Текст книги "Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны"

Автор книги: Александр Харников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

15 (3) августа 1854 года. Лазарет БДК «Королев»

Мейбел Эллисон Худ Катберт,

пассажирка яхты «Герб Мальборо»

Корабельный лазарет не был похож на лечебницу, в которой мне как-то раз довелось побывать, когда еще в детстве, играя в серсо, я подвернула ногу. Здесь было чисто, пахло лекарствами, а странные по внешнему виду лампы излучали свет, похожий на солнечный. Доктор был одет в просторный костюм светло-голубого цвета, а не в заляпанный кровью кожаный фартук и засаленный сюртук.

– Вы, голубушка, признаюсь вам, настоящая счастливица, – сказал он мне на довольно сносном английском языке. – Из всех, кто был на вашей яхте, выжили лишь трое: вы, хозяин яхты и ваш брат. А у вас, похоже, только сломана левая рука. Хотя без рентгеновского аппарата я не могу вам точно сказать, есть перелом или нет. Возможно, что это даже не перелом, а просто трещина кости предплечья. Надо будет отправить вас на «Смольный», у них есть рентген. Ну, и еще имеется пара-тройка царапин и синяков на левой груди – вас спас китовый ус в корсете, хоть и поцарапало немного. Но не страшно, даже зашивать не придется.

Я спросила его с любопытством и некоторым опасением:

– А что за лучи такие – X-rays[4]4
  Так по-английски называются рентгеновские лучи.


[Закрыть]?

Доктор заразительно рассмеялся:

– О, милая, это такие лучи, с помощью которых можно увидеть на экране все ваши прелестные кости.

– А зачем это нужно? – удивленно спросила я.

– А затем, милая, чтобы было видно, есть ли у вас перелом, а если есть, то где именно. Ладно, это подождет.

Он смазал последнюю ранку каким-то сильно пахнущим снадобьем, отчего там сразу же защипало, заклеил ее куском пластыря, смазал синяки какой-то другой мазью и, критически оглядев, произнес:

– Сейчас вам помогут надеть ночной халат и отведут в палату. В отдельную палату, заметьте – других пациенток у нас нет и в ближайшее время не предвидится.

– Доктор, скажите, а когда с моей руки снимут повязку? – поинтересовалась я.

– Вам только наложили повязку, а вы уже хотите, чтобы ее сняли? Какая вы нетерпеливая, – улыбнулся доктор. – Ничего не поделаешь, вам придется потерпеть. И не переживайте за вашу грудь – шрамов, думаю, на ней не останется. Все будет выглядеть, будто ничего и не случилось.

Я несколько напряглась – подобные темы у нас как-то было не принято обсуждать с мужчинами, пусть даже они и медики.

– А когда я смогу увидеть брата?

– Его вы увидите денька через два-три, – доктор развел руками. – Раньше не получится – его сейчас готовят к операции.

– С ним что-нибудь серьезное? – не на шутку испугалась я.

– Да нет, как у нас говорят в России, до свадьбы заживет. А вот его английскому другу повезло меньше. Но и он будет жить, хоть и без руки.

Молодой человек в военной форме, которого врач представил мне как своего помощника, немного смущаясь, надел на меня ночную рубашку и отвел в небольшую палату, в которой было две кровати. На тумбочке стояла ваза с фруктами, графин с водой и стакан. На стене напротив висели четыре картины. Две из них мне понравились: на одной была изображена юная девушка с персиками, а на другой – медведи в сосновом лесу. А вот третья и четвертая, висевшие в ногах обеих кроватей, были абсолютно черными.

Мой спутник улыбнулся, подкатил ко мне столик-тележку, на которой были расставлены тарелки с едой, и сказал мне на довольно неплохом английском:

– Доктор сказал, что вам можно есть всё. Тут супчик куриный и пельмени со сметаной. Поешьте и ложитесь, отдохните. Если что, то судно под кроватью. Вам помощь понадобится?

– Да нет, – смутилась я. – Вроде смогу и сама, – и перевела разговор на менее неудобную тему: – А у вас нет Библии и какой-нибудь другой книги? – спросила я. – Хочу немного отвлечься от воспоминаний о недавних ужасах.

– Вам на английском? Хорошо, я посмотрю в корабельной библиотеке. А вы какие книги предпочитаете? – поинтересовался помощник доктора.

– Что-нибудь про любовь, – покраснев сказала я. – Кстати, а как вас зовут?

– Старшина 1-й статьи Емельянов, – представился он.

– Такое я не смогу произнести, даже если мне очень захочется. Простите меня, – мне стало немного стыдно из-за того, что я не знаю русский, а он английский знает.

– Ну, тогда называйте меня просто Алекс, – сказал он и кивнул мне.

– Очень приятно, Алекс, – я, как смогла, сделала некое подобие книксена, что было весьма непросто, так как я находилась в лежачем положении. – А меня зовут Мейбел.

– Вы англичанка? – поинтересовался он.

– Нет, я живу в Джорджии, – ответила я.

Алекс как-то странно на меня посмотрел, после чего я уточнила:

– Это которая в Североамериканских Соединенных Штатах.

– А, теперь понятно, какая это Джорджия, – кивнул головой Алекс.

– А разве есть еще одна? – удивленно спросила я.

Алекс неожиданно для меня улыбнулся и сказал:

– Хотите, я вам после обеда фильм покажу?

– Фильм? – я опять удивилась. Очень странные люди эти русские – говорят о непонятных вещах, причем так, будто все остальные должны о них знать. И я решила спросить его: – А что это такое?

– Увидите, – и он, загадочно усмехнувшись, вышел из каюты.

Я поймала себя на мысли, что мне становится все интереснее и интереснее общаться с русскими. Я ничуть не обижалась на то, что доктор и этот Алекс смотрели на меня как на взрослого ребенка. Действительно, кто я для них? Глупая девица с яхты, которая зачем-то притащилась в самую гущу боевых действий, тем более из страны, враждебной России. А обо мне здесь заботятся, как о самом желанном и любимом человеке.

А началось все с того, что моим родителям пришло письмо от дальнего маминого родственника, Джона Худа, который жил в Англии. В письме было приглашение посетить его в любой удобный для нас момент. Я как раз окончила женские курсы в Саванне, а мой брат Джимми, который был меня на год старше – колледж Нью-Джерси. Я была свободна, как ветер – мой жених (который, если сказать по правде, мне не очень-то и нравился) скончался недавно от желтой лихорадки. И мама уговорила папу отпустить в Европу не только Джимми, но и меня.

В Англии мне очень понравилась старина – таинственные замки, церкви, дворцы, да и просто живописные улочки старинных городов. А вот британская погода – нет. Почти все время было холодно и ветрено, часто шел холодный дождь – у нас летний дождь теплый – да и люди здесь жили подстать погоде, холодные и чопорные. Счастливым исключением оказался наш кузен Алджи – тот с ног сбивался, лишь бы нам показать что-нибудь этакое. Он-то и предложил круиз по Балтике.

Должна сказать, что города на континенте мне понравились больше, да и еда там была намного вкуснее, чем в Англии или на яхте – ведь повар на ней оказался типичным англичанином. Впрочем, как известно, дареному коню в зубы не смотрят. Альфред, хозяин яхты, был настоящим джентльменом, а его кузина – весьма мила и любезна.

А вот с моей собственной кузиной, Викторией, сразу же начались проблемы – та почему-то все время посматривала на меня искоса. Может быть, потому, что Алфи больше засматривался на меня, чем на нее, хотя я и не давала ему никаких надежд.

Когда мы добрались, наконец, до Бомарзунда, то я увидела недостроенную русскую крепость, которую жестоко обстреливали две дюжины кораблей, и которую осаждали несколько тысяч французов.

Неспортивно, подумала я уже тогда и поймала себя на мысли, что я почему-то симпатизирую скорее русским, хотя вслух этого, разумеется, и не сказала. Джимми потом мне по секрету шепнул, что и он разделяет мои симпатии. Но у русских, увы, шансов отбиться от врага практически не было – ведь у англичан и французов имелось подавляющее преимущество и в артиллерии, и в живой силе.

А сегодня утром наш гостеприимный хозяин с возбуждением заявил нам, что «почти вся русская артиллерия выбита, и теперь наступает последний акт комедии». И он, похоже, был прав – полдюжины кораблей, два из которых были просто левиафанами, как мне объяснили, пошли узким проливом, чтобы войти в большое озеро, расположенное в глубине острова. Они должны были зайти в тыл русской крепости. Оттуда можно было безнаказанно обстреливать русские укрепления. Обычно невозмутимый, даже скорее чопорный Алфи чуть не пустился в пляс, наблюдая за происходящим.

И как только он разразился очередной тирадой о том, что наконец-то русским покажут их место в цивилизованном обществе, о котором они никогда не должны забывать, как произошло что-то невероятное. Загремели взрывы, не похожие на обычную пушечную стрельбу. Сначала один, а потом и другой левиафан, замыкавших строй двигавшихся гуськом кораблей, окутались сначала дымом, а потом вспыхнули, словно два огромных костра.

Алфи от удивления открыл рот и чуть не сел мимо стула. Он побледнел и заблеял, что русские, наверное, этой ночью поставили в проливе мины, что это нецивилизованные методы ведения войны на море, достойные лишь азиатских варваров, и что великие европейские державы, несмотря ни на что, все равно одержат над ними победу.

Но тут практически одновременно взорвались три корабля, стоящие на рейде, включая флагман французов, многопушечный красавец «Аустерлиц». Внутри меня все ликовало, но моя мама учила, что истинная леди не показывает своих чувств, особенно если они могут обидеть кого-либо.

Но похоже, скрывать подлинные чувства умели далеко не все. Виктория вдруг завизжала от радости:

– Смотрите! Вон там!

Из дымки на горизонте вдруг показались силуэты нескольких больших железных кораблей без парусов.

Алфи вслед за Викторией радостно завопил:

– Стюард! Шампанского, и побыстрее!

Джимми с удивлением спросил у него:

– А это еще зачем?

– Это могут быть только наши! – воскликнул Алфи. – Ведь, Джимми, признайся, только англичане умеют строить современные корабли. И ваши, и французские – это вчерашний день, а русские – вообще плавучий хлам.

Один из матросов, обычно прислуживавших нам за столом, принес шампанское и бокалы. Но вслед за хлопком вылетевшей пробки со стороны моря неожиданно раздался гром выстрела. Железный корабль открыл огонь. Огромный фонтан воды поднялся у борта одного из кораблей эскадры.

Викки и Диана, не сговариваясь, рванули к трапу, словно лошади на скачках, по дороге едва не сбив с ног матроса, который стоял, разинув рот от удивления, и смотрел на невесть откуда взявшиеся корабли. За ними не спеша отправился и Алджи, обронив:

– Присмотрю за ними – как бы не случилось беды…

Алфи, сидевший на стуле рядом со мной, промямлил:

– Тут какая-то ошибка… Сейчас все это прекратится…

Но скоро три корабля союзного флота, в которые попали ядра с неизвестных кораблей, взлетели на воздух. А остальные корабли эскадры спустили флаги и сдались на милость победителей.

И тут вдруг какая-то батарея с французских позиций открыла огонь по железным кораблям. До них ядра, понятно, не долетели – слишком уж большое было до них расстояние – а вот в нашу яхту очень даже, хоть она и стояла чуть в стороне. Одно ядро угодила прямо в салон, куда только что спустились девушки и милый кузен Алджи. А через несколько секунд палуба вдруг заходила ходуном, и я упала, больно ударившись о борт яхты, после чего вдруг неожиданно для себя оказалась в прохладной воде.

Плавать я умела, и неплохо – все-таки не зря провела столько времени у родни на острове Святого Симона. Но попробуйте продержаться на воде в полном наряде английской яхтсменки, который был на мне, тем более что левая рука у меня ужасно болела.

Что произошло потом, помню смутно. Помню лишь, как ко мне подошла шлюпка, и как чьи-то сильные руки втащили меня в лодку. Я упала на ее дно и почувствовала, что лежу на чем-то мокром и мягком. Открыв глаза, я увидела перед собой мертвое лицо Виктории. В глазах у меня потемнело, и я упала в обморок.

Когда я пришла в себя, то уже лежала нагая на столе, наполовину прикрытая простыней, а русский врач деловито осматривал мою руку.

Тут вернулся Алекс, и я очнулась от своих воспоминаний.

– Простите, но про любовь я нашел только вот это, – и он протянул мне странное издание «Гордости и предубеждения», почему-то не в кожаном переплете, как обычно, а в бумажной обложке. – И вот вам еще Евангелие, – Священное Писание было в твердом переплете из какого-то странного материала. – Да, и вот еще Шекспир, – и он положил передо мной на стол потрепанный томик «Гамлета», тоже в бумажном переплете.

– Спасибо, – Я был благодарна Алексу за его услугу.

– А вот и фильм, – он взял лежавшую на моей тумбочке продолговатую коробочку с какими-то квадратиками. Потом нажал на один из них, и на черной картине напротив моей кровати вдруг появилось изображение синего моря, белого песчаного пляжа и пальм – почти как на острове Святого Симона, где я так любила купаться.

– Как красиво! – я попыталась захлопать в ладоши, но тут же сморщилась от боли в поврежденной руке.

– Болит? – участливо спросил он. Я отрицательно покачала головой, и он продолжил: – Да нет, это еще не все.

Алекс улыбнулся и открыл какую-то плоскую коробочку, которую тоже принес с собой. Достав серебристый диск, он сунул его в узкую щель под черной картиной, потом дал мне ту, первую коробочку:

– Вот сюда нажимайте, если вам захочется остановить фильм, – пояснил Алекс. – Сюда – чтобы выключить Ти-Ви. Сюда – чтобы сделать погромче, а сюда – потише. А вот так, – он нажал на кнопку с треугольником, – мы запускаем фильм.

В Ти-Ви (так, я поняла, называлась та странная картина) вдруг заиграла музыка, и картинка сменилась на четыре слова: «Gone With the Wind».

16 (4) августа 1854 года.

Аландские острова. Крепость Бомарзунд

Елизавета Тарасовна Бирюкова,

корреспондент ТВ «Звезда»

– Странно, – удивленно сказал Юра. – А Лиза сказала, что передала… – и он вопросительно посмотрел на меня.

Юра – это мой шеф, Юрий Иванович Черников, легенда нашего телеканала. А я – его заместитель. Юра меня берет с собой всюду, кроме действительно горячих точек, где бывает опасно. Я, конечно, протестую каждый раз, когда меня оставляют дома, но это так, для проформы – ведь ежу понятно, что погибать в какой-нибудь задрипанной Сирии мне почему-то не очень хочется.

А тут намечался круиз на Карибы, а до того – визит в несколько скандинавских столиц. Так что вот она я собственной персоной. Елизавета Тарасовна Бирюкова, в девичестве Орлик, тридцати четырех лет от роду, уроженка славного миста Житомир, но жившая сначала в Киеве, а когда мне исполнилось пять лет и моему отцу предложили должность в Москве, туда он и отбыл вместе со всей семьей и соответственно со мной.

В девяносто первом отец задумал было вернуться в Неньку, ставшую нэзалэжной. Но каким-то чудом он сумел откусить кусок приватизационного пирога и остался в Москве. А через пять лет его не стало – какие-то разборки между своими. И мама выскочила замуж за другого, да с такой скоростью, что у меня невольно возникла мысль, что этот другой скрашивал ее досуг еще в те времена, когда мой папахен крутился, как белка в колесе, зарабатывая на брюлики мамане и на разнообразные секции, вояжи и просто репетиторов для меня.

Мой новый отец продолжал баловать и маму, и меня, а когда мне исполнилось шестнадцать, я, прикинув, что пора и мне протиснуться поближе к его кошельку, уложила его к себе в постель. Сделать это оказалось не так уж и трудно. Так я стала его второй сексуальной партнершей, вплоть до того момента, когда поступила на факультет международной журналистики в МГИМО, куда меня «папик» устроил через какие-то свои связи. На тот момент мамочка с моим новым папочкой жили на Рублевке, а мне была куплена квартира в Москве, которая поначалу служила сексодромом для многих моих однокурсников и однокурсниц.

Вскоре, увы, ко мне переехала жить мамочка – видите ли, ее милый друг Алешенька нашел себе новую пассию, в два раза моложе ее и с ногами до ушей, зато, по маминым словам, «с отвислыми буферами и толстой задницей». Мамину попу, конечно, худой тоже не назовешь, зато ее грудь и в сорок четыре смотрелась весьма и весьма неплохо. Но Алексей Иваныч клюнул на молодую дуру.

Через пару месяцев он позвонил мне и пригласил встретиться. После ресторана без вывески, где готовили получше, чем в «Арагви», и пары часов на роскошной кровати под балдахином в еще одной его московской квартире на Мясницкой, он мне сказал, что после меня ему с матерью стало не интересно. «Знаешь, твоя мамаша лежит в постели, как гипсовая статуя с веслом. Да еще у нее при этом такое выражение скуки на лице…» Новую свою мамзель он тоже описал не в самых лестных тонах – но, как он сказал, «на этот раз мне хоть ума хватило на ней не жениться, а то знаешь, сколько пришлось отдать при разводе…»

У мамы действительно теперь водились весьма неплохие деньги, крутые тачки – «порше», «бэха», – куча ювелирки… А еще на нее была переписана квартира, в коей я и обитала. Так что отжать ее у матери у меня возможности не было, и мой домашний «сексодром» закончился, похоже, навсегда. Вскоре она нашла себе одного грузина, чуть постарше меня, и жизнь в квартире стала для меня совсем невыносимой. – Грузинчик этот пытался, конечно, и ко мне подбить клинья, но он мне был абсолютно неинтересен.

Поэтому я вскоре выскочила замуж за Ваню Бирюкова, моего сокурсника – у него родители уехали то ли в Камерун, то ли в Сенегал, где работали в посольстве. А квартира осталась в его полном распоряжении. Брак наш распался через неделю после выпускного вечера. Ваня поехал в Питер на собеседование на какой-то тамошний телеканал, а после оного так торопился к своей супружнице, сиречь ко мне, что успел на обратный самолет аж на два часа раньше. И застал меня in flagrante delicto с бывшим моим отчимом, который наведался в гости, как он делал время от времени, когда мужа не было дома. Так что оказалась я в той самой квартире с балдахином – с условием, что, пока я там живу, буду ублажать Алексея Иваныча, когда последний будет наведываться в Первопрестольную.

Он же и устроил меня по знакомству на тогда еще новый телеканал «Звезда». Сначала дела у меня шли ни шатко ни валко – на экране я ни разу не появилась, делала работу, которую считала ниже своего достоинства. Зато через два года, когда на канал пришел Юра Черников и ему нужны были сотрудники, я каким-то чудом сумела подсуетиться и устроилась к нему. Впрочем, чудо было вполне рукотворным – я переспала несколько раз с мужиком, который был ответственным за комплектование его съемочной группы. Потом, когда заартачилась одна наша весьма могущественная администраторша, про которую ходили слухи о розовом колере ее предпочтений, то пару раз пришлось порезвиться и с ней. Последнее мне было несколько противно, но что ни сделаешь ради хорошего места!

Про Юру Черникова уже тогда ходили легенды. После школы он провоевал два года в Афгане, где, по слухам, был снайпером. На День Победы и на День воина-интернационалиста он надевает свои награды. Там есть и парочка орденов (не спрашивайте, какие именно – я в такой ерунде не очень-то и разбираюсь) и медаль «За отвагу» – ее ему дали, по слухам, вместо Героя. Ну, и еще какие-то медали, советские и афганские.

Впрочем, про свое пребывание «за речкой» он рассказывать не любит. Вернувшись, он поступил в МГУ на факультет журналистики, где и женился на девушке с факультета иностранных языков. Как по мне, то у нее ни кожи, ни рожи. Но Юра в ней души не чаял и сделал с ней четырех детей, а пятым он усыновил своего крестника, сына одного из своих афганских друзей, когда последний с женой попал под раздачу при каких-то разборках в лихие девяностые.

Работать с ним было одно удовольствие. Но когда я попыталась затащить его к себе под одеяло, он мне прямым текстом заявил, что, дескать, женат, жене не изменяет и изменять не собирается. Да тут еще и папахен после очередной бурной ночи посмел мне намекнуть открытым текстом, что достоинства мои начали уже показывать признаки того, что и они подвластны времени, и чтобы я не забывала, что больше я ему не родственница. Что он сам полностью облысел и растолстел настолько, что уже при всем желании не может рассмотреть свое достоинство, я ему говорить не стала – лучше пока не сжигать мосты. Тем более что он дал мне целых три месяца на выселение. Денег на свои четыре угла у меня не было, и я выскочила замуж за Леньку Иванидзе – того самого, который мне когда-то помог устроиться к Юре, и переехала с Мясницкой в самое что ни на есть Южное Бутово.

За несколько последних лет я превратилась из рядовой сотрудницы в Юриного заместителя и нередко даже сама вела программы – Юра готовил меня в полноценные корреспонденты. Но с мужем мне не слишком повезло – тот, как оказалось, был не просто слишком любвеобильным. Выяснилось, что он не прочь был крутить любовь не только с женщинами, но и с мужчинами. Впрочем, ради квартиры, пусть и в Бутово, я терпела его похождения, а Ленька мои. Так что все было не так уж и плохо.

А пару дней назад в Стокгольме я впервые увидела это ничтожество – Николаса, блин, Домбровского. Сначала, конечно, он мне понравился – высокий, статный, неглупый, да еще и американец. И когда у нас появился почти целый свободный день, я попросила его показать мне Стокгольм, в котором он, как оказалось, уже успел побывать, хотя и давно.

Он поводил меня по Гамла Стану, потом мы зашли в музей «Васы» – в музей современного искусства меня не тянуло – после чего я спросила, нельзя ли вместо этого где-нибудь искупаться. Он зашел в магазин, купил там плавки и повез меня на озеро Меларен, что в черте города. Я, конечно, загодя надела на себя весьма откровенный купальник, а на пляже, увидев, что большинство местных дам загорали топлесс, тоже сняла лифчик, после чего попробовала прижаться своей, еще довольно красивой грудью к этому америкэн бою. А тот, скотина, от меня отстранился и сказал, что, дескать, находит меня привлекательной и все такое, но пока, мол, к большему у него нет желания, и он не склонен форсировать события. Вот когда мы узнаем друг друга получше, тогда все может быть. Сволочь, ненавижу!

Потом, после того как мы перенеслись во времени в прошлое, Юра пригласил его к себе и предложил создать газету «Голос эскадры» и телеканал для распространения новостей в местных сетях на кораблях. Ник согласился, после чего они снизошли до того, что предложили мне брать интервью у дам. Тоже мне – нашли девчонку на побегушках… У меня до сих пор в ушах слышится Юрин голос: «Коля, ты мужик талантливый, я тебя научу всему, что сам умею!» А обо мне он, гад, ни слова не сказал.

Договорились голубки до того, что Юра будет играть первую скрипку при описании военных действий и в общении с людьми титулованными. Ну, а Ник – со всеми прочими.

После того как французы капитулировали, мы отправились в цитадель, где после генерала Бодиско Юра решил поговорить с Чарторыйским. Юра вообще весьма неплохо говорит по-французски – его жена, видите ли, специалист по-французскому и так его натаскала, что его даже сами французы часто принимают если и не за своего, то уж за какого-нибудь квебекца точно. Но Чарторыйский, как оказалось, по-французски говорит весьма хреново, и Юра послал меня за Ником – мол, тот, кажется, говорит по-польски. Я же сказала ему, что Ник сожалеет, что не сможет прийти. Буду я еще его карьере помогать… Вышла минут на десять, постояла и вернулась.

А после интервью мы встретили Ника, которому Юра попенял, что тот не пришел. Ник удивился – мол, мне никто ничего такого не передавал. И вот теперь Юра смотрел на меня с искренним недоумением. Я собралась с мыслями и сказала ему с кокетливой улыбкой:

– Юрочка, ты, наверное, меня плохо понял. Я ж тебе тогда сказала, что Николаса просто не нашла…

14 (2) августа 1854 года.

Дорога на Гельсингфорс

Капитан Васильев Евгений Михайлович

Как я и предполагал, после того как нашу технику переправили на другой берег Финского залива, императору вдруг захотелось вместе с нами отправиться в Свеаборг. Напрасно мы убеждали его не делать этого, ссылаясь на неудобства, связанные с такой поездкой. С царями спорить тяжело, а с Николаем Павловичем – в особенности.

Поняв всю бесперспективность дальнейших препирательств, я в конце концов махнул рукой, лишь посоветовав императору взять с собой плащ-епанчу, чтобы сберечь мундир от пыли и грязи.

– Господин капитан, – с усмешкой сказал мне Николай, – если бы вы знали, сколько мне пришлось попутешествовать. Причем далеко не всегда в карете Придворного ведомства. Доводилось мне ездить и в обычных дрожках, и в санях, и верхами. В 1830 году во время путешествия в Финляндию сломались дрожки, на которых я ехал. Я пересел на запасные, но и они сломались. Пришлось забраться в обычную чухонскую крестьянскую телегу. И вот на ней-то я, наконец, благополучно добрался до Гельсингфорса.

Мои канцеляристы как-то подсчитали, что в год я проезжаю в среднем по пять с половиной тысяч верст. Помнится, как-то раз по дороге из Пензы в Тамбов при спуске с крутого косогора ямщик не притормозил лошадей, и мой экипаж перевернулся. Я отделался переломом ключицы, а вот бедняга-камердинер, сидевший рядом с этим ямщиком-разиней, серьезно покалечился. А сколько было еще разных дорожных приключений… – Николай махнул рукой.

В общем, пришлось провести с императором краткий ликбез, как следует вести себя во время движения на броне бэтээра. О том, чтобы предложить царю место внутри, речи и не шло. Во-первых, Николаю, учитывая его рост – 189 см – было бы там просто тесно. И во-вторых, августовское солнце припекало не на шутку, и ехать на броне, с точки зрения комфорта, было гораздо приятней.

Император, как опытный наездник, забравшись на боевую машину, быстро нашел на ней удобное для сидения место. А на мои предостережения насчет сотрясений и рывков во время движения, он ухмыльнулся и сказал, что сидеть в седле во время скачки коня во весь опор гораздо опасней.

Император потребовал от своего адъютанта, слегка обалдевшего от намерения Николая путешествовать вместе с нами, чтобы тот срочно добыл для него карту дорог Великого княжества Финляндского. Пока адъютант искал карту, мы прогулялись с императором вокруг суетившихся возле бронетранспортеров морских пехотинцев.

– Скажите, господин капитан, – спросил у меня Николай, – а ваши стальные машины выдержат такую дальнюю дорогу? Ведь дрожки во время поездки в Финляндию ломались не по причине их ветхости, а из-за того, что тракт, по которому нам пришлось ехать, был в весьма скверном состоянии. Конечно, с тех пор прошло уже почти четверть века, и дороги привели в более-менее сносный вид, но все же… – И император внимательно посмотрел на меня.

– Выдержат, ваше величество, – бодро заявил я Николаю. А на душе у меня было немного неспокойно – вот будет конфуз, если бэтээр возьмет, да и сломается. Стыда не оберешься.

Наконец, примчался взмыленный адъютант с требуемой картой. Я развернул ее и хмыкнул. На ней были почти все те же дороги, которые существовали и в XXI веке. Довелось мне в свое время побывать в Финляндии. А в Выборг я часто ездил по делам – службы.

Я передал карту Ване Копылову, который, по плану, следовал в головной машине. На этой же машине, только на броне, должны были следовать и мы с Николаем. Обождав еще пару минут, я скомандовал: «К машинам!» Когда все морпехи выстроились у бэтээров, а старшие открыли посадочные люки десантного отделения, последовала новая команда: «По местам!» Оглушительно затарахтели пускачи двигателей боевых машин, а из выхлопных труб повалил густой дым. Однако вскоре мерно заурчали камазовские дизели, и, устроившись вместе с Николаем на броне, я скомандовал по рации: «Марш!» И мы отправились в путь.

Нет, все же красивые места у нас под Питером. И в XIX и в XXI веке. Старые сосны росли вдоль дороги, видны были небольшие озерца, на полянах высились огромные гранитные валуны, которые притащил в эти края ледник.

Николай, устроившись поудобней на броне, расспрашивал меня о нашем житье-бытье в третьем тысячелетии. Я отвечал ему, тщательно взвешивая каждое слово. Ведь многие наши реалии для императора казались, мягко говоря, глупыми. Например, он совершенно не одобрял парламентский строй. Управление страной людьми, которые ограничены пребыванием у власти сроком своих полномочий, по мнению императора, было преступлением. Лишь наследственная монархия, причем не урезанная конституцией и другими ограничениями, как считал Николай, сделает самодержца ответственным перед своим преемником, который рано или поздно сменит его на престоле.

У меня на этот счет было другое мнение, но спорить с императором мне не хотелось. Бог его знает, может быть, он и прав – ведь тот же Иосиф Виссарионович, хотя и был партийным лидером, но прав у него было поболее, чем у иного монарха. Правда, после его смерти власть перешла в руки недостойных людей, которые в конце концов и промотали его наследство.

Гораздо более интересным и полезным оказался разговор о развитии военной техники. Взять те же бронетранспортеры: БТР-80, на котором мы сейчас ехали, появившись на поле боя в Крымскую войну, мог произвести настоящий фурор. Неуязвимый для здешних ружей, он преспокойно раскатывал бы перед вражеским строем, расстреливая пехотинцев противника, словно в тире. Тут все упиралось лишь в количество боеприпасов. Но сам вид бронированного чудовища, игнорирующего пули, выпущенные из капсюльных ружей и штуцеров, наверняка вызовет панику у врага. А ответный огонь бэтээра из пулеметов и из 30-миллиметровой пушки 2А72 по плотным строям пехоты нанесет противнику страшные потери.

– Да, господин капитан, – вздохнул император, – войны будущего – страшные и кровопролитные. Надеюсь, что у людей в конце концов хватит ума перестать истреблять друг друга, и они будут стараться решать свои противоречия мирным способом. Я не ошибаюсь?

Теперь настала очередь вздохнуть мне. Я еще не рассказал Николаю о Первой мировой войне и войне, которую наши отцы и деды назвали Великой Отечественной, а сейчас почему-то все чаще и чаще называют Второй мировой. А сколько народа ухлопали во время небольших, внешне не очень-то и заметных войнах!

– Ваше величество, – ответил я, – вы правы. Военная техника, став чрезвычайно могущественной, заставляет людей воздерживаться от всеобщего кровопролития. Ведь в противном случае мир будет полностью уничтожен, а те, кто останутся в живых, позавидуют мертвым.

Император удивленно посмотрел на меня. Поняв, что я не шучу, он побледнел. Видимо, у него просто в голове не укладывалось, что потомки смогут устроить сами себе рукотворный Армагеддон.

– Ваше величество, – сказал я, – чтобы этого не случилось в вашем варианте истории, следует принять все возможные меры. Ведь Крымская война – это поход практически всей Европы против России. Ослабление нашего Отечества скажется на всей мировой политике, что в конечном итоге завершится мировой войной. В ней погибнут миллионы людей. Вот потому-то, ваше величество, надо, чтобы Россия победила в этой, называемой у нас Крымской, войне. Лишь тогда наши европейские недруги сделают на какое-то время надлежащие выводы и оставят Россию в покое.