Текст книги "Естественный отбор"

Автор книги: Александр Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Ладно, Тотоша, – барским жестом махнул пухлой ручкой Мучник. – Зови свою медичку. Пусть ширнет всем за мой счет.

Обрадованный Тото тут же вызвал звонком медсестру в куцем халатике, с готовым биксом в руках. Хряк первым засучил рукав.

* * *

Скоро все четверо, потные и красные, уселись на диван в приемной кабинета Ольги. После папиросы с анашой и спецобслуживания медсестры все глупенько подхихикивали, сверкая повлажневшими глазами. Прощенная боссом по случаю припадка благодушия консьержка принесла им поднос с напитками. Прощенный также привратник пошел с пылесосом мыть заплеванный ковер. Секретарша Светочка, спрятавшаяся от гнева Симы-громовержца в туалете, накурилась там до тошноты и теперь, бледно-зеленоватая, тихой мышкой проскользнула на прежнее место.

Не успели они переброситься и парочкой свежих анекдотов, как в двери кабинета щелкнул замок и повернулась золоченая ручка.

– Серафим Ерофеевич?.. Анатолий Николаевич?.. – удивленно спросила Ольга, обводя всю компанию недоумевающим взглядом. – По какому поводу совещание?

– Сами же приказали через час собраться, – ответил Тото.

– Гостя дорогого дожидаемся, небось не ушел еще, – с ехидцей в голосе сказал Мучник.

– Так вы действительно знакомы?

– Как забыть того, кто за довесок к пайке кумовьям своих же закладывал, – коротко бросил Скиф, вышедший из кабинета в приемную.

– Ну ты, чмо армейское, – приосанился Серафим Ерофеич. – Знай свое место.

– А ты свое место знаешь, Сима Косоротая?

– Ну где, где мое место? За слова ответишь.

– У параши – всегда и везде.

Мучник порывался встать, но охранники-компаньоны по знаку Ольги предупредительно удерживали его от глупой затеи.

– Деловым партнерам следует забывать конфликты прошлых лет, даже если они когда-то и имели место, – покачав головой, назидательно заметила Ольга. После чего она перешла на приказной тон: – Серафим Ерофеич, совещание отменяется. Я еду в косметический салон. Вернусь поздно, у меня сегодня прямой эфир. Надеюсь, ваши эмоции скоро улягутся и вы с новыми силами приметесь за общее дело повышения нашего благосостояния. Всем – до свидания.

Скиф находился в дверях кабинета. Демонстративно взяв его под руку, Ольга сказала:

– Пойдемте к машине, Василий Петрович.

…Ольга так лихо вела машину, словно подзадоривая Скифа: ну, как я тебе теперь? Скиф исподлобья, как сумеречный волк на свету, разглядывал расцвеченные непривычными рекламными щитами улицы Москвы.

– Игорек, говорю тебе серьезно: с такими манерами в Москве долго не протянешь. Я понимаю, ты ревнуешь меня к Серафиму, но это не повод, чтобы оскорблять его грязными выдумками. Ты бросаешь тень прежде всего на меня.

– Тебе лучше знать, ты же бомбой пуганая.

– Да что ты! – звонко рассмеялась она, но глаза у нее остались серьезными. – Это еще конфетки-бараночки. В Москве случается такое, что наши с тобой приключения в Афганистане просто детский сад на даче. Идет естественный отбор. Понимаешь? Естественный отбор…

– Оля, – Скифу хотелось оборвать ее залихватский тон. – Я плохо видел тебя во сне. Будто ты за железнодорожным переездом, а линия шлагбаума перечеркивает тебя. Машина таит для тебя опасность.

– Только не нужно дешевой мистики. Я понимаю, ты еще хочешь вернуть меня. Грош цена теперь всем твоим предсказаниям. Хочешь, я предскажу твою судьбу? Если ты не исчезнешь из Москвы, за сегодняшнюю мою минутную слабость к тебе в кабинете Серафим закажет тебя за любые деньги. Я ведь не зря тебя увезла с собой. Береженого бог бережет.

Скиф отвернулся к окну. У парка Горького намечалось какое-то политическое сборище. Цепочкой выстроились милицейские машины. Строем шли милиционеры со щитами и дубинками.

– А я, дурак, надеялся еще с тобой в церкви обвенчаться.

– Смотри, как бы мне не пришлось второй раз в той же самой церкви по тебе панихиду заказывать.

– А что, отпевала?

– Говорила же – свечку за упокой ставила. Пока не узнала…

– Что узнала?

– Скажи честно – кто ты и что ты? Националист, монархист, по-прежнему коммунист или демократ?

– Я – отставной солдат, которому дорог покой его близких, и все. Вашей политикой не интересуюсь.

– Не будем говорить о пустяках. Встретились. Обрадовались друг другу, и до свидания! Оставим в памяти только хорошее. У нас было его так мало.

– Останови здесь, я выйду.

Ольга промолчала. Она объехала милиционера, который показывал ей жезлом, как миновать пожарные машины с решетками на стеклах и брандспойтами на изготовку.

– Сам в лапы к милиции лезешь? Не обижайся, Игорек, но я тебе не верю. Ты слаб в этой жизни. Говорила – не пропадай, теперь говорю – исчезни из Москвы побыстрей. Я тебя все-таки еще немножко жалею.

– А может, любишь?

Она остановила машину и вместо ответа поцеловала.

Милиционер постучал дубинкой в ветровое стекло. Скиф выскочил из машины и нырнул в толпу каких-то опереточных персонажей в разномастной военной форме и полуштатском.

Ольга выбралась из автомобильной пробки. Припарковала машину и взяла мобильный телефон.

– Алло, Николай Трофимович?.. Вы меня предупреждали не зря, он на самом деле заявился сегодня утром… Опасность? Какая там опасность! Это беспомощный провинциал, который мухи не обидит… Он не опасней вашего сына… В крайнем случае я возьму его к себе в охрану, чтобы был всегда под наблюдением. Такого волка если прикормить, он никогда в лес глядеть не будет.

ГЛАВА 12

Скиф только сейчас заметил, каким нарядным выдался этот декабрьский денек. Ни ветерка в опушенных инеем ветках, ни облачка в небе. Под деревьями лежал снег, он казался молочно-синеватым и теплым, не кусал за пальцы, если скатать снежок. Толстые стволы лип и их обрубки-ветви казались бархатными и мягкими на ощупь. В морозном воздухе мирно попахивало дымком от шашлычных в парке, но не было в нем горького привкуса, к какому Скиф привык, вдыхая запах горящих боснийских городов.

Мальчишки накатывали снежную горку. Сначала ничего не получалось. Мягкий снег налипал на полозья санок. Санки застревали на полпути вниз по склону. Из динамиков на столбах гремели бравурные марши всех лейб-гвардии царских полков, «Прощание славянки», песни военных лет. Репертуар, известный Скифу еще по музыкальной программе Суворовского училища.

Сегодня зимний парк напоминал странный карнавал. Гордо высились над толпой на конях кубанские казаки в каракулевых кубанках, папахах и бурках, донцы в синеватых шинелях, уральцы и сибиряки в кожухах и косматых папахах.

В пешем строю терли на морозе уши престарелые белогвардейские поручики в фуражках под башлыками.

Явно сторонились беляков национал-социалисты в кожаных куртках под портупеей и классических немецких пилотках с отворотами. На рукавах у них были красные повязки со стилизованной под древнеславянскую свастикой. Над ними реяло красное полотнище с тем же знаком посередине.

Другое красное знамя, но с серпом и молотом, держали над своим отрядом красногвардейцы, тоже в кожаных куртках, но без портупей, кепках-тельманках и кепках-ленинках, тоже в красных повязках, но еще к тому же и с алыми бантами на груди. Но больше всех было отставных пограничников и десантников-афганцев. Все были без оружия, только казаки всех мастей бряцали опереточными шашками и шпорами.

Скиф предположил, что затевается какое-то театральное действо с участием военно-исторических клубов разных эпох. Участники его стыли на легком морозце, как скульптуры в Музее восковых фигур. Зато розовощекие мальчишки, накатывая горку, веселились от души – у них все было настоящее: и снег, и мороз, и яркое солнце над головой. Они поглазели на статистов в военной форме и снова принялись свозить на санках и вываливать снег на крутой склон. Первый снег – затея ненадежная, до Нового года еще раза три сойдет. Серая ворона, расхаживая под деревьями неподалеку от них, громко каркала. Подвигаясь на зябких лапках в сторону мальчишек, она словно отговаривала их от бесполезной работы.

– Скиф? С того света!

С холодными голубыми глазами штурмовик, каким и подобает быть стопроцентному арийцу, помахал ему пилоткой со свастикой.

– Кобидзе? – недоверчиво спросил Скиф, вглядываясь в бывшего вертолетчика-афганца.

– Узнал, чертяка, боевого друга… Меня после твоего лихого вылета тоже чуть не посадили, но чудом выкрутился. Того стажера, которого ты выдернул из вертолета, под трибунал, а меня всего лишь из армии с волчьим билетом турнули.

– А это что за камуфляж?

– Свастика – древнеиндийский знак солнцеворота, символ перемен у славян. А тебя устраивает порабощение России? Ты согласен с курсом криминального руководства? Ты не хочешь перемен?

Скиф покачал головой.

– Не нравится наш символ перемен? – вспыхнул Кобидзе. Скиф снова покачал головой:

– Не нравится, уж больно фашистскую свастику напоминает.

Кобидзе наступал на него с вопросами по-кавказски пылко, оттесняя с вычищенной дорожки на глубокий, по колено, снег.

– Погоди, не тараторь. Я первый день в Москве, и голова от ваших перемен кругом идет.

– Давно на воле?

– Смотря что считать волей, а что свободой. Ну, допустим – четвертый день.

– Все – ты мой гость! Живешь у меня.

– Извини, Кобидзе, у меня один адресок есть.

– Женщина?

– Угу…

– Заочница по лагерной переписке? Представляю себе – в девах состарилась и клюнула на выпущенного зэка? Ладно, после лагеря баба – святое дело, но через неделю я вытащу тебя из-под бабьего подола. Ты, наверное, уже и стрелять разучился?

– Да как тебе сказать, – слукавил Скиф.

– Не горюй, у нашего батальона сегодня полевая подготовка. Вот тебе моя визитка. По ней тебя хоть на тайную вечерю пропустят! Пропуск как в рейхсканцелярии.

Скиф пристально вгляделся в причудливую свастику на визитке.

– Скажи, Кобидзе, ты это серьезно или игра такая?.. «Радикальное движение за новый русский порядок»… Ты ведь нерусский.

– Обижаешь, дорогой, это я не русский? Русский – всякий, кто любит Россию. Я русский по языку, культуре и религии. А теперь пошли, с боевыми товарищами познакомлю.

В штабс-капитане Скиф узнал бывшего фельдшера полкового медицинского пункта. Но долго не мог припомнить, кто скрывается под обликом франтоватого флигель-адъютанта с галунами и аксельбантами.

– Это же Коля Андрейченко из роты Васи Василько, – подсказал Кобидзе. – Из твоего же батальона.

– Я тогда у вас солдатом срочную проходил, товарищ капитан. Вы меня и не упомните уже. Сколько нас всяких было.

– И командиров у вас тоже столько всяких было. Флигель-адъютант браво подкрутил усы, а Скиф засмеялся вместе со всеми. Он смеялся над собой, над своей неизжитой детской тоской по игре «в войнушку». Сколько же государственных мужей – штатских охотно наряжаются в генеральскую форму, чтобы попозировать перед телекамерами… Скиф сам еще с полгода назад с гордостью надевал погоны полковника боснийской армии. «Тот же скоморох, что и вся эта братия», – подумал он.

Ему захотелось уйти. Он повернулся к мальчишкам и увидел, что они накатали-таки свою горку. И первый уже с победой скатился по склону.

– Пойдем с пацанами на санках покатаемся, а? – предложил он Кобидзе.

– Нашел время! Скоро начнется митинг в поддержку «Союза патриотических офицеров». Мы с таким трудом пробили в мэрии разрешение на его проведение.

– Для костюмно-исторического карнавала еще нужно разрешение?

– А ты не видел, сколько милиции нагнали? Тут собрались лучшие силы общества, которые станут во главе силовых структур в освобожденной России.

– Так это, говоришь, не игра? – удивленно спросил Скиф и с недоверием покосился на повязку со свастикой на руке Кобидзе.

– Игрушки закончились. Доигрались уже.

– А оружие у вас есть?

– Это не самое главное. Если надо будет, в бою добудем. Помолчи, дорогой, – митинг начинается.

– Ладно, я в такие игры не играю.

Этот карнавальный винегрет разбавляли милиционеры и омоновцы. У них также разгорелись глаза от пламенных речей, которые доносились с трибуны, как и у остальных присутствующих. Вояки в милицейской форме – диковинных шлемах со стеклянным забралом и щитами – казались еще одной костюмированной группой на этом сборище.

Юркие торговцы из-под полы продавали в толпе спиртное. Милиционерам наливали за так. Закусывали остывшими черствыми пирожками. Скиф съел один такой. Кусок непрожаренного теста холодным комом опустился в желудок, вызывая позывы на рвоту.

На трибуне толпились генералы в потертых шинелях и побитых молью папахах. Полковников было поменьше. Попадались среди них и переодетые штатские в смешных куцых пальтишках новой русской армии, подполковники и майоры запаса – политики из третьего эшелона власти.

Все разглагольствовали о гражданской ответственности за судьбы Родины. Призывали каждого к покаянию за развал Отечества.

– Уж я-то ничего не разваливал, господа хорошие, – пробурчал Скиф. – На наших же костях снова хотите сесть нам на шею и нами же погонять.

– Не бубни, дорогой, – одернул его Кобидзе. – Это ж депутаты Госдумы!

Глядя на трясущиеся щеки ораторов, на их трусоватые глазки, Скиф вновь пожалел, что попал в этот музей доисторических мумий. Но рядом были Кобидзе и Коля Андрейченко, другие ребята в десантных тельниках. А с ними и воспоминания о прошедших годах. В том же мире осталась романтическая история об афганском пленении московской журналисточки и ее пылком возлюбленном. Забраться бы сейчас с братвой в какой-нибудь кабак да выговориться до пустоты…

Скиф перемигнулся с мальчишкой, который перевернулся на санках. Тот показал ему язык и запустил снежком в наглую ворону, которая каркала, пытаясь перекричать патриотические лозунги с замполитовскими интонациями, летящие из громкоговорителей.

* * *

Потом была поездка на автобусах в центр военной подготовки. Располневшие на гражданке бравые парни в камуфляже лихо «махались» с условным противником. Скиф всего неделю тому назад видел такие представления в натуре, потому местная художественная самодеятельность показалась ему слишком пресной.

В Москву вернулись вечером и всей гурьбой завернули в какой-то подвальчик. Столы уже были накрыты. Официанты в русских косоворотках и смазных сапогах раскладывали по столам расписные деревянные ложки. Музыканты в таких же нарядах наяривали кабацкие песенки: «Девочка Надя», «Бублички», «У самовара – я и моя Маша». Кобидзе распоряжался здесь как хозяин.

– А я и есть хозяин, – объяснил он Скифу. – «Блок нацединства» купил кабачок у одного еврея, который слинял в Израиль. Думали назвать его «Мюнхенский гаштетт», да префектура не позволила.

– Префектура, – хмыкнул Скиф. – А констеблей, нукеров или мандаринов еще не завели реформаторы?

– В Ленинграде… то есть в Питере, городовые держиморды ходят.

– Тогда скоро Ельцина коронуют…

События давних лет, которые так живо стояли в памяти Скифа, у его старых приятелей давно поблекли. Тут почти все – от монархистов до фашистов – прошли через Чечню. Первое в истории национальное унижение, изгнание русских из насиженных мест за Сунженской линией, потеря построенного и населенного русскими Грозного кровавым рубцом проходила по их памяти. Скиф мог их понять. Он своими глазами видел, как была распластана Югославия, стравлены на резню братьев ее народы. Было и в этих русских солдатах, собравшихся в кабачке, что-то униженное, затравленное. Разговора не получилось. Потому что каждому очень скоро надоело врать, а горькую правду в глаза говорить ох как не хотелось…

* * *

– Славяне, можно к вам присоединиться? – Длиннющий казак в донской форме, бренча шашкой, подошел к их столику с бутылкой водки и миской пельменей. – Задолбали братцы-казаки своей политикой, пожрать спокойно не дадут.

Он опустился за стол рядом со Скифом и принялся ловко закидывать в себя пельмени. Ел много и жадно. Как большинство очень худых людей, он, наверное, мечтал когда-нибудь солидно поправиться. Как и все очень худые и очень высокие люди, он сильно горбился, втягивая голову в плечи, но все равно издалека был похож на жердь. Черные отвислые усы под длинным крючковатым носом делали его лицо тоже сильно вытянутым.

– Сними ты картузик свой, – сказал Скиф. – Амуничку поэкономь и расслабься.

– Казацкий обычай, – вздохнул долговязый, – велит сымать фурагу только в церкви или перед знаменем.

– Ты передо мной атамана Платова не строй, – сказал Скиф, похлопав есаула по плечу. – Я сам дончак. Забудем политику, весь этот бал-маскарад и погутарим по душам.

Казак придирчиво заглянул в глаза Скифа:

– Вижу, наших кровей, да загар армянский больно.

– Загар балканский, – ухмыльнулся Скиф, разливая водку по граненым стаканам.

Казак кинул на него уважительный взгляд.

– Тебе это только в Москве маскарадом кажется, – крякнул он после стакана. – В Москве все маскарад вертепный, потому как Москва теперь – город семь раз нерусский. Одних мусульман здесь почти на миллион наберется. А на Дону у нас из-под наносимого дерьма свежая травка проклевывается.

– Как бы не скосили, – сказал Кобидзе.

– Землю хоть казакам вернули? – спросил Коля Андрейченко.

– Хрен тебе. Всяким «оглы» при московской власти нашу землю и дома скорей отдадут. За инородцев продажная братия во как стоит!

Он сунул под нос Скифу жилистый кулак.

– А как насчет оружия? – спросил Кобидзе.

– Сосед-чечен хоть шестиствольный зенитный пулемет на огороде поставит – по воробьям пулять – ничего, а потомственному казаку на прадедову шашку год у властей разрешение выбивать приходится. Казак с автоматом для Москвы пострашней чечена с атомной бомбой.

Скиф потряс опущенною головой и засмеялся.

– Говорил – без политики, а сам политическую дискуссию затравил. По детству помню, из настоящих казаков в живых мало кого оставили. Моих дедов родных, двоюродных и даже четвероюродных в тридцатых годах подчистую вывели.

– И сейчас власти в ту же чехарду прыгают… Павло я, – неожиданно повернулся лицом к Скифу казак и протянул длинную руку. – А фамилия Лопатин. С юга мы, наш говор ближе к хохлацкому, не как у вас в Ростове. По-казацкому – Лопа.

– А я Вася Луковкин, по кликухе Скиф.

– Кликуха блатная? – недоверчиво пригладил длинные усы казак.

– Нет, по детству. Лучше расскажи, чем казаки дышат?

– Подышишь тут, если кислород перекрыли. С юга, с гор, давят черные, с севера, как исстари, – Москва. Казак нынче в своем же курене у чужого дяди дозволения просит, чтоб под лавкой переночевать.

– Так уж!..

– Уж да аркан – не гуж… Наш наказной атаман есаул Васильев раздал пятнадцать охотничьих карабинов по куреням. Из Москвы целая комиссия зараз налетела. Посадили бы, если б не был депутатом. Теперь наш Назар…

– Какой Назар? – встрепенулся Скиф.

– Ну, Назар Артемьич Васильев, о котором гутарю…

– Во здоров брехать, казак! У меня майор Васильев в Свердловске в Суворовском командиром роты был. Назар Артемьич с донских краев… Шрам на переносице…

– Он, – кивнул казак. – Так майором и остался. Умный, но не угодительный властям слишком. Извели его вконец. У оренбургских казаков, от греха подальше, теперь наш Назар укрывается.

– А кто вам виноват?

– Народ измельчал. Порода вывелась. Видать, всему конец.

– Не конец это, Павло. Только начало. Распадется Русь великая на княжества. Передерутся между собой русские, как сербы с босняками и хорватами. Потом с больной головы протрезвятся, и вновь пойдут казаки дороги торить. Станицы ставить, по рекам к углю и нефти пробиваться, земли свои собирать, как исстари…

Скиф не успел договорить, как громко хлопнул холостой выстрел из «нагана». Кобидзе сдул дымок со ствола и забрался на стол, чтобы привлечь общее внимание.

– Пусть музыка смолкнет, это я, Кобидзе, вам приказываю! Господа!.. Прошу бурную овацию!.. Сегодня у нас проездом из братской Сербии на всемирный конгресс гадалок и прорицателей великий маэстро… «Черная маска»… Па-а-апрашу аплодисменты!..

Скиф зло одернул Кобидзе за штаны, но тот уже понес, закусив удила:

– Сейчас халдейский маг распишет вам настоящее и будущее! Вопросов личного характера прошу не задавать.

В таинственном полумраке мерцающих фонариков немой цветомузыки все с интересом повернулись к Скифу.

– Нэ злись, дарагой, – наклонился к нему Кобидзе. – Все подпили… Давай немного подурачимся.

Тут посыпались вопросы:

– Как там в Сербии?..

– Как в Польше… У кого долларов больше, тот и пан.

– Сколько платили?

– Много… Догоняли и еще добавляли…

– Умеют ли натовцы воевать?

– Натовцы умеют платить тем, кто умеет воевать.

– Ждет ли Россию судьба Сербии?

– Ждет… Если дураки у нас не поумнеют… Снова раздался выстрел Кобидзе.

– Включите свет! Господа, хватит вопросов. Скоро сама жизнь ответит на них. На правах хозяина заведения хочу предупредить, что маэстро – мой боевой товарищ. Он еще до падения Берлинской стены предсказал развал Союза. Не советую с ним пикироваться. При желании он может вышвырнуть отсюда всю возмущенную публику за пять минут, но для этой цели у меня есть вышибалы. Поэтому прошу всех господ монархистов, нацистов и коммунистов выпить за здоровье моего друга. Да здравствует единство!

– Ура-а-а-а! – грянули дружно, со значением. Отыскалось много желающих чокнуться с великим маэстро и даже выпить с ним на брудершафт.

Настойчивей всех был пузатый господин в театральном фраке с мятыми фалдами – постсоветский аристократ, еще не выучившийся сидеть во фраке на простонародном стуле.

– Несказанно рад столь неожиданному знакомству со знаменитым магом. Позвольте с вами чокнуться и скромно отрекомендоваться. Всегда к вашим услугам – предводитель дворянства Юго-Западного округа граф Казимир Нидковский. Моя генеалогическая линия восходит к польским магнатам Радзивиллам.

– Вас ждут великие дела, – сказал Скиф, – пшепрашам,[2]2
  Прошу прощения (польск.). – Примеч. ред.


[Закрыть] – и повернулся к нему спиной.

– Не обижаюсь, нисколечко не обижаюсь, ибо в холопью советскую эпоху страну отучили от аристократического обхождения.

– Да уйдешь ты, козлятина, отсюда или нет? – взорвался Кобидзе. – Чтоб духом твоим в моем заведении не пахло.

У графа от обиды щеки обвисли, как уши у легавой. Он элегантно раскланялся, отставив правую ножку, и удалился с невыпитой рюмкой в руке.

Настроение пьяной компании менялось быстро. Кто-то из казаков, вытянув из-под стола видавшую виды гармошку, грянул на всю ивановскую «Барыню», и все политические масти разом смешались в буйном, бесшабашном плясе: закружился вприсядку перед нацистом анархист, монархист пошел выламывать коленца перед коммунистом. «Барыню» сменила «Калинка» – засверкали, выписывая замысловатые рисунки, клинки в руках пляшущих казаков, задрожали стекла заведения от гиканья и разбойного свиста.

Скиф поднялся из-за стола, чтобы направиться к выходу.

– Дарагой, зачем меня обижаешь? – закричал подскочивший Кобидзе. – Я же не могу оставить заведение до закрытия. Я бы тогда тебя до твоей заочницы на машине подкинул.

– Я на машине, – поднялся казак Лопа.

– Ты ж водку пил, станичник! – осадил его Кобидзе.

– Ну и чо?.. Меня подхорунжий в машине караулит. Нынче его очередь.

Кабачок все больше наполнялся пьяным мутным чадом. Половые с подносами носились как угорелые между пляшущими.

– Павло, а на какие деньги они гуляют? – поинтересовался Скиф, пробираясь к выходу.

– Дурни всегда на дурные гуляют. Пожертвования от доброжелателей, которые сами боятся замараться. Кто долларов, кто машину подкинет.

– Тогда и я вам кое-что подкину. Держи ключи от машины и гаража, мне они сто лет без надобности. Мне в Москве задерживаться опасно.

– Бандюки на хвост сели? – спросил казак, усаживаясь в машину.

– Хуже, – ответил Скиф, захлопнув дверцу.

– Экспроприация экспроприаторов или попотрошили кого-то из толстопузых? – спросил Лопа, помахав вышедшему на порог кабачка Кобидзе.

– Да нет… За «подвиги» в Карабахе и Сербии.

– Вона что! – присвистнул казак, бросив через плечо косой взгляд на Скифа.

– То-то и оно…

– Пока мои станичники в Москве, ничего не бойся. А гараж теплый?

– Фирменный, для бывших слуг народа.

Чем дальше отъезжали от центра, тем темней и неприглядней становились заснеженные улицы.

– А домой, на наш Дон-батюшку, показаковать не тянет?

– Надоело воевать, Павло.

– Эх, был бы ты наш, я б тебе за такие слова…

– А я ничейный… Честно, мне на чужбине было легче, чем дома. Там хоть понятно, кто враг, кто друг.

Казак зло усмехнулся:

– Да уж!.. Нас, казаков, ведь что, в девяносто третьем собрали по станицам и хуторам, мол, демократию в престольной защищать позарез надо. Привезли в Москву, выдали по «калашу» с патронами, гранаты – ящиками и водка – ящиками… А от кого защищать, в суматохе забыли сказать… По Белому дому танки ухают, а мы в каком-то подвале приказа ждем, само собой – водку глушим. Так четыре дня пропьянствовали. Кончилось – тыркнулись оружие сдать, а кому?.. Все от нас как черт от ладана – кто, мол, его дал, тому и сдавайте. А кто дал, хрен его знает! Махнули на такую мудотень – оружие в схорон и разбрелись кто куда по престольной. С тех пор и болтаемся по ней, как дерьмо в проруби, промышляем чем придется вместо того, чтобы в станицах землю обихаживать.

– Чудны дела твои, Господи! – вздохнул Скиф. – Как все по-расейски несуразно!

Казак не ответил. Он настороженно завертел головой, что-то высматривая на полутемных улицах.

– Петро, – сказал он водителю. – Нам на хвост сели? Третий раз «Волга» с помятым крылом тебя нагоняет.

– Вижу, – процедил сквозь зубы чубатый подхорунжий.

– Так оторвись, раз видишь.

– Поздно, Павло, – приехали по адресу. Поплутаю разве что по дворам. Пассажир не возражает?

Скиф промолчал, его тоже заинтересовала белая «Волга» с помятым крылом, от которой Петру удалось с большим трудом наконец-таки оторваться.