Текст книги "Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны"

Автор книги: Александр Харников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Я верю вам, господин капитан 1-го ранга, – произнес в микрофон Николай. – И надеюсь, что завтрашний день ознаменуется новой победой России над врагами, посмевшими напасть на нас.

– Ваше величество, – ответил Кольцов, – так оно и будет. Ждите завтра хорошие новости. Разрешите выполнять?

– Выполняйте, – сказал император. – Надеюсь лично увидеть вас в Свеаборге, господин капитан 1-го ранга.

Он передал гарнитуру Хабибулину, после чего, повернувшись к Румянцеву, сказал:

– Вам все понятно, адмирал? Если да, то немедленно начинайте подготовку к выходу в море.

16 (4) августа 1854 г.

Балтика. Бомарзундская цитадель

Джонатан Флеминг, юнга

Родился я в Ливерпуле в семье моряка Александра Флеминга третьим по счету ребенком. После меня мама родила еще троих, но все они умерли во младенчестве. А потом пришло известие, что корабль, на котором ушел в море мой папа, пропал где-то по дороге из Ливерпуля в Нью-Йорк. И наша безбедная жизнь – отец служил боцманом на корабле и неплохо зарабатывал – мгновенно закончилась.

У матери после этого не осталось никаких источников дохода, и она стала той, кого в портовых городах называли «моряцкие жены». У нее появилось два «мужа», которых она обстирывала, готовила для них еду и… в общем, была для них «мамой». Конечно, они не одновременно были моими «папами». Пока один уходил в море, другой жил у нас. Потом они менялись.

Конечно, вернувшись из дальнего плаванья, они привозили деньги, на которые мы жили. Но мне и брату от них часто крепко попадало, а старшую сестру один из этих «пап», напившись пьяным, обесчестил. А было ей всего четырнадцать лет. Она проплакала всю ночь, а потом… А потом она стала зарабатывать на жизнь проституцией. Брату моему повезло чуть больше. Его взяли в crossing sweepers – подметальщики перекрестков. Он махал метлой на улицах, сметая с тротуаров грязь и мусор. В свободное время он просил милостыню на улице, и ему удавалось заработать в день пару шиллингов.

Ну, а я, по совету одного старого приятеля отца, устроился юнгой на военный корабль «Бленхайм». И было мне тогда ровно десять лет.

Последующие полтора года запомнились мне разве что недоеданием, постоянной тяжелой работой и столь же постоянными побоями, причем вначале мне перепадало еще и от другого юнги, постарше. Впрочем, мне еще везло. Мой друг детства Барри, служивший юнгой на «Беллайле», рассказал мне во время стоянки в Кале, что он должен был еще и подставлять задницу боцману корабля. После первого такого случая Барри пожаловался капитану. Но все закончилось тем, что моего друга зверски избил боцман, а капитан начал над ним потешаться, обзывая его разными неприличными словами. Помню, как Барри мне пожаловался:

– Знаешь, Джонни, я б убежал, но мой контракт, как и твой, подписан на три года. Да и куда я уйду? Деньги-то я матери посылаю…

Его мать, в отличие от моей, не опустилась до позорной работы «моряцкой жены». Она торговала устрицами на улицах Лондона. Это была еда бедняков.

Да и убежать с военного корабля было не так-то просто. Там же, во Франции, другой юнга, Ленни с «Бульдога», попытался было сбежать и добраться до Англии. Но французские жандармы, патрулировавшие места стоянки наших кораблей, поймали его и привели на корабль уже избитого. Что с ним потом было на самом «Бульдоге», он не рассказывал, да и увидел я его впервые с тех пор только здесь, на Аландах – вон он идет, хромает. Лицо все в синяках, а спина покрыта полосами от ударов семихвостой кошкой…

У нас на «Бленхайме», к счастью, содомиты не водились, но жизнь медом тоже не казалась. И у меня была одна надежда – через полтора года, когда мне исполнится тринадцать, стать «ландсманом» – низшей матросской категорией, но все-таки матросом. И денег станут чуть больше платить, и работа будет не столь грязной, и у команды появятся новые мальчики для битья…

Про русских нам рассказывали, что они настоящие исчадия ада. И когда они меня нашли на «Бленхайме», я ожидал всего, чего угодно – от жутких побоев до рабства в холодной и ужасной Сайбирии, про которую рассказывали такое… Якобы там вообще нет лета, все время идет снег, вода мгновенно превращается в лед. Каторжники там трудятся с утра до вечера без выходных, до тех пор пока не умрут от голода и болезней, или пока их не сожрут дикие местные племена, или белые медведи, коих там множество.

Но первое, что сделали русские – сунули каждому из нас по бутерброду с вкусным паштетом и по кружке чая, а потом привели в какое-то здание. Здесь у нас забрали все личные вещи – записав, что кому принадлежит, и велели раздеться догола – тут я, скажу честно, испугался, вспомнив про Барри и боцмана на «Беллайле».

Но ничего плохого с нами не сделали. Сперва нам принесли ведра с теплой водой и дали по куску мыла. Старший – огромный русский, одетый в странный пятнистый мундир, велел нам как следует вымыться. Мама мне часто говорила, что мыться нужно как можно реже, потому что это вредно для кожи, но вода была такой приятной, что мне это даже понравилось.

Не успели мы прийти в себя, как пришли русские в странных халатах салатного цвета – я потом узнал, что это были врачи – и осмотрели нас всех. Ленни, Барри и пару других они сразу же увели, а мне сказали, что синяки у меня пройдут, а вот со вшами надо разобраться. Я удивился – куда же без них на корабле-то? – но русские постригли меня наголо, помазали чем-то мои синяки, после чего выдали чистую одежду, размером, увы, чуть больше, чем надо («твоего размера у нас нет», – сказал с улыбкой русский доктор). Меня отвели в другую комнату, где за столом уже сидели другие юнги. Все они были наголо пострижены – у всех, похоже, нашли вшей, что было совсем неудивительно.

Нам вдруг принесли необыкновенно вкусное жареное мясо – не солонину, которая давно уже всем осточертела – с картофелем и овощным гарниром, а потом снова чай и сладкое! Я давно так не наедался, даже тогда, когда был жив мой отец и в доме водились деньги. Конечно, вполне могло быть, что они нас закармливают для каких-то им одним известных целей. Но я подумал – то, что нам рассказывали про русских, скорее всего, было враньем от начала и до конца. Но все же нам очень хотелось узнать, что же с нами будет потом. И когда вошел русский в военной форме, как я понял, офицер, и спросил на неплохом английском про наше самочувствие, я вдруг неожиданно для самого себя выпалил:

– Господин русский, а что с нами дальше будет?

Другие юнги на меня сразу зашикали, а офицер усмехнулся и ответил:

– Ребята, вы слишком молоды, чтобы быть военнопленными. Вы все свободны. Кто хочет, может пока оставаться здесь. Или, если хотите, мы отвезем вас в нейтральный порт и дадим денег на дорогу домой.

Тут я вдруг понял – мне ужасно не хочется возвращаться в Англию! Не хочется, и все! Вернусь, а меня тут же отправят на другой корабль, где снова будут бить и унижать, а то и похуже что. Лучше уж найти другую работу – может, пойти к кому-нибудь в услужение, например… Например, к этому офицеру. Придумаю потом, как матери деньги передавать. И я взмолился:

– Господин русский, оставьте меня здесь! Не хочу я в Англию!

Как ни странно, меня поддержали все юнги, сидевшие за столом. Тот удивленно посмотрел на нас и сказал:

– Ладно, ребята. Посмотрим, что сможем для вас сделать. А пока лечитесь, ждите, когда пройдут ваши синяки и заживут переломы. Да и подкормить вас следует, а то смотреть жалко – кожа да кости. Я поговорю о вас с командующим эскадрой…

Вечером мы все, кроме Ленни, которого отправили в русскую больницу, лежали на деревянных топчанах – но зато на простынях и под чистыми одеялами. Я спросил у Барри, как он себя чувствует. И тут, впервые с Ливерпуля, я увидел, как мой друг улыбается.

– Ты знаешь, Джонни, мне кажется, что мы попали из ада в рай.

16 (4) августа 1854 года.

Балтийское море, район острова Мякилуото.

Борт вертолета «Ансат»-2РЦ

Старший лейтенант Семенов Николай Антонович

Как там у Грибоедова: «Шел в комнату, попал в другую». Это я о тех чудесах, которые происходили с нами два дня назад. Шли мы тихо-спокойно на БПК «Королеве» в Венесуэлу, где я должен был продемонстрировать местным воякам все преимущества казанского вертолета «Ансат», как вдруг – бац! – и мы оказываемся в прошлом, в XIX веке, в самом эпицентре войны на Балтике.

Про Крымскую войну я читал еще в школе, и кое-что из того, что было написано в учебнике по истории, все еще помню. Правда, там все больше про оборону Севастополя рассказывали, а вот о том, что и на Балтике повоевать пришлось, я не знал. Но ничего, за это время с нами провели занятия, рассказали, как тут все было и что нам надо сделать, чтобы здесь не произошло как тогда. – Повоевать с этими наглыми франко-британцами я был не – против – не фиг им у наших берегов шляться. А их главный – адмирал Непир, так тот вообще возьми и брякни во время прощального банкета в Лондоне перед отплытием, дескать, позавтракаю в Кронштадте, а обедать буду в Петербурге, в Зимнем. Похоже, что адмирал изрядно перебрал виски, когда нес такую околесицу.

Впрочем, наши ребята испортили этому британцу аппетит – частью перетопили корабли его эскадры, частью пленили. Адмирал так расстроился, что пустил себе пулю в лоб. Так ему и надо – нечего делить шкуру неубитого медведя.

Пока наши моряки и морпехи британцам салазки загибали, я с техниками из казанского вертолетного завода делом занимался – «птичку» нашу осторожно выгрузили на берег, и мы стали готовить ее к полету. Техники – Наиль и Сергей – были ребятами опытными. Ведь вертолет мы должны были демонстрировать венесуэльцам, и любая поломка – это гол в наши ворота.

Через день машина была готова к употреблению. И тут меня вызывают к капитану 1-го ранга Кольцову. Он у нас сейчас самый главный. Выше его начальства нет. У нас тут целая эскадра собралась – и учебный корабль «Смольный», и погранец, и танкер с контейнеровозом прибились. Словом, настоящий Ноев ковчег.

Так вот, Дмитрий Николаевич и говорит мне:

– Товарищ старший лейтенант, надо выполнить боевое задание. Вылетите в район финского побережья к острову Мякилуото, где, по нашим сведениям, должна находиться вражеская эскадра. Завтра мы атакуем ее совместно с парусными кораблями русского Балтийского флота, которые находятся в данный момент в Свеаборге. Ну, это у Хельсинки, или, как здесь принято говорить, у Гельсингфорса.

Вы должны точно установить местонахождение англо-французской эскадры, сделать фотоснимки кораблей и вернуться. На всякий случай возьмите пару контейнеров с НУРСами. Специально в драку не лезьте, но если они первыми начнут задираться, то отработайте по ним. Задача вам ясна?

– Так точно, товарищ капитан 1-го ранга, – ответил я. – Значит, поможем нашим?

– Поможем, – сказал Кольцов и улыбнулся: – Надо этих наглецов проучить как следует, чтобы они больше к нам никогда уже не думали соваться.

И вот я лечу. За моей спиной сидит штурман, капитан-лейтенант Игорь Шульгин, который должен вывести меня к острову Мякилуото. Ведь ГЛОНАСС приказал долго жить и ориентироваться теперь придется лишь по приборам и карте. На двух узлах подвески – блоки НУРС Б8В7 с ракетами С-8ДМ, с объемно-детонирующей БЧ – именно то, что нужно для деревянного парусного корабля. Учитывая, что в центре подрыва БЧ температура достигает трех тысяч градусов, корабль, в который попадет хотя бы одна такая ракета, вспыхнет, как зажигалка. Эх, лимонники и лягушатники, знали бы вы, с кем связались!

Каплей вывел меня прямо к острову. Рядом с ним на якоре стоял весь вражеский флот. Незваных гостей оказалось многовато – никак не меньше четырех десятков единиц. Причем чуть ли не половина из них – огромные трехмачтовые боевые корабли. Красивые, заразы, такие и топить-то жалко.

Я сделал над ними круг. Зафиксировав их на бортовую видео-фотоаппаратуру, я собрался было уже отправиться назад, но тут какой-то придурок на фрегате или линкоре – я в этих делах разбираюсь плохо – приказал своим матросам открыть огонь по моему вертолету. Конечно, для нас эта стрельба была как мертвому припарка. Но такую агрессивность следовало наказать. Потому что не фиг… Да и руки чесались разрядить по ним блоки НУРС. Что же, выходит, я зря их взял с собой?

Игорь за моей спиной азартно крутился в сиденье. Ему тоже не терпелось поучаствовать в реальном, а не в учебном бою. Я развернулся, вышел на боевой курс и с помощью обзорно-прицельной системы ТОЭС-521 скорректировал курс вертолета. С расстояния примерно в два километра я выпустил четыре НУРСа по вражескому кораблю, после чего, совершив крутой вираж, стал наблюдать за тем, что произойдет дальше.

Ракеты огненными стрелами устремились к паруснику, матросы которого продолжал азартно палить из ружей в белый свет как в копеечку. Конечно, я не рассчитывал, что все НУРСы попадут в цель, но все равно результат превзошел все ожидания.

Объемно-детонирующие БЧ – страшная штука. Избыточное давление в центре подрыва достигает тридцати килограммов на квадратный сантиметр. Палуба вражеского корабля превратилась в огненный ад. Взлетели какие-то обломки и, как мне показалось, человеческие фигурки. Парусник окутался облаком пламени. Мне вспомнилась картина Айвазовского, изображающая Синопское сражение и охваченные огнем тонущие турецкие корабли. Мне даже стало немного не по себе. Понятно было, что корабль обречен, и если даже к нему подоспели бы современные пожарные суда, то и они вряд ли смогли бы его потушить.

А теперь – по домам, решил я, надо побыстрее доложить о результатах нашей разведки каперангу Кольцову. Завтра их выход на арену. Впрочем, и я могу еще разок слетать, только надо будет взять на подвеску не два блока, а четыре. И не спешить выпустить по врагу все НУРСы сразу. Да, и еще – как прилечу, надо будет сказать Наилю, чтобы нарисовал на борту моей машины первую звездочку.

16 (4) августа 1855 года.

Балтийское море. Неподалеку от Бомарзунда.

Борт учебного корабля «Смольный»

Николай Максимович (Николас) Домбровский,

журналист и заместитель главы медиахолдинга

«Голос эскадры»

Альфред Черчилль оказался похожим на своего еще не родившегося знаменитого племянника в молодости – такой же худой, с такой же шевелюрой и с таким же сардоническим выражением лица. Когда я вошел, он полулежал в кровати и читал какую-то книгу. Левая его рука отсутствовала примерно по локоть, а нога была загипсована и подвешена к специальному кронштейну.

Когда я вошел, он бросил на меня испепеляющий взгляд. Несмотря на это, я чуть поклонился и сказал со всей возможной учтивостью:

– Мистер Черчилль, меня зовут Николас Домбровский. Я журналист. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Что? – удивленно спросил он. – Вы, судя по выговору, из наших бывших колоний? Эти ушлые янки всюду пролезут без смазки. Что вам от меня надо?

– Мистер Черчилль, я журналист, и мне хотелось бы знать, как именно все произошло. Ну, я имею в виду ваше ранение.

– Это для того, чтобы вы тут же побежали и рассказали об этом своим русским хозяевам? – Черчилль был явно не в духе. – Правильно ли я вас понял, мистер с непонятной фамилией?

– Да нет, это для того, чтобы я опубликовал это в нашей газете, где уже появились интервью с Мейбел Катберт и с Джеймсом Катбертом.

Черчилль удивленно спросил:

– Так они тоже военнопленные?

– Мистер Черчилль, я уже говорил с командиром этого корабля. Вы – гражданское лицо и не считаетесь военнопленным. Более того, вы свободны и можете в любой момент покинуть корабль. Вас высадят в ближайшем нейтральном порту, как только появится такая возможность.

Мой собеседник задумался:

– То есть получается, что русский, который со мной говорил, и у которого было такое отвратительное произношение, мне не соврал?

– Нет, не соврал, – ответил я. – Конечно, в ваших же интересах немного подлечиться. Ведь я не представляю, как далеко вы сможете добраться со сломанной ногой. Но это ваш выбор.

– А что, Мейбел и Джимми точно так же могут вернуться на родину в любой момент? – Черчилль все никак не мог поверить в сказанное мною.

– Конечно. – Меня начинал забавлять этот разговор с упрямым и ершистым британским аристократом.

– А где они сейчас? – поинтересовался он.

– Мейбел Катберт на другом корабле эскадры. Джеймс Катберт здесь же, в соседнем кубрике. Вас к нему переведут, как только врачи сочтут, что вам не угрожает инфекция либо другая опасность.

Тот еще подумал немного и произнес:

– Вообще странно: помню, как выстрелили с берега – это были проклятые лягушатники. Ведь русских там еще не было в тот момент. Я помню, как на меня падала эта проклятая мачта. Я, к счастью, успел немного перекатиться, зря, что ли, в регби играл… Эх, больше, наверное, не суждено мне это! Потом страшная боль в руке и в ноге – и провал в памяти. Прав был – старикашка Непир, ох, как прав – зря я сюда приперся, да еще с гостями… Врач сказал, что выжили только Джимми с Мейбел?

– Да, только они.

– А когда я смогу увидеть Мейбел? – Про Джимми, как я заметил, он ничего не сказал.

– Вот этого я не могу вам сказать, – я с некоторым усилием подавил шевельнувшуюся было во мне ревность. – Слышал, что ее, вероятно, тоже переведут сюда – здесь лучше диагностическая аппаратура. Но точно вам сказать не могу.

Альфред еще немного помолчал, думая о чем-то, а потом с горечью пробормотал:

– Да зачем я ей теперь такой нужен – однорукий. Хорошо еще, что нога на месте…

– Ее думали тоже ампутировать. Вас, как мне рассказали, спас один русский врач, – пояснил я.

– А почему, интересно, я вообще ничего не помню с момента обстрела? – подозрительно спросил Черчилль. – Проснулся уже здесь, калекой…

– У русских есть средства, которые в момент операции погружают пациента в крепкий сон, чтобы он в момент хирургического вмешательства ничего не чувствовал. Это называется анестезией.

– А что они говорят, когда мое лечение может закончиться? И сколько оно мне будет стоить?

– Не знаю, но полагаю, что стоить оно вам не будет ни цента. Точнее, ни пенни по-вашему. И насчет сроков лечения ничего сказать не могу. Но я могу спросить.

Тут вошел Саша и, строго посмотрев на меня, произнес:

– Десять минут прошли, Николас. Где Джимми, ты знаешь. На выход с вещами.

– Саш, скажи, а когда Альфреда могут выписать? – поинтересовался я.

– Когда срастется кость ноги и как следует подживет культя, тогда и выпишем. Лечение лучше обсудить с его лечащим врачом – доктор Черников зайдет к вам, мистер Черчилль, примерно через час. А теперь, Коля, уходи.

Я попрощался с Альфредом и вышел из кубрика.

16 (4) августа 1854 года.

Балтийское море. Неподалеку от острова

Мякилуото. Борт фрегата «Инфлексибль»

Лейтенант Французского императорского флота

Аристид де Жёнка

Когда я был совсем еще ребенком, бабушка не уставала повторять мне, что я, когда вырасту, обязан отомстить России. Ее муж, а мой дед ушел в 1812 году с Великой армией императора Бонапарта, чтобы завоевать эту огромную и богатую страну, и не вернулся из того страшного похода.

– Русские убили твоего деда! Из-за проклятых русских твой отец остался сиротой! – не раз твердила мне бабушка.

А пять лет назад бабушка неожиданно получила письмо из России от некой Полины де Жёнка. В нем на весьма неплохом французском языке было написано, что ее муж, Жюстен де Жёнка, остался в России в 1812 году и поступил в услужение к купцам Лазаревым учителем французского языка. Он не захотел возвращаться во Францию и женился на дочери этих Лазаревых – той самой Полине. Только перед смертью он рассказал ей, что уже был женат во Франции, и попросил ее написать в Бордо на адрес моей бедной бабушки и сообщить ей, что муж, по которому она столько лет убивалась, все это время был жив и здоров и вполне счастлив со своей новой супругой.

Для бабушки, которая по происхождению была более знатной, чем дед, ударом было даже не то, что ее муж предпочел ей другую, а в первую очередь то, что той, другой, оказалась не русская дворянка, а купчиха, простолюдинка. Сама бабушка тоже вышла вторым браком замуж за богатого негоцианта, но тот был хотя бы «эннобли» – произведен в дворяне императором Наполеоном Бонапартом. И главное, он не был русским, хотя, как поговаривали, его отец или дед, возможно, были выкрестами-иудеями.

Сразу после этого события бабушка заболела и умерла, завещав мне не только все свое состояние, но и месть за ее поруганную честь. И когда наш любимый император, племянник великого Наполеона I, объявил, что нужно как следует наказать Россию, это для меня стало одним из самых радостных событий в жизни. Я уже предвкушал легкую победу над русскими варварами. Ведь наши газеты писали, что русские – жестокие, – жадные, но слабые дикари. Книги же, написанные поляками, бежавшими от гнета кровавого вождя русских царя Николя в нашу империю свободы, тоже расписывали ужасы жизни в России. Например, Франсуа Духиньский убедительно доказывал, что русские – это не русские вовсе, а нецивилизованные азиатские племена, укравшие само имя «Русь» у одной из ветвей поляков.

Но быстрой победы у нас, увы, не получилось. Наш флот вместе с флотом наших союзников англичан так и не смог ни прорваться к Кронштадту, русскому осиному гнезду в Финском заливе, ни даже взять Свеаборг – крепость у русского города Гельсингфорс (города с такими непроизносимыми названиями показывают, что они заселены варварами).

А теперь мы стоим здесь, у Богом забытого островка Мякилуото (еще одно русское название, от которого запросто можно вывихнуть язык) и абсолютно ничего не делаем. Русский флот из Свеаборга и из Кронштадта, как я понял, так и не собирается выходить, чтобы по-рыцарски сразиться с нами. Я слышал, что британский адмирал Непир, словно в средневековье, посылал вызов на бой русским, но те струсили и даже не ответили адмиралу.

Захват же двух или трех финских баркасов и шхун, загруженных салакой и дровами – все это меньше всего было похоже на войну…

Сегодня после завтрака я вышел на палубу – надо же проследить за тем, что делают эти бездельники-матросы. Но не успел я открыть рот, чтобы отругать их за неряшливый вид, как откуда-то с неба услышал звук, напомнивший мне стрекотание сверчка у нас дома в Бордо. Посмотрев вверх, я увидел в небесной синеве что-то весьма похожее на огромную зеленую стрекозу с большими прозрачными глазами. Эта удивительная «стрекоза» и издавала странные звуки.

Она приближалась к нам, и жужжание становилось все сильнее и сильнее. У удивительного летательного аппарата – а я уже понял, что это не гигантское насекомое, а летающая машина, построенная руками людей, – было толстое тело и тоненький хвост. На животе у «стрекозы» я в бинокль заметил красную звезду. Осмотревшись, я увидел, что мои матросы забросили уборку палубы и так же, как и я, с удивлением глазели на неведомую машину. Потом с полдюжины из них с криками ужаса побежали вниз по трапу, несмотря на то что я заорал:

– А ну, бездельники, вернитесь! Работайте, а не то я прикажу боцману спустить с вас шкуру!

Двое или трое вернулись, но другие, похоже, решили, что гнев лейтенанта – ничто по сравнению с этим ужасным существом. Сказать по правде, страшно было и мне самому, но я не мог показать свой страх простым матросам. Я посмотрел на огромную «стрекозу» и сказал им громко и насмешливо:

– Не знаю, что тут у русских за насекомые, но не думаю, что оно может принести хоть какой-нибудь вред настоящим французам. Да здравствует император!

Часть матросов нестройно подхватила:

– Да здравствует император!

– Что-то я вас плохо слышу, – мне не понравился кислый вид матросов. – А ну-ка, еще разок! Да здравствует император!

В ответ эти канальи крикнули чуть погромче:

– Да здравствует император!

– А ну, поживее, вы что, обделались от страха? – заорал стоявший рядом со мной боцман Ленотр. – Еще раз крикните: да здравствует император!

– Да здравствует император! – матросы закричали так, что я чуть не оглох.

– А теперь, – я обратился к Ленотру, – найди и верни тех, кто убежал. Да поживее!

Ленотр откозырял и кинулся выполнять мой приказ.

«Стрекоза» же тем временем развернулась и, похоже, собралась улетать. И тут я вдруг услышал стрельбу из ружей. Обернувшись, я увидел дым над палубой нашего флагмана, 90-пушечного красавца «Турвилля». Похоже, у кого-то просто сдали нервы – ведь наши нарезные ружья просто не могли так далеко стрелять, и их пули не долетали до этой «стрекозы».

И тут произошло нечто страшное, то, что я буду помнить всю оставшуюся жизнь.

Улетавшая «стрекоза» вдруг развернулась в воздухе, а потом полетела в нашу сторону. Через несколько мгновений из-под ее брюшка сорвалось что-то вроде огромных огненных стрел, оставлявших за собой дымные следы. Эти стрелы вонзились в красавец «Турвилль», который мгновенно превратился в извергающий огонь и дым вулкан.

Я услышал жуткие вопли – и только через несколько секунд понял, что от страха орут не только матросы вокруг меня, но и ваш покорный слуга. И я поскорее закрыл рот.

К счастью, «стрекоза», погубив наш флагманский корабль, уже улетала. Крики ужаса и отчаяния стали потихоньку затихать. Но тут взлетел на воздух пороховой погреб «Турвилля», и несколько его горящих обломков упали на нашу палубу. Матросы, к моему великому изумлению, тут же бросились тушить возникшие очаги пожара, даже не дожидаясь моего приказа. А я задумался.

Мне уже стало понятно, что эта страшная «стрекоза» – новое и смертельно опасное русское оружие. И что бороться и побеждать такие аппараты, летающие по воздуху и сеющие вокруг себя смерть, у нас просто нет шансов. Меня посетила крамольная мысль – а не зря ли мы сюда приперлись? В том, что мой дед остался в России и там женился, виноват только он, а никак не вся Россия. А пришел он сюда точно так же, как и я, думая, что идет воевать с варварами… И точно так же Великая армия того, настоящего императора Наполеона, была разбита даже без подобного русского оружия. А теперь оно у них есть…

За этими невеселыми мыслями застал меня боцман Ленотр, пинками гнавший перед собой четырех матросов.

– Лейтенант, по вашему приказу я привел беглецов. Что прикажете с ними делать?

16 (4) августа 1854 года.

Борт учебного корабля «Смольный»

Джеймс Арчибальд Худ Катберт, пациент

– Ники! Рад тебя видеть! – закричал я, увидев высокую фигуру моего нового друга на пороге кубрика.

– Добрый день, Джимми! Привет тебе от сестры. Я ее вчера видел.

– Ну вот, видел ее вчера, а привет передаешь только сегодня! Не стыдно? Шучу, шучу. Расскажи, как там она?

– Трещина кости руки, пара небольших ран – там, где китовый ус корсета впился в… ну, ты понял. А так все у нее хорошо, и она находится в весьма боевом расположении духа. Меня вначале невзлюбила, – и тут Ники улыбнулся, показав, что это было лишь вначале.

– А почему? – поинтересовался я.

– А потому, что она определила по акценту, что я – янки. А янки она не слишком жалует.

– Интересно, очень интересно… Прошлым летом мой приятель по колледжу Нью-Джерси был у нас в гостях. Он настоящий янки, из Коннектикута, не чета тебе, нью-йоркцу. И ничего, Мейбел с ним вполне дружелюбно разговаривала.

Ники замялся. Было видно, что что-то он недоговаривает. Но он всего лишь сказал:

– Для нее янки – это те, кто пытается всячески навязать свои порядки Югу.

Я задумался.

– Да, так оно и есть. Но есть северные политики, и есть нормальные северяне. И с ними у меня проблем не было. Ну, да ладно, что ты ей сказал такого, что она к тебе сразу стала относиться лучше?

– А то, что я согласен. И что я за свободу Юга. Хотя и против рабства.

Да, подумал я, странная логика, однако. Как одно (свобода Юга) сочетается с другим (отмена рабства)?

Вслух же я сказал:

– Ники, рабство – краеугольный камень нашей экономики. Без него у нас просто некому будет рабо-тать на плантациях. Хотя, конечно, того, о чем написала эта гадина Бичер-Стоу в своей «Хижине дяди Тома», у нас почти не бывает. Но из-за ее писанины от меня отвернулись многие мои сокурсники с Севера.

– Знаю, – улыбнулся мой собеседник, – если здоровый молодой раб стоит от двух с половиной тысяч долларов, какой дурак будет их просто так калечить?

Я присвистнул.

– Вот именно. Но тогда почему ты против рабства?

– А вот представь себя на месте раба. Да, тебя кормят обычно неплохо, да, твою старость обеспечат, но ты все равно несвободен. Нравится тебе такое?

– Многие мои знакомые тебе скажут: негры – это не совсем люди, они, скорее, скот. Да и вообще рабство – для их же блага. А я не знаю, что и думать. Ведь я вырос на плантации, где у меня всегда были и кормилица, и слуги, и товарищи по игре – все негры. Не скажу, чтобы они были похожи на скот. Они такие же люди, как и мы с тобой.

– Вот поэтому я и против рабства, – улыбнулся Ники. – Другой вопрос, что делать с ними, когда они станут свободными? И этот вопрос нужно будет заранее проработать. А то… – и он вдруг замолчал со странным выражением лица.

Да, он и здесь чего-то явно недоговаривал, но я решил на него не давить. Пока не давить. И сказал в ответ:

– Есть у меня друзья, так называемые огнееды…

– Сторонники независимого Юга? И ярые защитники рабства в одном флаконе?

– Вижу, что ты про них слышал.

– Ну да. И если мы будем бороться за свободу Юга, то они – наши союзники.

Я посмотрел на него с изумлением:

– Что, так моя сестра на тебя подействовала?

Ники слегка покраснел. А я подумал про себя: да, парень, похоже, она тебе понравилась. И вообще, конечно, я его почти не знаю, но из всех потенциальных мужей для Мейбел он пока что мне по сердцу больше всех. Тем более, зря, что ли, мне дали право одобрить любой ее союз. Надо будет у нее спросить, понравился ли он ей.