Текст книги "Аметистовый кошмар"

Автор книги: Александр Головко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

А потолок. Его, казалось бы, и не было. Над головой глубоко ввысь уходил основной купол, украшенный всевозможными жизненными моментами Эйденгарда. Ближе к вершине виднелось большое изображение человека, держащего руки на уровне головы, однако вместо самой головы, благодаря специальному стеклу, всегда находилось отражение солнца. Правда, никто не знал, чьё же именно лицо изображено на куполе собора ночью, что вызывало трепет среди прихожан.

– Милорд, я думаю, что нам стоит поспешить, – крикнул ему старшина, находящийся уже возле внутренних дверей центральных ворот.

Сиар оторвал голову от купола и быстро направился по ковру к воротам. Чем ближе он подходил, тем сильнее становился слышен гул толпы, ожидавшей прибытия герцога на площади. Однако, подойдя к двери, и взявшись за золотую ручку створки, Сиар посмотрел на старшину.

– Прежде чем я выйду к толпе, я хочу узнать, что думает народ относительно причин гибели епископа.

Старшина нервно улыбнулся, его лицо немного побледнело, и он сглотнул.

– Знаете, у народа всегда найдутся какие-нибудь догадки, каждый говорит о своём.

– Судя по кольцу на вашем пальце – вы женатый человек, кто ваша жена? – Спросил герцог, глядя на простенькое бронзовое кольцо старшины.

Тот поглядел на правую руку и, словно впервые увидев кольцо, начал вертеть его пальцами левой руки.

– Моя жена, как и я, простой человек, – смущаясь, ответил воин. – Она обыкновенная торговка в районе Бакалейной площади, милорд.

– Выходит, что ваша супруга всегда общается с людьми, а я не поверю, что люди не судачат о чем-либо и не сплетничают, покупая продукты пропитания. А также отказываюсь поверить в то, что она ничего вам не рассказывает, возвращаясь домой.

Старшина поднял на Сиара глаза, а после начал заглядывать ему за плечо. Герцог обернулся и увидел, что Лорис появился в проходе и медленно подошёл к алтарю, устремив свой взгляд вверх, как и т’Эр Поэль до этого. Тогда герцог перевел взгляд на старшину и у того, от пристального напора глаз герцога всё же дрогнуло дыхание, и он выпалил.

– Лорд-главнокомандующий, не сочтите меня сумасшедшим или, что ещё хуже, еретиком, но народ во всём винит чёрное колдовство.

Его голос был напуган, а рука задрожала. Старшина был слишком крепкой детиной, чтобы бояться каких-то сказок, а его громадные руки способны были убить кого-либо даже без помощи оружия. Однако сзади раздался смех, причем громкий, настолько громкий из-за акустики собора, что даже на миг перебил гул многотысячной толпы за вратами.

– Магия? – рассмеялся Лорис. – Чернь всё ещё в неё верит? И это в наш-то век? Сейчас многие умы бывшей империи – историки, философы, математики – все они приходят к выводу о том, что магии и божеств не существует. А что делают инженеры торговых городов? Они уже придумали механизмы, двигающие огромные телеги, они придумали оружие, стреляющее огнём и металлом. – Он указал рукой на солнцеликого Эйденгарда и в тот же миг, по великому совпадению, переставшего светиться лучами Солнца и погасшего, что ознаменовало окончательный заход светила. – И вот даже Его время ушло.

Старшина испугано посмотрел на Лориса и прошептал молитву под нос.

– Ничего, – сказал Сиар, взяв за плечо воина, – дальше, я думаю, дойду и сам. А вы же, вместе с т’Эр Райтером – можете подождать меня за собором и ждать, когда процессия закончится, – теперь он обернулся к молодому рыцарю, – а ты, вместо пустых теологических споров, лучше бы выполнял приказ и находился там, где тебе положено было быть, мой дорогой друг.

Лорис ухмыльнулся и, отдав салют, развернувшись, побрел к противоположному выходу. Старшина, оглядев Сиара, поклонился ему и побежал вслед за развивающимся бронзовым плащом юного гвардейца. После того как они скрылись, т’Эр Поэль прислушался к гулу толпы, но ничего не смог разобрать. Сделав глубокий вздох, Сиар отворил створку ворот, и свет уже зажжённых факелов ударил ему в лицо.

На улице уже успело стемнеть, поэтому народ, собравшийся на площади, не сразу обратил внимание на герцога, а как только увидел его, то лишь малая его часть поприветствовала т’Эр Поэля возгласами, либо ленивыми хлопками. Свет же был в основном сосредоточен перед ступенями собора, внизу которых стояли плотными рядами городские стражники, чуть позади них в свете огня мерцали бронзовые плащи королевских гвардейцев, которые обернувшись на герцога, кивнули ему.

На верхних ступенях был сооружен временный деревянный помост, ограждённый импровизированными колоннами, которые держали на себе настил, защищавший гостей, находящихся внутри от капризов погоды и камней, если бы те конечно и могли полететь в видных аристократов Насса. Перед помостом, почти у нижних ступеней, стоял пьедестал, окруженный городской стражей. Над этим пьедесталом, сделанном, скорее всего, из цельного куска мрамора, был собран ритуальный костёр, на вершине которого находилось, завернутое в плащаницу оранжевого цвета, тело епископа Эниадона.

Сиар обернулся к помосту и медленно начал направляться к нему. В свете факелов он стал различать лица многих собравшихся там людей. Безусловно, ему как одному из лордов-регентов было известно о том, кто именно соберётся на похоронах Эниадона. Первым делом в глаза бросался человек, облаченный в пурпурные одеяния и с короной Юга на голове – прекрасном артефакте Насса, короне, сделанной из белого золота и украшенной всеми драгоценными камнями, которые только знало человечество, отделанной снизу соболиным мехом из Хаандии. Этим человеком, сидящим на специальном кресле, ставшим суровой необходимостью после тяжелого ранения, и с полным безразличием, смотрящим на собравшихся вокруг него людей, был король Насса – Ксеон III Гулл. Сзади, державшись своими бледными руками за ручки кресла, стояла королева Алия Аматруд. Справа от неё, пятнадцатилетний принц Ксеон, которому через пару месяцев, предстояло короноваться и стать соправителем отца Ксеоном IV.

Уже позади них стояли скамьи, на которых располагались представители южного нобилитета и гости из соседних стран, прибывшие почтить память епископа. Сидел и почесывал бороду своей костлявой рукой, с красовавшимся на ней перстнем, похоже, с аметистом, ведь тот отдавал лиловым свечением, глава Регентного совета – канцлер Ганимедий. Рядом с ним сидели лорды-регенты короля – толстый казначей т’Эр Махлей, благородный, но скудоумный министр дорог и торговли Максий Дум’ан, даже женственный министр искусств граф т’Эр Бардей спрятал свою светлую шевелюру под черную феску и сменил свою вечно сияющую улыбку на кислую мину – а также и другие. А уже позади этих министров сидели гости столицы и приезжие, среди которых Сиар отметил присутствие своего кузена Пария т’Эр Поэля, который всё время пребывания Сиара в столице управлял герцогством их общих предков.

И только когда Сиар подошёл к ним вплотную он понял, что все их взгляды – за исключением глаз короля, которые он не мог поднять на герцога, в силу своего приобретенного слабоумия, и Алии, которая всегда отводила взгляд своих голубых глаз от т’Эр Поэля – направлены на него. Кто-то из гостей кивнул головой, либо мимолетно улыбнулся в знак приветствия герцога, а кто-то, как Фларий Ганимедий, просто проигнорировали его присутствие, ограничившись лишь только презрительным взглядом.

Однако стоять Сиару долго и неловко не пришлось. Откуда не возьмись, на сцене помоста, появился тучный и седовласый глашатай Марций. Его пышное тело и возраст легко компенсировались мощными легкими и прекрасной дикцией, которой позавидовали бы многие ораторы со всех концов Континента. Марций, ковыляя из стороны в сторону, всё же, каким-то чудесным образом, оказался возле Сиара, поднял его руку, казавшуюся в сравнении с рукой старца тоненькой соломинкой, и обернул герцога к толпе.

– Дорогие друзья, а вот и он. Тот человек, который нашёл время на почтение памяти нашего любимого епископа Эниадона. Тот человек, который знал его, не как первого священнослужителя Эйденгарда в Нассе, а как простого человека, в беседе с которым, он именовал его не иначе как Миллай. Друг и соратник, помощник и советчик, духовный сын своего приближенного к Богу отца. Лорд-регент, главнокомандующий, изгнавший суффанскую саранчу и тот, благодаря кому мы можем спать спокойно, не ведая ужасов войны и иных бедствий. Герцог прекрасной, но в то же время, жестокой земли, порождающей, таких же великих и жёстких лидеров как он, герцог Поэльский – Сиар!

Т’Эр Поэль не был особо любил пафосных речей, а потому поскорее избавился от хватки глашатая и поклонился, получив в ответ пару свистков и жидких аплодисментов, как среди толпы, так и седи гостей на помосте. Сиар обернулся к одному из стражников, чтобы тот позвал кого-либо из жрецов Эйденгарда и тот мигом испарился. Прочистив горло, Сиар медленно направился через помост к погребальному костру и, взобравшись на этот постамент, стал, как будто бы возвышаться над толпой. На него смотрели безразличные лица, полные грусти и печали. Они понимали, что сейчас сгорит целая эпоха. Эпоха, которая заботилась о них – о простых людях. Умер тот, кто кормил безработных, тот, кто строил сиротские дома, тот, кто обучал безграмотных письму и чтению, тот, кто настаивал на том, что медицинская помощь нужна каждому. И ни люди, ни Сиар, точно не могли сказать, будет ли всё это продолжено или сгорит вечным пламенем вместе с епископом.

Спустя пару мгновений возле т’Эр Поэля оказался одетый в оранжевую рясу юный жрец, передавший ему погребальный огонь в виде особого, золотого факела. Сиар молча кивнул ему в знак благодарности и юноша удалился. После этого, т’Эр Поэль вознёс огонь над своей головой, что должно было придать ему более драматичный вид и, вобрав побольше воздуха в легкие, герцог заговорил:

– Приветствую каждого из Вас, дорогие друзья! – Сиар поклонился сначала королю, а после толпе. – Сегодня мы проводили солнце, ставшее последним для этого замечательного и доброго человека. Сердце епископа Эниадона всегда принадлежало всем и каждому, но не самому себе. Он всегда боролся и сражался за простой народ несмотря на то, что принадлежал к великому и древнему монгеянскому роду т’Эр Аннай. Я сегодня потерял не просто хорошего человека, но и друга. Оттого я и печалюсь вместе с вами, потому что он был общим другом и для всех нас. Его смерть – начало поистине темных времён. Нет, не потому что нас ждут бедствия и катастрофы, а потому, что погасло одно большое огненное сердце, согревавшее всех нас. – Сиар занёс факел и бросил его на специально подготовленные ветви и огонь мигом обвеял всю конструкцию погребального костра, да так сильно и ярко, что у т’Эр Поэля полились слезы, а люди, стоящие под пьедесталом, резко отступили от испуга. – Да поскорее он соединится с Эйденгардом! Прощай, друг. – Добавил герцог шёпотом.

Сиар оглядел толпу, некоторые из людей зарыдали, другие помрачнели, третьи просто опустили головы. Герцог начал медленно пятится и оказался на помосте, с которого, резко, словно птицы, поднялись гости. Каждый из них начал вставать, а королевские гвардейцы создали безопасный коридор до ворот в собор. Сначала проехала коляска с королём, управляемая Алией, следом пошёл её сын и остальные гости. Т’Эр Поэль же смотрел как полыхает погребальный костер, пока сзади до него кто-то не дотронулся. Обернувшись, Сиар увидел перед собой невысокого и тощего канцлера Флария Ганимедия. Это был жалкий и тщеславный человек, который добился столь высокого поста канцлера благодаря интригам и уловкам своего отца, некогда советника отца короля Ксеона, Илиана II. Фларий был немногим старше Сиара, однако похвастаться изрядным боевым опытом не мог, что, впрочем, не мешало ему носить походные доспехи королевского гвардейца, да ещё и покрытых вместо бронзового напыления золотым. Курносый нос и глубокие серые глаза делали его похожим на крысу.

– Блестящая речь, – печально улыбнулся Фларий, пожимая своей костлявой рукой с аметистовым перстнем ладонь Сиара. – Действительно, потеря Эниадона откроет начало темного века. Как жаль, что такие замечательные люди покидают этот мир. Как жаль, что земля всё ещё продолжает носить на себе целую плеяду подонков и лжецов, избавляясь от праведников.

– Как я думаю, – ответил Сиар, вырываясь из железных клещей Ганимедия. – Праведников в этом мире как раз-таки большинство, только они, в силу своей праведности, никогда не смогут стать правителями, ибо, это удел как раз-таки подонков и лжецов.

Фларий кивнул головой и с кислой миной продолжил:

– Знаете, теперь я боюсь жить в этом мире. Порой мне кажется, что подобная хворь, охватившая епископа, без труда может, охватит и кого-либо другого, – Ганимедий слегка ухмыльнулся. – Кто знает, может быть ею может заболеть и какой-либо член Регентного Совета.

– Хм, – задумался Сиар, – и кто же, по-вашему, может ею заболеть?

Фларий пожал плечами.

– Надеюсь, что не я, – Фларий прибавил тише. – Эниадон любил общаться с чернью, кто знает, какими болезнями кишат их кварталы. А вы, впрочем, всегда были с ним близки.

– Возможно, – ответил Сиар. – Но помните, что даже в случае схожей агонии, я всегда найду способ разобраться со своими проблемами. А теперь, милый друг, я думаю, что нам с вами пора. – И т’Эр Поэль указал Фларию рукой на уходящих в собор гостей.

Тот кивнул и, опустив голову, отправился в собор. Сиар же в последний раз взглянул на огонь и молча двинулся за Ганимедием.

Спустя некоторое время король и свита были доставлены в замок, где тут же был устроен прощальный пир по Эниадону. Однако царившая там атмосфера лицемерия и пошлости заставила Сиара покинуть пиршество одним из первых. И вот когда он спускался по одной из лестниц в свои покои, его чуть не сбил, мчавшийся на всех парах Лорис. Увидев своего начальника, т’Эр Райтер улыбнулся, словно бы у него только что родился сын.

– Что, одна из служанок родила тебе ребёнка? – так и спросил т’Эр Поэль, с недоумением смотря на довольное лицо Лориса.

– Упаси Эйденгард, я ещё слишком молод для этого! – отрывисто, переводя дыхание, ответил рыцарь. – Пришли известия из Поэля, произошло очередное нападение. Жертвой стал местный лесоруб, но на этот раз тот псих напал на него и изрядно покусал. Теперь бедолага лежит в лихорадке.

– И что хорошего я должен найти в этом?

– А то, что его можно детально допросить, Вы сами хотели этим заняться.

Да, действительно, Сиар хотел разобраться в этом деле лично, потому что даже полуживой Эниадон обратил внимание на эти происшествия. А приехав и лично допросив лесоруба, он смог бы найти безумца и сам разобраться в том, что привлекло внимание умирающего епископа.

– Где же сейчас этот малый? – спросил герцог.

– В деревне что у Ведьминого Холма, господин.

– Ворожеи? Что ж, прикажи седлать лошадей – мы поедем с тобой вдвоём, а впереди себя пусти гонца, чтобы возле каждой придорожной крепости для нас готовили свежих лошадей. К утру мы должны быть на месте.

Лорис отсалютовал и побежал вниз, сделав самое серьёзное выражение лица в своей жизни. Сиар же несколько секунд простоял, слушая доносящиеся из гостиного зала шум, гам, пение и музыку. От этого он понял, что остался во дворце совсем один и с такими грустными мыслями, прибавив шаг, отправился к конюшням.

II

Она вновь медленно проплывала над хорошо знакомым тёмно-фиолетовым песком. Её ноги по-прежнему не касались земли, впрочем, они и вовсе отсутствовали в этой фантазии, как и всё её тело. Она была лишь некоей субстанцией, проплывавшей по этому миру грёз. Вокруг неё не было ни души, а лишь пустыня, наполненная аметистовой пылью. На горизонте были видны лишь барханы этого песка, хотя ветра она не чувствовала, но была уверена, что здесь он бывает очень и очень сильным.

Она видела это место не раз. Этот кошмар, впрочем, без явных на то признаков ужаса, посещал её последние месяцы. Стабильно. Каждую ночь. Трудно было осознать, дар ли это, или проклятие, но сон повторялся изо дня в день, начинаясь с того, что её призрачная материя неслась в бесконечную даль этой безжизненной пустыни, а заканчивался внезапной остановкой посреди пустоши.

Но сегодня всё пошло по-другому, это, безусловно, застигло её врасплох. Конечно же, сон начался точно также как и всегда – она мчалась, преодолевая целые сотни шагов за считаные мгновения, но потом она заметила грозу в небе. Небо в этом сне тоже было фиолетовым, сплошь окутанное бесконечной пеленой облаков, природу которых она объясняла себе поднятыми ввысь частицами этого проклятого аметистового песка. Во всяком случае, так ей казалось до сегодняшнего дня.

Однако гроза ярко красного цвета пробила отверстие в облаках, на миг, обнажив огненно-рыжее светило (во всяком случае, таково было её предположение). Хоть в этом сне она и была нематериальна, но на мгновение ей всё же пришлось зажмурить глаза. До этих самых пор ей казалось, что они у неё отсутствовали, но яркий ослепляющий свет заставил её переосмыслить их наличие.

Но это было не единственное новшество во сне. Она вдруг остановилась, не проделав и части своего еженощного маршрута. Конечно же, она испугалась, пускай сам по себе этот фантазийный мир и не был знаком, но и покидать просто так она его не хотела, ведь он стал за это время ей чуть ли не вторым домом. Вторым миром.

Впервые за несколько месяцев она начала различать звуки. Сначала они походили на некое кряхтение, и сквозь сон она подумала, что это кто-то шуршит над спящей ней. Однако природа звуков с каждым мгновением становилась всё более и более явной, как будто бы кто-то действительно приближался к её спине. Во сне она не могла оглядываться, однако приложив некую силу воли, она сумела развернуться, обнаружив, что окружающий её мир словно бы развернулся вместе с ней. Барханы и ярко-рыжий кусочек неба не переместились, впрочем, она не стала сильно заострять на этом внимание.

Она услышала голос. С каждым словом голос становился всё четче и четче, однако, она всё равно не могла разобрать то, что он бормотал. Это явно было не её родное наречие, впрочем, это не могло быть и любым другим наречием её мира, так как, по её мнению, источник голоса явно не был человеческим.

Это было послание. Некая мантра. Читалась она монотонно гипнотически. Ей казалось, что её словно бы нашептывает ветер, который она не осязала. Ей понадобилось пару минут, чтобы понять, что на самом деле всё это песнопение – повторение пары слов. Однако каждый раз они звучали словно по-новому, не менее завораживающе.

“Ально” – “Энтин” – “Марле” – “Туане”.

Она повторила их и к своему удивлению услышала свой земной голос. После того, как слова были произнесены ею вслух, голос замолчал. Вдруг небо начало просто трещать от гроз – одна за другой стали обнажаться огненные дыры, постепенно сливаясь в нечто одно целое. Тогда пыль начала резко рассеиваться, падая на землю, погребая под собой весь ландшафт пустыни, словно бы уравнивая её на протяжении всего пространства.

“Бах!” – раздался удар, и прямо перед её призрачной сущностью образовалась дыра. Воронка вдруг начала засасывать в себя аметистовую пыль, причем так быстро, что она не успела ничего понять. Её тоже начало тянуть вниз. Может быть, она и хотела сопротивляться, но не могла. Внутри была пустота, и она стремилась всячески её избежать, цепляя невидимыми руками песок, но тот словно бы проходил сквозь её пальцы. Ещё мгновение, и она провалилась в сияющую пустоту, истошно крича.

После этого у неё начались новые, ещё до сих пор не виданные ощущения. Она как будто бы уже начала чувствовать своё тело, находящееся в стадии некоего полёта. Её внутренности сжались, а конечности начали прорисовываться и самопроизвольно двигаться. Её глаза начали наполнять слёзы, а от потока воздуха, струящегося прямо в лицо, она не могла не вздохнуть и не выдохнуть. Темнота, окружавшая её начала потихоньку рассеиваться, но несмотря на то, что летела она или падала с невероятной скоростью, время проходило чрезвычайно медленно и лениво.

Вдруг она ощутила, что как будто бы кто-то дернул её за волосы и её тело из горизонтального положения перешло в вертикальное. Голова начала невыносимо сильно болеть и казалось, что кто-то сейчас вырвет ей волосы. Она неловко подняла глаза наверх. Среди невыносимой тьмы она вдруг увидела небольшое тельце, при детальном рассмотрении, которое напоминало ей поросячье. Из туловища исходили две пары лап, одной из которых, чудовище и держало её за волосы. Лица этого страшилища не было видно чётко, но оно чем-то напоминало съежившуюся человеческую голову, которая была похожа на головку мертворожденного ребенка. Сморщенная и безжизненная, голова повернулась к ней и своими маленькими черными глазками начала сверлить её. После некоторого времени чудище кивнуло и разжало пальцы, а она полетела дальше, пока глаза её не открылись уже в реальном мире.

***

Сельта вскочила с кровати и начала жадно глотать воздух, попутно тормоша волосы руками и только после того, как она убедилась, что с ними всё в порядке, девушка откинулась на спину вновь. Она упала на подушку и ощутила, что та вся мокрая и брезгливо перевернула её другой стороной.

Солнце уже начало проникать в её хижину, заполняя комнатку светом сквозь небольшие отверстия в соломенной крыше хибары, в которой жила девушка. Она смотрела в потолок и благодарила судьбу за то, что сегодня она всё же проснулась, а не осталась в этом аметистовом кошмаре навсегда. Её очень сильно обеспокоило то, что сегодня череда неприятных, но уже ставших привычными снов была так ужасно и неожиданно прервана неким потусторонним катаклизмом. Кроме того, её испугало то, что она совершила обратное путешествие не напрямую из аметистового мира, как раньше, а через какой-то странный чёрный коридор, к тому же, с присутствием в нём некого демона.

Для обычного человека, пожалуй, такой сон вызвал бы некую тревогу и боязнь, однако не у Сельты. Некоторые подумали бы, что она сумасшедшая или что ей стоило бы покаяться в ближайшем храме Эйденгарда. Но была вероятность, что её либо осмеяли бы, либо приговорили к публичной порке, за еретические наклонности. К тому же, Сельта и без того являлась по законодательству Насского королевства еретичкой, ведь она, как и вся её семья и как все жительницы Ведьминого Холма являлась ворожеей.

Поэтому сны не пугали её, а скорее даже интересовали с профессиональной точки зрения. Ворожеями в южных землях именовали женщин, поклонявшихся различным потусторонним, но не всегда светлым силам. Эйденгард, как Бог Солнца, и его последователи были их противниками. В старые времена, свобода культов была свойственна монгеянам – исконным жителям южной части Континента – но с приходом северных захватчиков мэанн ситуация изменилась. Ещё до Огнепадения, во времена Империи Сенноров, местные правители, ища милости у иноземцев, начали обращаться в веру в единого Бога Эйденгарда. Однако многие простые люди, особенно в сельских местностях, до сих пор веровали в различные тёмные культы, и у каждой деревни был свой демон-куратор.

Однако поселение у Ведьминого Холма было особенным. Местные ворожеи, ведьмы, колдуньи – местные называли их по-разному – практиковали поклонение не простому демону, а антиподу Эйденгарда – Смертоликому. Если Эйденгард был Богом Дня в мифологии древних людей, то Смертоликий был Богом Ночи. Существовала древняя легенда, о том, что когда-то мир населяли ангелы и демоны и от союза одного из демонов и ангела родились близнецы – Эйден и Рожэ. Их рождение должно было ознаменовать создание новой эры, благодаря которой создастся гармония и благоденствие. Но братья всё же выбрали две разные стороны – Эйден сторону ангелов, а Рожэ сторону демонов и в ходе войны, победу одержали силы света, благодаря чему Эйден вознёсся на солнце, а Рожэ, ставший Смертоликим, на луну.

Официально культ Смертоликого был вне закона на территории большинства государств бывшей Империи Сенноров, кроме, пожалуй, сереных княжеств Хаандии, где веротерпимость была куплена ценой большой крови в борьбе с Мэаннским королевством. Однако по большому счёту самые грязные слухи не мешали людям пользоваться услугами ворожей, в число которых входили и знахарские способности, ясновидение и прочие ритуальные церемонии.

Гадостей о ворожеях Ведьминого Холма ходило превеликое множество. Жители, несмотря на то что прибегали к их способностям в час нужды, всё же любили посудачить о колдуньях, а их поселок старались обходить стороной. Ходили слухи, будто бы они только и делают, что поглощают души смертных, убивают родившихся у них мальчиков (и в самом деле, в поселении у Ведьминого Холма вы бы не встретили ни одного представителя мужского рода), принося их в жертву Смертоликому. Так же говорили, что они занимаются всевозможными оргиями, для которых совращают живущих неподалёку мужчин, воруют скот из близлежащих деревень и вообще представляют собой вселенское зло.

Сельта же только начинала свой путь в направлении ворожейного дела, хотя получала некое сопротивление со стороны матери, которая желала, чтобы её единственная дочь выбилась в люди и не несла на себе ярлык ведьмы. Вызвано это желание матери, было не заботой о престиже дочери, а скорее озабоченностью о Сельтиной жизни. Как только Сельте начали сниться сны, связанные с аметистовым миром, совет ворожей заинтересовался ею и каждый день требовал отчёта о каких-либо минимальных изменениях во снах. Старейшина Малакка даже пыталась писать о снах верховному жрецу Смертоликого Оракулу Торольфу в Хаанденгард, что далеко на севере Континента. Однако её отговорила мать Сельты. И бояться было чего, если бы кто-то узнал о том, что девушка-ворожея путешествует по мирам, то к ним в гости обязательно бы наведались жрецы Эйденгарда, да не одни, а с целым войском, чтобы избавиться от проклятого поселения еретичек.

Сельта, устав лежать, поднялась с постели и побрела по мягкому коврику к старому ссохшемуся шкафу. Отворив его, она обнажила своё тело, сняв ночную сорочку, и выбрала из небогатого гардероба льняную тунику. Подвязав на ступнях сандалии, она подошла к бадье с водой и опустила туда голову. Подняв её, она взглянула на небольшое зеркальце, что висело на стене. На неё в ответ взглянула молодая, относительно высокая девушка лет двадцати. У Сельты были длинные и прямые черные волосы, невероятно бледная кожа для здешних мест, особенно, если учесть, что её мать была очень смуглой. Глаза – единственное, что объединяло мать и дочь – черные, что особенно интересно и красиво сочеталась с белоснежностью её кожи. Ещё одной особенностью, отличавшей Сельту от многих монгеянок, было наличие веснушек вокруг её носа. Подобное в здешних краях считалось чем-то вроде болезни, поэтому Сельта с детства была весьма застенчива, отчего из подруг у неё была лишь только мать.

Вдоволь наглядевшись своим отражением, Сельта решила проведать мать и рассказать ей о нововведениях, случившихся в аметистовом мире. К сожалению для неё, никто в посёлке не мог разгадать этого загадочного послания. Поэтому многие жительницы Ведьминого Холма с беспокойством смотрели на проходящую мимо них девушку. Авторитет её матери был, пожалуй, единственным барьером, отделявшим Сельту от открытых насмешек или же проклятий. Единственное, что составляло Сельте компанию в этом обществе – ритуальные книги, написанные задолго до её рождения.

Сельта вышла на улицу, где уже вовсю светило яркое и палящее солнце. Был разгар лета и особенно в краях герцогства Поэльского оно чувствовалось как никогда сильно и даже жестоко. Это было приграничное герцогство у северного края Великой Пустыни. Оттого природа здесь была невероятно скудной и безжизненной, а Поэль считался одним из самых неблагоприятных регионов Насса. Единственные отрады в этих краях – небольшие речушки или озёра. На востоке от Ведьминого Холма, правда, начинался большой сосновый лес вглубь которого, пожалуй, никто никогда не заходил.

Из этого лесного района часто доносились слухи о том, что в нём обрёл жилье некий сумасшедший бард, который нападал на всех проезжающих мимо королевского тракта, который в свою очередь проходил по соседству с лесом. Сельта знала лишь только одного барда в своей жизни. Это был жалкий паренёк, игравший на гитаре и сочинявший омерзительные баллады о некой Вульфирии. Когда-то он был в поселении и просил мать Сельты приворожить эту Вульфирию, но та ему отказала. После этого, тот негодный бард утроил настоящий дебош и грозился поджечь поселение ворожей, но, испугавшись проклятия со стороны его жительниц, вскоре убрался.

Поселение Ведьминого Холма не отличалось роскошью. В основном, так как его населяли лишь только женщины, оно состояло из самодельных глиняно-соломенных лачуг. У каждой ворожеи была своя хибара. Всего их в посёлке было около сорока. Каждая из них была настолько похожа на остальные, но в то же время, была и уникальна. Выделялась лишь только одна из них. В отличие от всех остальных хибар, общий зал представлял собой результат коллективного труда. Зал был намного выше, и крыша его была сделала не из соломы, а покрыта старым сланцевым шифером, а стены поддерживались деревянными балками – ради этого им пришлось пригласить строителей из соседней деревни. Внутри он представлял собой просторное однокомнатное помещение с ритуальным камнем посредине. Камень этот играл роль своеобразного алтаря, на котором проводились все различные ритуалы. В общем зале никто не имел права жить, хотя в последние годы в силу своего возраста старейшина Малакка редко его покидала. Уже ходили слухи о её скорой кончине, а на пост преемницы старушки пророчили мать Сельты.

Именно к общему залу Сельта и направилась, прибрав волосы в конский хвост. Первое, что бросилось в глаза девушке – это чрезвычайная активность на импровизированных улочках Ведьминого Холма. То и дело на пути к общему залу ей встречались незнакомцы, пришедшие, по всей видимости, из других деревень. Женщины и мужчины, одетые в простые крестьянские лохмотья, а также некоторые чуть богато выряженные ремесленники, все они стояли огромными, по меркам посёлка, толпами. Порой Сельте приходилось проталкиваться через них. Около сотни человек по какой-то причине явились к ворожеям. Причем, все они тоже направлялись, либо смотрели в сторону большого дома. Подойдя к нему, девушка обнаружила большое скопление людей, окружавших вход в здание. Рядом с входом, стояли двое патрульных ополченцев, вооруженных короткими мечами и одетых в легкие стеганые доспехи с вышитыми на груди соснами герба рода Поэлей.

Один из них, завидев Сельту, усмехнулся и развернулся к своему напарнику. Второй посмотрел в глаза Сельте, после чего внимательно опустил взгляд то на грудь, то на ноги девушки, а после этого как-то странно начал елозить своим языков по щеке, от чего та то поднималась, то опускалась. Впрочем, девушка, не общавшаяся с мужчинами, не поняла его грязного намека и смеха, разразившегося среди этих вояк. Люди вокруг неё о чем-то судачили и лица у всех были разные. Одни были испуганными и озабоченными, другие же наоборот ликовали. Из разных лоскутков разговоров, струящихся вокруг Сельты, юная ведьма поняла ровным счётом ничего. Кто-то говорил о том, что, наконец-таки случилось то, чего стоило ожидать уже давно, другие говорили, что проклятье ворожей, наконец-таки выплеснулось наружу и их тёмным делам скоро придёт конец. Другие же радовались тому, что логово некоего чудовища, наконец-таки обнаружено и что скоро его поймают и осудят. Сельта решила сама во всём разобраться, и была почти уверена, что её мать находится внутри. Девушка попыталась выйти из толпы, и у неё получилось, похоже, всем было интересно, что происходит внутри большого зала, но никто особо не стремился попасть туда. Однако путь внутрь ей пригородили всё те же ополченцы.