Текст книги "Сармат. Кофе на крови"

Автор книги: Александр Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Вологда
27 апреля 1982 г.

За бетонным забором базы подготовки ОМСДОН (Отдельной мотострелковой дивизии оперативного назначения) шумит глухой таежный лес. На плацу идет обычная крутая тренировка. Здоровенные мужики преодолевают водно-грязевые препятствия, полосы огня, бросают ножи и топоры в движущиеся силуэты, крушат ладонями кирпичи и доски-горбылины.

В центре плаца орущий в двадцать луженых глоток круг, в котором мечется, выискивая место прорыва, Сарматов. Через Алана, Бурлака, Силина не прорваться, напротив – мужики послабее... Выпад в их сторону и сальто со спины – назад, через весь круг. Ноги в полете отбрасывают Алана, кулак в солнечное сплетение Бурлаку и одновременный удар головой в подбородок Силина, но... но лейтенант Савелов обхватывает Сарматова сзади и зажимает гортань.

– Так, так! – одобрительно кричит ему капитан Бардак, один из преподавателей учебки, кряжистый крепыш, прошедший огонь и воду... – Молодец, Сармат, теперь чуть назад и сцепить в замок руки на затылке Савелова...

Удалось!.. Взмахнув ногами в воздухе, Савелов летит чуть ли не под колеса тормозящего юзом газика. Из машины вылезает высокий, костистый полковник в смушковой папахе и орет во все горло:

– Сарматов, для беседы!..

Одной рукой он хватает подбежавшего Сарматова за плечо, другой тычет в сидящего в газике офицера в погонах внутренних войск:

– В соседней области групповой побег из зоны. Человек двадцать... Разоружили охрану – и в бега. С оружием. Командуй своим архаровцам: «В ружье».

– Из зоны? – переспрашивает Сарматов. – Но зеки не наш профиль...

– У всех у нас один профиль, старлей! – перебивает его полковник. – Советская власть и приказ начальства. Смекаешь, о чем я?..

– Так точно! – чеканит Сарматов.

Полковник наклоняется ближе и продолжает свистящим шепотом:

– Сбежали одни убийцы, педерасты, прочая шушера. Патронов на них не жалеть, смекаешь, о чем я?..

– Да, но... – заикается было Сарматов, но его тут же перебивают:

– Не мухорться, не мухорться, старлей! Потом спасибо скажешь!

– За что, товарищ полковник?.. – зло спрашивает Сарматов.

– За что? Да за то, что твои архаровцы кровушку живую, теплую здесь попробуют и поблюют, поблюют с нее здесь, а не там, куда вы предназначены, – жестко рубит полковник. – А кто киксанет, того к едрене фене – на списание, смекаешь, о чем я?.. Я даже Бардака с вами не пошлю, хоть он и лучший в Союзе скорохват!

Северный Урал. Станция Харп
29 апреля 1982 г.

На Урале начался ледоход. В неумолимом стремлении к океану белые с голубыми подбрюшинами льдины с шипением и хрустом налезают друг на друга, разламываются на осколки, кружатся в грязно-черной воде...

Два вертолета «Ми-8» несутся над рекой на параллельных курсах.

Прильнувшие к блистерам «архаровцы» возбужденно перебрасываются репликами:

– Лиса на льдине, лиса!

– Какая лиса, собака это!

– Салага мокрогубый, сам ты собака!.. Говорю, лиса!

– Глянь-ка, глянь, трактор унесло!..

– Ой, мужики! Зайцы... зайцы, бля буду!

Напуганные ревом вертолета зайцы прыгают со льдины в воду, отчаянно барахтаются в ледяном крошеве.

Река уходит за скалистый поворот, и внизу проплывают озера с нетающим донным льдом. В обрамлении нежно-бежевых мхов распластываются зеленые острова оттаявшей на солнечных склонах брусники, заснеженные урманные пади и буреломные распадки. В одном из распадков в глаза бросается группа одетых в черное людей. Присмотревшись, можно заметить, что все они вооружены.

При появлении вертолетов зеки сбиваются в кучу. А с первой вертушки тем временем несется усиленный динамиками голос Сарматова:

– Имею приказ – вести огонь на поражение! Предлагаю немедленно сложить оружие! В противном случае все будут уничтожены!

В ответ – вспарывающие обшивку вертолета автоматные очереди. Под восторженные вопли и угарный мат машина окутывается дымом и, теряя высоту, тянется к луговине за распадком.

Когда оба вертолета плюхаются на луговину. Сарматов кричит выскакивающим из них бойцам:

– Взвод Хаутова отрезает им юг, взвод Савелова – сопки! Остальные со мной – гнать их к реке!.. Огонь по зеленой ракете. К выполнению боевой задачи приступить!

Тяжелый, глухой топот армейских сапог... Лязг оружия... Запаленное, хриплое дыхание... Автоматные очереди прерывают этот бег, и вместе с ними из-за моренных камней несутся мат и полуистеричные выкрики:

– Давай, давай, устроим сабантуй, менты поганые!

– Подходи ближе, сучары позорные!

– Братаны, мочить без пощады, мочить легавых!

По знаку Сарматова бойцы, маскируясь, охватывают моренные камни полукольцом. В синее небо уходит зеленая ракета. И тут же с южной стороны из-за буреломов и со стороны северных сопок начинают дробно бить пулеметы. Крики и мат за камнями стихают. В довершение ко всему Бурлак точно кладет перед камнями гранату. Когда дым от взрыва рассеивается, в наступившей тишине виснет одинокий, тоскливый крик:

– Обложи-и-и-ли, су-у-уки! Ата-а-ас, кенты-ы-ы-ы!

Охваченные внезапной паникой зеки перепуганным стадом бросаются через луговину к обрывистому берегу реки. Автоматные очереди за спинами усиливают их панику, убыстряя их бег. Достигнув реки, они растерянно мечутся по крутому берегу. Впереди под обрывом – лавина несущихся льдин, отделенная от береговых камней широкой полосой черной воды. Позади и с боков неумолимо приближающиеся рослые мужики в краповых беретах с закатанными по локоть рукавами... Выхода нет...

У одного из зеков, видимо, не выдерживают нервы, и он от живота пускает в наступающих длинную, неприцельную очередь и тут же валится на камни, сраженный ответными выстрелами.

При виде близкой смерти, дымящейся на ветру крови у большей части беглецов пропадает охота сопротивляться дальше. Многие из них бросают оружие и по неистребимой лагерной привычке сбиваются в плотную кучу, с ужасом и отвращением глядя на приближающиеся «краповые береты».

– Хана, кенты! – сипит худющий зек с белыми остановившимися глазами. – На нас спецназ спустили! Для натаски мы, заместо кроликов! Хана!

Огромный, похожий на стоящую на задних лапах гориллу заключенный с впалыми глазницами, схватив автомат, петляя, бежит к густым ивовым кустам у края луговины. Очередь из пулемета, как плугом, вспарывает перед ним землю. Зек останавливается и пятится назад к толпе оцепеневших собратьев. Все ближе и ближе «краповые береты». Они наступают спокойно, неумолимо, как смерть. И по-прежнему выхода нет...

– В психическую идут, как в кино про Чапаева! – слышится из обреченной толпы.

– Братаны, сукой буду – замочат! – тонко кричит зек с белыми полотняными глазами. – Мы им живые не в мазу-у-у-у! Всем, всем вышак, братаны! В Ухте уже такое было-о-о-о!..

Похожий на гориллу заключенный отшатывается от белоглазого и вдруг с диким, каким-то нечеловеческим воплем бросается с обрыва в реку. Подчиняясь страху и стадному чувству, остальные беглецы следуют за ним.

«Краповые береты», добежав до берега, не сговариваясь, бросаются туда, где в черных засасывающих воронках и в крошеве льда беспомощно барахтаются люди со стрижеными затылками. Тех, которых еще не успела поглотить ледяная стихия, они выдергивают из объятий реки и вытаскивают на берег.

Стриженые затылки обреченно-покорно подчиняются их воле. Только троим зекам все же удается преодолеть полосу кружащейся, вскипающей бурунами воды и вплотную приблизиться к несущимся льдинам. Одного из них сразу же подминает под себя серо-голубым брюхом вынырнувшая из глубины ледяная плита, но двое – белоглазый и похожий на гориллу – успевают схватиться за ее ломкий край и выбираются на шершавую поверхность. С другого края, к их удивлению, на льдину выбирается Сарматов. Белоглазый издает вопль и, не раздумывая, прыгает на проносящуюся мимо льдину. Похожий на гориллу зек, убедившись, что момент для прыжка упущен, выхватывает из-за голенища сапога нож и, ощерясь на Сарматова гнилым ртом, идет прямо на него.

– Не тебе, тля ментовская, вора в законе Сеню Гнутого под вышак ставить! – сипит он, полосуя ножом воздух перед отступающим Сарматовым. – Щас раком у меня станешь, щас повертишься на перышке!.. Петушком откинешься, волчара позорный!..

Отступая, Сарматов оскальзывается и падает спиной на льдину. Сеня Гнутый прыгает на него с занесенным для удара ножом, но ботинок Сарматова входит ему в пах, и зек, пролетев по инерции вперед, пашет небритой физиономией по ледяным застругам.

Сарматов до хруста выворачивает его руку, разрезает сзади на нем штаны и ставит на колени. От страшной боли в плечевом суставе Гнутый воет надсадно, по-волчьи.

– Кто побег сладил? – кричит ему в ухо Сарматов. – Колись, Гнутый, или на корм рыбам без молитвы поминальной!..

Гнутый воет еще громче, еще надсаднее. Свободной рукой Сарматов сдавливает кадык на его горле, и Гнутый перестает орать, захлебнувшись болью.

– Ну, Гнутый, ну! Покупай свою жизнь поганую, пока я не передумал! Кто все устроил? Через кого?..

– Двое с зимнего этапа... Кавказцы... За бабки через начальника оперсос... Подставка ваша ментовская эти кавказцы, бля буду! – не выдержав адской боли, выталкивает из себя Гнутый.

– Поздно ты догадался, Гнутый! Душ десять на тебе, мразь! – говорит Сарматов и ударом ноги в голый зад сбрасывает зека подплывшим Бурлаку и Алану.

Взвод Савелова по береговому обрыву подтягивается к основной группе. Река в этом месте делает поворот, из-за которого медленно выплывает льдина, на которой перетаптывается длинная фигура белоглазого зека.

Сарматов, Алан и Бурлак выскакивают на каменный гребень и, увидев вскинувшего автомат Савелова, вразнобой орут:

– Не стреляй, Савелов, возьмем его!

– Отставить!.. Не стреляй!..

– Возьмем!

Савелов бросает взгляд в их сторону, но, будто не слыша, приникает к автомату.

– Приказываю не стрелять! – орет Сарматов.

Словно в ответ на его слова грохочет длинная автоматная очередь, и зек на льдине, раскидывая в стороны руки, покорно валится лицом вниз. Сарматов, Алан и Бурлак останавливаются, натолкнувшись на невидимую преграду. Насвистывая, к ним подходит Савелов и удивленно спрашивает:

– Вы чего, мужики? Приказано же было – живыми или мертвыми... Я и...

Увидев их заледеневшие глаза, он отшатывается:

– Вы что, ребята?

– Лейтенант, ты добивался перевода в Москву? – бесцветным голосом спрашивает Сарматов.

– Я добивался?.. – непонимающе переспрашивает Савелов.

– Рапорт на отчисление из отряда сам подашь или это сделать мне?

– Рапорт? – бледнеет Савелов. Встретившись еще раз с застывшими глазами Сарматова, он через паузу произносит:

– Сам...

Повернувшись, Савелов медленно уходит вслед за взводом, а они остаются стоять на каменном гребне.

– Сармат, нас-то за что на этих? – после затянувшегося молчания спрашивает Алан.

Сарматов молчит, смотрит туда, где черным крестом на белой поверхности уплывающей льдины распростерта фигура человека. Алану отвечает Бурлак:

– За что?.. А чтобы, как в банде, кровью нас повязать!..

– И ты согласился, командир?.. – переводит Алан взгляд на Сарматова.

– А кто его согласия спрашивал?.. – усмехается Бурлак.

Сарматов, не сводя взгляда с уплывающей льдины, тихо произносит:

– Крест...

– Что? – в полном недоумении переспрашивает Алан.

– Крест это, понимаете?.. Крест на всю жизнь!.. – тоскливо повторяет Сарматов.

– Да уж!.. – соглашается Бурлак. – Никуда не денешься!..

Алан опускает голову и тяжело вздыхает.

Восточный Афганистан
11 мая 1988 г.

Башмаки оставляют глубокие следы на подталом, рыхлом, точно изъеденном кислотой снегу. Пронизывающий ветер воет, как в аэродинамической трубе. Качается над перевалом нестерпимо яркое солнце, которое, кажется, в этом краю не исчезает за горизонтом никогда.

– Мужики, наденьте маски! От такого солнца ослепнуть можно! – кричит Сарматов растянувшимся цепочкой бойцам и встряхивает висящего на нем и Прохорове американца: – Полковник, закрой глаза, они тебе еще понадобятся!..

– Ты уверен? – хрипит тот.

– Глаза – зеркало души, их беречь надо! Без них кто ее, душу твою, увидит?..

– Избавь, майор, от русских разговоров о душе и смысле жизни! – брезгливо передергивается полковник.

– Избавляю... Кстати, мы с тобой нигде раньше не встречались? Мне порой кажется... – задумчиво произносит Сармат.

– Как вы, русские, говорите: кажется – перекрестись! – зло хрипит американец.

– А ты, оказывается, неплохо знаешь русских, полковник! – усмехается Сарматов. – И разговариваешь по-нашему неплохо... Когда захочешь...

– Твоя правда, Сармат, – говорит Прохоров. – Я тоже смотрю: как полегчает ему – уши топориком и смотрит на нас во все глаза.

Сбоку к беседующим пристраивается лейтенант Шальнов.

– Отдохни, командир, я помоложе, – говорит он, закидывая себе за плечо руку американца.

Освободившись от ноши, Сарматов останавливается и пропускает мимо себя группу.

– Как дела, мужики? – спрашивает он одетых в черные маски бойцов.

– Как в Польше – у кого больше, тот и пан! – слышится чей-то ответ и смех остальных.

– Сармат, с тобой не соскучишься. Так ведь получается, что из огня да в полымя, – говорит замыкающий.

– А ты скучать на свет родился? – осведомляется Сарматов. – А кто ты? Не узнаю в маске.

– Савелов.

– А-а... – сразу становится равнодушным Сарматов и, поднеся к глазам бинокль, восклицает: – Ай да Сарматов, ай да сукин сын!..

– Что там? – спрашивает Савелов. Вместо ответа майор передает ему бинокль.

В окулярах рябеют черные точки кружащихся над долиной вертолетов.

– Круто шмонают! – вырывается у Савелова. – Вовремя мы оттуда смылись!

– Ждать нас устали, вот и шмонают, – соглашается Сарматов. – Наше счастье, что у них стандартное мышление.

– Стандартное, говоришь? И в чем же оно заключается?

– В том, чтобы в ситуации, подобной нашей, блокировать тропы, дороги и бить по площадям. С каждым днем они будут расширять район поиска, а их службы радиоперехвата и американские спутники будут ждать нашего выхода в эфир. Нам-то это дело привычное, а вот ты, капитан, зря увязался с нами... Савелов, натянуто засмеявшись, поясняет:

– В наше управление пришли офицеры-афганцы – у меня перед ними комплекс неполноценности. Пришлось устроить прогулку за боевым опытом.

– Это у тебя-то комплекс неполноценности? – усмехается Сарматов. – Между прочим, боевой опыт во все времена с успехом заменяли родственные связи.

– Связи в моем случае не имеют значения. Кстати... о родственных связях. Ты знаком с моей женой... по Никарагуа.

– А-а-а!.. Полагаю, что она не очень обрадована этим обстоятельством.

– К слову сказать, я и сам в Никарагуа был... радиоразведкой занимался. И точно знаю: они в тот раз благодаря тебе, надо думать, неделю трупы из сельвы на вертолетах вывозили. По ночам...

– Кто «они»?.. О чем ты говоришь, капитан?..

– О некоей акции, в результате которой было уничтожено целое подразделение американских коммандос. Командование «зеленых беретов» тогда посчитало, что такую «варфоломеевскую ночь» им мог устроить лишь полк суперпрофи. Или инопланетяне. А так как доказательств ни в пользу первого, ни в пользу второго не было, все списали на местных повстанцев-коммунистов... Но я-то тогда уже вычислил, что у «беретов» с визитом побывал ты...

– На высоте это бывает, Савелов, – насмешливо произнес Сарматов.

– Что бывает? – переспросил капитан.

– Галлюцинации и помутнение рассудка.

– Брось, Игорь!.. Секретность, присяга, подписка о неразглашении, гордость профессионала, офицерская честь... Стандартный набор качеств для таких, как ты, рыцарей без страха и упрека. Только теперь никому это не нужно. Ты понимаешь, что происходит с нами, со страной?

– Ты зря принимаешь меня за идиота, Савелов. Я прекрасно понимаю, что страна вместе со всеми нами летит в небытие. Но если у каждого из нас не останется никаких принципов, то она будет падать туда еще быстрее.

– О чем ты говоришь?! Как ты не понимаешь, что от нас ничего не зависит. Как бы мы ни рыпались, что бы мы ни делали, надвигается распад, хаос. И вся надежда на наиболее зрелую, организованную часть общества, на боевой опыт таких офицеров, как ты, на тех, кто прошел Афган. Мы – цемент, который должен скрепить, удержать дом от распада, не дать вспыхнуть в нем пожару...

– Это все демагогия! – решительно прерывает Сарматов. – Пока страна в оргазме от горбачевского «нового мышления». Если уж думать о перспективе, то смотри дальше. И после плохой жатвы надо сеять. При хорошем кормчем корабль продолжает путь и под рваными парусами. Но это не наша забота. Наша работа – война! – добавляет он и возвращается к прежней теме: – Все-таки ответь мне на один вопрос: почему ты устроил себе «прогулку» за боевым опытом именно с моей группой?

– Я прагматик. У тебя дела круче, а потерь меньше. А я, знаешь ли, еще пожить хочу.

– Ладно, замяли, – морщится Сарматов, – думаю, больше нам к этому разговору возвращаться не стоит.

Савелов в ответ лишь пожимает плечами.

На перевале Сарматов обшаривает через бинокль окрестные скалы и простирающуюся перед ними долину. Не обнаружив ничего подозрительного, он показывает рукой вперед. И снова бойцы шагают навстречу неизвестности. Снега заканчиваются, теплеет ветер, а вместе с тем заметно улучшается настроение у людей. Кто-то из бойцов даже запевает: «Так громче, музыка, играй победу! Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит! Так за царя, за Родину и веру мы грянем грозное: „Ура! Ура! Ура!“»

Американец вслушивается в слова песни и вдруг начинает улыбаться чему-то одному ему известному. Внезапно позади со скал срывается снежная лавина, и песня тонет в ее грохоте. Хвост лавины задевает группу, окутав идущих тучей снежной пыли, не причинив, однако, никакого вреда.

– Вовремя перевал траверснули! – восклицает Бурлак. – Теперь, если те, кто за нами охотится, и увидят наши следы на снегу, подумают, что нас лавиной накрыло.

– Не надейтесь, не подумают! – охлаждает его Сарматов. – И поиск не прекратят. Американцы пакистанской ИСА за полковника наверняка счет предъявили – те будут землю носом рыть, только бы нас найти!

Сарматов глядит на американца. Тот снова потерял сознание и выглядит так, будто одной ногой уже в могиле.

– Дорогой, очнись, пожалуста, – склоняется над полковником Алан.

В ответ из распухших, потрескавшихся губ вырывается глухой стон.

– В отпаде! – говорит Алан. – Как бы не загнулся!..

– Это как ему на роду определено! – рассудительно произносит капитан Морозов. – Как говорят: кому суждено быть повешенным – тот не утонет. У меня замполит был: три Афгана отпахал – и без царапины, а в Москве на бритоголовых ночью напоролся... Нож в спину – и нет мужика!..

– Да, теперь в Москве много всякой нечисти расплодилось: панки, фашисты, анархисты, эти, как их... рэкетиры! – говорит, сверкнув цыганскими глазами, Бурлак и, сжав пудовый кулак, добавляет: – Как из этой интернациональной заварушки выпутаемся – побеседуем с ними!..

Восточный Афганистан
12 мая 1988 г.

Раскачивается в такт шагам над горными отрогами перевернутый серп месяца, разрезая темные облака на ночном небе. Осторожно, от камня к камню, от дерева к дереву, от куста к кусту, скользят по ночному ущелью люди-тени, и лишь слабые стоны лежащего на самодельных носилках американца нарушают тишину да временами шакалий вой тугими волнами прокатывается по ущелью, будя некий инстинктивный животный страх, идущий откуда-то из глубин подсознания. Взглянув на светящиеся стрелки командирских часов, Сарматов чиркает по-куларьи.

– Привал, мужики! – говорит он появившимся перед ним бойцам. – Перекусить и быстро все дела справить!..

Пока бойцы вскрывают банки с тушенкой, он достает из рюкзака миниатюрный транзисторный приемник.

– Послушаем вражьи голоса, может, что дельное скажут, – говорит он, подзывая Алана.

Сквозь какофонию шумов, писк, обрывки музыки пробивается английская, но с явным восточным акцентом речь.

«Говорит радио Исламской Республики Пакистан! Передаем информационное сообщение, – вещает диктор. – По информации из Пешавара на рассвете девятого мая вооруженный отряд сторонников Наджибуллы при поддержке вертолетов с советскими опознавательными знаками совершил бандитское нападение на пакистанский пограничный пост в районе кишлака Фарах. В ожесточенном бою бандиты ХАД уничтожены пакистанскими пограничниками, а средствами ПВО сбит советский вертолет, упавший на пакистанской территории. Сегодня аккредитованным в Пешаваре иностранным журналистам были продемонстрированы тела бандитов Наджибуллы, обломки вертолета и тела трех русских летчиков. МИД Исламской Республики Пакистан направил резкую ноту протеста Советскому правительству, в которой обвинил его в эскалации войны в Афганистане, в агрессии против суверенного Пакистана и в попрании международных правовых норм. Представителю Исламской Республики Пакистан дано указание информировать Совет Безопасности ООН об этом бандитском нападении...»

– Влипли! – вырывается у Сарматова.

– Про нас, что ли, говорят?! – вскидывается Алан.

– Про Сеньку рыжего! – бросает Сарматов и поворачивается к Савелову: – Понятно теперь, зачем они металлолом грузили?

– Сволочи! – в ответ бросает тот и добавляет несколько крепких матерных словечек. – Скажи, ты ведь это предвидел?

– Поскольку я бывал в подобных переделках и раньше, то возможности такой не исключал... А насчет предвидения... Не я должен предвидеть, а те, кто планировал операцию, те, кто вертушку посылал без прикрытия!

– С-суки! – хрипит Силин. – С-су-ки, лампасники! Они друг друга отмажут, а спрос со стрелочника!..

Сарматов в упор смотрит на американца:

– Почерк парней из Лэнгли – грубо, но зато с размахом, не так ли, мистер?

– Все о'кей! – усмехается тот. – Глупо не извлекать пользу из ошибок противника!..

– Согласен! – хмуро кивает Сарматов и поднимается. – Короткими перебежками, мужики!.. Нехрен рассиживаться, ночевка отменяется!..

И снова вперед под неверным светом перевернутого месяца, под нестройный хор шакалов, надеясь только на свой опыт да еще на удачу, продвигаются бойцы. А чужая земля под ногами будто специально подсовывает острые камни и скользкие тропы. Слава богу, не противопехотные «лягушки»...