Текст книги "Клянусь! (СИ)"

Автор книги: Александр Круглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Чётко осознав, что Касатонов – это не Смирнов, не Ардзинба, что у нас пока нет таких своих героев, мы всей массой крымских, севастопольских патриотов стали активизировать роль Москвы в разрешении стоящих перед нами задач.

Теперь всем известно постановление правительства СССР 1948 г. о том, что Севастополь из состава Крымской области выделяется в самостоятельную административную единицу и, следовательно, в 1954 г. вместе с Крымом не был передан Украине. Так вот, из архивной трухи на свет божий первыми это постановление вытащили мы – руководители Российского народного вече Севастополя (первоначальное название – Российское патриотическое собрание). Мы сразу же оценили всю его огромную взрывную силу и тотчас предали широкой огласке. Но чтобы заставить Москву повернуться лицом к отторгнутым от России Крыму, Севастополю, флоту, этого было, конечно же, мало. К делу подключились сотни, тысячи патриотов со всего полуострова. Вскоре мой портфель едва вмещал резолюции собраний и митингов, заявления депутатов всех уровней, постановления Севастопольского городского и Крымского Верховного Советов, обращения моряков-черноморцев, наконец, почти двести тысяч подписей избирателей за российский Севастополь и Крым. На собранные народом рубли я со своими ближайшими соратниками отправился в первопрестольную.

Депутаты Верховного Совета, Съезда народных депутатов Российской Федерации Бабурин, Астафьев, Константинов, Павлов, – все те, кто сами уже побывали в Симферополе и Севастополе, выступали на наших митингах, встречались с моряками на боевых кораблях, сразу же свели нас с Евгением Пудовкиным – председателем специальной комиссии при Российском Верховном Совете по Черноморскому флоту, Севастополю, Крыму, с самим председателем Верховного Совета Русланом Хасбулатовым. С этих пор по несколько раз ежегодно на месяц, на два я, другие севастопольцы, крымчане, вооружённые свежими материалами, приезжали для работы в комиссии. Случалось, что работали в Белом доме ночами, без выходных. О мзде, разумеется, и речи не шло. Вот кормёжку в депутатской столовой, оплату проезда по железной дороге комиссия нередко брала на себя.

В результате общих усилий преданных Родине россиян в мае 1992-го и в июле 1993 года Верховный Совет Российской Федерации принял два важнейших постановления: первое – по Крыму, второе – по главной базе Черноморского флота Севастополю. Точнее – о незаконности их присвоения Украиной и путях возвращения России.

На пленарном заседании высшей российской законодательной власти 9 июля 1993 года весь правый балкон главного зала Белого дома – более полусотни мест – заняли руководители почти всех патриотических движений Крыма, Севастополя, а также штабные чины всего российского и, в частности, Черноморского флотов.

После страстных и содержательных призывов с трибуны депутатов Сергея Бабурина и Евгения Пудовкина Верховный Совет единодушно проголосовал за постановление, которое подтверждало российский федеральный статус Севастополя. И Хасбулатов торжественно поздравил с этим дружно поднявшийся с кресел зал. Весь наш гостевой балкон взорвался аплодисментами, криками «Ура-а!» и, наконец, разразился песней-гимном «Легендарный Севастополь». Депутатам в партере был по сердцу наш бурный порыв. И прежде чем объявить перерыв, Хасбулатов с подъёмом, почти упоённо заявил, что ни одно из пленарных заседаний ни одного из Верховных Советов России, когда-либо заседавших в этом зале, никогда прежде ничего подобного не видывало и не слыхивало.

Действие этого постановления, как и по Крыму, не ограничено сроком и обстоятельствами. И в нужный момент всей своей мощью Россия «выстрелит» ими по зарвавшейся «самостийной и незалежной». Разумеется, если она – родная наша сестра – сама не одумается и по доброй воле не вернёт России всё то, что русским, всем россиянам исконно и безраздельно принадлежит. А может, как прежде, вольётся снова в единое с ней государство.

ПЕРСОНА НОН ГРАТА

Неудивительно, что в эту пору, пору бурного кипения на полуострове и вокруг него самых противоречивых политических, национальных, общественных, словом, человеческих страстей не только крымчане, севастопольцы, моряки-черноморцы, но и многие столичные да и региональные российские деятели были глубоко озабочены судьбой наиважнейшего в геополитическом отношении юга России и, в частности, уже основательно разграбленного и разваленного Черноморского флота. Разваленного врагами России как раз для того, чтобы, не дай бог, он, как 14-я армия, стал оплотом нового «крымского Приднестровья», знаменем русского патриотизма и отпора контрреволюции. И такие самоотверженные, беззаветные русские патриоты, как Бабурин, Астафьев, Константинов, Павлов, и многие другие были только пионерами в схватке за российский флот, Севастополь и Крым. За ними в сень славы нашего города, по-своему умножая её и озаряя ею себя (что, безусловно, ими учитывалось, особенно перед выборами), устремились такие же яркие и отважные, но совсем иной закваски и из иного теста фигуры.

И не в одночасье, нет, а как-то само собой, постепенно в душу мою запала и утвердилась мысль сделать так, чтобы на очередном, особенно массовом, лучше бы даже наиграндиознейшем севастопольском митинге вдруг выступили сразу, один за другим, Лимонов и Жириновский.

Я всё сделал, специально ездил в Москву, чтобы их пригласить. И порознь, и совместно они просто ухватились за моё предложение, потому что и сами, оказывается, давно помышляли о том же. Но Лимонов занимался созданием собственной партии. Жириновский же свою уже создал и с её помощью стал депутатом парламента. Всюду трезвонил, что станет президентом. Громче всех, на весь мир о воссоединённом русском народе, о единой и неделимой России вещал. Даже вынашивал в душе «бросок на юг». Книгу об этом написал. Словом, собирался к нам в Севастополь вместе с Лимоновым. А пожаловал раньше, один.

Тогда он ещё многих из нас смущал своей экстравагантностью, если не назвать это покруче, да и тем ещё, что сам назвал себя «сыном юриста». А кому не известно, что они-то, «сыночки юристовы», их чистокровные батьки и мамки, в первую очередь, и развалили-разграбили Советский Союз. Но зато ни у кого так, как у Вольфовича, не получалось в пух и прах разносить предательство крымских татар и загребущую сущность хохлов. А нам именно это было и нужно.

Одному из моих заместителей, брату Гению Круглову, было поручено завершить подготовку максимально многолюдного митинга на главной площади города, а я с остальными членами совета российского вече отправился в симферопольский аэропорт встречать одного из самых шумных в ту пору сторонников единой и неделимой России. Довольно ещё приличный, заправленный под завязку бензином «пазик» обеспечила второй мой заместитель Раиса Телятникова, а также собрала целое лукошко разной снеди и ящик сладкой воды, без которой в Крыму в летнюю пору и ни туды, и ни сюды. Она же вручила сошедшему первым с самолётного трапа Владимиру Вольфовичу роскошный букет крымских роз, крепко обняла и расцеловала его. На мой взгляд, даже очень уж крепко.

Вольфович и семеро сопровождавших его расселись на первых сиденьях. Я, Раиса Фёдоровна и Алла Николаевна Сладковская, секретарь вече, как и положено руководству, – сразу же за ними. Наши активисты заполнили остальную часть автобуса.

Помню, Вольфович всю дорогу острил, а более всего возбуждённо поносил наших общих врагов, что было нам очень приятно слышать и обещало такое же удовольствие тем севастопольцам, что ожидали его на Нахимовской площади. Он задавал кучу вопросов, в основном, как понял я, для того, чтобы составить представление о преобладающих интересах и настроениях горожан, моряков и о степени их готовности решительно и самостоятельно действовать.

– Севастополь надо немедленно возвращать. Но ожидать от Ельцина нечего. Новый нынешний лейтенант Шмидт должен у вас появиться, – вскинув голову, открыл перспективу нам высокий гость из российской столицы. – Как сказал наш великий русский поэт: «Дело прочно, когда под ним струится кровь». – И добавил: – Вражья, конечно, не наша. Свою надо беречь.

И чего же удивляться, что такого российского политика украинская, в сущности оккупационная здесь, в Севастополе, власть в город не пропустила – на контрольно-пропускном пункте предложила покинуть автобус и возвращаться туда, откуда пришёл.

– Я – Жириновский! Что, не доходит? – и он с возмущённым презрением покрутил пальцем у лба. – Лидер Либерально-демократической партии, депутат высшего органа власти России. Вы обязаны меня пропустить! – взвизгнул, взмахнул кулаками.

– Да, обязан. Но только тогда, когда предъявите пропуск, – на всякий случай вытянулся перед московской шишкой милицейский майор. – Севастополь, как вы знаете, – запретная зона.

– Не для меня! – и Жириновский ткнул ему в нос депутатским мандатом.

Дотошно его изучив, возвращая, офицер заявил:

– Это российский, а у нас пока Украина.

– А вот это ты врёшь! – взвился, брызнув слюной, депутат из Москвы. – Какая в п…у Украина! Это всё русское, наше! – И пригрозил: – Президентом стану – в тот же день всё верну! И до тебя доберусь!

– А я вас, напротив, тогда на руках в Севастополь внесу, – радостно, пылко вскинув руку под козырёк, нашёл что ответить милицейский майор.

– Вот и давай, пропускай, – уже чуть помягче потребовал неуёмный претендент на российский престол. – Я потом тебе это зачту.

– А на самом деле, – взглянул я на часы, – нам давно пора уже там быть. Тысячи севастопольцев нас уже ждут.

– Александр Георгиевич, вас никто не задерживает. Вы наш депутат, прописаны в Севастополе. Да и ваши все, – указал дежурный рукой в сторону сидевших в автобусе «веченцев». – Заводите мотор да и трогайте.

– Я без депутата Верховного Совета России, без Жириновского никуда не поеду.

– Только тогда сдайте машину назад, не занимайте дорогу.

И тут я спросил:

– А, может, рискнёте, пропустите – на свой страх и риск? – уставился взглядом дежурному прямо в лицо.

– Как это так?

– А так… Объясните потом… Мол, известный депутат из Москвы, документы что надо… Проверил. Сколько таких пропускали уже. Вот и этого пропустил. Тем более, с нашим, тоже известным у нас депутатом Кругловым.

– Да меня сразу уволят, – взмолился майор. – Погоны, звёзды сдерут. Приказ есть, – признался вдруг он, – свеженький, прямо из Киева. Жириновского в Севастополь ни в коем случае не пропускать!

Матерясь, размахивая вовсю кулаками, снова брызжа слюной, Владимир Вольфович схватился за телефон. Но куда бы он ни звонил, в ответ отовсюду или полный молчок, или «день рабочий закончился – из старших нет никого».

И тогда трубку взял я. Но позвонил уже прямо на квартиру начальника севастопольской гормилиции полковнику Вивату Александровичу Белобородову. В определённых случаях я себе это вполне мог позволить. В руководстве российским народным вече Севастополя только я один уверенно знал, что Виват Александрович полностью с нами, за российские Севастополь и Крым, за единую и неделимую Русь. И не только потому хорошо это знал, что на охотах в крымских горах в компании с ним, с ближайшими его подчинёнными не одну бутылку водки распил, заедая её зажаренной на костре кабанятиной. И, малость поддав, о чём, бывало, со всей откровенностью только не спорили. Но было кое-что и намного важней. Это по его указаниям иные наши очень уж смелые акции милиция пресекала лишь постольку, поскольку ей нужно было хоть изредка продемонстрировать, что она на государевой службе, преданна власти и хорошо знает, где она – эта власть – в Киеве или в Москве.

Милиция всегда помнила, знала, что город наш русский, основное население в нём – русские и что дух его – возвышенный и героический – в каждом из нас. И потому милицейский полковник Белобородов нередко даже нам помогал печатать листовки, давал для митингов мегафоны, предоставлял, когда очень было нужно, и помещения, и транспорт, и даже охрану. Ожидая от меня только одного: чтобы всё это оставалось между нами, не подставляло его. Позже, получив «за высокий профессионализм, самоотверженность и решительность в борьбе с преступностью в городе» звание генерала, Белобородов перестал принимать прямое участие в наших делах, ограничиваясь лишь скрытой поддержкой (о которой даже я знал не всегда), но ни на йоту не изменил своей русской патриотической сущности. С этим он в отставку и вышел.

Мой звонок полковнику на квартиру так и остался пустым безответным звонком.

– Всё, здесь мы ничего не добьёмся, – объявил я то, что уже прояснилось для всех. Злобно, в три этажа, по-русски обматюкав всю милицию, согласился со мной и Жириновский. Дружно уселись в машину, развернулись лихо, в сердцах и помчались, на ходу решая, куда. С мальчишечьих лет заядлый охотник, а позже опытный экскурсовод, да к тому же ещё вдоль и поперёк обмотавший на мотоцикле весь Крым (а уж тем более окрестности любимого города), я знал каждый просёлок, тропочку, просеку, ведущую к Севастополю. И предложил с полдюжины вариантов того, как проскочить в Севастополь, минуя КПП.

Выбор для начала остановили на электричке. На ближайшую станцию «Верхне-Садовое» и мы, и поезд прибыли одновременно. Гостей усадили в передний вагон, сел с ними и я, остальным было велено ехать в город автобусом.

И тут, откуда ни возьмись, в вагон ввалились уже известный нам по КПП милицейский майор и с ним ещё двое, чинами пониже.

– Владимир Вольфович, пока не покинете поезд, он никуда не пойдёт, – спокойно предупредил бдительный страж.

Сурово набычась, Вольфович уставился в мента.

– Так что, пожалуйста, – и тот указующе сделал ему ручкой на дверь,

– Ты же знаешь, я на митинг спешу. Люди, тысячи ждут!

– Ничем, – посочувствовал мент, – помочь не могу.

– Всё, хватит, ты мне надоел! – взорвался госдумовец. – Чего ожидать от бандеровца? Может, водитель, кондуктор здесь русские? – И, резко, решительно встав, направился к внутренней двери водительской секции электропоезда. Но сколько и как яростно в неё ни стучал, она перед ним так и не раскрылась. – Оставайтесь! – на весь вагон, громко приказал он своим. – И никуда без меня! А я… Может, снаружи доберусь до него, до водителя этого.

На путях, между рельсами, едва не упираясь грудью в передний вагон, точнее, в тягловую секцию электровоза, стоял ещё один мент, да так, будто собой прежде всего и рассчитывал удержать на месте электропоезд. Жириновский сразу к нему. Развернулся навстречу и блюститель порядка.

– Это ты мне здесь поперёк дороги стоишь? – взревел депутат.

– Не я, а приказ. Только нарушьте, попробуйте – и я улягусь на пути поперек.

– Приказы здесь я отдаю – самый главный здесь я! Вон с дороги, пока не разжаловал, пока ещё капитан. Оккупант ты затраханный!

Капитан растерялся, но не сдавался, не отступал.

– Брысь, говорят! – И Жириновский, вскинув вдруг руки, схватил его за грудки. – Запомни, как только президентом воссяду, тебе первому висеть на рее в петле. При свидетелях, вот при них говорю, – повёл он рукой вокруг.

Я, все наши, пассажиры, проходившие мимо, были в восторге: вот так, по-жириновски только и надо говорить с оккупантами. Севастополь давно был бы наш.

Подоспевшие майор, другие милиционеры не позволили Жириновскому дальше обижать их собрата. Усадили разбушевавшегося москаля, всех остальных москалей во встречную электричку и отправили в Симферополь. Митинг – запоздавший и поредевший – пришлось проводить без них.

Помнится, уже на следующий день Киев объявил Владимира Вольфовича Жириновского «персоной нон грата».

КАРФАГЕН ДОЛЖЕН БЫТЬ РАЗРУШЕН!

Не успели остынуть на крымской земле следы Владимира Вольфовича, как вослед пожаловал к нам и Эдуард Вениаминович Лимонов.

Помимо русских и вообще патриотов России, на центральной Нахимовской площади Севастополя собрались и просто поклонники его особенного литературного дара. Здесь-то впервые и прозвучало очень важное, неожиданное для многих признание одного из самых оригинальных, плодовитых, нашумевших писателей нашего времени.

– Отныне я не столько писатель, сколько политический деятель, политик. И не просто там утверждающий некие истины теоретик, идеолог, трибун, а прежде всего практический участник так называемого прямого действия организатор, вождь, национальный герой разворачивающейся ныне повсюду смертельной схватки за интересы, за само существование славян, русских, всех оторванных от Родины россиян. Именно это сейчас для России, для русских важнее всего, важнее всех вместе взятых самых потрясающих гениальнейших книг. Потому-то я в последнее время не столько писательским пером, сколько с оружием в руках сражался и сражаюсь с нашим общим врагом и в Югославии, и в Приднестровье, и на Кавказе… А теперь вот заявился прямёхонько к вам, в Севастополь. И честно скажу, мне теперь не до книг. Я их пока не пишу. Почти не пишу. Времени нет. Целиком занят созданием партии, партийной газеты, национал-большевистской идеи и практики. А также подготовкой конкретных политико-пропагандистских акций по всему СНГ – в Казахстане, Прибалтике, на Украине. Но одной из главных, если не самой главной, будет демонстрация наших целей и методов здесь, у вас – в нашем русском, российском Севастополе, на Черноморском флоте.

И это самое главное, важное, что было сказано Эдуардом Лимоновым на митинге в тот его севастопольский отважный приезд.

Настала очередь выступить мне. И мог ли я не подхватить того, о чём с трибуны к нам, севастопольцам, обратился вождь современного, в основном молодёжного, русского национал-большевизма.

Перед выходом на трибуну я всегда, а уж в тот вечер в одной связке с Лимоновым, да ещё на виду всего Севастополя, конечно же, испытывал особое чувство ответственности и даже, не скрою, некое тщеславное желание выступить вровень с ним, не слабее – и содержательно, и выразительно, и вдохновенно. И стоя на гранитном подножии памятника Hахимову, взволнованно, чуть даже встревоженно пытался извлечь из богатого опыта всемирной истории, из жизни многих известных людей, наконец, из глубин своих собственных души и ума такие чувства и мысли, такие образы и слова и так донести их до сплотившихся в те минуты вокруг нас тысяч соратников, чтобы всем было ясно: да, Лимонов и Круглов, всероссийская «энбэпе» и российское народное вече Севастополя, их злободневность, самоотверженность, непримиримость и есть то самое важное, главное, в чём сегодня прежде всего нуждаются Севастополь, Крым, вся Россия.

И как всегда, так и на этот раз, что касается содержания, сути, пафоса того, что вслед за Лимоновым должен был сказать я, то хоть ночью меня разбуди, вскочивши со сна, я всё равно все наши чаяния, требования, наши права выложу решительно, полно и точно. А уж на митинге и подавно – как штык был готов. Вот только начать хотелось повыразительней, ярче, особенно. Но лишь подойдя к микрофону, застыв ищущим взглядом на многоликой толпе, вдруг понял, какими словами надо начать. Вскинул вызывающе голову, поднял над нею налившийся гневом и силой кулак и, рубанув им с плеча, прокричал в микрофон:

– Карфаген должен быть разрушен!

Услышав в римском склепе из чужого далёкого Севастополя такие самые важные и дорогие в его жизни слова, Марк Порций Катон, наиблагороднейший и упорнейший римский сенатор, спустя двадцать веков, наверное, перевернулся в гробу. А я выждал секунду-другую и, вобрав всей грудью в легкие воздух, гневно бросил в толпу:

– А что нам ещё остаётся? Что? Коли бандиты – западенцы, бандеры, оуновцы не хотят возвращать нам всё то, что нагло захапали. Только и остаётся, что в пыль и прах разнести этот вставший нам на пути Карфаген! – и снова наотмашь рубанул кулаком. – Карфаген должен быть разрушен!

Больше школьных и вузовских учебных программ, газет и кино, всяких прочих источников знаний и информации, именно «телеящики» прежде всего превращают нас во всезнаек. И только донеслось с трибуны до них «Карфаген», втолковывать им что-то ещё было не нужно. Свист лихой, улюлюканье, «Смерть Карфагену!» понеслось над площадью с разных сторон. Коли двадцать веков назад своими требованиями, упорством, заклятьем, постоянно обращённым к сенаторам Рима, один из них, Марк Порций Катон, в конце концов довёл-таки Карфаген до разрухи, почему же Лимонову, Круглову и нам всем не довести до того же и сегодняшний, ненавистный нам Карфаген? И площадь, то негодуя, то с ликованием дружно подхватывала лужёными глотками то, что до неё долетало с трибуны. Всем своим бунтарским нутром слился с толпой и Лимонов. Он тоже уже не мог удержаться на месте у микрофона и, довольный, поблескивая сквозь очки весёлыми молодыми глазами, вместе с другими вскидывал руки, потрясал кулаками, будто всех нас куда-то зовя. Куда же ещё? Ну, конечно же, сокрушать очередной, враждебный нам Карфаген. А я с трибуны продолжал убеждать:

– Есть… Да, есть самый короткий, бескровный, самый надёжный путь вернуть Севастополь России. Словом, надо, чтобы высшее руководство России, её президент решительно, принципиально, на основе фактов истории, внутригосударственного и международного права, а также естественного права русского большинства оккупированных ныне исконно российских земель, открыто, более того, демонстративно потребовали немедленного и безоговорочного возвращения всех этих земель с компактно проживающими на них русскими, россиянами. Уже одно это – решительное открытое требование немедленного воссоединения… Не говоря уже о возможных дополнительных политических, экономических и всяких иных особенных мерах… Одно это уже моментально расколет Украину, украинцев надвое, на неравные две половины: меньшую – западенскую, антироссийскую, и большую – восточную, южную, частично центральную – насквозь русскую, пророссийскую. Никакого прямого, открытого, тем более вооружённого противостояния между Россией и Украиной за этим не последует. Схватка будет внутри Украины – политическая в основном, острая и быстротечная. К руководству Украиной придет новая, более народная, насквозь пророссийская власть. Вместе украинцы и русские и будут дружно решать, как объединиться им и стать единым государством. Так же дружно придётся им изживать оппозицию западенцев, постоянно подстрекаемую из-за бугра.

А ещё лучше, справедливее второй вариант, когда Кучма сам скажет: после Октябрьской революции Россия из щедрости, по доброй воле передала Украине своих исконных земель больше, чем у Украины до этого было. Но тогда мы были единым государством, народом. А теперь Украина сама захотела отойти от России, увести с собой и исконно российские земли, людей. Нехорошо, незаконно… Россия, русские решили снова собраться, как и прежде, стать единым великим народом, страной. И если мы будем препятствовать этому, Россия всё равно своё получит, вернет. История, закон – на её стороне. Да и не только история и закон. Давайте сами, что не наше, чужое – вернем. А лучше, станем единым народом, страной!

Эту часть моего выступления митинг слушал примолкнув, даже, пожалуй, чуток застыв. И опять зашумел лишь тогда, когда под конец я круто зацепил крымских татар. Только-только они, как всегда, самонадеянно, нагло отметили очередной юбилей их выдворения с Крымского полуострова. Правильно выдворили – за предательство, за массовый переход во время Отечественной войны на сторону гитлеровцев – наших лютых врагов. По Крыму снова прокатилась волна татарских пикетов, митингов, шествий. Требовали всего – от полной реабилитации и материальной компенсации до крымскотатарской автономии на полуострове. А если не получат этого, угрожали они, не остановятся ни перед чем, головы русским начнут отрезать. Такое нельзя мимо ушей пропускать. И тогда на этом нашем митинге я заявил:

– Татары, слушайте. И зарубите себе на носу. За каждую отрезанную вами русскую голову мы, русские, оттяпаем десять татарских голов!

Площадь как взорвалась, задвигалась и заревела. Вскипевший общий котёл многотысячного митинга явно таил в себе какие-то свои замкнутые особые очажки, которые тоже, как в целом общий котёл, то притухая, то оживляясь, выталкивали вдруг из себя какие-то возгласы, крики, призывы, взмахи каких-то не всегда знакомых знамён, а то и самих своих обитателей. Одни, отделившись, тотчас уходили куда-то, другие, пробившись, рвались на трибуну, к микрофону, иные просто приносили свои коротенькие, порой очень доверительные записки и вопросы, предложения, а то и вовсе чёрт знает что. В основном они были адресованы Лимонову. И, несмотря на первоначальное его заявление, обращались к нему всё-таки чаще как к писателю, а не как политику или вождю. Отвечая, Эдуард Вениаминович всё-таки больше выставлял себя как политика. И говорил главным образом о тоске, о страданиях и беззащитности отлучённых от Родины миллионов и миллионов русских – и в Молдове, и в Прибалтике, и в Казахстане.

– А что касается Украины, – тяжело посмотрел он на нас сквозь очки, – то сами на себе испытали, чего вам рассказывать.

Под конец, не удержавшись, признался, что его национал-большевистская партия, молодые нацболы в ближайшее время начнут проводить по всей исторической российской территории целую серию патриотических акций.

И на этот митинг ему пришлось пробираться к нам в Севастополь инкогнито и на квартире моего брата останавливаться негласно, тайком. А уж после его митинговых громогласных заявлений, призывов, угроз и вовсе… Киев моментально и его объявил «персоной нон грата», как перед тем Жириновского. Но известный на весь мир «сын юриста» как депутат обладал неприкосновенностью, а Лимонов такой защиты, увы, не имел. И глубокой ночью в гостиничном номере – моём симферопольском депутатском жилье, куда после митинга мы приехали из Севастополя, кем-то выслеженный и заложенный, Лимонов был схвачен милицией, оштрафован и выдворен из «незалежной и самостийной». Поэтому, не участвуя сам, он осенью 1998-го прислал в Севастополь для совершения дерзкой политико-патриотической акции своих пятнадцать бойцов. Приковав себя наручниками к одной из самых высоких в городе башен – Матросского клуба, они сделали то, что должны были сделать, но не сделали мы – севастопольцы, моряки-черноморцы: с высоты по мегафону призвали город и гарнизон к изгнанию оуно-бандеро-руховских оккупантов и раскидали листовки. И на год угодили в украинскую чужую тюрьму. И всю опеку над ними взяли на себя русские патриоты российского народного вече Севастополя.

Но это значительно позже, спустя годы. А в описываемую пору противостояние оппозиционных сил ельцинскому режиму с каждым днём нарастало, особенно после президентского указа номер 1400 о роспуске парламента. К Белому дому со всей страны, отовсюду стекались борцы “за народную власть“, патриоты единой и неделимой России – волонтёры всех возрастов и мастей, отставные военные – в погонах, при орденах, кое-кто даже с личным оружием.

ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Мы, несколько севастопольцев, продолжая напряжённо работать в депутатской комиссии Евгения Пудовкина, вместе со всеми, кто был в Белом доме, тоже готовились не только отразить штурм ельцинистов, но и затем, как виделось нам, перевести его во всеобщее восстание москвичей. Однако накануне решающих событий Евгений Константинович, похоже, узнал что-то такое, чего еще не ведали мы. И, собрав депутатов комиссии, а с ними и нас, севастопольцев, не теряя времени на объяснения, приказал: срочно, скрытно всю наработанную нами почти за два года севастопольско-крымскую документацию тщательно упаковать и по частям вынести за пределы Белого дома, погрузить в машины и развезти. Водители знают, куда.

К вечеру со всем этим было покончено.

– Теперь, Александр Георгиевич, особое поручение вам: доставить это в Севастополь, домой, – и Пудовкин ткнул ногой стоявший в углу кабинета довольно солидный, с ручкой, в ремнях, как чемодан, картонный пакет,

– Когда?

– Да прямо сейчас, скорым, прямым.

– А собраться?

– А чего собираться, вам-то?.. Сами уверяли меня: омнеа мэа мекум порта (все мое ношу с собой)… Вот вам купейный, деньги, – протянул он конверт. – Остаётся ещё только на посошок. – Налил коньячку. – Ну, семь футов под килем. – Опрокинули, закусили маслинами. – И ни слова, что там внутри, никому! Потом сам лично приеду за ним. Давно в Севастополе не бывал. А ведь и там, по Чёрному, сколько походить довелось. – Сжал по-моряцки, «крабом» мне руку. – На вокзал «жигуль» отвезёт. Он уже ждёт. Тот же, зелёный, на котором мотались с утра.

«Жигуль» ждал меня не у проходной, а метрах в двухстах – у только что установленных металлических турникетов, с дополнительной новой охраной. И пришлось бесценный, до предела набитый документами чемодан нести на себе.

– Что везём, куда едем? – встретил меня длинный, как жердь, но, видать, жилистый, крепкий морпех.

Ей-ей знал Пудовкин, знал, чёрт побери, кому особое поручение это доверить. И секунды не потребовалось мне, чтобы почувствовать, с какого конца начать, что отвечать. Само с языка сорвалось, так и слетело…

– Еду куда? – на этом, а не на том, что везу, сосредоточил я всё внимание морпеха. – Скажу – позавидуешь, самому захочется. В Севастополь еду, в город-герой Севастополь!

– Старшина! – моментально отреагировал на моё признание солдат и крикнул – Ваши тут, из Севастополя!

Старшина, сразу бросив курить, поправляя на себе берет, камуфляж, подошёл. Конечно, не мог не заметить такой же, как у него, флотский рябчик под моим воротником, а чуть ниже, на груди, – наградную колодку. С поклонным движением головы пожал мою руку, а также водителя «жигулей», тоже уже подошедшего к нам.

– Два года там, у вас, в Казачьей бухте в бригаде морской пехоты генерал-майора Романенко отслужил, – похвастал морпех. – А теперь вот прислали сюда.

Узнав из моих документов, что я ещё и депутат Севастопольского горсовета, да при этом и Верховного Совета Автономной Республики Крым, попросил у меня визитку.

– Вернусь в Севастополь, обязательно вам позвоню. – И когда спросил, что это за чемодан такой мы везём, что в нём, я ясно почувствовал, осознал, что нагромождать ложь относительно содержимого чемодана, как велел Пудовкин, здесь, сейчас никак не получится, ну совершенно нельзя. И неожиданно легко и свободно признался нашему севастопольскому старшине:

– В наш крымский Верховный Совет, в Севастопольский горсовет, в штаб Черноморского флота везу. Это документы о возвращении Севастополя, Крыма России.

Надо было видеть, как сразу собралось, посерьёзнело и без того, невзирая на молодость, мужественное, сильно загрубевшее от знойного солнца, от солдатской службы лицо.

– Вот что значит одно только название, только слово одно – Севастополь! – не успев еще как следует отъехать от КПП, восхитился хозяин отвозившего меня на Курский вокзал зелёного «жигуленка».