Текст книги "Естественный отбор"

Автор книги: Александр Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Полистав дело, он принимался убеждать Скифа звонким юношеским голоском:

«Капитаны Загоскин и Хрунов, а также старший прапорщик Недвицкий на допросах свидетелей показали, что вы якобы видели во сне, как командующий ограниченным контингентом Советской Армии в Афганистане выплясывал вприсядку на мосту Дружбы, а потом полз на четвереньках на советскую территорию. Потом вы якобы слышали сардонический смех и перед вами во сне выплывали цифры 89. На основании чего вы будто сделали заключение, что в 1989 году, я цитирую, «нас выпрут «духи» из Афгана…».

Капитан волновался куда больше арестованного, часто вскакивал со стула и подбегал к зеркалу, словно чтобы убедиться, что он не потерял лицо. Снова поправлял прическу, одергивал тщательно отутюженный китель.

«Вы, будучи капитаном на действительной службе в Советской Армии, распространяли среди сослуживцев небылицы, будто видели во сне двуглавого орла, державшего перевернутую красную звезду с серпом и молотом в центре. На основании этих бредней вы сделали вывод, что в 1991 году великий Советский Союз прекратит свое существование, затем наступит полоса хаоса и беззакония…»

В казенном кабинете и пахло по-казенному – пересохшей штукатуркой, мастикой для пола и дешевой солдатской косметикой. А капитан самозабвенно играл в проницательного следователя:

«Скажите спасибо командиру полка полковнику Павлову, который вопреки установленному порядку спешно переправил вас в Союз».

Скиф бы тогда действительно сказал спасибо юному следователю, если бы тот поскорей отправил его из этого кабинета с сиротскими крахмальными занавесочками из дешевого ситчика снова в холодную камеру…

«Под видом мистических видений, якобы время от времени посещавших вас, вы занимались неприкрытой антисоветской пропагандой и покрыли позором мундир советского офицера… Если будете упорствовать по вашим «пророческим» сновидениям, я направлю вас на обследование в Институт судебной психиатрии, откуда вы уже не выйдете. Сибирский лагерь строгого режима будет вам видеться розовой мечтой в каждом вашем «сне»…»

Теперь, с высоты прожитых лет, Скиф понимал, как ему повезло, что первым на его зэковском пути попался этот лощеный слюнтяйчик. Обвинение вымарало на суде все эпизоды с видениями, посчитав их бредовой идеей самого следователя. Скифа осудили на пять лет лишения свободы с отбыванием наказания в ИТК усиленного режима по статьям 213-2, 218-1, 238 и 248 УК бывшей РСФСР. Главным пунктом обвинения стал угон боевого вертолета. Жена-журналистка, попавшая в плен к душманам, которую он летел спасать, в деле не фигурировала…

Из оцепенения Скифа вывели слова Засечного:

– Командир, ты заснул или молишься?

– Тут теперь каждый сам себе командир. – Скиф налил в ладонь минералки и плеснул на горячий лоб. – Все под одним Богом ходим.

Услышав его последние слова, отец Мирослав повернулся к Скифу и недоверчиво покачал головой.

ГЛАВА 3

Развеселая гоп-компания в другой половине салона доходила до кондиции. Тамадой там был детина в красном пиджаке с мутным взором наркомана. На обтянутом розоватой кожей черепе во все стороны торчал желтый цыплячий пушок, такой нежный, что хотелось погладить. Девица во взбитой до самой задницы мини-юбке устроилась у него на коленях, жеманилась и тыкала наклеенным ноготком в сторону священника:

– Тото, он меня нервирует…

– Чего ради, ну?

– Грешить стыдно, – кокетливо спрятала лицо на его груди девка. – А еще пялится бесстыдно.

– Не гони волну на фраера, – осадил девку сосед белобрысого в черном широченном пиджаке – охранник по внешности. – Попам тоже кочерыжку попарить хочется.

– То-ото, пускай он слиняет отсюдова…

– Ты чо, со шкафа сдвинулась? Нынче не старый режим. Толик Походин к попам со всем почтением. Я каждый год на Пасху и под Рождество на церковь кусок солидный отваливаю.

– То-ото, по-африкански любить не буду!.. Белобрысый Тото нехотя развернулся мощным торсом к охраннику:

– Ну, достала мочалка… Бабахла, я за что тебе бабки плачу? Прыщавый Бабахла в ответ лишь вытаращил осоловелые глазки и выронил кусок селедки изо рта в бокал с шампанским. Второй охранник, тоже в черном пиджаке невообразимой ширины, задумчиво ковырял в носу, отчего ноздри у него вывернулись наружу.

– Ну? – переспросил Бабахла.

– Возьми сотку долларов у Хряка, дай попу – пусть уматывает из ресторана. Нинке дышать нечем.

Бабахла с видимой неохотой поднялся. Нацепил на бугристую рожу видимость невыразимой скуки и вальяжной походкой сделал три шага к столику, где сидели поп Мирослав и команда Скифа.

– Нам-то чо… Эта телка хвост задрала, блин. Канай отсюда, батя. Мы тебя не тронем.

Священник одними губами негромко прошептал:

– Не задирайтесь. Молча поднимаемся и уходим.

Он уже было приподнялся, но Скиф накрыл его руку своей ладонью, а к прыщавому громиле вежливо обратился:

– Слушай, дружбан… Мы вас не видели, вы нас тоже. Скиф тоже молча вытащил из кармана сотню долларов, вложил парню в руку и закрыл его толстую пятерню.

Тот с еще более брезгливым, чем ранее, выражением на лице пошевелил толстыми губами и толстыми, как блины, ушами:

– Не понял…

– Потом доберешь, – пообещал ему Засечный.

Скифу не удалось сдержать Засечного. Маленький колобок подкатился к Бабахле… и громила на заднице поехал в дальний конец прохода между столиками. Скиф молниеносно подхватил выпавший на пол из-под полы Бабахлы маленький автомат «узи», кошкой вскочил на стол и громко скомандовал:

– Всем – мордой на стол! Иначе в рай без пересадки. Священника вызывать уже не надо.

Хряк и Тото с поднятыми руками плюхнулись носом в столешницу, раскидывая столовые приборы. Девица с обиженно закушенными губками демонстративно взяла пульс на левой руке Тото и с вызовом заявила:

– У начальника повышенное давление. Я как его личная медсестра предупреждаю, что ему нельзя волноваться. Если его кондрашка хватит, отвечать будете вы, милые бандитики.

Засечный с ловкостью фокусника вынул у всех троих из-под мышек оружие и положил его на поднос выскочившему в салон официанту.

– Теперь нам не уйти спокойно, – с укором прошептал Скифу отец Мирослав.

Скиф не ответил. У него чуть выше бороды на скулах играли желваки. Карие глаза прищурились, образовав веер острых морщинок на висках. Кожа на выступавших скулах пожелтела. Перекинув автомат Засечному, он шагнул к столику противника и одним рывком откинул девицу в сторону от белобрысого главаря. Затем левой рукой обхватил его сзади за шею и, большим пальцем другой руки сильно надавив ему на сонную артерию, сказал хотя и сипловато, но твердо:

– Инцидент исчерпан… У защиты будут возражения?

Алексеев и отец Мирослав сидели белее снега, что проносился за темными окнами вагона-ресторана. Официант стоял навытяжку с подносом в руках, на котором громоздилась бандитская артиллерия. Ресторанный вышибала тянулся на цыпочках, чтобы получше разглядеть из-за спин поварихи и завпроизводством в белых крахмальных куртках церемонию подписания мирного договора.

Глаза толстяка в красном пиджаке вылезали из орбит. Слюни тихо сбегали с сочных губ в тарелку с лососиной.

– Скажи своим амбалам, что инцидент исчерпан… Кивни, если язык отнялся, – повторил Скиф после затянувшейся паузы.

Тото кивнул, как смог. Черные брюки из «мокрого шелка» с переливами потемнели между ног, материя потеряла прежний блеск.

– Ах, у него недержание мочи! Отпустите его, мальчики! – закричала медсестра, оправляя на себе сбитую юбчонку.

Скиф отпустил его, метнув острый взгляд на Засечного. Тот живо понял ситуацию. Забрал трофейное оружие с официантского подноса. Вытолкал взашей официантов и прочих зрителей в тамбур. Ключом, взятым со стола в купе завпроизводством, с двух сторон запер вагон на замок. Скиф налил две рюмки водки, одну поставил перед онемевшим противником. Чокнулся и, погладив белобрысого по цыплячьему пушку на голове, кожа под которым оттеняла цвет пиджака хозяина, оставил его в покое. Меддевка, придя в себя, стала прикладывать к голове подопечного пациента мокрое полотенце. Охранники Хряк и Бабахла начали приводить в порядок забрызганные соусом лацканы черных пиджаков.

Прыщавый толстоухий Бабахла еще держался молодцом, а Хряк, утирая ресторанной скатертью кровь с толстого носа, недовольно сопел.

– Падла буду, – с хлюпаньем прошептал он белобрысому Тото, – не затирай фраера. Я про него сказку знаю.

Минут на пять в вагоне-ресторане воцарилась гробовая тишина. Только торопливыми толчками стучали колеса и ветер размазывал по темным окнам снежную заметь. На всех нашел зверский аппетит, только звенькали вилки по тарелкам. Лица у отца Мирослава и у Алексеева были бледными. У попа на щеках и носу проступили прожилки, у Алексеева лоб и щеки серели, как оберточная бумага.

– Сколько лет вы не были дома? – спросил Скифа поп, почти не шевеля губами.

– Я с десяток, а Засечный и того больше.

– А я пять, – печально добавил Алексеев.

– Меня не предупредили об этом, – покачал головой Мирослав.

Скиф исподлобья вглядывался в голубые прозрачные глаза попа, казалось, такие простые и доверчивые.

– Кто предупреждал? Тебе нас передали те хохлы из Львова?

– Не знаю я никаких хохлов, только послушайте меня: нам не проснуться завтра живыми, если вы не смирите свою неуемную гордыню. Теперь ни одного слова, ни одного движения без моего благословения… Вот ты, воитель славы, – сказал он Скифу еле слышно, – верни врагам оружие. Можно без патронов. Пригласи верховода к нам за стол. Разговаривать с ним буду я. Вы ж не сводите с них глаз и, ради бога, молчите, заклинаю вас.

За столом противника тоже шушукались так, что от натужного шепота бритые загривки вспотели. Медсестра вынула из своего саквояжа набор для инъекции, подготовила шприц и ввела белобрысому Тото, вероятно, наркотик.

– А мне ширнуться за баксы можно, Нинк, а Нинк? – с готовностью засучил левый рукав Хряк.

– Ты меня охраняй как следует. Когда выгоню, тогда хоть до отруба заширяйся, – оборвал его разомлевший под кайфом Тото.

На переговоры согласились охотно. Белобрысый Тото снял с головы мокрое полотенце, осторожно присел напротив попа и демонстративно приложился к ручке батюшки. Тот осенил его крестом. Охранники с медсестрой и команда Скифа стали каждый по свою сторону у стола. Засечный молча протянул им назад два трофейных пистолета и автомат с игрушечным стволом.

Поп постучал костяшками пальцев по столу и приступил к переговорам. Никто из соседей по столу не узнал бы в нем сейчас того, с кем они только что разговаривали.

– Я Мирек з Лодзи. Меня знают в Москве. Еду говорить с московскими на темат коридору Бжест – Варшава – Вроцлав. Те трое зо мной. Нас в Солнцеве встречают. Чы то ест непоразуменне? Выпили трошечке, пошутили и… забыли. Так?

Белобрысый Тото долго-долго раздумывал, даже желтые пушинки слиплись на лбу. Отдуваясь с натуги, он полез в карман за телефоном.

– Говори номер того, кто встретит.

Поп назвал цифры наугад, как подметил Скиф. Тото долго тыкал своими сардельками в телефонные кнопки.

– Спят ваши кореша…

Он натужно засопел и неуверенно оглянулся на своих дружков. Те молчали, причем один из них зажимал рот девке, которая вертелась ужом, чтобы вырваться из его лап.

– Ладно, – протянул Тото короткопалую руку Скифу. – Завтра скорешимся.

Но все же еще раз с лицемерным почтением приложился к ручке отца Мирослава. Тот на сей раз не стал его благословлять. Девка вырвалась из объятий Хряка и завизжала на весь салон:

– Тотоша!!! Ты мужикам руки целуешь и мудями перед ними трясешь, как наш голубой босс Сима? Кукареку! – Она взмахнула руками, как птица крыльями, закружилась по салону. – Ку-ка-ре-ку!!!

Белобрысый наотмашь хлестнул ее ладонью по щеке:

– Заткнись, кошелка! А вы что пялитесь? – обернулся он к охранникам. – Сказано дебилам – инцидент исчерпан…

Засечный отомкнул обе двери в тамбур. Завпроизводством первым делом кинулась к кассе, буфетчица – к стойке с выпивкой. В салоне вагона-ресторана по-прежнему было пусто, почти чисто и почти пристойно.

ГЛАВА 4

В холодном, пустом, грохочущем тамбуре хлопала по стене незакрывавшаяся дверца бункера, куда обычно загружают уголь для отопления вагона. Поезд перед Конотопом набирал скорость, вагон дергало из стороны в сторону. Пол уходил из-под ног, как палуба корабля в шторм.

– На кой он так гонит? – чертыхнулся, путаясь в ногах, Засечный.

– Он идет, как всегда, – сказал отец Мирослав. – Вы давно не ездили по нашей современной железной дороге. Рельсы износились. Старые меняют на бывшие в употреблении. Процессы умирания идут не только в организме человека.

– Это ты, Скиф, в своем Афгане накаркал про гибель страны, – зло буркнул Засечный.

– Никто не волен пророчествовать, аще по воле Божьей, – сказал отец Мирослав и отказался от предложенной сигареты. – Я вас не спрашиваю, откуда вы и куда едете, но вижу, о нашей теперешней жизни никто из вас не имеет ни малейшего представления, братие.

– Туда даже радио не добивало, – кивнул Алексеев.

– Мы ко всему готовились, – сказал Скиф, – но чтоб так круто перевернуть – сказал бы мне раньше кто, в глаза б ему плюнул.

Поезд стал замедлять ход, за темным окном тамбура замелькали огоньки.

– Вам, голубки, с вашими ликами отменными на Киевском вокзале стоит лишь разок объявиться, – скорбно покачал головой отец Мирослав. – Да и до вокзала не добраться, перехватят еще в пригороде.

– Белобрысый Тото с гоп-компанией, что ли? – презрительно дернул подбородком Засечный.

– И Тото не зря в поезде оказался, и отец Мирослав по вашу душу, смекаете, войнички, – усмехнулся поп. – А скажу я вам так: интересуются вами люди ах какие серьезные!.. По причине какой, сия тайна от меня скрыта, но смекаю, не хлебом с солью встреча вам уготована. Поостеречься бы всем троим! Твои вещи в купе? – посмотрел он на Засечного.

– Моего у меня только сума переметная, – похлопал по сумке на лямке тот.

– Тогда выходи прямо после Конотопа в Брянске.

– Родом-то я как раз – брянский, а Москву-столицу хотелось хоть одним глазком глянуть. Двадцать лет она мне в Африке снилась…

– Сойди в Брянске, родных повидай, – гнул свою линию поп. – И, не торопясь, до Москвы на перекладных электричках добирайся. Шрам у тебя приметный больно, и в Брянске первый же мент прицепится. Ты бы шапку с опущенными ушами завел.

– Я двадцать лет шапок не видал. Забыл, как их носят.

– Вот и вспомнишь детство золотое… А тебе, болезный, – повернулся он к Алексееву, – в самый раз сойти в Сухиничах. Место такое встретится нам по дороге. Там любой тебе скажет, как добраться до Почаевска. Под Почаевском тебя ждет святая обитель – мужской монастырь называется. Постучишься, скажешь, от отца Мирослава – тебе отворят. Твоей болезни покой и уход нужен. А то до весны не доживешь. Ветром тебя качает.

Алексеев покорно склонил голову. Ему все труднее было скрывать от товарищей боль в желудке. От слабости немело все тело, руки и ноги становились ватными…

* * *

Саша Алексеев родился и вырос в городе Грозном. В школе он каждый год был обязательным призером или победителем физико-математических олимпиад. Его сочинения по русской литературе учителя всегда зачитывали как пример для подражания в других школах города.

Чуть выше среднего роста, изящно сложенный, он двигался по-старомодному грациозно, с чувством собственного достоинства. У него был удивительно красивый почерк, будто скопированный с факсимильных рукописей XIX века.

Школьные товарищи и даже учителя старших классов никогда не называли его по собственной фамилии. Для всех он был – Ленский. Когда в восьмом классе проходили «Евгения Онегина», то портрет Владимира Ленского со взбитым коком на полях пушкинской рукописи всем показался настолько похож на Сашу Алексеева, что все не сговариваясь стали звать его Ленским.

Это только подстегнуло Сашу в его стремлении к аристократизму во внешности. Он стал, вопреки моде, носить строгий пиджак с безукоризненно белым платочком в нагрудном кармане, а на школьных вечерах появляться в бабочке.

Заведись такая блажь у кого-нибудь другого, его бы тотчас подняли на смех и не давали бы проходу ехидными подковырками. Но Саше весь этот псевдоаристократический антураж подходил самым естественным образом. Когда известный школьный «авторитет» попробовал выдернуть из его кармана батистовый платочек, чтобы демонстративно высморкаться в него, Саша хладнокровно отвесил наглецу пощечину.

Именно звонкую пощечину, а не удар кулаком в зубы, не пинок ногой, не выпад каратиста. Это понравилось всем, и тут же по параллельным классам разнеслась весть, что этот аристократ Ленский дал пощечину самому Сэму, а громила Сэм растерялся и не знал, как на это ответить.

К десятому классу снобизм Ленского развился до такой степени, что он уже не мог позволить себе надеть не те носки, носил с собой в пластмассовой коробочке бархотку, чтобы смахивать пыль с безукоризненно начищенных ботинок, и никогда не ел дома повторно разогретый суп.

Но самую замечательную и самую несуразную выходку Саша Ленский выкинул после окончания школы. Учителя ему в равной степени пророчили филфак и мехмат МГУ и даже актерский факультет ВГИКа, но Ленский неожиданно для всех стал курсантом Новосибирского общевойскового командного училища. И… пропал изящный чудак Саша Ленский, а появился обыкновенный курсант-пехтура, который справно долбил саперной лопаткой мерзлую землю и мерил клиренс лицом в луже под танком.

Мама-медик и папа-учитель только громко ахнули вместе со всеми, но вскоре смирились в надежде, что из Александра в самом скором будущем выйдет изящный штабной офицер, эдакий паркетный шаркун из прошлого.

Но потом последовал рапорт командованию с просьбой направить лейтенанта Алексеева в Афганистан. Через год – тяжелая контузия с частичной потерей речи, увольнение из рядов Советской Армии и тихая служба в отделе вневедомственной охраны в родном городе Грозном.

* * *

Со временем заикаться Саша стал реже, только когда слишком разволнуется. Но волноваться было не о чем – счастливо женился на медсестре из поликлиники, где работала его мать. Невестка со свекровью дружно взялись за дело и восстановили здоровье любимого мужа и сына. Жили в частном домике с садиком, где росли в том числе и персиковые деревья. Начальником по службе был друг детства и одноклассник Казбек Агланов, уже майор, а служба – не бей лежачего. От прошлой контузии не осталось и следа. Родилась дочка, пошли веселые заботы, которые называются семейным счастьем.

Омрачали спокойный горизонт вневедомственной охраны лишь надоедливые домушники и мелкие несуны. Тогда еще уголовники в Чечне не овладели искусством взлома. Но с какого-то времени то в одном, то в другом отделении сберкассы стали случаться крупные грабежи со взломом. И никаких следов.

Коллеги из ОБХСС беспокоили начальство вневедомственников, но то лишь обещало усилить бдительность своих стражей социалистической собственности. Наконец грабитель засветился на автоматических фотокамерах в Госбанке республики.

Но на фотографиях он красовался в черных очках, усах и окладистой бороде. Голову прикрывала скромная черная беретка. Со временем составили и фоторобот по описаниям свидетелей.

Как-то на совещании раздали карточки с фотороботом предполагаемого медвежатника.

– Ну вылитый наш Казбек, – усмехнулся Алексеев. Офицеры громко рассмеялись, а Казбек Агланов громче всех…

Этот следственный казус давно стал хрестоматийным – на бандита вышли чисто случайно. Подполковник Талибов забыл ключи от служебной машины в кабинете Агланова.

– Возьми у меня на столе, – бросил ему на ходу Казбек и вышел по какой-то надобности из кабинета.

Талибов пошарил на столе – и надо же ему было заглянуть в дерматиновую папку Агланова! – там лежали черные очки, накладные усы, борода и та самая черная беретка…

Судебный процесс прошел, разумеется, под сурдинку. Несмотря на папу в Министерстве юстиции в Москве, Агланов получил-таки свои десять лет.

Через полгода Талибов по-дружески предупредил Алексеева:

– Смотри, Саша, придурку Казбеку взбрело в голову, что это ты сдал его следователям.

Алексеев сначала только рассмеялся, но потом, когда его «случайно подрезали» в темном переулке какие-то бандюги, призадумался в госпитале. Жена забрала ребенка и укатила на Украину. Оттуда в каждом письме звала к своим родным.

Но Алексеев не был бы гонористым Сашей Ленским, если бы внял этим предупреждениям. То была его самая яркая и непростительная блажь. Уже сам Талибов уговорил начальство вневедомственной охраны сделать Алексееву перевод в Армавир, но Алексеев и тут уперся.

Когда же почти весь город пришел на похороны родителей Алексеева, зарезанных в собственном доме с невероятной жестокостью, ребята из милиции говорили ему уже в открытую: «Дурак, у них тут если мужчина не сидел в тюрьме, он – не мужчина! Они все кровным родством повязаны!..»

Как в воду глядели ребята. Вскоре в отношении Алексеева начальство сфабриковало какое-то пустячное дело, и его посадили в следственный изолятор.

Незнакомый следователь, тоже, кстати, чеченец, как-то шепнул ему на допросе:

– Сашька, нэужэли ти вэришь, что тэбя пасадилы рады твоей бэзапаснасты?.. Оны хатят тэбя завтра кынут в камэру к угаловныкам… Бэги, Сашька, пака нэ поздно, бэги, дарагой!

И, сунув ему в карман деньги, вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой.

Денег тех хватило на то, чтобы кружным путем через Ростов добраться до Сочи. Там в пригороде, в Дагомысе, разыскал он собственный дом афганского товарища Сергея Гриднева.

У него тогда квартировали морячки-каботажники из Тирасполя. Их лайба с грузом сухумских мандаринов шла мимо роскошного города Сочи. Морячки не выдержали манящей лихой музыки с берега и решили оттянуться недельку, найдя подходящую квартиру, чтоб в гостиницу не соваться.

Потом у Саши Ленского было горящее Приднестровье, а затем, когда там поутихло и похоронили всех убиенных, уже такой знакомый маршрут по Дунаю к сербским берегам. А на тех берегах еще четыре года огня, смерти, кровавых соплей и окопных вшей…