всем она превосходна, ваша светлость, – прошептал Генриху камер-юнкер барон Саксон.

   – А что думает барон Вольф? – спросил Генрих.

   – Она достойна вашей светлости, – ответил камергер.

   – Я доверяю вам, – ответил Генрих. Сам он пока не оцепил достоинств невесты и не увидел её недостатков. Перед ним была просто забавная отроковица.

Княжна подошла к родителям, встала между ними. Тут же Вартеслав спросил маркграфа:

   – Ваша светлость, что скажете? Великий князь ждёт твоего слова.

Генрих вновь посмотрел на своих баронов. Они одобрительно кивали. И маркграф ответил Вартеславу.

   – Скажи государю, что мы согласны ввести в дом графов Штаденских принцессу Евпраксию.

Всеволод слышал то, о чём сказал Генрих. Осердился.

   – Маркграф Генрих, говорите мне должное!

   – Да, да, я готов, – поспешил с ответом Генрих, несколько удивлённый. – Говорю: ваша дочь не уронит чести дома графов Штаденских и я готов к брачному сговору. Но кто за неё скажет слово?

   – Она и скажет. У нас на Руси невест не неволят. – И князь повернулся к дочери: – Иди к жениху и дай ответ, дабы не маялся.

   – Иду, батюшка, – ответила княжна и плавно, будто проплыла разделяющее её до Генриха расстояние, с поклоном сказала: – Ты мне любезен. – Да аут же попросила Вартеслава: – Молви ему, что я согласна быть его семеюшкой.

Вартеслав перевёл слова Евпраксии. Генрих отвечал: «Дамке, данке». И вдруг обеспокоенно заговорил камергер Вольф:

   – Я не вижу епископов, не вижу патера! Кто благословит сей сговор? Не останется ли он ложным?

Всеволод оказался в затруднении. Хорошо, что из русичей только он понял тревожный говор придворного. Получалось и впрямь из ряда выходящее, не по обычаю. Собрались на сговор христианские люди, а пастырей нет. Что они скажут об злом сговоре? Да уж сказали. И митрополит Иоанн не твёрд в согласии, и епископ Фриче против, ведь то, что сказал с глазу на глаз, то может и не прозвучать во всеуслышание. Сказано было Всеволодом, что митрополит на Руси лишь священнослужитель, а византийскому патриарху – слуга. Вот и угадай, чего он добивался, когда писал в своих «Церковных правилах» с великой ревностью, осуждая обычай князей выдавать своих дочерей за королей и вельмож католической веры. Протестовал Всеволод: «Бог у нас един, а то, что вы, его слуги, разделились на латинян и ариан, так и расхлёбывайте свой кулеш без нас». Однако пора было давать немецкому послу ответ. Вольф смотрел на Всеволода упорно. И Всеволод ответил лишь германцам;

   – Русь ложью никогда не жила. Говорю вам: сговор утвердит вече. А коль вы не знаете, что сие есть, зову вас на площадь к Софийскому собору. После вече и продолжим паши беседы. – И, даже не передохнув, Всеволод повелел: – Вы, бояре, воеводы и княжи мужии, тоже идите на площадь. Тебе, Богуслав, велю ударить, в вечевой колокол!

Многим, кто был в тронном зале, это повеление великого князя показалось настолько неожиданным, что лишь разводили руками, не зная подоплёки. Не было того на Руси, чтобы великие князья собирали народ на совет: выдавать или не выдавать дщерь за иноземца. Но великому князю встречь не пойдёшь, сказал – тому и быть. Да поди осмысли сказанное. Ведь и такого не бывало на памяти придворных, чтобы свадебный сговор обошёлся без митрополитов и епископов. Ноне их не было. А причины никто не ведал. И всё стало очевидно, что ответ на их недоумение там, на Софийской площади.

Пока вельможи выходили из палат, над Киевом зазвучал вечевой колокол, знакомый киянам со времён Ярославовых. Стоял же юный Ярослав при вечевом колоколе многие годы в Новгороде Великом. И отозвались горожане все до единого, руки от дел освободили и – на улицу, на площадь, да поспешая, дабы поближе к помосту встать, с коего великий князь скажет своё слово. Знали кияне, что то слово будет важным, а великий князь будет ждать от киян достойного совета или согласия-несогласия с ним. Как уж покажется слово государя. На то оно и Вече!

На Софийской площади колыхалось людское море. Воины княжеской дружины потеснили горожан, чтобы прошли к помосту думные бояре. Им тоже надлежит сказать своё слово. Какое пока никто не ведал.

Князь Всеволод и княгиня Анна не заставили себя ждать. Князь появился верхом на коне. За ним следовали две колесницы, и в первой из них сидели княгиня с княжной, во второй – немецкие сваты с женихом. Был среди них и епископ Фриче. В те же минуты из Софийского собора вышли митрополит и весь клир священнослужителей. И никто из россиян, заполонивших площадь, ещё не знал, что причиной сегодняшнего события явились два архиерея – митрополит Иоанн и епископ Фриче.

Великий князь не томил горожан ожиданием. Им это ожидание всегда тяжко давалось. Всякие мысли приходили, страх в сердца проникал, потому как многие ожидали услышать от князя о новом нашествии «поганых» половцев. Вот уже Всеволод вышел к краю помоста, руки вверх поднял, звонким, сильным голосом сказал:

– Слушайте русичи, дети мои кияне! Скажу немного, собрал я вас, чтобы услышать совет. Вот за мною стоят дочь моя, княжна Евпраксия, и жених её немецкий принц. Она – православная, он – католик. Испокон было, что великие князья выдавали своих дочерей за католиков, и никто тому не перечил. Ныне же оному есть сопротивление. Ваше слово будет последним. Скажите же: благословляете супружество или нет. – И князь низко поклонился горожанам.

Думные бояре стояли близ помоста, и среди них были многие, кто помнил, как выдавал своих дочерей за разных королей и принцев Ярослав Мудрый. Никто ему тогда не перечил. Потому они удивились, говор среди них возник, и наконец старший боярин Ефим Вышата громко попросил Всеволода:

   – Князь-батюшка, выведи на чистую иоду супротивников, тог да и судить будем.

   – Они пред вами, – ответил Всеволод. – Правда, один из них, мой духовный отец митрополит Иоанн, ноне утром покаялся, снял свой запрет. Верю покаянию. Ли другое слово его, более твёрдое сеть, написанное, а что написано стилом, не вырубить топором. Он же в «Церковных правилах» осуждает обыкновение великих и инших князей Руси выдавать своих дочерей за государей латинской веры. Другой супротивник нашему хотению епископ чужеземный Фриче. Не ведаю его происков, но утверждаю: пришёл он на нашу землю, чтобы сничтожить сговор не желает он, чтобы наша княжна была семеюшкой вот этого принца. Теперь ваше слово, россияне!

Но к великому князю подошёл митрополит Иоанн.

   – Должно и мне сказать православным детям.

Всеволод встал перед Иоанном.

   – Ты уже сказал должное, святой отец. Что ещё? Слушай их приговор! – И Всеволод повернулся к горожанам. – Говорите, мы ждём вашего слова.

   – А что говорить?! – вновь раздался голос Ефима Вышаты. – Никогда не бывало у нас на Руси, чтобы священники перечили государям, и не будет! Пусть русичи и россиянки идут за рубежи родной державы. Верю: честь великой Руси они сохранят повсюду! – И вознёс на всю площадь: – Добро Евпраксии, добро!

И всколыхнулось людское море, единым духом страстно всколыхнулось:

   – Добро Евпраксии! Добро!

Площадь ещё волновалась. Киевлянам радостно было проявлять свою доброту и сознавать, что их сыновья и дочери во всех иноземных державах возносят величие Руси.

– Добро Евпраксии! Добро!

Лишь два служителя церкви – митрополит Иоанн и епископ Фриче – каждый защищая свою веру, стояли мрачными и не поднимали на милосердных россиян глаз. Но они россиянами были забыты.

Великий князь и великая княгиня взяли за руки Евпраксию и Генриха, подвели их к краю помоста и вместе с ними низко поклонились многотысячной толпе, благословившей православную и католика на супружескую жизнь. На том вече и завершилось.