Текст книги "Песни в пустоту"

Автор книги: Александр Горбачев

Соавторы: Илья Зинин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Владислав “Витус” Викторов

То, что происходило с Эдиком, – оно реально шло на несколько кадров быстрее, чем с нами. Мы за ним немножко не поспевали в плане музыкальной мысли. Нас потом уже, когда мы это играли по третьему-четвертому разу, осеняло – ах вот оно что! Он немножко скакал впереди всех, и в этом, наверное, тоже проблема была. Если для нас это было отчасти получение удовольствия от совместного музицирования, то для него это было нечто большее. Он как бы рисовал картину, а мы держали мольберт. И мое отношение к инструменту сильно изменилось: я смотрел на Эдика и понимал, что можно играть как хочешь, а не так, как учат на всяких обучающих видео и тому подобное, – лишь бы добиться определенного звука. Вообще, отношение к музыке у Эдика было другое принципиально.

Егор Недвига

Все в “Химере” были очень разными людьми. Даже репетиции у них проходили своеобразно. Это не были репетиции в привычном смысле, там отсутствовало какое-либо общение, кроме разве что перекуров и банальных “привет-пока”. Музыканты приходили по очереди, включались и начинали что-то играть. Каждый что-то свое – такой хаос, хотя и очень гармонизированный. Необычность была в том, что не было совместного процесса работы над чем-то, нотных раскладок. Они это делали как-то молча, по наитию. Рэтд не приносил песни как таковые, он приносил гитарные наброски и тексты. И в двух-трех словах всем все объяснял. То есть говорил барабанщику: “Здесь играй тупой ровный ритм”, все начиналось с барабанов и гитары. Дальше подключались бас-гитарист и виолончелист.

Эдик очень любил экспериментировать с трубой. Он, как известно, не имел музыкального образования ни по классу гитары, ни по классу трубы. Но он настолько хорошо интуитивно чувствовал звуковую материю, что получалось очень круто.

Юрий Лебедев

Я однажды опоздал на собственное выступление на фестивале в клубе “Гора” на Лиговском и имел возможность услышать “Химеру” с другой стороны сцены. Сначала я, как обычно, долго убеждал вышибал на входе, что я участник группы и денег за вход с меня брать не надо. Какая-то дурная традиция была у меня в этом плане – только в “Там-Там” меня пускали и с гитарой, и без оной, поскольку я был там знаком почти со всеми. Тогда я пререкался дольше обычных пяти минут, так как один из вышибал сообщил, что ему доподлинно известно: “Химера” уже играет. Потом снизошел к моему ответу: “Значит, я опоздал”, – и пропустил. Там действительно какая-то группа играет – сплошной гул, ничего не разобрать. Пробираюсь я сквозь большое количество людей в зале, наклоняюсь от звука со сцены, как от сильного ветра. Добрался до сцены и вижу – действительно “Химера”. Но я даже песню не смог различить. Свет, дым, громкость сумасшедшая. Эдик, кажется, уже, как обычно, все ручки на своем комбике вывернул до крайнего правого положения – гитара выдает весь слышимый звуковой диапазон. Барабаны кое-как ее перебивают, но от Пашиной виолончели слышен только свист, фидбек. Мое отсутствие вроде и не заметно даже. Но впечатление, так сказать, впечатляющее. Так и стоял, глаза вытаращив, до конца песни. Потом очнулся, пробрался на сцену, меня с улыбкой подключили, и выступление продолжилось уже со мной.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайтаedikstarkov.narod.ru )

Александр Липницкий

Как-то раз “Химера” играла в клубе Tabula Rasaв Москве на Бережковской набережной. Их поставили в один концерт с какой-то пионерской командой, где собралась куча одноклассников или однокурсников музыкантов. Там, по-моему, еще чей-то день рождения был. Образцовые ребята: девушки в белых платьях, все как на подбор, как в каком-нибудь нынешнем пропутинском движении. И вот клуб полный, все танцуют, первую группу отлично приняли. А потом выходит “Химера”. Что тут началось! Всю эту публику колбасило так, что они не знали, куда себя деть. По-моему, в итоге они просто снялись и ушли. Вообще, на “Химере” в Москве ко мне почти всегда подходили и говорили: “Ну, может, все, закончите? Поиграли десять минут, и хватит. Вас послушали, достаточно уже”. И были моменты, когда их просто обрывали.

Егор Недвига

На концертах он никогда не входил в образ, не играл никого. На сцене он был таким, каким и в жизни. Эдиком Старковым, безумцем.

Виктор Волков

Часто было так: закончился концерт, Эдик берет в руки метлу и идет на выход подметать бутылки и разбитые стекла.

* * *

Говоря о “Химере”, неизбежно упираешься в Рэтда. Безусловно, “Химера” была именно группой в полном смысле слова, их звук создавался соединением воль, устремлений и идей каждого из участников – но также безусловно, что лицом этой группы, человеком, определявшим вектор ее развития, человеком, полностью отдавшим ей самого себя, был Эдуард Старков. Он был простым круглолицым парнем из Выборга – и он же походил на языческого бога на сцене. Он не был виртуозом гитары – и он же умел играть так, что через слушателей в зале будто бы проходил электрический разряд. У него толком не было образования – и он же писал странные, смутные, замешенные на эзотерической символике тексты, в которых можно углядеть хоть отголоски раннего Заболоцкого, хоть ссылки на философов-мистиков. Он принимал наркотики, поливал сцену собственной кровью и не жалел себя – и он же очень трепетно относился к окружавшим его людям.

Ласковое, почти подростковое имя Эдик и какое-то языческое, отрывистое, таинственное прозвище Рэтд – даже в том, как он называл себя, было какое-то фундаментальное противоречие.

Алексей Михеев

Он был избранным. Близко общаться с ним мы стали, когда распался “Депутат Балтики”. Названия “Химера” тогда еще не было, но они репетировали на точке тамтамовской, где я часто бывал. Уже потихоньку начал образовываться сквот, мы там часто оставались ночевать. Незадолго до этого в клубе произошел пожар, стены обгорели, стали черными, и официальный директор заведения сказал: можете делать с этими стенами все что угодно, хуже в любом случае не будет, а денег на ремонт у меня нет. В комнате у Паши Литвинова, перкуссиониста “Аукцыона”, стояли банки с белой краской, но она была заперта, нужно было у Паши взять ключ, и мы пошли в ДК им. Кирова, находящийся недалеко от клуба, где Паша занимался в какой-то барабанной школе. Тогда наше общение с Эдиком и завязалось по-настоящему. Он рассказал о своем самоощущении человека как космического существа, существующего не столько в пространстве, сколько во времени. Рассказал о своей связи с Атлантидой, что считает себя атлантом. И поскольку он такой высокой расы, у него даже борода плохо растет. И на волне этой эзотерики, осознания медиумической сущности большинства творческих людей наше общение стало развиваться. Эдик, помню, подарил мне книжку Елены Петровны Блаватской “Разоблаченная Изида”, я начал читать Андреева, “Розу мира”. Ну и Кастанеда тогда был, конечно же, очень моден. И в этом эзотерическом настрое мы начали расписывать “Там-Там”. Я тогда учился, Эдик вообще ничего не делал. Вот и проводили время, расписывая стены, играя на гитарах и употребляя всякие наркотики.

Алексей Никонов

Философия Михеева и тамтамовцев – дикая смесь Блаватской и Кастанеды, а на оставшиеся 50 % – их личный психоделический опыт. Они искали новый звук и находили его, но сами об этом не знали. Если взглянуть на них как на обычных людей – торчали, пили вареную мочу, Тима Земляникин приворовывал, а Рэтд подметал и вмазывался винтом, но на самом деле они открывали новый звук. В этом и была их миссия.

Илья Бортнюк

Я бы его сравнил с Мамоновым, но как бы более брутальным. Он, так же как Мамонов, абсолютно четко понимал, что происходит в окружающей жизни. Только говорил он об этом не как группа “Телевизор”, не лозунгами, а метафорами. На мой взгляд, очень удачными. И с музыкой это сочеталось хорошо.

Андрей Алякринский

Эдик был простым и исключительно глубоким человеком. Он был из тех, кому удается в двух строчках мало связанных друг с другом слов сформулировать целое состояние. И с одной стороны, все это полностью держится на ассоциациях, с другой стороны – абсолютно точно попадает по ощущениям.

Владислав “Витус” Викторов

Как любой талантливый человек, Рэтд был в меру сумасшедший, но на самом деле он был очень скромным. Вроде как на сцене – вообще другой человек, даже выглядел по-другому, а в жизни скромный, хороший и милый человек, который вел себя как мышка.

Всеволод Гаккель

На меня Эдик действовал на уровне отдельной строчки. Что-нибудь вроде “а в Магадане снег” – и все, абсолютно законченная картина, больше ничего и не надо от этой группы. И какие-то технические критерии абсолютно неважны, притом что Эдик безупречно играл на гитаре, он был очень органично слит со своим инструментом, любой звук, который он из гитары извлекал, пусть даже мимо кассы, казался единственно возможным и нужным.

Алексей Никонов

Тексты Рэтда – отдельная история. Они самобытные. Взялись ниоткуда и ушли в никуда. Их можно сравнивать с Хлебниковым, Крученых или даже с некоторыми текстами Хармса, с обэриутами. Его поэзия охватывает всю эволюцию авангарда, Рэтд вобрал в себя всю авангардную структуру русской поэзии от зауми до структурализма, на самом деле не понимая этого. Рэтд говорил на птичьем языке, нес хуйню всякую, это была в своем роде заумь – хотя ни о какой зауми он не имел понятия. Она из него как бы перла сама по себе, из-за его корней финно-угорских. Его рисунки, его тексты – они не в постмодернистской ситуации созданы, не слеплены осознанно. Они рождены сами по себе, естественным путем.

Когда я ему, например, давал какую-то книгу почитать, он клал ее на руку и говорил: “Всё, я ее прочитал”. Иногда мне кажется, что он меня дурачил, но на самом деле вряд ли. Я знаю, что одну книжку он прочитал точно – “Сто лет одиночества” Маркеса. И он ее очень хвалил.

Эдуард “Рэтд” Старков

Моя любимая писательница – Елена Петровна Блаватская. Последняя книжка, которую я могу сейчас вспомнить, – которую я прочитал и которую в принципе достаточно любому человеку такого склада, как я, допустим, тусующемуся в “Taм-Таме” или где угодно, слушающему музыку, всякие штуки, – ему достаточно прочитать книжку Филипа Дика под названием “Убик”, и все, и можно уже вообще ничего не читать. Можно читать только сказки, и все. Лучше русские народные сказки – мы живем в России, поэтому лучше читать русские народные сказки. Ну и параллельно заодно и сказки народов мира.

( Из интервью журналуFuzz )

Алексей Никонов

Рэтд был несерьезный человек. Даже если какие-то духовные практики у него были, трудно было уловить разницу между иронией и тем, что серьезно. Он, например, обхватывал деревья и кричал: “О-один!” Во всю глотку. Это был вроде бы прикол – а может быть, и нет. Рэтд в этом смысле как Ницше: не было понятно, где он говорит серьезно, а где шутит.

Всеволод Гаккель

Эдик всегда был очень благодушен, всегда. То есть этот человек, производящий на сцене чрезвычайно мощное впечатление, был в жизни очень кротким, даже нежным. Никогда никакой агрессии. В этой среде ее было очень много, был постоянный мордобой – но я никогда не видел, чтобы он с кем-то пытался вступить в конфликтную ситуацию.

Андрей Алякринский

Рэтд был очень спокойным человеком. То есть как… Мне он казался немножко нервным, хотя при этом был очень добрым, позитивным и простым парнем. Очевидно было, что у него какие-то ему одному известные, очень глубокие переживания – иначе бы он не бросался в эти бесконечные эксперименты со своим здоровьем. Для него они были не развлечением, не просто трипом каким-то, а именно поиском чего-то. Чего – я не знаю.

Юрий Угрюмов

Рэтд был человеком достаточно замкнутым. Он готовился к концертам, уходя в себя. Его можно было застать сидящим где-нибудь в уголочке – струны перебирает и молчит. Он не фонтанировал никоим образом. Один раз у них на точке была какая-то проблема с электричеством, то ли было очень холодно, то ли что, и он пришел к нам порепетировать – я был один в клубе и его пустил. Он сел, включился и стал что-то там делать. И сидел часа полтора, очень увлеченно. Потом собрался, сказал спасибо и ушел.

Сергей Богданов

Рэтд – парень как парень, но голова у него всегда странно была повернута. Когда он был в трезвяке, он был тихий и скромный. Вот когда он начинал чем-то накачиваться, из него перло искусство. Он в любой момент мог схватить свою трубу и начать дуть тебе в ухо. Меня это всегда раздражало, потому что, если тебе в ухо трубой херануть, мало не покажется. А он всегда с пеной у рта начинал что-нибудь нервно рассказывать и дуть в трубу.

Алексей Михеев

Мы были очень странно одеты, носили френчи, черные кепки и огромные немецкие ботинки. В общем, какую-то непонятную военную форму. И мы просто идем, а на нас все смотрят. Проходим мимо каких-то мажоров, они: “Эй, вы что, фашисты?” А Рэтд им: “Нет, мы специалисты”. “По чему специалисты?” – “По общению с нашими небесными братьями!” Или другой ответ в той же ситуации: “Парень, ты скинхед?” – “Нет, я моторхед!”

Илья “Черт” Кнабенгоф

Рэтд был человеком абсолютно не от мира сего. Это проявлялось во всем: в его подходе к жизни, в его творчестве, в вещах, которые его интересовали. В том, как он общался с людьми, в том, какую музыку слушал, какие картины его интересовали. В тех моментах, на которых он акцентировал внимание в общественной жизни. Его взгляды очень радикально отличались от общепринятых, поэтому ему было очень тяжело жить в обществе, а тем более в нашей стране.

Эдуард “Рэтд” Старков

У меня китель такой – кажется, что такие кители должны носить только нацисты. А у меня на кителе нашивки – я сам сделал – нашивки эзотерические. На которых изображен просто человек. Юг, Запад и Восток там изображен – и человек посередине Юга, Запада и Востока. А люди проходят мимо и считают меня нацистом. Такие вот с обществом отношения: иду по улице, а меня нацистом называют. Мать родная меня называет… теперь никак не называет. Считает меня дебилом с соседкой и говорит: “Теперь у меня дома свой Сукачев завелся” – они Сукачева считают фашистом. Кругом политика.

(Из интервью журналуFuzz )

Виктор Волков

Музыканты в “Химере” были очень разными людьми. Все где-то учились, работали – словом, могли вписаться в обычную жизнь. А Эдик не мог.

Алексей Михеев

Как-то раз Лена Гудкова, очень умная дама, сказала: “Ребята, главное, чтобы вы работали. Человек должен работать. Это сущность человека. К сожалению, ваш рок не является работой. Вы не встраиваетесь в социальную структуру, ничего не происходит”. И устроила Рэтда торговать вразнос на улице фильтрами для китайских мундштуков. Он торговал ими две или три недели. Потом ему просто выделили что-то типа штатной должности в клубе: после концерта он сметал разбитые бутылки, которые били об стены и об головы. Это была его единственная работа. Когда жил в Выборге, он еще был кочегаром вроде как. И еще несколько раз в сезоне они играли с “Химерой” саундтрек к какому-то спектаклю в Балтийском доме. Сидели за кулисами и издавали всякие звуки.

Егор Недвига

Однажды случайно получилось так, что мы оказались в одной электричке Выборг – Петербург лютой зимой. Утренняя, вторая электричка. Я даже помню, во сколько она уходит. В 5:25. Я был тогда студентом второго курса института кино и телевидения, а Эдик ехал из дома, я думаю, в “Там-Там”. И вот ужасно холодно, мы невыспавшиеся, даже разговаривали мало – были озадачены одной мыслью, чтобы это долбаное криогенное ведро добралось до Питера и мы скорее бы нырнули в теплое метро. Эдик тем не менее не унывал, шутил, мы покурили, а потом он залег на скамейку спать. И где-то в районе станции Рощино в вагон зашли бродячие музыканты. У одного было некое подобие гармошки, второй с гитарой, на которой было всего четыре струны. И они начали играть и петь нестройными голосами, пытаясь перекрыть грохот и стук колес. А во всем вагоне было пять человек. Все неохотно завертели головами, и вот музыканты уже прошли весь вагон, как вдруг Эдик вскочил, побежал за ними и дал денег. Я не помню сколько, но помню, что удивился – это были достаточно реальные деньги. И я подумал – ни фига себе, Эдик последнее отдает. Денег-то у него вообще не было никогда.

Алексей Никонов

Ему было похуй на все. Я знал только трех человек в своей жизни, которым было похуй на все, и он был одним из них. Вот мы шли с ним на концерт, у него была с собой гитара, он вдруг берет и по перрону – хуяк ее! И гитара пролетела сорок метров по перрону. А он на ней должен был играть. Но он об этом не думал в тот момент, и это было очевидно. И это не было, знаешь, позой какой-нибудь. Мне, конечно, очень повезло, что я с ним встретился. Из всех моих знакомств это главное, оно изменило всю мою жизнь.

Эдуард “Рэтд” Старков

Мне все время хорошо живется. Я как родился, так и понял: “Вот кайф-то”. Правда, иногда в детском садике задавался вопросами: “Ох ты!..” У меня бывало, я помню: в детском садике, знаешь, как будто кома такая, пелена на глаза наезжает… Однажды – прекрасно помню – в детском саду сижу, как пелена такая – бум! “А как же я, а что же я, ох, ни фига себе, как же, чего, почему?” А потом думаю: “Нормально”, думаю: “А, бог с ним”. Не знаю, чего париться-то?

( Из интервью журналуFuzz )

Алексей Михеев

У него было очень мало личных вещей: гитара, татуировочная машинка и какой-то психоделический фотоальбом.

Алексей Никонов

Для Рэтда вообще не существовало материальных ценностей. Ты бы видел его рюкзак! Он жил на Бакунина, спал на полу – когда я увидел, как он там жил, я вообще охуел. Какой-то матрас валялся, и все. У него вообще вещей не было. В рюкзаке – какие-то загогулины железные, которые он на улице нашел, блокнот, ручка и луковица, которую он спиздил с Тимой Земляникиным на рынке. Когда я увидел такую францисканскую аскезу в роке, меня это потрясло. И я видел, что это не наебка.

У него ничего не было, даже гитару ему, насколько я знаю, дал Бачинский.

Виктор Волков

Эдик был весь в татуировках. Я часто видел, как их набивали. Часть сделал он сам, куда мог дотянуться, остальное набили друзья. Если бы он был жив, думаю, сейчас был бы забит весь, до пяток.

Владислав “Витус” Викторов

Он был весь забитый, зататуированный, левую руку сам себе забивал, а правую – кто-то из друзей. И как-то Гена у него спросил: “А что ты будешь делать лет в пятьдесят или в шестьдесят с этими татушками?” А он говорит: “Я не собираюсь до пятидесяти жить”.

Алексей Никонов

Они спиздили с Бенихаевым в одном месте хэт, мини-пульт и дешевую гитару. И Рэтд написал записку: “Извините, пожалуйста. Это взяли мы. Мы поиграем и если станем звездами, то принесем назад”.

А еще как-то раз пришел и говорит: “Блядь, мои картины не взяли в библиотеку”. А картина эта – ну, пластинка с дыркой и на ней какая-то хуйня нарисована. Я говорю: “Рэтд, ну ты чего, дурак? Ты что, думал, что в районной выборгской библиотеке такую картину повесят?” “Да!” Ну боже мой – человек старше меня на пять лет. Но эта-то открытость в нем и подкупала. Мы жили по суровым законам, а Рэтд умудрялся своей ироничностью эти суровые законы обходить.

Его никогда не забирали менты. У него вся рожа была в татуировках, фотография в паспорте была приклеена на резинку жевательную. Мент берет этот паспорт и видит: “Житель планеты Луна”. Бред полнейший, он сам написал. И он так на них действовал, что его просто отпускали. Никогда не задерживали. Я не знаю, как ему так удавалось.

Рэтд всегда был честен. То есть для меня он был таким настоящим воплощением героя рока. Только я тогда думал, что все такие, что их много. А в результате оказалось, что это был единственный человек, который соответствовал моим представлениям о том, какой должна быть андеграундная рок-звезда.

* * *

Как и было сказано, “Там-Там” был территорией свободы, в буквальном смысле слова домом терпимости: здесь могли соседствовать примитивный панк-рок и забористый авангард, скинхеды и антифашисты, тишайшие вегетарианцы и буйные потребители всего, что можно купить за деньги. Это был не столько клуб, сколько сообщество вольных художников, постоянно выходивших за всевозможные флажки, – прежде всего потому, что флажки эти перестали соответствовать каким-либо реальным границам. Все здесь играли со всеми, каждая новая группа на сцене сулила что-то неизведанное, музыканты вольготно бродили по полю экспериментов, не подозревая, что поле это еще и минное, – или просто не обращая на это никакого внимания. Немудрено, что и в Эдуарде Старкове, для которого “Там-Там” быстро стал необходимой и достаточной средой обитания, быстро обнаружились самые разные ипостаси. К середине 90-х “Химера” начала плодить химер – побочные группы с удивительными названиями, неопределенным составом и свободным звуком.

Алексей Никонов

Первый концерт, на который я с Рэтдом попал в “Там-Таме”, – это была не “Химера”, это был параллельный его проект, назывался “Егазеба”. Они играли нойз, хотя тогда это не называли нойзом. Это была открытая группа, там мог играть кто угодно. Некий эквивалент “Поп-механики”, только утяжеленный во много раз.

Андрей Алякринский

“Егазеба” – это был музыкальный авангард. Там ничего никто не репетировал и никто ничего не придумывал заранее. Абсолютная импровизация: ни состава, ничего – кто попадался под руку, тот и играл. Перкуссионист Marksheider Kunst, покойный Паша Литвинов из “Аукцыона” – у них всех были там рядом репетиционные точки, и они с радостью вписывались во всякие затеи. Я помню только один концерт “Егазебы”. Эдик принес таз на сцену, намылился и стал делать у себя на голове какие-то разные психоделические фигуры – ну и подо все это игралась музыка совершенно невменяемая. То есть перформанс в чистом виде. Границ никаких не было – насколько далеко тебя может увести воображение, настолько далеко и заходило.

Эдуард “Рэтд” Старков

Есть такой фильм “Эльвира – повелительница тьмы”, главная героиня – ведьма Эльвира. Она как бы такая добрая ведьма. Потешная такая, смешная и с юмором. Но, если ей всякие подляны устраивать, она на них отвечает. Ну и однажды она приехала к своей бабушке, которая тоже была ведьмой. Пришла в дом, там стояли на полочке всякие препараты: разные скляночки, баночки… Она решила приготовить ужин для своего кавалера. Короче, она взяла скляночки, намешала все в кастрюльке, поставила на плитку, и все это стало там вариться. Варилось, варилось. И на одной скляночке там было написано: “Егазеба”. И она взяла насыпала туда этой “Егазебы”, сняла с плитки, принесла в гостиную. Открывает крышку, а оттуда такое чудовище выносится, которое и называется Егазеба. Ну вот у нас такой проект и есть – когда мы играем всякую дурацкую музыку. Такую – авангард ее называют… Экспериментальная, короче, музыка.

(Из интервью журналуFuzz )

Виктор Волков

Потом Эдик сделал проект “Авдогесса”. Это был сплошной эксперимент. Там еще играл Тима Земляникин. Они выходили и давали такой экспириенс! Мне это трудно описать. Жалко, что почти никаких архивов не сохранили, – это нужно было снимать. У нас было много комнатушек, и они, “Авдогесса”, заняли одну на первом этаже на кухне. Там разделочная была. Однажды мы зашли туда: они явно чего-то приняли, Эдик лежит, трясется весь. Он ударился виском, хлещет кровь. “Авдогесса” в таком же виде и на сцену выходила.

Андрей Алякринский

В “Авдогессу” входил точно Тима Земляникин из группы “Нож для фрау Мюллер”, некий Дима, который сейчас живет в городе Йошкар-Ола, и Эдик. Это был такой диско-проект, если я правильно помню. Они вытворяли всякие штуки – скажем, привязывали тонарм проигрывателя ниточкой и ставили пластинку Modern Talking. Игла постоянно скакала – получалась такая кривая, абсолютно психоделическая петля. А под эту петлю они играли на барабанах, на гитарах.

Алексей Никонов

Каждый раз происходило что-то разное. Рэтд постоянно использовал элемент импровизации. Он мог резать себя, мог, наоборот, раздавать что-то зрителям с ложечки, мог позвать меня с Бенихаевым на сцену, чтобы я орал, а он играл на гитаре. Одной из его идей было поставить на сцене виселицу и повеситься. На песне “Я начинаю репортаж с петлей на шее…”. Он думал об этом на полном серьезе. Но я тогда был мелкий, много читал Ницше и Достоевского и воспринимал все это как игру.

* * *

Уникальность “Там-Тама”, вообще говоря, не стоит преувеличивать: история последнего столетия знает немало подобных неподконтрольных мест силы (от нью-йоркского CBGBдо манчестерской Haciendа), которые жили ярко и недолго, но при этом дали поп-культурной индустрии такого мощного пинка под зад, что кинетической энергии хватило еще не на одно десятилетие. Уникальной была скорее ситуация, “Там-Там” окружавшая, – потому как эта самая индустрия в тот момент в России отсутствовала. Тотальная свобода среди прочего означала еще и свободу от концертной инфраструктуры, промоутерского сообщества и медиасреды – скучных вещей, без которых, однако, все еще немыслима жизнь музыканта. Кипучему таланту Эдуарда Старкова было страшно трудно вырваться из-под крышки обстоятельств. Даже между двумя столицами культурное сообщение было сведено к минимуму – а тем, кто все-таки добирался из точки А в точку Б, зачастую почти негде было играть, что уж тут говорить об остальной одной шестой части суши. Как ни парадоксально, российским рок-группам в тот момент зачастую проще было получить ангажемент в Европе, чем отправиться с концертом куда-нибудь вглубь родины. В стране, в которой многое определял случай, гастрольная жизнь была построена по той же непредсказуемой логике – и именно благодаря ей нескольким группам “Там-Тама” удалось выехать на гастроли в Германию. В том числе и “Химере”.

Андрей Алякринский

В “Там-Таме” долгое время работала немка по имени Кирстен. Когда она вернулась на родину, то стала работать в организации по русско-немецкому обмену. То есть делались, например, гастроли какой-то локальной немецкой группы – она приезжала и играла в “Там-Таме” и еще в паре клубов. А русская группа могла поехать в Германию и сыграть там. И съездили, соответственно, “Югендштиль”, “Никогда не верь хиппи” и “Химера”.

Виктор Волков

Тося, жена Эдика, когда группа собиралась в Германию, заявила: “Если я не поеду, Эдик тоже не поедет”. Пришлось извернуться и ее тоже как-то взять. Она поехала и посмотрела на их жизнь, это был панк-рок: они то в чистом поле играли, то в сквоте. А что такое заграница для нас была – это же рай какой-то, где не хватает только нас. Мы туда приедем, и все вокруг нас плясать будут. Но ты туда приезжаешь, и выясняется, что там ты тоже никому не нужен. Там надо биться, и там еще жестче зачастую. И вот они это все увидели. А потом, когда туда Сева приехал, Тося упала ему на шею и рыдала: “Забери меня домой”.

Андрей Алякринский

Был, в частности, фантастический концерт в Берлине. В сквоте, в полузатопленном подвале… Во время концерта какие-то чуваки достали бутылки с керосином, стали пить из них и пускать по потолку огонь. Это был пиздец! Я никогда в жизни такого больше не видел. В какой-то момент там стало невозможно находиться, потому что там все было в огне и в дыму. И все выбежали. А Эдик до последнего рубился – даже когда уже никого не осталось. Это было натуральная преисподняя. Самое забавное, что, отыграв этот концерт в этом клубе, мы поехали в Гамбург на двух глазастых “мерседесах” – Севиному приятелю, который жил в Берлине, надо было их перегнать. И вот они везли толпу панков. Это вообще нельзя было назвать туром, все было очень по-любительски. Играли где могли договориться, разговоров о деньгах вообще не было. Играли, чтобы поиграть, получали сколько дадут.

Владислав “Витус” Викторов

Зарубежные люди принимали нас очень положительно, они даже больше понимали, что мы играем. То есть если в России реагировали типа – хрена себе… Здесь вообще так воспринимается музыка, в которой мало аккордов и которая построена на каких-то ритмических линиях. А вот за рубежом жали руки. На каком-то из концертов присутствовал гитарист Rammstein. И в интервью, отвечая на вопрос “Какие коллективы вы знаете из России?”, он до сих пор упоминает “Химеру”. А Эдик в том туре как раз выступал уже в фартуке, с голым торсом, то есть такой металлург или кузнец, который кует хардкор. По тем временам это и выглядело, и звучало достаточно актуально.

Илья Бортнюк

Я помню, Гена Бачинский в какую-то поездку с “Химерой” ездил в качестве басиста. Но он уже тогда делал радиокарьеру, поэтому музыкой серьезно не занимался. Хотя, в общем-то, почти до последнего момента позиционировался как продюсер-директор.

Геннадий Бачинский

Во время первых зарубежных концертов группы мне пришлось временно заменить Юру Лебедева на бас-гитаре, поскольку он уехал на военные сборы. Но бас-гитарист из меня был неважный. Слава богу, меня никто не побил. Однако после поездки мы окончательно расстались с Эдиком – я полностью погрузился в семейную жизнь и оставил музыку.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайтаedikstarkov.narod.ru )

* * *

В конце 96-го года на улицах Петербурга появились черно-белые плакаты: голова и плечи человека в бесформенной одежде, обращенного к источнику света, странное слово ZUDWA. Больше – ни слова, ни намека. Мало кто мог понять, что означает это загадочное сообщение. Означало оно, что группа “Химера” наконец выпускает свой альбом. Долгоиграющий. Записанный на профессиональной студии. Первый “настоящий”. И, как выяснилось, последний.

Конечно, у “Химеры” уже были записи – самая первая была сделана еще в самом начале, в 92-м, и по-носовски звалась “Фантазеры”. Потом была запись, сделанная на шестнадцатидорожник на “Мелодии”, были бутлеги, был диск с характерным названием Nuihuli– но какого-то окончательного, самостоятельного альбома, который хотелось бы назвать гордым словом “пластинка”, который доказал бы, что “Химера” существует не только в стенах “Там-Tама”, не было. Кассета, озаглавленная тем самым странным буквосочетанием ZUDWA, должна была полновесно утвердить “Химеру” в качестве одной из главных рок-групп города, если не страны. Как бы скептически ни отзывались участники записи о ее качестве, ZUDWA до сих пор способна свернуть слушателю голову – и по ней все-таки можно понять, чем была “Химера” и почему именно эта группа впоследствии превратилась в миф. Это очень интенсивная, громкая и напористая музыка, принципиально не помещающаяся в жанровые рамки: кажется, что все возможные определения, будь то “хардкор” или “арт-панк”, эта запись взрывает изнутри. Колюще-режущие аккорды, искры электричества, трубный зов, странные притчи и мистические заклинания в текстах – “Химера” как будто берет в оборот всевозможные здешние и нездешние традиции (от “Аквариума” и Башлачева до NoMeansNoи Slint) и закаляет их каленым северным железом. При всем при том это очень доступная, на физиологическом уровне понятная запись; чтобы почувствовать ее напряженную энергию, не нужна ни эрудиция, ни наслушанность. В конце концов, ZUDWA – это не только страшно, но и весело: эти оголтелые пляски в огне, этот смертный бой, это отрывистое приказание – “худей, сука, худей”.