Текст книги "Сармат. Кофе на крови"

Автор книги: Александр Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Восточный Афганистан
9 мая 1988 г.

Река хоть не велика, но нахраписта. Бурлит ее поток между камней, мечется от одного края узкого ущелья к другому, громыхает на перекатах и порогах. Сарматов и Алан несут американца, так как сам он идти не в силах. Путь лежит вверх по течению реки. Впереди шагают Бурлак и успокоившийся и впавший в какое-то сомнамбулическое состояние, отрешенно молчащий Силин.

Алан кивает на безвольно мотающуюся голову американца:

– Сармат, похоже, он в жмура сыграть хочет...

– А я что могу! – отвечает майор. – Судьба – она ведь как кошка драная!.. Если вертушка подлетит вовремя, то в Москве, может, и спасут его клешню...

– А если не подлетит? – осведомляется Алан.

Сарматов бросает на него косой взгляд.

– Понятно, командир! – кивает Алан. – Прости за идиотский вопрос...

Внезапно в грохот реки вплетается грохот сверху. Все бросаются под укрытие скалы. И едва успевают сделать это, как над ущельем, один за другим, проносятся три черных вертолета.

– Ну, держись, капитан Савелов! – роняет Сарматов, проводив их хмурым взглядом. – Были цветочки – пришло время ягодкам!..

Алан подтаскивает стонущего американца к воде и разлепляет ему рот. Тот начинает жадно пить. Сарматов внимательно следит за происходящим. Когда американец утоляет жажду, он подходит к нему и, склонившись, произносит по-английски:

– Полковник, не знаю твоего имени, и знать мне его незачем, но ты тот, кто мне нужен. Если хочешь жить, когда-нибудь вернуться в свои Штаты, – пей. Пей и не смотри на меня, как на последнее дерьмо!.. Ты ввязался в войну против моей страны, значит, счет ты можешь предъявить лишь самому себе. Еще парням из Лэнгли. А сейчас ты мой пленник, и я приказываю тебе – пей! Пей, твою мать, пока из всех дыр не польется. Это для тебя шанс...

Американец с ненавистью смотрит на него, кривит в брезгливой усмешке рот и отворачивает голову в сторону.

– Пей! – кричит обозленный Сарматов. Схватив американца за волосы, он сует его головой в воду. Тот, захлебываясь, пьет. И когда наконец Сарматов отпускает его, американец яростно орет:

– Большевистский садист! Ублюдок!

Сарматов ничем не выдает кипящей в нем ярости. Он просто стоит над неистовствующим американцем, бесстрастно наблюдая за ним. Тот продолжает выкрикивать:

– Русская свинья, ты слышал когда-нибудь о Женевской конвенции? Я требую...

– Засунь свои требования себе в задницу, полковник! – наконец перебивает его Сарматов. – Возможно, я – дерьмо, но и ты не конфетка. До таких, как мы с тобой, Женевской конвенции о военнопленных дела нет. Будто не знаешь, что в случае чего и тебя и меня просто выбросят на свалку с проломленными черепами.

– Дерьмо! – скалит зубы американец.

– Сармат, привести его в чувство, что ли? – спрашивает Бурлак. – Сколько эту вонь терпеть?!

– Отставить! – останавливает его Сарматов и прислушивается.

По ущелью катится нарастающий грохот.

– Вертушки ребят морозят, – со странным равнодушием произносит Силин.

Чем дольше Сарматов вслушивается в грохот, тем заметнее светлеет его лицо.

– Оторвались наши мужики, Сашок! – кричит он, хлопая Силина по плечу. – Ты вслушайся... Как тогда в Анголе, неприцельно лупят – по площадям.

– Похоже на то! – подтверждает Бурлак.

Силин равнодушно кивает, продолжая пялиться невидящими глазами в какую-то одному ему известную точку.

* * *

Полуденное солнце наполняет ущелье влажным зноем. По самому краю берега вьется еле заметная тропка. Американец, прикованный наручником к Сарматову, пытается идти сам, но ноги его не держат. Оступившись, он с размаху падает в воду, увлекая за собой ненавистного майора.

– Воздух! – вдруг кричит Алан.

И опять все замирают, упав на острые камни и стараясь как можно плотнее слиться с ними.

Три черных вертолета несутся над ущельем в сторону пакистанской границы, а навстречу им в сторону «зеленки» торопятся еще три. Опять по ущелью катится грохот близких взрывов. Сарматов, чуть приподнявшись над землей, дергает американца за здоровую руку.

– Мистер, как вас там, эта громкая музыка не наводит вас на некоторые раздумья?.. – Он показывает на часы. – Пятый час молотят...

– Дерьмо!.. Ублюдок! – шипит тот и, отвернувшись, здоровой рукой раскрывает «молнию» на брюках. Сарматов тут же хватает флягу и подставляет ее под струю мочи:

– Сюда, мистер, сюда... Да не стесняйся – здесь педиков и баб нет!

Происходящее вызывает общий интерес, даже отрешенно молчащий Силин оживляется.

– Зачем тебе его анализ? – удивленно спрашивает он. – В гости к богу можно и так...

– А это чтоб в приемной у апостола Павла в очереди не торчать, – отвечает Сарматов и сует флягу под нос американцу.

– Пей, полковник!.. Пей, выхода у тебя нет!..

Американец отшатывается, смотрит на майора с такой яростью, что, если бы взглядом можно было убивать, Сарматов уже давно бы умер в муках.

– Командир, ты что это? – ошалело спрашивает Алан. – Мы так не договаривались!

– Молчать, старлей! – обрывает его Сарматов.

– Вонючий садист! – выкрикивает американец и заходится в рвотных судорогах. – Ты не русский офицер! Ты есть мразь!

– Не пускай пузыри, полковник! – устало отмахивается Сарматов. – Мне они начинают действовать на нервы. Я тебе, между прочим, предлагаю за неимением лучшего древний казачий способ спасения от гангрены. Поверь, в чем, в чем, а в ранах, колотых и стреляных, мои предки толк знали!

– Казачий способ? – на ломаном русском недоверчиво переспрашивает американец. – Ты есть казакус?..

– Дед был «казакус», отец был сын казачий, а я – хрен собачий! – усмехнувшись, отвечает Сарматов, протягивая флягу. – Пей, полковник, и не ломайся, как целка!

Тот тянется к фляге, но, едва поднеся ее ко рту, снова заходится в рвотных спазмах и беспомощно смотрит на Сарматова.

Сарматов кивает Алану. Тот подходит и, запрокинув американцу голову, держит ее. Часть содержимого фляги Сарматов выливает полковнику в рот, а остатками поливает окровавленный бинт на его предплечье. Американец брезгливо морщится.

– Что поделаешь, полковник! – глядя на него с пониманием, говорит Сарматов. – Война красива в ваших голливудских боевиках, а в жизни она всегда пахнет дерьмом, мочой и блевотиной, не так ли?

– Йес! – выдавливает полковник.

– Похоже, мы начинаем понимать друг друга! – усмехается Сарматов, взваливая раненого на плечи. – В путь, мужики!

И снова тяжелое дыхание, хрип усталых людей, стоны американца, а из «зеленки» – громыхание взрывов и клекот боевых вертолетов, методично прочесывающих территорию.

Идти трудно. Тяжелые армейские ботинки периодически оскальзываются на мокрых от росы камнях. Влажный жаркий воздух забивает легкие, и дышать почти невозможно. Над головой вьются тучи каких-то мелких, больно жалящих мошек. Качается в такт шагам опрокинутый над хребтом узкий серп месяца. Где-то совсем рядом надрываются в истеричном вое шакалы. Их желто-зеленые глаза церковными свечами блуждают среди каменных завалов.

– Вот твари! – ежится Силин. – Верняк – наведут «духов»!

– Не психуй! – хрипит Сарматов, склонившийся под тяжестью здорового, как племенной бык, американца. – «Духи» пошли за нами всего с час назад.

– Свежо предание!.. – огрызается Силин.

– По шариату они должны до наступления темноты похоронить покойников, а наморозил их Савелов не один десяток... – пускается в объяснения Сарматов. – Потом еще вечерний намаз...

– Может, и так! – кивает Силин и со злостью пихает в бок висящего на плече Сарматова американца. – Но на рандеву с вертушкой из-за этого пидора мы уже не успеваем.

– Что предлагаешь?.. – осведомляется майор.

– Выйти на связь и назначить рандеву с вертушкой на завтра, а пока отлежаться в этой мышеловке, – отвечает тот.

Сарматов вздыхает и отрицательно качает головой, насколько это позволяет ему туша американца.

– Выход в эфир тут же засекут... Вертушку гробанут без вопросов. Мышеловку захлопнут.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского... – лихо отвечает Силин.

– Как думаешь, почему эти уроды вот уже семь часов перепахивают «зеленку» вдоль и поперек? – устало спрашивает Сармат.

– Зло срывают... – неуверенно предположил Силин.

– Если бы!.. Им во что бы то ни стало нужно отправить на тот свет нас, что в общем-то само собой разумеется, но главное – этого полковника.

– На американцев что-то не очень похоже – они своих людей берегут.

– То-то и оно! Отсюда делаем вывод, что он знает что-то такое, чего контора дяди Никанора знать не должна, – уверенно заявил Сарматов. – И рисковать этим «чем-то» мы не имеет права. Иначе нам с вами грош цена в базарный день!

– Так, может, вытряхнуть из американца это «что-то», пока он не изобразил жмура? И никаких проблем! – предложил Силин, кровожадно поглядывая на полковника.

– Москва запретила нам задавать ему «лишние» вопросы, какая бы ситуация ни сложилась, – объяснил Сарматов.

Силин от удивления даже остановился:

– Круто!.. Вот так фитиль цэрэушникам!..

– Угу Они б за него, живого или мертвого, никаких денег не пожалели бы!..

– А я-то подумал, что он опять для обмена на какого-нибудь Корвалана!..

– Потом, может, и обменяли бы.

Внезапно впереди заметались шакальи глаза-свечи, и как по команде стих их надсадный вой.

– К бою! – кричит Сарматов, заваливая американца за ближайший валун.

В окулярах бинокля ночного видения видна тропа, извивающаяся среди нагромождения камней, колючие кустарники, кремнистый склон осыпи, по которому ползут два здоровенных паука-каракурта, и опять камни. На одно мгновение на фоне неба, за травой, возникают несколько неясных силуэтов и вновь скрываются за кустами. Из кустов выпархивает какая-то птица и заполошным криком сминает ночную тишину.

Сарматов откатывается в сторону и, укрывшись за камнями, ухает по-совиному.

Сквозь стрекот цикад со стороны кустов доносится чирканье кулара – горной индейки. Сарматов чиркает по-куларьи, в ответ – четкий посвист удода и следом уханье совы.

– Японский бог, наши! – поднимаясь в полный рост, кричит Силин. – Наши-и!

Силуэты вновь появляются из кустов. Уже не прячась, приближаются к кремнистому склону.

Далее следуют крепкие объятия, перемежающиеся радостными возгласами, и ритуальный «парашют» – полтора десятка мужчин упираются лбами друг в друга изображая купол парашюта.

– Товарищ майор, группа прикрытия поставленную задачу выполнила! – рапортует капитан Савелов. В его голосе слышна плохо сдерживаемая радость. – В доме всех заморозили, товарищ майор, а потом оставшихся на джип вывели.

– Потери есть, капитан?

– Двое!

– Кто?

– Лейтенант Гайнуллин, прикрывая отход группы, был ранен или контужен... К нему на помощь бросился военврач Марушкин и...

– И?.. – переспрашивает Сарматов.

– С пакистанской вертушки их обоих – прямое попадание, – мрачнеет капитан. – Игорь, я не посылал Марушкина, он сам!.. И вообще странное что-то происходило... Почему-то бомбили напалмом! Ты не представляешь этот ад, там даже камни плавились!..

– Рюкзак с аптекой цел?

– Был у военврача! – виновато произносит Савелов. – Пепла не осталось...

– В Рязани у военврача – двое детей, – устало качает головой Сарматов и опускается на камень. – Двое... Мальчик и девочка...

– Когда вертушки навалились, мы уже в камнях сидели, – рассказывает коренастый крепыш старший лейтенант Прохоров. – Вертушки сверху, а с фронта «духи» к реке прижимают, думали – кранты, а тут на них с тыла, как черт из бутылки, лейтенант Шальнов!

– Если бы не Андрюха Шальнов, не было бы у нас этой беседы, – подтверждает капитан Морозов и поворачивается к Сарматову. – Командир, Андрюха молодой еще – ему лишняя цацка не помешает, будешь рапорт писать, не забудь про него.

– Не в моих привычках забывать, Дим Димыч, – бросает Сарматов и жестом подзывает все еще одетого в униформу «зеленого берета» Шальнова.

– Ну а ты что скажешь, Андрей? Как сам-то?

– Нормально, командир, – улыбается Шальнов так безмятежно, словно только что вернулся не из кровавого боя, а с прогулки по городскому парку.

– Говорят, устроил у «духов» шмон?..

– Это я с перепугу, командир! – продолжает лыбиться Шальнов.

– А чего не переодеваешься?

– Одежка моя была у Гайнуллина... Мы ведь с Асхатом в одном дворе выросли, в один детсад и в один класс ходили и на срочную вместе ушли... – Улыбка соскальзывает с лица Андрея. – Все подбираю слова, какие говорить дяде Равилю – отцу и тете Зине – его матери... Они в Ясеневе, в нашем жэке, дворниками работают...

– Не смотри на меня так, сержант. У меня этих слов тоже нет, – глухо роняет Сарматов. – Не говорить же им, что их сын погиб смертью героя на бессмысленной, бездарной войне!

За камнем громко стонет американец, и Сарматов, поднявшись с валуна, подходит к нему.

– Плохие новости для тебя, полковник, – говорит он. – Наш врач погиб там, в кишлаке. С ним сгорела аптека. Американец молчит, только глаза его подернуты мутной пеленой боли.

– Пакистанские вертолеты бомбили «зеленку» напалмом, почему?.. – спрашивает полковника Сарматов.

– Потому что война пахнет дерьмом, мочой, блевотиной и... подлостью, – отвечает американец и отворачивается.

– Кажется, мы еще лучше стали понимать друг друга, полковник, – усмехается Сарматов и командует: – Кончай отдыхать, мужики! Пора в путь!..

* * *

И опять бесшумно скользят во мраке афганской ночи люди-тени, петляют, кружатся в диком, бессмысленном танце вокруг них огоньки шакальих глаз, похожие на пламя церковных свечей, рвется к перевернутому узкому месяцу, вспарывая ночную тишину, опостылевший шакалий вой.

Когда из-за хребта снова появляется диск солнца, каменное нагромождение заканчивается и начинается отлогая осыпь, упирающаяся в покрытую чахлой растительностью равнину, изрезанную оврагами, на дне которых журчат мелкие мутные ручейки.

Группа спускается на равнину окольными путями, в обход осыпи, чтобы не оставлять следов.

Здесь, на ровном месте, американец вдруг начинает мычать и дергаться.

– Понял, полковник, молодец! – говорит Сарматов, расстегивая на его брюках «молнию» и подставляя флягу...

С удивлением наблюдают мужики из группы Савелова за происходящим. Сам Савелов не может скрыть отвращения, глядя, как американец пьет мочу.

– Не нравится, капитан? – спрашивает его Бурлак.

– Фу, блин, лучше подохнуть, чем это! – сдерживая рвотные позывы, отвечает тот и смотрит на часы. – Впрочем, это не мое дело. Уже завтра закатимся с тестем в Сандуны...

– Не гуторь гоп, пока коня не взнуздаешь! – замечает Сарматов, поливая мочой забинтованное предплечье американца.

– Думаешь, вертушка не прилетит? – с тревогой спрашивает Савелов.

– Пусть слон думает – у него голова большая, – со злостью бросает Сарматов.

Оставляя в розовом рассветном небе четкий инверсионный след, со стороны пакистанской границы появляются два «Фантома». Сверкнув на вираже крыльями, они скрываются за отрогами, и скоро с той стороны громыхают взрывы, а через несколько секунд «Фантомы» ложатся на обратный курс и скрываются за хребтом.

– Ты думаешь?.. – Савелов хватает Сарматова за рукав. В голосе его неприкрытая тревога.

– Сказал же: слон пусть думает!..

– Но это... это бандитизм!.. Международный разбой!.. – взрывается Савелов.

– Эх, Савелов!... Чья бы корова мычала, а уж нашей-то лучше молчать!.. Но тем не менее яйца отрывать рано...

– Какие яйца? – непонимающе таращит глаза капитан.

– Шутка, капитан, – усмехается Сарматов и кричит: – Мужики, американца будем нести по очереди. А теперь ноги в руки – и полный вперед. Может, успеем, может, кто живой еще!..

– Есть, командир!.. – отвечает Алан и, взвалив на плечи американца, трусцой пускается в бег. За ним срывается вся группа.

Забыв о маскировке, бегом бойцы торопятся к тому месту, откуда должна была забрать их вертушка. Бежать тяжело, но они в считанные минуты пересекают долину, преодолевают каменные завалы и выскакивают на плато, на котором, застилая небо черным дымом, догорает камуфлированный вертолет.

– Сушим весла, мужики! – вырывается у Бурлака, он, не сдерживая ярость, кричит: – Бля, чтоб рога на их тупых лбах выросли!.. Чем думали, посылая вертушку без прикрытия?!

Перед бойцами груда искореженного взрывом, оплавленного металла, бывшего еще час назад боевым вертолетом. В этой груде два обгорелых трупа. Третий в стороне, метрах в пятнадцати. Сарматов склоняется над ним – славянскими синими глазами смотрит в раскаленное азиатское небо командир вертолета. В обугленной руке, словно пропуск на тот свет, торчит полетная карта, в другой намертво зажат огрызок карандаша. Сарматов тянет на себя карту, и обгорелая рука отдает ее. На карте прочерчена свежая неровная стрелка к кишлаку в горных отрогах, на юго-западе от пакистанской границы, и прямо по карте, по оранжевым афганским горам и желтым плато начерчены крупные, корявые буквы: «МАЙОР... ОБНАРУЖИЛ БАЗУ „ДУХОВ“... КИШЛАК ТАГАНЛЫ... ПЕРЕДАЛ НАШИМ... УМИРАЮ...»

– Спасибо, капитан! – глухо говорит Сарматов и закрывает ладонью его синие глаза. – Зачем же ты согласился лететь без прикрытия, парень?..

– Бля, это племя интендантское горючку для истребителей небось загнал за «зеленые» на кабульском базаре! – опять взрывается Бурлак.

– Или в бодуне были после Дня Победы! – подхватывает старший лейтенант Прохоров. – Что им наши жизни – бабы новых солдат нарожают!

Силин, словно очнувшись от летаргической полудремы, в которой он пребывает последнее время, неожиданно зло кричит Сарматову:

– Командир, ты вот говорил нам: «Задание, братва, государственной важности», а они положили с прибором на нас, на вертушку и летунов и на твое «государственной важности»!.. Да для всей их шоблы чем больше бардака, тем больше в масть!.. Чем дольше эта мясорубка, тем «зеленых» в карманах гуще!.. Что, не так, Сармат? Не так было в Анголе, в Мозамбике, в Сирии, а уж про Никарагуа я вообще молчу!

– Все так! – орет в ответ Бурлак. – Только ты чего это командира лечишь? Он, что ли, тебя сюда послал, а сам в кабинете сидит и коньяк распивает? Он же тоже здесь, с нами, и ему, как и тебе, теперь смерть в улыбке скалится.

– Сцепились, петухи! – встает между ними Морозов. – Кончай базар! Ребят по-людски похоронить надо, а они отношения выясняют.

– Не надо! – громко произносит Сарматов. – Ничего здесь не трогать!

– Ты что, командир?! – вскидывается Алан. – «Духи» носы, уши резать будут!..

– Не трогать! – повторят тот. – Если ребят похороним, то «духи» поймут, что мы здесь были, и по следу пойдут. А так они нас ждать будут. Не дождутся – могут подумать, что в «зеленке» напалмом нас накрыли... Не по-людски, конечно, ребят так оставлять, но что поделаешь! А сейчас уходим, пока пакистанская ИСА, спецслужба, не объявилась!..

Бойцы отходят от разгромленной вертушки. Внезапно Силин выбивается из группы и бросается на американца:

– Надо этого пидора за ребят!.. Пусть ему уши режут!..

– Тыкву напекло! – отшвыривает его Сарматов.

– Тебе напекло! – кричит Силин. – Как ты с ним триста верст оттопаешь? Или он жмур, или мы все, непонятно, что ли?!

– Он, кажется, прав, майор! – глядя на Сарматова, подтверждает Савелов.

– Кажется – перекрестись! – обрывает его Сарматов и обращается к бойцам: – Мужики, у нас есть еще страховочная точка... Рандеву с вертушкой... в сорока километрах отсюда. Не будем терять времени! – Он показывает на затянутые маревом скалы. – Туда, аллюр три креста, марш!

Футбольным мячом мотается за спиной Алана голова американца, пузырится на его губах кровавая пена. А над спасительными скалами, как маятник огромных божьих часов, мечется солнце, слепит глаза, заливает жарким потом их лица и спины...

Достигнув скал, все в бессилии бросаются на камни, но жесткая команда Сарматова вновь поднимает их на ноги:

– Всем замаскироваться и приготовиться к бою!..

И едва группа успевает прийти в себя, как из-за хребта, со стороны пакистанской границы, появляются два тяжелых десантных вертолета с пакистанскими опознавательными знаками. На долину, где до этого царила мертвая тишина, обрушивается грохот мощных двигателей. Пройдя на бреющем полете над долиной и над скалами, вертолеты садятся впритык к подбитым советским вертолетам. Выскакивают солдаты-пакистанцы, грузят тела погибших летчиков и искореженные обломки вертолета.

– А металлолом им зачем? – удивленным шепотом осведомляется Савелов.

– Через сутки, думаю, узнаем, но дай бог, чтобы я ошибся! – отвечает Сарматов и вновь приникает к биноклю. – Трое в гражданском... Ясно – цэрэушники взялись за дело!

Увидев, что вертолеты готовятся к взлету, он приказывает бойцам:

– Обнаружат – подпустим вплотную и из всех стволов!.. И учтите – там они оставили засаду, отрываемся сразу!..

Взлетев, вертолеты долго кружатся над долиной, над скалами, отрогами, словно гигантские, уродливо мутировавшие птицы, выискивающие добычу. Наконец они скрываются за хребтом, и все облегченно выдыхают набранный в грудь воздух.

– Как вычислил, майор, что они вот-вот налетят? – спрашивает Савелов.

– Не как, а чем, – отвечает тот. – Задницей я их чувствую, капитан.

– Твоя задница случайно не знает, что нам делать дальше?

– А то как же! – кивает Сарматов и зовет: – Мужики, подтягивайтесь сюда!.. Значит, так, – говорит он сгрудившимся вокруг него бойцам. – Следующая точка рандеву вот здесь. – Он показывает место на карте. – Всего-то, как уже сказано, сорок километров, но... но «духи» нынче же на двадцать километров вокруг перекроют нам все тропы.

– Что предлагаешь, командир? – спрашивает Морозов.

– Уходить через хребет и вот по этому ущелью выбираться на место встречи с запасной вертушкой. Так выйдет крюк на все семьдесят километров, и пройти их надо за сутки с небольшим.

Бойцы, все, как по команде, поворачиваются и смотрят на заснеженные пики хребта.

– У нас нет теплой одежды! – говорит, ежась, Савелов.

– Есть какие-нибудь предложения? – спрашивает его Сарматов.

– Зачем болтать много? – рубит рукой воздух Алан. – Беседовать с апостолом Павлом ни у кого нет желания, значит, путь у нас один – через хребет... Только вот янки совсем плохой, командир...

– Ничем не могу ему помочь! – разводит руками Сарматов. – Ну все, отдохнули – и в путь, братва!

И снова под ногами похрустывают камни и качается над заснеженным хребтом раскаленный диск азиатского солнца. Бурлак и Алан шагают впереди группы, и солнце образует у них над головами нестерпимо яркий, слепящий нимб.

– Смотри, майор, – показывает на них Савелов и усмехается, – да они у нас святые!..

– Грешные они, Савелов, – совершенно серьезно отвечает Сарматов. – Все на этой земле – грешные... Только мера греха у каждого своя...

Савелов кидает на него косой взгляд и спрашивает:

– О чем это ты, Игорь?

– О грехе!.. Или, скажешь, что это понятие тебе не знакомо?

– А-а, ты о той старой дурацкой истории?.. Не забыл, значит?..

Сарматов молчит. И Савелову становится ясно, что ничего он не забыл...