Текст книги "Люди как птицы (СИ)"

Автор книги: Александр Гребенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Горела лампа. Напавших бандитов, судя по всему, было четверо. Известный мне мальчишка сидел на ящике и тасовал замусоленные карты.

Худой, чернявый, коротко стриженый человек с перебитым носом, одетый в явно маловатый для него полосатый свитер, находился за исцарапанным пыльным столом и вертел в татуированных руках мои документы.

– Отдайте документы! – гневно потребовала я. – Это всё не ваше…

– Ха, ха, ха, – громко рассмеялся человек в полосатом свитере, бросив небрежно паспорт на стол и почесав грудь. – Было ваше, а стало наше… Ладно, кончай базар! Заманиха здорово сработала! И иква неплохая, и малява (он повертел в руках записку Вадима). Ого! Значит, сам мент Острожский написал. Всё путём!

– Отдайте мне всё и отпустите! Иначе вы знаете Острожского – он вас в покое не оставит!

– Слышь, ты, фонтан заткни! Знаем мы твоего Острожского, гражданка Оксана Кошечкина. Так по документику? Ха, Кошечкина… Сейчас посмотрим, какая ты кошечка…

И он подошёл и стал грубо тискать меня. Я пыталась увернуться, дёргалась, хотела укусить за руку, но меня крепко держали длинный тип, от которого несло самогоном и юркий, но жилистый круглолицый малый, с папиросой в уголке рта.

– Ладно, Султан, кончай, она не бикса… Ты хоть Пацана убери… Не здесь же…Жучка, наверное, раз барыге помогает, – сказал высокий со шрамом, зевая чёрными провалами почти беззубого рта.

– Чего с ней цацкаться, на перо её и дело с концом. Тут и прикопаем, – едко сказал круглоголовый парень по кличке Малёк, обдавая меня папиросным дымом.

– А сначала попользуемся – «амур – лямур», – ласково прошептал Султан.

И крикнул на Пацана, чтобы тот убирался во двор и ждал их там.

Я молчала, понимая, что нужно как-то выкручиваться из положения, почти безнадёжного. Ведь там, далеко на хуторе, страдает больная Оксана, в любую минуту могущая умереть, переживают и нетерпеливо ждут Вадим и Димка. Надо что-то придумать, надо…

И тут Длинный со шрамом промолвил:

– Погоди, Султан, амурные дела ещё успеем. Пусть сначала скажет, где склад у них.

Султан воззрился на меня своими безумно чёрными глазами и истерично заорал:

– Что, сука, война, люди гибнут, а ты лекарствами торгуешь, на народном горе наживаешься!

– Да разве это лекарства, так мелочёвка, – сказала я нарочито грубовато. – На складе – то больше можно взять.

– Ух, ты, как ты вдруг заговорила! Что, очко заиграло? Ха, ладно! Ну и где этот склад? – жёстко спросил Султан.

– Это знает человек, которому я несу лекарства.

– Что за человек?

– Так, один полковник.

– Ух, ты, полковник? Как фамилия?

– Фамилия у него смешная – Обезьяна!

Бандиты заржали.

– А может это кликуха? Нет? Видно красава великий этот твой полковник! Ладно, проверим… Дальше…, – сказал Султан, отсмеявшись.

– У нас сейчас через пятнадцать минут встреча. Он должен бабки принести. Вот он знает, где склад, – уверенно сказала я.

Длинный сразу приставил к моему горлу нож.

– Говори, где встреча.

– А вы отдайте мне документы. А получите ещё больше – деньги он принесёт крупные…Сами знаете, у военных деньжата водятся…

– Ха, нашла дураков. Сначала деньжата! Так, где вы встречаетесь? – спросил заинтересованный Султан.

– Да на чердаке дома, того, что напротив памятника тимуровцам.

Я хорошо помнила этот пятиэтажный дом с длинной пожарной лестницей, ведущей на чердак – сегодня я проходила мимо его.

– Я знаю этот дом – 24, – закричал низкий круглолицый тип. – Это на Первомайской. У меня кореш там живёт.

– Ладно, – сказал Султан, – поверим. Если удастся позолотить ручку – будешь жить. А если арапа заливаешь – гляди! Амба!

И он потушил лампу, отчего в подвале стало полутемно.

– Длинный, развяжешь её. Отвечаешь за неё по полной… Вперёд! – скомандовал Султан.

Бандиты зашагали к выходу из подвала.

Улица, мирная и тихая, ослепила ярким солнцем. Мы бодро, но молча, как заговорщики, шагали по тротуару, и дошли до Первомайской.

Остановились у дома и стали кружком, открыв рты и поглядывая вверх.

– Ну, как подняться на чердак? – спросил у меня Султан.

– Ну, как… По пожарной лестнице.

– Тьфу! – выругался Длинный. – И что, другого пути нет?

– Нет! А как вы ещё представляли себе путь на чердак? – решительно сказала я, глядя им всем в глаза. – Подъезд – то закрыт…

Бандиты недоверчиво переглянулись.

– Я залезу, я смогу! – закричал Пацан, указывая на лестницу.

– Тиши ты! – цыкнул на него Малёк.

– Ладно, Пацан остается внизу у лестницы, а Длинный и Малёк за мной, – приказал Султан.

Мы медленно стали подниматься наверх – первым Длинный, потом крепко цеплялась за поржавевшие поручни я, за мной – молчаливый кругленький Малёк, и замыкал нашу компанию беспокойный Султан.

Длинный вылез на грохочущую железную крышу, вытер лицо рукавом и блеснул револьвером.

– Да спрячьте оружие. Он же может заподозрить вас…, – сказала я.

На крыше я чувствовала себя много увереннее, здесь царило солнце и синева небес.

– А где же вход на чердак? – спросил Длинный.

– Через слуховое окно, – быстро сориентировалась я. – Но человека ещё нет.

Султан вытер запотевшее лицо.

– Ну что ты гонишь? Когда он появится, говори скорей.

– Он уже внизу под домом ждёт меня. Да не выглядывайте вы. Он поднимется, когда я подам ему знак.

– Какой знак?

– Стану на краю крыши и покажу пакет с лекарствами. Это значит, что товар есть и всё безопасно.

– Да не толкай фуфло! На краю крыши…, – недоверчиво сказал Малёк.

– Ну, как хотите… Всё так, как я вам говорю…, Давайте пакет, если желаете увидеть человека с деньгами.

– Очень желаем, – злобно промолвил Султан.

– Да ладно, дай ей пакет, Султан, куда она убежит… Пусть знак подаст! – сказал Длинный.

Султан дал мне пакет.

– Гляди, не надуй! Валяй!

Я скептически посмотрела на этих жалких людей, сжимая в руке пакет и сказала презрительно:

– Ну, что вы стали, как на базаре…Да схоронитесь вы и не высовывайтесь! Он же засечёт вас! Если уже не засёк!

– Не засёк! Ладно, давай, зови его, только быстрее. Мы будем за той будкой, – и Султан показал на шахту с лестницей для выхода на крышу.

– Ага! Присядьте там! – сказала с усмешкой я.

– Давай, давай! – подгонял меня Султан, блестя чёрными глазами.

Дождавшись, когда они отойдут, я стала на самом краю, а потом шагнула вниз и вверх.

Тело подхватила знакомая волна, и я мигом вознеслась в высокое голубое небо, представляя, какие рожи теперь у бандитов.

И стремительно понеслась вон из города.

***

Не буду очень детально описывать свой обратный полёт, отмечу лишь, что никогда ещё не летела так быстро. Кроме того, я чуть не попала в пасть смерча – «чёрного дракона», преградившего путь и едва не врезалась в острую скалу, укрытую шапкой облака.

Но, минуя все эти опасности, я благополучно приземлилась во дворе нашего дома, в то время, когда Вадим, поглядывая на небо, теребя руку с часами, места себе не находил!

Он нервно спросил о задержке, но я махнула рукой – потом!

Мы принялись за лечение и уколы. Лекарства, питательная пища, заботливый уход сделали своё дело, Оксана стала идти на поправку.

Но в день моего прилёта я решилась на откровенный разговор с Вадимом, лишь после выполнения всех лечебных процедур.

Заметно потеплело, и мы сидели во дворе под яблоней в старой беседке. Я рассказала ему откровенно всю историю с бандитами и фактически о потере документов, которые мне так и не вернули.

– Бедная, – Вадим встал и неожиданно крепко обнял меня. – Что они сделали с тобой?!

– К счастью, не успели ничего, только оскорбили и ограбили… Документы – то не вернули…

У Вадима гневно блеснули глаза. Он сел за стол, низко согнувшись, привычно постукивая папиросой по портсигару.

– Так-с! – протянул он. – Значит Султан взялся за старое…Вот как значит! Ну – ка, напомни ещё раз, кто с ним был?

Я описала злоумышленников, как могла, не забыв и старуху – наводчицу.

Вадим Острожский внимательно слушал, кивая головой, вертя портсигар в руке.

– Значит так… Этот круглолицый мерзавец Малёк, растлитель малолетних девочек и известный спекулянт, а также крупный вор Длинный, который со шрамом, мне хорошо известны, я брал их. А вот Султан, этот покруче…Мне приходилось быть на его допросе. Сколький, как угорь! Серьёзный и очень опасный тип! Тебе просто чудом удалось уйти из его лап, а вообще-то на нём висит с десяток трупов… Ну, и ещё масса всего! Это давние мои недруги… А старуха эта – бывшая прислужница в одном барском доме. Я её ловил не раз на мелких кражах и сводничестве, да всё миловал, а надо было наказать, надо…Да вот думал – старый человек… А она – вишь, что творит… А пацан, мальчишка этот – для меня новое лицо! Видно, опять кого-то в свою шайку Султан затянул.

Я сидела, вздыхала, слёзы были на глазах. Заметив это, Вадим положил свою руку на мою.

– Ну, не переживай, Гера. Ты сделала всё, что могла в создавшихся условиях и даже больше. Ты смогла ускользнуть от этих нелюдей и спасти лекарства. А ведь могла и погибнуть. Спасибо тебе за это, ангел мой, спасибо за мою сестрёнку. Теперь она будет жить!

И растроганный Вадим крепко обнял меня.

Он уехал спустя день, торопился на службу.

Вернулся Вадим на хутор, когда старые липы, росшие во дворе, уже начали зацветать.

Дни и ночи пахли липовым цветом, сладко распевали птицы, ночью неистово гремели лягушки, и звёзды блистали серебристо-сиреневыми огоньками.

Мы отвлеклись от наших огородно-хозяйственных дел и забот, чтобы посмотреть, что нам привёз Вадим.

В первую очередь он положил на стол круглую жестяную чёрную коробочку, украшенную красными кружочками.

– Да это же монпансье! – воскликнула Оксана, и мы, зазвенев крышкой, кинулись лакомится ароматными леденцами – так во время войны отвыкли от сластей!

– Это тебе, носи, – сказал он Димке, сосущему за щекой леденец.

И Вадим, немного небрежно, бросил на диван рубашку и брюки:

– Брал на вырост, должно подойти.

– Ух-ты! – мальчик сразу схватил рубашку – ковбойку! – Класс! Так это же настоящая Америка!

– А вот и вам подарки, а вы уже сами разберётесь, кому что, – сказал он уже нам с Оксаной.

Мы ахнули! Вадим нам привёз платья, отличавшиеся широкими квадратными плечами с подплечниками и тонкой талией, а Оксане дополнительно ещё и жакет.

Мы примеряли всё это с восторгом в комнате с картинами. Выбрали себе платья, но печалились, куда же всё это надевать.

Вадим любовался нами и успокаивал, закуривая папиросу:

– Ничего! Будет и на нашей улице праздник! Не вечно же жить нам, как Робинзонам, на выселках… Вот закончится война, переберёмся в город и….

Не знаю почему, но мы ему верили, настолько он нам казался могущественным и основательным.

Докурив папиросу, Вадим подмигнул мне и достал из кармана что-то, завёрнутое в бумагу:

– Оксана, а вот главное!

И он бросил пакет на стол. Оксана развернул его дрожавшими пальцами. Там был её паспорт, который отобрали бандиты…

Оксана перелистывала страницы:

– Вроде всё цело…

– Цело, я проверял, – кивнул Вадим.

– А что же с самой бандой?

Вадим легко вздохнул, стукнул портсигаром по столу:

– Ликвидировали. Султан отправился на тот свет, уж больно нервный он был, а остальные – в места, откуда не скоро выходят…

Вечером, когда Оксана проверяла уроки у Димки, Вадим пригласил меня для серьёзного разговора.

Мы сели за столом во дворе, вдыхая свежий аромат листвы и цветов. Золотистый вечерний свет мягко заливал двор.

Вадим, открыв карман на кителе, достал новенький паспорт и положил мне на стол.

– Вот, Гера, ты теперь полноправный член общества, гражданка Советского Союза. Скоро будут и другие документы. Правда, имя Геры я не решился обнародовать. Теперь, ты Георгина Леонидовна Метаксина. Георгину тоже можно называть Герой. Осталось тщательно продумать биографию.

Я кивнула и сидела, листая паспорт, и во мне всё переворачивалось! Мне не надо было теперь прятаться, бояться, волноваться! Я шла к людям!

Мы сидели с ним долго и молчали, пока не наступил призрачный час сумерек и над лесом не встал узкий серпик месяца. Я сидела не дыша, волнуясь, вытирая слёзы. Я возвращаюсь к жизни!

***

Вот на этом можно бы и кончить мою историю, но на самом деле жизнь продолжалась, бурлила и текла, словно полноводная река, и много ещё чего было.

Но, впрочем, стоит вспомнить ещё один случай.

Постепенно заканчивалась война. Сначала она грохотала где-то вдали, её взрывы не долетали до нас, но всё же она ощущалась как-бы энергетически. Буквально накануне её окончания приходил призрак погибшего красноармейца Кошечкина. Вёл он себя уже не так беспокойно, а по-доброму, ласково, говорить с нами не стал и очень скоро исчез.

И только разнеслась весть о капитуляции Германии, мы вздохнули свободно. И победу нашу приняли, как вечный праздник радости и справедливости!

В один из золотых июльских дней пошли мы с Димкой на прогулку в лес. За годы, проведённые вместе в одном доме, мы очень привязались другу к другу, иногда нас тянуло на откровенности, и мы стремились поведать друг другу самое сокровенное.

Солнце мягко золотило высокие стволы сосен. Деревья торжественно и величаво шумели под ветром. Птицы перескакивали с сосны на ольху, с ольхи на дуб, с дуба на берёзу, а затем вновь на сосну, насвистывая, поглядывая на нас бусинками лукавых глазок, будто играя с нами.

На полянах ветер шевелил мягкую шелковистую траву, разносил запах цветов. Хорошо было полежать на траве среди аромата цветов и трав, играя в разные игры или просто слушать песни птиц и гудение пчёл.

Мы ещё долго бродили по лесу, воодушевлённо собирая шишки, очень необычные корни, похожие на загадочных фантастических существ и людей, активно делились найденным, пока не забрели на «дореволюционный кедровник» – рощу посаженного сибирского кедра. И тут же увлеклись собиранием кедрового ореха.

Остановились у одной очень высокой кедровой сосны. Димка высказал сожаление, что не может подняться на такую высоту за орехами.

– Тётя Гера, – вдруг обратился он ко мне, – а вы ведь можете летать, я ведь знаю. Почему же вы не летаете?

Я засмеялась:

– Откуда же тебе это известно, милый Димочка?

Он ответил, покраснев:

– Да уж известно… Всё знаю… И как вы мамку спасли мою, лекарство доставили, знаю…

– Ну, что же, раз ты уж всё знаешь, то знай и то, что полёт – это чудо, божий дар, который приходит не всегда и который нельзя расходовать напрасно… Для того чтобы полететь, нужно особое состояние духа и тела…. Впрочем, сегодня такой радостный день, почему бы и не попробовать!

И я легко скользнула в воздух, вознеслась ввысь и вскоре взирала на восхищённого Диму с почти сорокаметровой высоты.

– Ну, как, милый рыцарь?

– Здорово! И как это у вас получается?

Я уже стояла рядом с ним и улыбалась.

– Я давно хотел научиться так, – продолжал Димка. – Я знал, что вы летаете, пробовал, но у меня ничего не выходило. Видно, мне не дано…

– Согласна. Стать человеком – птицей не каждому дано, – серьёзно сказала я.

Димка стоял и смотрел на меня таким сияющим взором, в котором было настолько искреннее и сердечное принятие его собственной судьбы, что я увидела в глазах лишь понимание и ни капли сожаления.

Вобрав в себя всё это, я произнесла:

– А знаешь, у тебя тоже может получиться. Сегодня и сейчас. Давай попробуем.

Он пожал плечами и протянул мне руку:

– Возьмёмся за руки? Вы меня поведёте… вверх?

– Нет, так ничего не получится. Я буду вверху и протяну к тебе руку.

И вот – я уже вновь у вершины, повисла в воздухе, и рука моя протянулась вниз:

– Ну, давай, иди ко мне. Не думай больше ни о чём… Отрешись от всего и думай лишь о том, чтобы взять меня за руку. Ну же…

И спустя минуту до моих пальцев плавно дотронулись пальцы его руки.

Глава 11. «Ни дня без строчки – таков мой девиз!»

Вот и вся история, которую я пыталась поведать в своих записках. Может они показались кому – то чрезмерно фантастичными или излишне романтичными. Ну, что же, значит тогда нам просто не по пути! Вы другой человек и никогда не поймёте меня, пишущую эти строки!

Но что же было потом? Как сложились судьбы основных героев данного повествования?

Об этом, пожалуй, поведаю вкратце.

В сорок седьмом году мы свернули хозяйство и переехали с Орехово-Ванильное в город Росы. Мы снимали квартиру в частном секторе, выезжая на хутор лишь летом, в качестве отдыха, но потом и его продали.

Оксана устроилась работать преподавателем музыки, а я вела в школе кружок танцев.

Дима, наконец-то, пошёл в настоящую школу – его взяли сразу в шестой класс! Учился он поначалу очень неровно, отметками хорошими нас не баловал, но потом привык, втянулся, завёл новых друзей и стал одним из лучших учеников. С удовольствием посещал авиамодельный кружок, в котором стал первым помощником преподавателя, стал завсегдатаем городской библиотеки.

Вадим Острожский мягко опекал нас и вскоре стал мне очень близким другом. Это был чудесный, внимательный человек, несмотря на кажущуюся суровость.

Но нам предстояла разлука. Вадима направляли в Западную Белоруссию для уничтожения остатков фашистских банд. Как раз в это время Оксана собралась замуж.

Не желая оказаться лишней в доме, я переехала в город с островерхими красными черепичными крышами, куда меня пригласили (с подачи Вадима, через знакомых) в местный возрождающийся театр в качестве балетмейстера. С Вадимом и Оксаной мы активно переписывались! Вообще, семьи Острожских и Кошечкиных стали для меня родными! Забыла отметить, что у Оксаны теперь есть дочь, забавная девчушка, которую она нежно любит.

Осенью тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого я предприняла первую попытку найти Максима Ковалевича – подала в официальный розыск.

Я буду искать его ещё очень долго, много лет, но безуспешно. Он пропал, будто океанская пучина жизни поглотила его!

Той же осенью вернулся из Белоруссии Вадим Острожский. Он разыскал меня, приехал с цветами, сделал предложение и повёз в загс. Так я решилась покончить с моим одиночеством.

Димка, теперь уже Дмитрий Константинович Кошечкин, закончил Балашовское авиационное училище и стал лётчиком. Пишет он мне нечасто, но присылает чудесные открытки с разных уголков земли (со временем он стал лётчиком международных авиалиний). О своих самостоятельных полётах, без всяких механических приспособлений, он не говорит ни слова.

***

В город своей юности я решилась выбраться лишь в пятьдесят шестом году. Долгое время не хотелось ехать – там всё напоминало о Максиме и о нашей погибшей любви, но потом всё же решилась.

Стояла безоблачная восхитительная янтарная осень, как и в те дни нашей горестной любви.

С волнением в душе я подходила к так хорошо знакомому мне дому, который навсегда для меня оставался «домом Максима». Свет соломенного солнца лился на лимонно-багряные листья сада, и они беззвучно летели, как паруса.

В доме уже никто не обитал, вернее – жили сотни героев картин, ведь в нём теперь располагался Музей современной живописи. Я думаю, что о лучшем Максим не мог и мечтать!

Я купила билет и с удовольствием и грустью походила по музею, узнавая полотна знакомых мастеров.

И вдруг моё сердце замерло… Передо мною была картина «Гера», а, точнее, я сама в её образе – молодая и красивая. А вот и известное полотно «Над морем»! Как оно удалось Максиму – просто чудо!

Глаза стали мокрыми от волнения.

Собравшись с духом, я знаком подозвала к себе дежурную по залу, указав на оба полотна, спросила:

– Скажите, пожалуйста, а что подробнее известно об этих картинах?

Девушка обрадовано ответила:

– Это работы художника Максима Ковалевича. Его можно назвать представителем молодого советского искусства…

Она ещё долго говорила, подчёркивая особенности стиля, манеры… Я кивала, почти не слушая. Дождавшись паузы, решилась задать главный вопрос:

– А как сложилась судьба художника?

Девушка полистала брошюрку.

– Вот, судя по помещённой здесь информации, художник недолго прожил. Он скончался в 1929 году…Больше ничего о нём, увы, нет.

Скончался… Ничего о нём нет! Я сухо поблагодарила и медленными шагами побрела к выходу, еле сдерживая слёзы.

Сидя на скамейке, я долго вспоминала наши лучшие с Максимом дни. Спрятав в карман мокрый платочек, я пошла к трамвайной остановке.

Дорожки кладбища были усеяны листьями, а могилы заросли серой мрачной травой.

Я с трудом разыскала могилу Юлия Валерьевича Братуся, который после гибели родителей вырастил и воспитал меня. Помог мне смотритель, у которого оказался план всего кладбища. Пришлось прорубаться сквозь заросли кустов сирени, которых наросло слишком много.

Табличка на могиле сорвана, крест покосился, вся она засыпана листьями и ветками. Попросив у гробовщика грабли и лопату, я принялась за чистку могилы. Потом у ржавого крана помыла руки и сидела, дуя на волдыри. Заплатив гробовщику за новую табличку, почувствовав, что голодна, как волчица, я побрела к выходу.

Я решила наведаться в знакомый ресторан. Полистав меню и заказав блюдо, я глядела по сторонам, узнавая и не узнавая то место, куда впервые, ухаживая за мной, пригласил меня Максим, и где я познакомилась с писателем Булатовым. Теперь, после ремонта, этот зал мне казался не совсем знакомым, привычным и не таким уютным, как раньше. Посетителей было немного, оркестра не было.

Ожидая заказ, я скользила взглядом по сторонам, переживая эпизоды минувших дней, когда мой взгляд остановился на полноватом, уже пожилом мужчине невысокого роста, одиноко сидевшим за столиком в углу зала. Он только что поставил маленькую рюмку на стол, потом отпил из большой чашки. Отодвинув чашку, он угрюмо посмотрел на пустую тарелку перед собой и резко склонил над нею голову. Собою он напоминал нахохлившуюся старую и больную птицу. На нём был видавший виды, потёртый тёмный пиджак и галстук.

Я глядела на него и перед моим взором появился стадион, заполненный болельщиками, и этот же коренастый большеголовый крепыш в спортивном, ещё совсем молодой – ловко подаёт мяч.

Огненно-рыжий официант с весёлыми глазами принёс мой заказ, и я спросила его о человеке за столиком.

Он немного поморщился:

– А, так…Литератор… Когда-то известный. Часто заходит, ищет знакомых, поклонников его таланта, чтобы угостили. Много пьёт…

– Пожалуйста, отправьте ему от моего имени рюмку коньяку, а на закуску бутерброд с икрой.

– Будет сделано, – покорно сказал рыжий официант. – Простите, от чьего имени?

– Скажете, от давней знакомой Геры.

– Отлично-с.

Через пять минут официант отнёс заказ. Маленький человечек удивлённо поднял голову, посмотрел в указанном официантом направлении, никак особенно не реагируя.

Мы обменялись кивками на расстоянии. Вдруг я заметила, как он, неловко встаёт, чуть не опрокидывая стул, одним жестом руки проводит по щёточке усов, другим поправляет назад седые волосы, берёт коричневую рюмку и тарелку и маленькими шажками идёт ко мне.

Теперь, когда он был рядом, я окончательно уверилась, что не ошиблась.

Он чопорно и кратко представился, разглядывая меня, наклонив голову:

– Алёшин. Писатель. С кем имею честь? Вы моя поклонница?

Говорил он хрипловатым, севшим голосом.

– В какой-то мере да, Георгий Кристианович. Меня зовут Гера. А вы, получается, совсем забыли меня? Вспомните двадцать восьмой год, выставку молодых художников, картину «Гера» Максима Ковалевича.

– Вы позволите присесть? – спросил он.

Я кивнула, и он сел грузно, мешковато. Устроившись поудобнее, заговорил:

– Двадцать восьмой год. Замечательно! Как давно это было! Какое было время! Золото!

Он внимательно посмотрел на меня и выставил вперёд палец.

– Подождите… Вы – Гера… Припоминаю… Муза Ковалевича Максима, художника.

Я кивнула, улыбаясь, и добавила:

– Мы с вами после футбола в пивной познакомились. Я была с Максимом. А вы были в новеньком костюме, с цветком в петлице. Ели раков, пили пиво… Вы ещё спросили, какое моё любимое произведение. И я назвала вашу сказку.

Алёшин махнул рукой и сказал резко:

– А, сказку… Это не самое лучшее, что я написал…. Но её издают, ставят на сцене до сих пор… До сих пор…

Он, опустив голову, задумался, а я сказала:

– Но у вас есть и другие замечательные произведения… А сейчас вы чем заняты?

Он посмотрел на меня блеклыми глазами, откинулся на спинку стула и произнёс:

– Я работаю… Я много работаю… Смотрите…

Он вынул из кармана пиджака блокнот, весь испещренный записями.

Бросил его на стол.

– О, готовите новый роман? – восторженно спросила я, листая механически блокнот.

– Какой роман? Никаких романов, вообще никакой беллетристики. Это новая проза! Это свободная проза… Это заметки, которые я делаю ежедневно… Да, каждый день! Ни дня без строчки – таков мой девиз! Сюжет не так важен. Я начинаю, например, с того, что пошёл дождь… И я оказался с девушкой в подворотне. Или, вспоминаю о вчерашнем походе на стадион. И это воспоминание потянет за собою цепочкой, подобные картины из детства… Или вот, зоопарк… Тоже ведь интересное место для описания… Вот так и тружусь! Жаль только, что вот, болею… А что поделаешь, жизнь к концу идёт!

И он, произнеся «ваше здоровье», залпом выпил рюмку коньяка не закусив.

– Георгий Кристианович, не беспокойтесь, вы успеете… Успеете написать! Я просто уверена…

Он кашлянул, зашевелился:

– Мне бы ещё написать одну вещь. Хочу сделать собственный пересказ десяти великих сюжетов. Можно сказать, классических. Вот, например, «Ад» Данте! Какое великое произведение, а ведь у нас его почти не знают! Представьте себе, поэт, спускаясь в ад, стесняется собственной тени, потому, что люди, его окружающие и спутник его – Вергилий, сами тени. Ему стыдно, что он человек, а они бесплотны. Какая великолепная, какая мощная фантазия! Или возьмём «Фауста»! Гёте создаёт величайшую фреску о любви, науке и творчестве, о сделке с Сатаной, о поиске идеала. Разве это не нужно сейчас человечеству, как лекарство? А вспомните Гомера, или Шекспира! Это же вершины человеческого духа!

Я кивала, видя, как старый и больной человек говорит увлечённо, при этом даже ничего не спросив обо мне. Наверное, он просто ничего не помнил, сидел глубоко в своём мире, как улитка в раковине.

И всё же я решилась задать вопрос:

– Георгий Кристианович, как вы помните, нас с Максимом Ковалевичем развела судьба… Эти аресты… Всё это мы пережили. Но с тех пор я ничего не знаю о его судьбе. А сегодня я была в музее современного искусства и мне сообщили, что художник Максим Ковалевич умер, даже год назвали. Ведь он был вашим другом. Вы случайно не знаете, как он умер, где похоронен, где его могила?

В это время Алёшин принялся за закуску а я, ожидая его ответа, в волнении тоже поглощала своё блюдо, не чувствуя никакого вкуса.

Пауза затянулась. Наконец писатель, вынув платочек, вытер губы…

– Ковалевич? – спросил он, глядя куда-то в сторону. – А он не умер…

Я оторопела:

– Как не умер? Он до сих пор жив?

– Конечно.

– И вы уверены в этом?

– Абсолютно, – твёрдо сказал Алёшин, – откинувшись всем телом на спинку стула.

И добавил:

– Такие люди быстро не умирают…

– Но если он не умер, то где же он?

Алёшин внимательно посмотрел на меня, пронзая глазами:

– Вот этого сказать не могу…

Я тяжело вздохнула, отнеся всё, что говорилось о Ковалевиче, к буйной фантазии автора. Решила спросить о другом.

– Скажите, а как сложилась судьба Михаила Булатова?

– А вот его уже нет с нами… Увы…Он ведь ещё перед войной скончался! Он был отличным драматургом, жаль, что его пьесы сейчас так мало ставят… Да и прозаиком отличным он был! Какой у него роман о театре! Волшебный роман! А вы знаете, что он написал перед смертью мистический роман? О, это шедевр! Его пока не напечатали, но я читал рукопись… Там есть чем восхититься! Но он увидит свет, поверьте мне! Увидит! И его ждёт мировое признание!

Я слушала восклицания Алёшина и видела, как он переполнен восторгом, и не желала его останавливать.

– А не знаете ли вы судьбы Жоры Аггелова? Он так помогал мне в своё время…

– Не хотелось бы об этом много говорить… Если коротко, Жору постигла и трудная и счастливая судьба. Был арестован, сидел, потом жил на поселении на Урале. Но вот недавно реабилитирован, вернулся, стал популярен, выпустил два сборника. Их в продаже вы не найдёте. Но если найдёте и прочтёте, то поймёте, что, несмотря на всю свою популярность, это уже не тот Аггелов, что был…

Мы увлеклись, перебирая всех знакомых художников и писателей.

– Багрецов? Очень неплохой поэт. У него есть чудная «Дума» – развитие идей самого Шевченко:

Опанасе, что с тобою?

Поник головою…

Глаз над левою скулою

Затек синевою…

–.

Я не знаю, где зарыты

Опанаса кости:

Может, под кустом ракиты,

Может, на погосте…

Алёшин пробовал цитировать дальше, но сбился, махнул рукою.

– Он много болел… Его уже давно нет, ещё в тридцать четвёртом помер…Кто? Котов? О, этот здравствует… Он сейчас в фаворе… Генерал от литературы! Руководит молодёжным журналом. Пишет…Как он строит фразу! Как Верлада – дома…

– Верлада? – вздрогнула я. – А что с ним?

– С Верладой? Он погиб при задержании. Давно уж, год не помню… Оказался вражеским шпионом. Или его выдавали за такового…

Алёшин опустил голову и попросил, не глядя в глаза:

– Гера, дорогая, а можно ещё рюмочку.

Я подозвала рыжего официанта.

Мы ещё очень долго сидели и вспоминали о разном. Мне удалось расшевелить закостеневшую душу писателя. Чем дольше мы беседовали, тем больше Алёшин оживал, вспоминал, спрашивал обо мне и моей судьбе.

И я решилась спросить ещё об одном человеке.

– Георгий Кристианович, а что стало с чекистом Глебом Боковым? Помните такого?

– Как же не помнить, – промолвил Алёшин, со вкусом затягиваясь сигарой. – Очень необычный был человек. И представьте себе, пострадал от своих же! Его арестовали в тридцать седьмом году. Помните, тогда чистки шли?

Я кивнула головой, хотя, что я могла помнить, ведь сама сидела в то время в изоляции. Знала о репрессиях в основном по рассказам Оксаны и Вадима.

– Боков был слишком уж независим от власти, слишком много знал. А такого не прощают! – говорил Алёшин, потягивая из рюмки.

– Так его расстреляли?

– Хм…Официально – то так… Но, ходят упорные слухи…

Тут Алёшин наклонился и прошептал мне на ухо:

– Арестовали – то двойника… А сам Боков исчез… Только молчок, я вам ничего не говорил. А жизнь такая интересная и опасная штука, как змея в руке. И жаль, что, ужалив нас, она быстро уползает…

Мы ещё какое-то время сидели вдвоём и беседовали о жизни, пока я не заметила, что Георгий Кристианович совсем осоловел, стал запинаться и как будто задрёмывать. Рыжий официант понимающе посмотрел на меня, и я очень попросила, чтобы тот позаботился о писателе, вызвал машину и отправил писателя домой. Официант с готовностью кивнул, для него это дело было привычным.

Я вышла из ресторана – стоял задумчивый осенний вечер. Пошла в опадающий парк, поднялась ввысь и полетала над дорогим мне городом, как когда-то летала с любимой птицей.