Текст книги "Из племени кедра"

Автор книги: Александр Шелудяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Во многих колхозах побывали Костя с дедом Чарымовым. Неудача вышла с закупкой лошадей. Всего десяток коняг вместо двухсот, как рассчитывали, продали им колхозы. Дед Чарымов советовал Косте вернуться в Улангай:

– Все одно домой будем шлепать не солоно хлебавши.

Разные перебрал варианты Костя, как запасти корма для зверофермы, но ни один дельным не признал. И тогда решил идти напрямик.

– Нет, дедушка, ехать домой еще рано, – возразил Костя, когда они, походив по магазинам районного центра, хотели податься на пристань. – Отправимся к самому секретарю райкома.

– Пожалуй, верно, – подумав, согласился старик. – Алексей Дормидонтович мужик молодой, но толковый, расчухает нашу беду по совести.

Но не просто оказалось попасть в кабинет секретаря райкома партии. В первый день губастая чернявая секретарша не пустила Костю: «У Алексея Дормидонтовича товарищ из области». На второй день пришел Костя с дедом Чарымовым утром, но опять получил отказ от вредной женщины: «Идет бюро. Весь день товарищ Скатов будет занят».

– Эш ты, язва… Столовская еда дороговата. Деньков пяток пошмыргаем, в Улангай без штанов прибудем, – огорчился дед Чарымов.

Услышала секретарша это, пожала сдобными плечами, зыркнула на старика властным глазом. Взбунтовался дед Чарымов.

– Костя, какую нам с тобой хреновину временить? Руки мозолим, ноги бьем за артельный интерес. Так? Вроде дальше этого кабинета топать некуда… Давай свою кепчонку, и скипидарь. Выпрут за дверь – обойди, да в окно лезь. Скандалить зачнут, грубить по-разному, тоже бей по столу кулачишшем и рычи… Московским министром припугни.

– Верно, дедун! Иду в лобовую атаку, – поддержал тот Чарымова.

Уловив момент, когда секретарша увлеклась пишущей машинкой, Костя без стука вошел в кабинет. Секретарша подняла голову, увидала в руках старика выгоревшую Костину кепку, сообразила: парень нырнул в кабинет. Выпорхнула из-за столика, метнулась к дверям, чтобы выдернуть нарушителя и отчитать за нахальство, но дед Чарымов прижался спиной к двери и не подпустил настырную бабенку. «Очень даже удобно, Косте отступление отрежу и язву туда не пущу. Пусть потом судят-рядят», – решил дед.

– Дедушка, буду звонить в милицию, – сурово погрозив пальцем, сказала секретарша.

– Пока твоя милиция чих-пых, Костя там переговор сотворит, – старик сделал невинное лицо, перекрестился. Но секретарша неожиданно вернулась на свое место.

– Все равно сейчас выйдет. Не примут его… – уверенно и спокойно заявила она.

Однако Костя все-таки «сотворил переговор».

– Я знаю, у вас идет бюро, решаются важные вопросы, но ведь и я пришел не с пустячным делом. Нужно решить судьбу артели, судьбу целой деревни. Останется ли Улангай заброшенным, как Мучпар и десятки других сел Югана, или превратится в крупнейшее звероводческое хозяйство, вам решать…

Костя говорил сбивчиво, взволнованно, торопился все высказать. Члены бюро с любопытством смотрели то на парня, нарушившего порядок, то на старого секретаря райкома, который не указал на дверь смельчаку, а даже предложил сесть рядом с собой.

– Значит, вы зверовод…

– Константин Волнорезов. Да…

– Извините меня, товарищи, – обратился Алексей Дормидонтович к членам бюро, – минут на десять прервем обсуждение очередного вопроса.

Костя, сообразив, что его выслушают, немного успокоился, осмотрелся. За длинным столом сидели члены бюро. Некоторых Костя знал: начальника милиции, военкома, двух председателей крупных обских колхозов, редактора районной газеты «Северная правда».

С секретарем райкома встретиться ему пришлось впервые. Лицо вроде доброе. Седой. На вид еще молод. Не больше сорока.

– Вот… – Секретарь отыскал в столе какую-то бумагу. – Это письмо председателя улангаевской артели. В нем все обстоятельно изложено. Ваши беды мне хорошо известны, товарищ Волнорезов, – улыбнулся он Косте.

– Алексей Дормидонтович, от этого соболи и лисы сытыми не будут, – рубанул Костя грубовато. – Банк денег не дал. В артели больше тысячи соболей и около восьмисот лисиц. На будущий год поголовье учетверится. Корм зверькам нужно заготовить по весне. Около двухсот лошадей нужно… Мы пытались закупить в колхозах выбракованных лошадей, – пояснил он. – Но есть приказ: лошадей сдавать только в «Заготскот». Если поможете нам сейчас закупить хотя бы сотню лошадей, за лето они отгуляются на лугах…

– А другого выхода вы не искали?

– Есть и другие возможности, – сразу ответил Костя. – Я побывал на бойне. Пригляделся. Массовый забой начинается в первые заморозки. Кровь, внутренности и другие отходы в дело не идут. Представляете, сколько пропадает добра. За зиму через бойню проходит не одна тысяча крупного рогатого скота. Наша артель может покупать отходы у «Заготскота». Сбой, забракованные ветработниками туши животных. Это значит, мы сохраним сотни лосей. Это значит, одна наша артель даст тысячи первосортных соболиных шкурок…

– Молодец! Об этом ваш председатель не писал. Толковое предложение, – похвалил Костю секретарь райкома. – Постараюсь помочь вашей артели. Но попробуй заявиться через год в этот кабинет с пустыми руками…

– А с чем нужно прийти? – недоуменно спросил Костя.

– С соболиными шапками, – подмигнул секретарь. – Каждому члену бюро и мне по соболиной шапке.

Костя рассмеялся. Заулыбались и все присутствующие на бюро. Им понравился этот решительный парень. По душе пришлась и шутка секретаря райкома.

– Что скажут председатели колхозов? – по-деловому сдержанно обратился секретарь к членам бюро.

– Я вот что скажу, – поднялся председатель Усть-Юганского колхоза Сахалинцев. С ним Костя всего два дня назад вел разговор о лошадях и получил отказ. – Полсотни лошадок дам улангаевцам, но с условием. Пусть возьмутся обучить звероводству двух моих ребят и откроют все секреты. Лошадушек отправим на днях. Как говорится, с доставкой на дом. Есть у нас свой паузок.

Хитер председатель Сахалинцев. И доброе дело сделал, и своей выгоды не упустил. Поддержали Сахалинцева и другие. Только подумал Костя: «Дело в норме!» – как раздался голос начальника милиции.

– Скажите, Волнорезов, какой самолет затопили вы у Мучпара?

Глаза его буравили парня, словно говорили: нам все известно, от нас ничего не утаишь.

Только вчера передал в милицию редактор районной газеты анонимное письмо, заканчивающееся такими словами: «Прошу обнародовать мою статью про вредительскую деятельность товарища Волнорезова Константина». Много в письме этом написано было. Рассказывалось про какой-то украденный самолет, с которого велась незаконная охота на лосей.

Костя растерялся.

– Сжечь самолет не поднялась рука.

Понял он, придется теперь расхлебывать кашу.

А начальник милиции нахмурился и сказал:

– Хочу вас, Волнорезов, поставить в известность. В Улангай направлен следователь с районным охотоведом.

Но не знал еще начальник милиции, что был недавно у секретаря райкома Александр Гулов, расспрашивал Алексея Дормидонтовича о возможности купить самолет для артели, говорил о путях развития пушного промысла в районе, о том, что охотникам пора прощаться с дедовским методом промысла. Что каждому охотнику необходимо иметь рацию на своем участке. В тайге всякое бывает, а с рацией не пропадешь: вызовет охотник в трудную минуту артельный самолет. Тогда-то и рассказал Александр секретарю райкома историю Костиного самолета… Алексей Дормидонтович выслушал, но не очень поверил, А вот, оказывается, сам виновник сидит теперь в его кабинете. «Придется все это самолетное дело тщательно проверить и защитить парня, если потребуется, – беспокойно подумал секретарь. – А потребуется защищать этого анархиста обязательно…»

– Ну что ж, езжайте домой, товарищ Волнорезов. Вопрос с кормом для зверофермы решен. Слышал, бюро одобрило. Что же касается самолетной истории, то думаю, товарищ подполковник, выпороть бы Волнорезова было не грех. Не дай бог, угонит с районного аэродрома «ЛИ-2»… Парень, по всему видно, отчаянный. Перекрасит украденный самолет, как цыган лошадь, докажи потом, что машина государственная.

Уловил Костя в словах секретаря райкома совет: «Езжай домой поскорее, дуралей, встречай следователя…»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Запоздалый кулик прокурлыкал под яром, готовясь заночевать на куче плавника. У берега тихо журчит напористая юганская вода, облизывая пружинистые ветви поваленных деревьев. Все спокойно на мучпарском берегу. Сквозь дрему слушают росистые травы мягкий женский голос. Слушает этот голос веселый огонь нодьи. Слушает Андрей. Ему кажется, что не Лена это вовсе, а древняя, бесконечная песня любви. Древняя, как звезды над головой, искрами разлетевшиеся из-под могучего молота Вселенной. Этот же молот отковал желтотелый серп.

«Любит звезда звезду – думает Андрей, охмеленный любовью. – Скованы они незримой цепью, чувствуют дыхание друг друга на громадные расстояния. Что, как не любовь, заставляет Вселенную нарушать космические законы. Звезда мчится к звезде. И, встретившись, гибнут они, взрываются, рождая новые звезды и планеты. Не так ли и женщина чувствует любовь мужчины?.. Не так ли находит его в людском океане?..»

Лена сидит на коленях Андрея. Жар нодьи разрумянил лицо. Рука в его руке. Сколько еще раз закружат им головы поцелуи… Лишь перед рассветом забудутся он и она коротким сном.

Нодья давно прогорела. От больших кряжей осталось несколько дотлевающих головешек. Нодью можно разжечь новую, когда угодно. А любовь? Долговечная ли будет она?

Ревнивый селезень, притаившись в затопленном смородиннике, чистит свое яркоперое одеяние. Ждет не дождется, когда его подруга отложит первое яйцо в гнездо. Ждет, когда отправится вместе с ней на жировку.

Щука подкралась к задремавшей у берега икряной чебачнхе. Удар хвоста, плеск, бросок… Щучья пасть сомкнулась впустую. Чебачиха, спасаясь, выкинулась на берег и бьется с хвоста на голову, подкатываясь снова к воде. Женские руки взяли чебачиху, осторожно опустили в воду. Плыви, рыбина, бойся зубастых щук…

Андрей с Леной ушли к пологому берегу, подальше от пустующих мучпарских изб. На днище старой лодки, засосанной в песок, разделись. Выкупаются Андрей с Леной в холодной воде, смоют волны усталость – снова гореть им в любви…

Андрей сидел у кучи хвороста и разжигал костер.

Лена засмотрелась на своего суженого. Атлетическое тело свито из туго крученных мышц. Мускулы, переплетаясь, выпирают из-под кожи узлами. «Крепко выкован Шаман!» – с восхищением думает она. Какая-то жестокая сила пыталась проверить Андрея на крепость: по спине идут два глубоких шрама, плечо мечено рубцами…

Вода утренняя – холодная. Выскочишь на берег, глянешь на солнце, только выползшее из-за горизонта и расправляющее лучи на макушках высоких пихт. Блеску много – тепла нет.

Но не спеши, солнце. Плавник сухой горит жарко. Утренний ветерок ласкает тело. Пусть любуются кедры, сосны, глазастые белки да птицы стройной жизнерадостной женщиной.

Лицо Лены уже загорело под весенним солнцем. Смотрит Андрей, не наглядится на любимую. Каждый штрих, каждую черточку ее лица хочется запомнить ему навсегда. Темно-синие глаза Лены светятся лаской, Сидит влюбленная у костра, расчесывает волосы роговым крупнозубым гребнем. Струятся волосы под рукой, спадая на плечи…

Лена заплела косу, уложила ее в узел на затылке и, легонько толкнув Андрея в плечо, вскочила и побежала к воде.

– Догоняй! – обернувшись крикнула она.

2

Раньше обычного поднялась Югана. Разожгла костер, повесила на жердь большой закопченный чайник. Густой чай пить утрами хорошо – сон из тела прогоняет, глаза цепкими делает. Пусть поет чайник. Пусть пенится в нем вода.

Реки для рыб. Голова для мыслей. Разные мысли в голове Юганы кочуют, и куда не бегут их тропы, в какие закоулки не заглядывают! Хорошим мыслям сердце помогает жить. А плохие сами пиявками сосут душу. Беспокоит Югану: отчего люди на юганской земле измельчали, изменились характером. Мужчины охотятся возле своих деревень. Лыжня одного крестит лыжню другого. До чего стали ленивыми и боязливыми промысловики. Не ходят в далекие урманы. Давно заросли тропы и волоки к таежным озерам, где рыба кишмя кишит. Будь Югана молодая, ушла бы в тундру, к вечному солнцу. И Андрей теперь не охотник. Ленка утащит его, а старых друзей Шамана близко не подпустит. Будет около нее крутиться, как повадливый олень.

Так и умрет Югана, не побывав в краю песца и вечного солнца… Зовут ее звездные кочевые тропы.

А вот и Кучум проснулся. Ишь ты, как вышел на крыльцо, того и гляди, в пляс ударится. Смотрит Илья на солнце, улыбается. Смотрит на палатку Андрея, улыбается. Как молодой лось, учуявший самку. Ноздри раздул, потягивается. Прогоняет Илья остатки сна, будто в медовой речке плещется. Знает Югана, чему ухмыляется Илья.

Слышит Югана – несется по реке воркотня двух спаренных моторов. Это Костя, наверное, мчится. Долго всматривается старуха в утреннюю дымку над рекой. Гул мотора ближе и ближе. Вон и лодка из-за мучи вывернулась. Костя едет: как не узнать его белобокую лодку. Не лодка -птица!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Необычным было это утро у Нины Павловны Криворотовой. Пришел к ней Петр Антипович Катыльгин. А кто в Медвежьем Мысе Петку не знает? От школьника до старика все знают Петку, литработника районной газеты «Северная правда». Придет он к человеку, поговорит, фотоаппаратом щелкнет – и, глядишь, через день-два о неизвестном рыбаке или охотнике знает весь район.

Правда, любит Петка приукрашивать немного в своих писаниях. Рыбачка, например, толстая да широкоскулая, а напишет он о ней так: «Стройная, с миловидным лицом. В глазах, смотрящих на обские волны, нежится ласковый огонек задумчивой северянки…» И ведь вот какое дело: прав оказывается Петка. Глядишь, после такого описания на девчонку, которую парни не замечали, начинают засматриваться, находят в ней все эти «ласковые огоньки». Петка очень любит тайгу. Так распишет, что даже какого-нибудь деревенского домоседа-счетовода потянет прогуляться с ружьишком по урманам.

Как Петке не любить свой край, если он ханты, сын охотника. На заимке родился. На берегу маленького притока Югана, реченьки Катыльги. Речка названа именем Петкиного деда, знаменитого охотника.

Пятый год работает Петка в районной газете и все эти годы не снимает с лацкана пиджака университетский ромбик. Если собирается в командировку, то перевинчивает ромбик с выходного костюма на рабочий. Очень любит он значок и носит его с великой гордостью. Эвенки и ханты с уважением смотрят на Петкин ромбик – такой в магазине не купить, за него надо пять лет учиться в городе.

Знала Нина Павловна Петкины слабости. Прошлой весной он про Лену очерк писал. Фотоаппаратом щелкал. В больнице, на приеме больных. И когда она едет верхом на коне с притороченной к седлу медицинской сумкой. Удались фотографии. Появился очерк не в районе, а в областной газете. Сразу нашлись желающие по фотографии познакомиться с Леной. Больше десятка писем получила она за месяц. Все женихи писали…

– Ты только по-честному пиши, чтобы со стыдобушки не сгореть перед людьми… – попросила Нина Павловна Петку и стала рассказывать: – Раньше я была веселой. Попеть, поплясать любила под гармошку. А в сорок пятом прислали похоронку: погиб муж при штурме Берлина… В этой больнице работаю фельдшером двадцать лет.

В свои сорок лет Нина Павловна еще молодо выглядит. У нее на редкость добрая и отзывчивая душа. Выросла она здесь, в Медвежьем Мысе, в семье рыбака. За годы работы она помогла тысячам больных. Ее чуть пухловатые руки и ласковый голос – тоже лекарство. Бывало, чувствует, лихо человеку. Сядет рядом, утешает: «Да ты настоящий богатырь! Другой бы на: твоем месте стонами изошелся… Больно? Ну разве это больно?! Вот когда женщина в первый раз рожает, тогда больно так больно…» С каждым больным она найдет о чем интересном поговорить: про охоту, про рыбалку и о лесозаготовках слово скажет…

С девятнадцати лет разъезжала она по таежным кочевьям с медицинской сумкой.

Рассказала Нина Павловна Петке, как в сорок третьем году началась вспышка тифа в селении на Тыме. В морозный день она с подругой ушла в зараженную деревню делать прививки. Почти пятьдесят километров пешком прошли девушки.

– Пообморозились мы тогда… Руки, правда, уберегли. Шприц могли держать… Все кажется: недавно было… Двадцать лет назад отправилась я на Оглат, приток Югана. Там, на эвенкийской заимке, в чуме, принимала роды. Одежда матери – просаленные шкуры, ни одной годной на пеленки тряпки. Пришлось кофточку свою порвать… Хозяин тогда отвез меня на оленьей упряжке обратно. Песни пел от радости всю дорогу. Сын родился. В знак уважения дал мне туес с мозгом из лосиных костей и беличью шапку…

О многом рассказала Нина Павловна Петке, упомянула и о Лене, уехавшей в Улангай да задержавшейся там чего-то…

У Петра память жадная, он никогда не берется за карандаш, пока не выслушает человека и не расспросит. Зато потом вытащит блокнот и – строчит.

Нина Павловна думает о Лене, вспоминает, как хотела бежать девушка из Медвежьего Мыса однажды запоздалой осенью.

А было это так: к вечеру сырой снег пал на землю.

Задул сивер. Неуютно становится от такого ветра и на улице, и на душе у человека.

Еще плескалась Обь. Бились потемневшие густые волны у объяристых берегов. Брызги застывшей крупой да узористым стеклом оставались на приплесках.

Уходил последний пароход с пристани. Прощально-плачущим гудком раздирал морозный воздух. «У-у-у», – неслось над поселком, заползало в дома. Жалил в сердце тонкий ноющий гудок, пробирал кожу изморозью.

Нина Павловна пришла тогда домой – нет Лениного чемодана. Кинулась бегом на пристань, поднялась по оледенелому трапу на пароход, разыскала Лену. Молча посмотрела ей в глаза и сказала требовательно:

– Покапризничала и хватит. Идем.

Взяла ее чемодан и снесла на берег.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1

Много чудес повидала Югана на своем веку. Разве это не чудо, как по белой тряпке бегают живые люди, разговаривают. Кино называется. Или вот, маленький говорящий ящик. Положи на кругляшок черную пластинку, в которой музыка или песни спрятаны, сиди, слушай. Совсем недавно в каждый дом электрические лампочки повесили. Правда, пока скупо председатель Сашка дает свет. С наступления темноты и до часу ночи. Однако хорошо. А самое большое нынче диво в Улангае – зоотехник Таня Сухушина… Был у девки изуродованный нос, а стал красивый, с маленькой горбинкой.

Югана сама была у Тани, нос ее щупала, в ноздри хотела заглянуть, но Таня рассердилась. А чего обижаться, не чужие, поди, люди. Югане хотелось знать, как это в Москве людей красивыми делают…

Все улангаевцы, кроме Кости, побывали у Сухушиных.

2

Едва туманистые сумерки забаюкали деревню, отправилась Таня к Косте. Перед тем как войти в дом, постояла в ограде у окна. Шторки не закрыты, видно ей: сидит Костя за письменным столом, в книги заглядывает, пишет чего-то…

Вошла Таня без стука. Оглянулся Костя – глаза в удивленном размахе застыли. Стоит Таня перед ним в красивом платье, стройная, волосы на голове взбиты волнами, пышный узел на затылке. Лицо у Танюшки от волнения румянцем взялось. Чувствует она на щеках прилив жаркой крови.

– Вот это да! А помнишь, говорила, что мечта твоя несбыточна. Сбылось, значит, твое желание, – сказал Костя и, подойдя к девушке, торопливо поцеловал в губы.

Ни один мужчина не целовал еще Таню. И зачем Костя подлил огня в полыхающую душу?..

– Костя… – только и смогла произнести влюбленная девушка и добавила тихо, совсем зардевшись: – Поцелуй… меня… еще…

3

Поутру открыла Соня магазин, и сразу появилась первая покупательница, бабка Андрониха. Серянок взять ей нужно. Выждала она, когда народу побольше собралось, потопталась возле прилавка и так, вроде к случаю, сказала:

– Еще первые петухи не урлучили, телушку провожала за поскотину. Пруток таловый остановилась выломать у изгороди волнорезовского дома. Вижу, Танюшка шмыгнула из ограды, к своему дому завихрила. Проегозила девка всю ночку у Кости. Вот времечко пошло зудливое – сами девки падают на занозу…

– Сболтнешь сослепу, а Танюшке проходу не будет, – вступилась в разговор старуха Чарымова.

– На свои очи свидетеля не ставлю, – возразила Андрониха.

– Душа согрешит, а тело в ответе, – многозначительно сказала Соня. Она два дня назад сообщила «по секрету» бабам, что беременна от Ильи и не знает, как теперь быть.

– Тебе, Андрониха, завидно… – подзадорила старуху толстущая молодуха Катя Серебрякова, жена моториста с артельного катера.

– Бог тебя, Катюха, не поберег, что вдоль, то и поперек. Так что не булькай языком, – огрызнулась, Андрониха.

Засудачили бабы, каждая свое говорит:

– Адам плотью наделил, Ева грехом. Мужику что, потолковал – и голову на подушку…

– К тебе она, Андрониха, не пойдет за помощью, как Тукмаиха.

– А Косте-то колючая проволока и казенный дом…

– Вот тебе на! Подал девке ручку да подставил ножку.

4

Сказочен, удивителен мир белой тайги! Березняк. Березоньки – конца-краю нет. Стоят великаны-березы, не обхватишь ствол руками. Голову поднимешь на макушку взглянуть – шапка свалится. Березняк. Все березочки ровные, подтянутые, что сестры светлые сосен в беломшаном бору. Течет средь этого мира белой тайги чистая плескучая река, которую давно-давно назвали эвенки из племени Кедра – Березовая. Но, видать, когда-то в древности заскучали березы, приняли в свою синь-белизну кедры. Время шло. Сжились семьи берез с кедрами да редкими унылыми осинами.

Любит белую тайгу белка. Есть где грибы наготовить-насушить. Есть где выбрать дупло и засыпать крупноядрым орехом. На мысу растет древний кедр. Его дети, внуки и правнуки разбежались по неоглядной белой тайге. Обжились и слюбились с нежными невестами синь-урмана. Ствол этого кедра местами одет мхом, словно седой свалявшейся длинношерстной шкурой. Югана смотрит на царь-дерево с уважением. Этот кедр помнит, что было пять сотен зим назад. В молодость кедра над тайгой пронесся ураган. Об этом напоминают собратья его с обломанными верхушками. Кедр-бог, как назвали дерево эвенки, выдержал натиск бури. Выстоял. Уверенно пошел в высоту, к солнцу и ветру. Не одно дерево вокруг, такое же могучее, изгрызли молнии. Но не тронули они Кедра-бога. Стоит он святыней много веков. Не зря его избрали эвенки главным духом тайги.

В полдень у этого дерева будет Югана венчать своего сына, вождя племени Кедра, с Леной-доктором. Будет у Юганы большой разговор с Кедром-богом. Никто ей не должен мешать.

5

– Какая милая реченька! – восторженно говорит Лена. – Всюду березы, березы, словно среди бело-синих свечей вода течет. Какое счастье жить здесь, видеть все это…

– Есть одна интересная легенда про эту белую тайгу, – задумчиво произносит Андрей. – Югана – мастерица рассказывать легенды. Вечером попросим…

Они втроем, вместе с Тамилой, сидят на берегу с удочками, ожидают возвращения старой эвенкийки.

– Бездельники! – рассмеявшись сказала Тамила, наживляя на язевую удочку червя. – Удилища танцуют, а вы…

– Ой, правда, клюет! – спохватилась Лена.

6

Югана молча стоит возле древнего кедра, любуется своей работой. Ствол обвит разноцветными лентами. Молодые кедерки и березняк по соседству украшены лоскутами яркого ситца. Под кедром на мху расстелен большой кусок бархата, плещется солнце в его синеве. На горбатом оголенном корне кедра стоит стакан, наполненный огненной водой. Пусть кедр думает перед, тем, как выпить спирт. Югана с ним будет говорить.

Старики эвенки не помнят, кто первым из предков Юганы склонил голову перед царем урманов. Но говорят предания, что здесь под тихий шепоток хвоистых ветвей, с древности эвенки из племени Кедра решали судьбы рода. У этого священного дерева отчима Андрея избрали вождем. Здесь, у свадебного костра, дал Василий-Орлан слово любить Дашу на земле и в небесных урманах. У этого кедра в месяц березовой соковицы юноши обменивались охотничьими ножами с девушками, совершая обряд помолвки. Отсюда жизненная тропа многих девушек и юношей сплеталась в одну.

– Не обижайся на Югану, Кедр-бог. Югана давно не приходила к тебе. Народ племени Кедра ушел в небесные урманы. Осталась только Югана на земле и еще молодой Шаман. Только мы задержались здесь, не ушли за своим племенем. Помнишь, ты венчал Дашу у свадебного костра. Они хорошо жили. Ладно. Теперь венчай молодого вождя на Лене-докторе. Молодые люди живут по молодым законам. У них нет шаманов, а есть докторы. Они сильнее самых сильных и страшных болезней. У докторов нет священных шуб и бубнов. У них есть белее снега халаты. Вот какая жена будет у Андрея, вождя племени Кедра. Не обижайся, Кедр-бог, если Шаман будет смотреть на тебя городскими глазами.

Югана наклонилась, подняла стакан и вылила огненную воду на корни дерева.

– Пей, кедр, говори ветру песни про свадебный костер Шамана и Лены. Поешь жареную рыбу. Еще Югана просит тебя посмотреть на бархат. Самый лучший и дорогой бархат покупала Югана у Сони, самой красивой женщины. Югана дарит бархат твоей жене Березе-Матери. Еще Югана привезла деньги. – Старуха вытащила из замшевого мешочка пригоршню серебристых монет и высыпала на корни. – Не обижайся, Кедр-бог. Раньше деньги были с орлами. Сейчас нет купцов. Народ сам торгует. Маленькие заимки и деревни померли. Дружно живут люди, не тесно им в тесных городах… Югана пойдет звать Лену и Шамана…