Текст книги "Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия"
Автор книги: Александр Костин
Жанры:
Языкознание
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Из вышеизложенного следует, что, благодаря розыскам И. А. Новикова, Ф. Я. Приймы и ныне здравствующей пушкинистки Татьяны Михайловны Николаевой (род. 9.IV.1933),мы узнаем, что Пушкин не только ознакомился, но глубоко изучил памятник в самом начале своего жизненного пути, то есть в лицейские годы. Что же касается поэмы «Руслан и Людмила», которую поэт начал писать практически сразу же по окончании Лицея, то, перефразируя его же слова, сказанные в адрес М. В. Ломоносова, оды которого «… писаны на русском языке с примесью некоторых выражений, взятых из Библии, которая лежала перед ним…», можно сказать, что поэма писана на русском языке с примесью некоторых выражений, взятых из поэмы «Слово о полку Игореве», которая лежала перед ним. Приведем некоторые фрагменты поэмы, являющиеся текстовой аллюзией «Слова», в которых упоминается не только «вещий Боян».
Вот Руслан грустно взирает на поле брани, усеянное «мертвыми костями»:
О поле, поле, кто тебя,
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Чърна земля подъ копыты
костьми была посеяна,
а кровью польяна:
тугою взыдоша
по Русской земли.
И невольно к нему приходит мысль, что, возможно, и его ждет погибель в неведомом краю в поисках пропавшей невесты:
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут говорить о нем.
Боянъ же, братие…
…
своя вещие пръсты
на живая струны
въскладаше;
Они же сами княземъ
Славу рокотаху.
Добродетельный Финн наставляет Руслана перед дальней и трудной дорогой в Киев со спящей невестой:
Мужайся князь!
В обратный путь
Ступай со спящею Людмилой,
Наполни сердце новой силой,
Любви и чести верен будь.
… иже истягну умъ
крепостию своею.
и поостри сердце своего
мужествомъ:
наплънився ратного духа
И снова поэт обращается к «вещему Баяну», который якобы присутствует на мрачном пиру, устроенном в честь возвращения в отчий дом спящей Людмилы, в вещем сне Руслана:
Князь видит и младого хана,
Друзей и недругов… и вдруг
Раздался гуслей беглый звук
И голос вещего Баяна,
Певца героев и забав.
Строфа, несколько искаженная Гессеном.
Упоминание вещим Финном « кровавого пира»в своем наставлении Руслану явно навеяно соответствующей строфой «Слова о полку Игореве»:
Судьба свершилась, о мой сын!
Тебя блаженство ожидает;
Тебя зовет кровавый пир;
Твой грозный меч бедою грянет».
…ту кровавого вина не доста;
ту пиръ докончиша хрбрии
русичи:
сваты полоиша, а сами
полегоша
за землю Русскую
Набег печенегов на стольный гряд Киев накануне возвращения Руслана после своего чудесного воскрешения явно ассоциируется со стычками половцев с храбрыми русичами:
И день настал. Толпы врагов
С зарею двинулись с холмов;
Неукротимые дружины,
Волнуясь, хлынули с равнины
И потекли к стене градской;
Во граде трубы загремели,
Бойцы сомкнулись, полетели
Навстречу рати удалой,
Сошлись – и заварился бой.
…половцы идутъ отъ Дона,
и отъ моря, и отъ всехъ
странъ Рускыя полки
оступиша…
А разве неравный бой Руслана с захватчиками не напоминает нам также неравную схватку Буй Тур Всеволода с половцами на реке Каяле?
Смутилось сердце киевлян;
Бегут нестройными толпами
И видят: в поле меж врагами,
Блистая в латах, как в огне,
Чудесный воин на коне
Грозой несется, колет, рубит,
В ревущий рог, летая, трубит…
То был Руслан. Как божий гром,
Наш витязь пал на басурмана;
Он рыщет с карлой за седлом
Среди испуганного стана.
Где ни просвищет грозный меч,
Где конь сердитый ни промчится,
Везде главы слетают с плеч
И с воплем строй
на строй валится;
В одно мгновенье бранный луг
Покрыт холмами тел кровавых.
Живых, раздавленных, безглавых,
Громадой копий, стрел, кольчуг.
Яръ туре Всеволоде!
Стоиши на борони,
прыщеши на вои стрелами,
гремлеши о шеломы
мечи харалужными!
Камо, туръ, поскочяше,
своимъ златымъ шеломомъ
посвечивая,
тамо лежатъ поганыя
головы половецкыя.
Поскепаны саблями калеными
шеломы оварьскыя,
отъ тебе,
яръ туре Всеволоде!
Руслан возвратился в ликующий Киев после славной победы над печенегами, однако ликует Русская земля также и по поводу возвращения из половецкого плена князя Игоря. Что бы это значило? Не здесь ли таится разгадка цели «темного» похода Игорева воинства в половецкую степь? Похоже, что Пушкин догадывался об истинной причине, послужившей поводом для совершения этого похода, поскольку ассоциативно связывает между собой финальные сцены своей поэмы и «Слова о полку Игореве»:
Ликует Киев… Но по граду
Могучий богатырь летит;
В деснице держит меч победный;
Копье сияет, как звезда;
Струится кровь с кольчуги медной;
На шлеме вьется борода;
Летит, надеждой окрыленный,
По стогнам шумным в княжий дом.
Народ, восторгом упоенный,
Толпится с кликами кругом,
И князя радость оживила.
В безмолвный терем входит он,
Где дремлет чудным сном Людмила;
Владимир в думу погружен…
Солнце светится на небесе, —
Игорь князь въ Руской земли;
девицы поютъ на Дунаи, —
вьются голоси чрезъ море
до Киева.
Игорь едет по Боричеву
къ святей богородици
Пирогощей.
Страны ради, гради весели.
И князя радость оживила. В безмолвный терем входит он, Где дремлет чудным сном Людмила; Владимир в думу погружен…
Не только в этих двух замечательных творениях Пушкина видна невооруженным глазом перекличка с бессмертными строками «Слова». Во многих других произведениях поэта эта тенденция сохранилась, на что указывают в своих сочинениях вышеназванные пушкинисты Новиков и Прийма. А Т. М. Николаева, усмотрев влияние «Слова» практически на все творчество Пушкина, посвятила поиску этого влияния замечательную монографию, нами уже выше упоминаемую: «“Слово о полку Игореве” и пушкинские тексты» (М., «КомКнига», 2010).
Увлечение «Словом» было настолько глубоким и постоянным, что практически во всех произведениях Пушкина можно найти отголоски этого памятника. Поэт решил ответить ответ на вопрос о том, где и по какому поводу родился этот шедевр русской словесности, но, самое главное, кто его автор?
«Первая задача, – писал известный ученый М. А. Цявловский, – стоящая перед Пушкиным как толкователем и переводчиком памятника, заключалась в осмыслении всех слов его. Поэтому самой ранней стадией его работы являются лингвистические заметки. Он искал и сопоставлял слова интересующего его памятника в Библии, в летописях, в Четьих-Минеях».
О характере работы Пушкина над «Словом» дает возможность судить и письмо Александра Тургенева к его жившему тогда в Париже брату, Николаю Тургеневу, написанное в декабре 1836 года.
Письмо это было вызвано просьбой французского лингвиста Эйхгофа прислать ему экземпляр «Слова о полку Игореве»: он собирался прочесть в Сорбонне цикл лекций по русской литературе.
А. И. Тургенев писал брату [178]178
Цит. по: А. Гессен. Все волновало нежный ум… Пушкин среди книг и друзей. М., «Наука», 1965. С. 418—420.
[Закрыть]:
«Полночь. Я зашел к Пушкину справиться о «Песне о полку Игореве», коей он приготовляет критическое издание. Он посылает тебе прилагаемое у него издание оной на древнем русском (в оригинале) латинскими буквами и переводы богемский и польский… У него случилось два экземпляра этой книжки. Он хочет сделать критическое издание сей песни… и показать ошибки в толках Шишкова и других переводчиков и толкователей… Он прочел несколько замечаний своих, весьма основательных и остроумных: все основано на знании наречий славянских и языка русского» [179]179
Датировка письма А. И. Тургенева к брату (декабрь 1836 года) послужила для последующих исследователей основанием считать, что неоконченная статья Пушкина о «Слове» также относится к этому периоду (А. К.).
[Закрыть].
Высоко оценивая переводы «Слова», выполненные В. А. Жуковским и А. Н. Майковым, он в то же время искал достойного оппонента своему, пока нетвердому убеждению в древности повести. Долго искать не пришлось: самым убежденным «скептиком» в то время был профессор М. Т. Каченовский, создавший своеобразную школу своих единомышленников из числа бывших студентов, увлеченно слушавших лекции почтенного возраста профессора.
«Слушателями Каченовского были К. Д. Кавелин, А. И. Герцен, И. А. Гончаров. Они считали его главной заслугой умение будить критическую мысль, никогда ничего не принимать на веру», – писал. А. Гессен [180]180
А. Гессен.Там же. С. 421.
[Закрыть].
С. М. Соловьев писал о нем: «Любопытно было видеть этого маленького старичка с пергаментным лицом на кафедре: обыкновенно читал он медленно, однообразно, утомительно; но как скоро явится возможность подвергнуть сомнению какое-нибудь известие, старичок вдруг оживится и засверкают карие глаза под седыми бровями, составлявшие одновременно красоту невзрачного старика» [181]181
Соловьев Сергей Михайлович (5/V.180 – .Х.1879 гг.)– известный историк, профессор (с 1847 г.), декан историко-филологического факультета(1864—1870 гг.), а с 1871 по 1877 годы ректор Московского университета.
[Закрыть].
Студенты той поры вспоминали, как однажды при посещении Пушкиным Московского университета между ним и профессором М. Т. Каченовским завязался горячий спор о подлинности «Слова».
«Однажды утром лекцию читал И. И. Давыдов, предметом бесед его в то время была теория словесности, – вспоминал впоследствии один из студентов, имя которого не было установлено, известны лишь его инициалы «В. М.» и псевдоним «бывший студент». – Господина министра еще не было (С. С. Уварова .– А.К.), хотя мы, по обыкновению, ожидали его. Спустя около четверти часа после начала лекции вдруг отворяется дверь аудитории и входит г-н министр, ведя с собою молодого человека, невысокого роста, с чрезвычайно оригинальной, выразительной физиономией, осененной густыми курчавыми каштанового цвета волосами, одушевленной живым, быстрым, орлиным взглядом.
Вся аудитория встала. Г-н министр ласковой улыбкой приветствовал юношей и, указывая на вошедшего с ним молодого человека, сказал:
– Здесь преподается теория искусства, а я привез вам само искусство.
Не надобно было объяснять нам, что это олицетворенное искусство был Пушкин: мы узнали его по портрету, черты которого запечатлены в воображении каждого из нас, узнали по какому-то сердечному чувству, подсказывающему нам имя нашего дорогого гостя… и в это утро, может быть в первый раз, почтенный профессор И. И. Давыдов в аудитории своей имел слушателей несколько рассеянных, по крайней мере, менее против обыкновенного внимательных к умным и поучительным речам его. За лекцией проф. Давыдова следовала лекция покойного профессора М. Т. Каченовского. Каченовский (который в то время не был уже издателем «Вестника Европы») вошел в аудиторию еще до окончания лекции первого. Встреча Пушкина с Каченовским по их прежним литературным отношениям была чрезвычайно любопытна… В это время лекция превратилась уже в общую беседу г-на министра с профессорами и с Пушкиным. Речь о русской литературе, сколько мы помним, перешла вообще к славянским литературам, к древним письменным памятникам, наконец – к Песне о полку Игореве. Здесь исторический скептицизм антиквария встретился лицом к лицу с живым чувством поэта… Сколько один холодным, безжалостным критическим рассудком отвергал и подлинность, и древность этого единственного памятника древней русской поэзии, столько другой пламенным поэтическим сочувствием к нему доказывал и истинность, и неподдельность знаменитой Песни» [182]182
М. А. Цявловский. Пушкин и «Слово о полку Игореве». Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 214.
Давыдов Иван Иванович (15.VI.179—15.XI.1863)– профессор Московского университета (1820—1847 годы), математик, физик, историк, философ и словесник. 27 сентября 1832 года
Уваров Сергей Семенович (15.VIII.1786—.IV.1855)– с 1818 года Президент Академии наук, с марта 1833 года управляющий Министерством народного просвещения, с апреля 1834 года министр, председатель Главного управления цензуры, с 1846 года граф.
[Закрыть].
Поскольку эта дискуссия в аудитории Московского университета была знаковой с точки зрения пересмотра в дальнейшем Пушкиным своей твердой убежденности в древнем происхождении «Слова о полку Игореве», приведем фрагмент из воспоминаний еще одного свидетеля этой дискуссии – известного слависта, а в ту пору студента отделения словесных наук философского факультета Московского университета О. М. Бодянского в переложении П. П. Бартенева [183]183
Бодянский Осип Максимович (03.XI.1808—06.IX.1877)– русский славист, историк, член-корреспондент Российской АН (1854 год), член Общества любителей российской словесности, доктор славяно-российской филологии (1858 год).
[Закрыть].
«В конце сентября 1833 года (здесь вкралась ошибка, поскольку «дискуссия» проходила 27 сентября 1832 года .– А. К.) в доме старого университета (где теперь в библиотеке читальная зала) был на лекции у Давыдова Пушкин (сидел на креслах). По окончании ее взошел в аудиторию Каченовский и, вероятно, по поводу самой лекции заговорили о Слове о полку Игореве. Тогда Давыдов заставлял студентов разбирать древние памятники. Обращаясь к Каченовскому, Давыдов сказал, что ему подано весьма замечательное исследование <одного студента>. На меня профессор и указал поэту, как на отвергавшего подлинность «Слова о полку Игореве». А я как <будто> именно перед тем незадолго состряпал было несколько своих заметок на плохое слово Калайдовича о «Слове о полку Игореве». Разумеется, то были увлечения с моей стороны духом того времени (в то время превалировала концепция «скептиков» о более позднем создании «Слова» . – А.К.). Услыхавши об этом, Пушкин с живостью обратился ко мне и спросил (далее в переложении Бартенева):
«А скажите, пожалуйста, что значит слово ХАРАЛУЖНЫЙ?» – Не могу объяснить. – Тот же ответ о слове СТРИКУСЫ. Когда Пушкин спросил еще о слове КМЕТ, Бодянский сказал, что, вероятно, слово это малороссийское от КМЕТЫТИ и может значить ПРИМЕТА. «То-то же, – говорил Пушкин, – никто не может многих слов объяснить, и не скоро еще объяснят» [184]184
П. П. Бартенев. Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. П. Бартеневым. М., 1925. С. 90.
[Закрыть].
Прежде чем перейти к описанию впечатления, оставшегося в памяти Пушкина по итогам состоявшейся дискуссии, следует сказать несколько слов о прежних литературных отношениях Пушкина с Каченовским и о его « историческом скептицизме», о котором вспоминал «бывший студент».
Нужно отметить, что отношения между ними были весьма непростыми, где-то даже враждебными. Все началось с того, что М. Т. Каченовский опубликовал острокритическую статью, направленную против Н. М. Карамзина. Статья была напечатана в «Вестнике Европы» (1818 год, № 13), который редактировал Каченовский. Пушкин, боготворивший Николая Михайловича, немедленно откликнулся весьма едкой эпиграммой:
На Каченовского
Бессмертною рукой раздавленный зоил,
Позорного клейма ты вновь не заслужил!
Бесчестью твоему нужна ли перемена?
Наш Та́цитна тебя захочет ли взглянуть?
Уймись – и прежним ты стихом доволен будь,
Плюгавый выползок из гузна Дефонтена! [185]185
Зоил– древнегреческий философ и ритор, живший в 4-м веке до н. э. Ученик Сократа. Представитель ранней критики гомеровского текста («Порицание Гомеру» и др.). В XIX веке имя Зоила стало нарицательным, обозначающее придирчивого, недоброжелательного и язвительного критика.
Наш Тацит– Пушкин так называет Карамзина, написавшего «Историю государства Российского», – по имени древнеримского историка I—II века.
Аббат Дефонтен Франсуа (1685—175 годы) – французский реакционный писатель и критик, противник Вольтера .
[Закрыть]
В этом остросатирическом стихотворении что ни слово, все загадка, требующая разъяснения. Выделенный курсивом самим А. С. Пушкиным стих заимствован из нижеприведенной эпиграммы И. И. Дмитриева «Ответ» (1806 год) [186]186
Дмитриев Иван Иванович (10.IX.1760—03.Х1837)– поэт, баснописец, министр юстиции (1810—1814 годы). Наибольшей известностью пользовались его басни и сатиры, отличающиеся сентиментальной жеманностью при виртуозной отделке стиха. Пользовался большим авторитетом у Пушкина и других молодых литераторов. В свою очередь Дмитриев отзывался о Пушкине как о « прекрасном цветке поэзии».
[Закрыть], написанной также на Каченовского.
В 1820 году Пушкин пишет очередную остросатирическую эпиграмму. Стихотворение вызвало недоброжелательные рецензии на поэму Пушкина «Руслан и Людмила», опубликованные в журнале «Вестник Европы». Пушкин приписывал их М. Т. Каченовскому, как редактору журнала. В действительности рецензии писал А. Г. Глаголев. Первое слово эпиграммы, переделанное на греческий лад, намекает на происхождение Каченовского, который был родом грек из семьи Качони.
Некоторые пушкинисты до сей поры уверены, что именно Каченовский написал разгромную рецензию на бессмертную поэму. Так, А. Гессен по этому поводу писал:
К Пушкину, как вообще к молодым литераторам, Каченовский относился отрицательно.
«Возможно ли, – писал он после появления “Руслана и Людмилы”, – просвещенному человеку терпеть, когда ему предлагают поэму, писанную в подражание “Еруслану Лазаревичу”… Но увольте меня от подробностей и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: “Здорово, ребята!” – неужели стали бы таким проказником любоваться?.. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещения, отвратительна, а немало не смешна и не забавна». [187]187
Цитированное выше сочинение А. Гессена. С. 422.
[Закрыть]
В 1821 году в своем стихотворении «Чаадаеву» Пушкин снова недобрым словом упомянул Каченовского:
В этом же году Пушкин написал очередную эпиграмму на Каченовского, которая в последующем стала предметом острой критики со стороны выдающегося русского философа, публициста и критика Владимира Сергеевича Соловьева (1853—1900 годы), относившегося вообще к эпиграммному творчеству Пушкина резко отрицательно.
«Главная беда Пушкина были эпиграммы. Между ними есть, правда, высшие образцы этого невысокого, хотя законного рода словесности, есть настоящие золотые блестки добродушной игривости и веселого остроумия; но многие другие ниже поэтического достоинства Пушкина, а некоторые ниже человеческого достоинства вообще и столько же постыдны для автора, сколько оскорбительны для его сюжетов. Когда, например, почтенный ученый, оставивший заметный след в истории своей науки и ничего худого не сделавший, характеризуется так:
…то едва ли самый пламенный поклонник Пушкина увидит здесь ту «священную жертву», к которой «требует поэта Аполлон». Ясно, что тут приносилось в жертву только личное достоинство человека, что требовал этой жертвы… демон гнева и что нельзя было ожидать, чтобы жертва чувствовала при этом благоговение к своему, словесному палачу.
Таких недостойных личных выходок, иногда, как в приведенном примере, вовсе чуждых поэтического вдохновения, а иногда представлявших злоупотребление поэзией, у Пушкина, к несчастью, было слишком много даже и в последние его годы. Одна из них создала скрытую причину враждебного действия, приведшего поэта к окончательной катастрофе. Это – известное стихотворение « На выздоровление Лукулла», очень яркое и сильное по форме, но по смыслу представлявшее лишь грубое личное злословие насчет тогдашнего министра народного просвещения Уварова». (Выделено мной .– А.К.)
Конечно « жертва» вряд ли испытывала « благоговение к своему словесному палачу», но справедливости ради следует отметить, что нападок на Пушкина личного плана Каченовский не допускал. Напротив, он с большим уважением относился к Пушкину, а 27 декабря 1832 года подал свой голос за его избрание в члены Российской Академии. Вскоре после смерти поэта он писал: «Один только писатель у нас мог писать историю простым, но живым и сильным, достойным ее языком. Это Александр Сергеевич Пушкин, давший превосходный образец исторического изложения в своей Истории Пугачевского бунта» [190]190
Цит. по: Л. А. Черейский. Пушкин и его окружение. Л., «Наука». 1989. С. 188.
[Закрыть].
И это после того, как не далее пяти лет тому назад (некоторые и того позднее) Пушкин обрушил на бедную голову Каченовского целый залп убийственных эпиграмм.
В 1824 году в «Вестнике Европы», № 5, была опубликована критическая статья «Второй разговор между классиком и издателем “Бахчисарайского фонтана”», которая была подписана буквой «N». За ней скрывался литературный критик М. А. Дмитриев [191]191
Дмитриев Михаил Александрович (3.V.1796—15.IV.1866)– поэт и литературный критик, племянник известного поэта И. И. Дмитриева.
[Закрыть]. Полагая, что автором статьи является редактор журнала Каченовский, Пушкин немедленно откликнулся язвительной эпиграммой:
Охотник до журнальной драки,
Сей усыпительный зоил
Разводит опиум чернил
Слюнею бешеной собаки.
В 1825 году история повторилась. В журнале «Вестник Европы», № 3, была опубликована заметка с острой критикой поэмы А. С. Пушкина «Кавказский пленник», подписанная псевдонимом « Юст Веридиков», под которым снова скрывался критик М. А. Дмитриев. Пушкин, полагая, что под псевдонимом укрылся сам Каченовский, разразился уничижительной эпиграммой:
ЖИВ, ЖИВ КУРИЛКА!
Как! жив еще Курилка журналист?
– Живехонек! все так же сух и скучен,
И груб, и глуп, и завистью разлучен,
Все тискает в свой непотребный лист
И старый вздор, и вздорную новинку.
– Фу! надоел Курилка журналист!
Как загасить вонючую лучинку?
Как уморить Курилку моего?
Дай мне совет. – Да… плюнуть на него.
Текст эпиграммы основан на известной в то время песне, которая исполнялась при гадании:
Жив, жив курилка,
Жив, жив, да не умер.
У нашего курилки
Ножки тоненьки,
Душа коротенька.
Гадание: задумывают желание, зажигают лучину, надо спеть песенку, пока горит лучина, тогда задуманное исполнится.
Венцом квазилитературной борьбы двух известных всей России литераторов стал 1829 год, когда язвительная пикировка между ними достигла своего апогея. В альманахе «Северные цветы» на 1830 год Пушкин публикует статью «Отрывок из литературных летописей», датированную в черновом автографе «27 марта 1829 г. Москва», в которой анализирует скандальную ситуацию, возникшую между редакторами двух популярных журналов: «Московский телеграф» (Н. А. Полевой) и «Вестник Европы» (М. Т. Каченовский) [192]192
Полевой Николай Алексеевич (.VI.1796—.II.186)– писатель ,журналист, критик, историк, переводчик, издатель «Московского телеграфа» (1825—1834 годы)
[Закрыть]. Н. А. Полевой резко выступил в своем журнале против Каченовского, который обиделся на автора статьи, подписавшегося псевдонимом « И. Бенина», и подал жалобу в Московский цензурный комитет на цензора С. Н. Глинку, пропустившего номер журнала со статьей Полевого. Комитет нашел, что Каченовский прав, и только один член комитета, В. В. Измайлов, стал на сторону Глинки и подал особое мнение. Дело было передано в Петербургское Главное управление цензуры, которое оправдало Глинку [193]193
Глинка Сергей Николаевич (05.VII.1775—05.IV.187)– поэт, драматург, переводчик, журналист и цензор, издатель журнала «Русский вестник» (1808—1824 годы), московский знакомый Пушкина. В 1829—1831 годах посвятил Пушкину несколько стихотворений и критическую статью «Разговор о Борисе Годунове А. С. Пушкина».
Измайлов Владимир Васильевич (05.V.1773—16.I.1830)– писатель, переводчик, издатель журналов «Патриот» (1804 год), «Вестник Европы» (1814 год) и альманаха «Российский музеум» (1827 год), цензор Московского цензурного комитета (1827—1830 годы).
[Закрыть].
В своей статье Пушкин, естественно, стал на сторону Полевого, широко цитируя его работу и добавляя от себя изрядную долю сарказма на бедную голову Каченовского. Поскольку отдельные, наиболее одиозные выпады против профессора были изъяты цензурой, тогда Пушкин пишет остросатирическую эпиграмму «Журналами обиженный жестоко, Зоил Пахом печалился глубоко».
ЭПИГРАММА
Журналами обиженный жестоко,
Зоил Пахом печалился глубоко;
На цензора вот подал он донос;
Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.
Иная брань, конечно, неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козел в очках, плюгавый клеветник,
И зол и подл: все это будет личность [194]194
«… все это будет личность». Здесь Пушкин намекает на то, что Каченовский обиделся на Полевого, что последний в своей статье сделал выпады против него личного характера. Так, в вышеупомянутой статье Пушкин замечает, что: «В статье г. Полевого личная честь г. Каченовского не была оскорблена. Говоря с неуважением о его занятиях литературных, издатель «Московского телеграфа» не упомянул ни о его службе, ни о тайнах домашней жизни, ни о качествах его души».
[Закрыть].
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер
(В своих статьях) бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.
Пушкин часто сопоставлял имя Каченовского с именем Тредиаковского, непонятого своими собратьями-современниками и бывшего по представлениям широкой публики даже пушкинской эпохи образцом смешной старозаветности, тупости и бездарности. Примером якобы «заблуждения» Пушкина в оценке этого нестандартного человека может служить следующая эпиграмма, направленная против Каченовского, но задевающая честь великого мыслителя XVIII века.
ЭПИГРАММА
Там, где древний Кочерговский
Над Ролленем опочил [195]195
« Над Ролленом опочил» – Роллен Шарль (1661—171 годы) —французский историк. Пушкин имеет в виду переводы В. К. Тредиаковского (1703—1769 годы) его «Древней истории», вышедшей в 13 томах и «Римской истории» Роллена и Кревье (в 16 томах).
[Закрыть].
Дней новейших Тредьяковский
Колдовал и ворожил:
Дурень, к солнцу став спиною,
Под холодный Вестник свой
Прыскал мертвою водою,
Прыскал ижицу живой [196]196
К стиху Под холодный Вестник свойв том же номере «Московского телеграфа», где была напечатана эпиграмма (чтобы отрезать Каченовскому пути к жалобе), было дано «исправление опечатки»: «Вместо Вестникследует читать веник».
[Закрыть].
Смысл эпиграммы в том, что «дурень», сказочный персонаж, делает все невпопад: к солнцу становится спиной (в данном случае: к истинному уму, знанию, науке), прыскает мертвою водой, которая, по сказочным представлениям, не может возвратить к жизни мертвое тело (то есть журнал Каченовского «Вестник Европы»). В то же время с помощью живой водыон оживляет давно вышедшую из употребления букву ижица (намек на архаическую реформу правописания «Вестника Европы»).
На эту эпиграмму, а также на вышеприведенную «Журналами обиженный жестоко…» «Вестник Европы» откликнулся критической статьей о поэме Пушкина «Полтава», в которой говорилось, что Пушкин «ударился в язвительные стишки и ругательства». Статья была подписана «С патриарших прудов» (псевдоним Н. И. Надеждина), но отвечал за нее Каченовский, как главный редактор. Кроме того, в этой статье «Вестника Европы» за 1828 год № 9 был и такой пассаж: «…Ежели певцу «Полтавы» вздумается швырнуть в меня эпиграммой, то это будет для меня незаслуженноеудовольствие».
Пушкин не заставил себя долго ждать и на оба этих вызова «выстрелил» дуплетом, удовлетворив одновременно и « барина» (М. Т. Каченовский), и его « лакея»(« холопа лукавого»), то есть Н. И. Надеждина [197]197
Надеждин Николай Иванович (05.Х.180—11.I.1856)– журналист, литературный критик, издатель журнала «Телескоп» (1831—1836 годы) с еженедельным приложением «Молва», профессор Московского университета (1831—1835 годы)
[Закрыть].
Как сатирой безымянной [198]198
«Как сатирой безымянной…» – Пушкин ни в одной из напечатанных эпиграмм прямо Каченовского не называет. Так, например, последний стих упомянутой выше эпиграммы «Литературное известие» в печати появился в таком виде: «Чтоб подоспел Михайло****…» (в альманахе «Подснежник») и «Чтоб подоспел*** ****» (в «Стихотворениях Александра Пушкина»).
[Закрыть]
Лик зоила я пятнал,
Признаюсь: на вызов бранный
Возражений я не ждал.
Справедливы ль эти слухи?
Отвечал он? Точно ль так?
В полученье оплеухи
Расписался мой дурак?
Надеясь на мое презренье,
Седой зоилменя ругал [199]199
«Седой зоил» – М. Т. Каченовский, редактор журнала «Вестник Европы».
[Закрыть],
И, потеряв уже терпенье,
Я эпиграммой отвечал.
Укушенный желаньем славы,
Теперь, надеясь на ответ,
Журнальный шут, холоп лукавый,
Ругать бы также стал. – О нет!
Пусть он, как бес перед обедней,
Себе покоя не дает:
Лакей, сиди себе в передней,
А будет с бариномрасчет.
В 1830 году А. С. Пушкин едва ли не в последний раз упомянул М. Т. Каченовского в анонимной эпиграмме, опубликованной в «Литературной газете», 1830, № 43, в отделе «Смесь» с некоторыми изменениями в тексте (по сравнению с первой публикацией в альманахе «Подснежник» за 1830 год).
Пушкин, будучи великолепным мистификатором, в эпиграмме «Собрание насекомых», несомненно, преуспел в этом жанре. Загадочность стихотворения и прилагаемой к нему «Заметки» с обещанием издать отдельной книгой биографии персонажей с их « литохромированным изображением» привлекала многих литераторов с попыткой расшифровать эту мистификацию. Как известно, предлагалось несколько расшифровок пушкинских звездочек. В современной пушкинистике общепринято использовать итоговую расшифровку М. П. Погодина, которая приведена выше [200]200
Погодин Михаил Петрович (01.XI.1800—08.XII.1875)– историк, писатель, журналист, издатель «Московского вестника» (1827—1830 годы), «Москвитянина» (1841—1856 годы), профессор Московского университета с 1833 года.
[Закрыть]. М. П. Погодин, равно как и Ф. Н. Глинка, будучи убежденными сторонниками древнего происхождения «Слова о полку Игореве», не могли не повлиять на формирование убеждения Пушкина по вопросу происхождения этого памятника. Однако личное знакомство с М. Т. Каченовским, состоявшееся 27 сентября 1832 года на памятной встрече в аудитории Московского университета, который с глубокой научной аргументацией убеждал поэта, что автора «Слова» следует поискать во второй половине XVIII века, сильно поколебали его веру в древность повести. Как следует из вышеприведенных воспоминаний свидетелей этой встречи на лекции И. И. Давыдова, дискуссия была весьма бурной, но очень плодотворной для эволюции взглядов Пушкина на первородство Песни.
Об этой исторической встрече оставили воспоминания также В. С. Межевич и И. А. Гончаров, будучи в ту пору студентами, слушавшими лекции М. Т. Каченовского [201]201
Межевич Василий Степанович (.II.181—7.IX.189) —воспитанник Московского университета, писатель, автор книги «О народности в жизни и поэзии» (М., 1835 год).
Гончаров Иван Александрович (6.VI.181—15.IX.1891)– известный русский писатель (романы: «Обломов», «Обыкновенная история», «Обрыв»; циклы путевых очерков «Фрегат “Паллада”»).
[Закрыть]. В частности, И. А. Гончаров в своих воспоминаниях писал: «Я не припомню подробностей их состязания, помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского Эпоса, а Каченовский вонзил в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, а глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением… В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского… С первого взгляда наружность его казалась невзрачной. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которые потом не забудешь. У него было небольшое лицо: матовое, суженное внизу, с густыми бакенами и прекрасная, пропорциональная лицу, голова с негустыми кудрями волос» [202]202
Цит. по А. Ф. Кони. Собрание сочинений. М., 1968, Т. 6. С. 295—296.
[Закрыть].
С протографом воспоминаний писателя В. С. Межевича познакомиться не удалось, а в отрывочных фрагментах, опубликованных в различных источниках, ничего особенного, отличного от уже упомянутых воспоминаний «Бывшего студента», О. М. Бодянского и И. А. Гончарова, не отыскалось. В поисках воспоминаний К. Д. Кавелина, которые, по некоторым сведениям, также существовали, посчастливилось познакомиться с замечательным врачом (назовем его «N»), оказавшим нам неоценимую услугу при написании книги о болезнях Пушкина. Но об этом немного позднее [203]203
А. Л. Костин. Тайна болезни и смерти Пушкина. М., «Алгоритм». 2012.
[Закрыть].
О том, какая метаморфоза произошла с самим Пушкиным после этой памятной дискуссии, можно судить хотя бы по его письмам к Наталье Николаевне из Москвы, где он находился в это время, написанным, так сказать, «по горячим следам». В письме от 27 сентября, направленном в Петербург перед посещением Московского университета, он пишет: « Сегодня еду слушать Давыдова, не твоего супиранта,а профессора; но я ни до каких Давыдовых, кроме Дениса, не охотник – а в Московском университете я оглашенный. Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит мое самолюбие» [204]204
«… не твоего супиранта…»– Пушкин очередной раз иронизирует над студентом Московского университета Давыдовым В., который был влюблен в Наталью Николаевну, о чем Пушкин неоднократно упоминал в своих письмах к жене (1831—1832 годы). Однажды Пушкин встречался с «обожателем» Н. Н. Гончаровой у Вяземских в Москве (декабрь 1831 года).
«… а в Московском университете я оглашенный»– оглашенные– в древней христианской традиции люди, готовящиеся принять крещение, проходившие катехизацию. Считались учениками, неполноправными членами христианской общины. На богослужениях им разрешалось присутствовать лишь до определенной точки литургии, евхаристии, затем они покидали храм.
[Закрыть]. (Выделено мной . – А. К.)
В расшифровке эти ожидания Пушкина перед посещением лекции И. И. Давыдова не нуждаются. Он собирался вернуться после посещения университета триумфатором (т. е. уже не «оглашенным»), поскольку не ожидал там встретиться с «зоилом» М. Т. Каченовским. И что же? Сбылись ли эти ожидания? Для этого нужно прочитать другое письмо поэта к жене, отправленное (не позднее) 30 сентября 1832 года. Отметим характерный факт датировки этого письма, поскольку прошло не менее 3 суток после диспута в аудитории Университета, который говорит о многом. Пушкин был легок на руку при написании писем Наталье Николаевне. О любом «важном» событии, будь то посещение ломбарда или визит к старым знакомым, он тут же докладывал жене. Бывали случаи, что, не успев отправить утренней почтой очередное письмо, он к вечеру садился писать следующее. А тут на целых трое суток случился перерыв. Да еще после такого события, о котором он уже успел сообщить в Петербург в первом письме.
Вот этот фрагмент из второго письма Пушкина, где мы уже не узнаем того оппонента Каченовского, который изводил его своими хлесткими эпиграммами без малого 15 лет.
«На днях был я приглашен Уваровым в университет. Там встретился с Каченовским (с которым, надобно тебе сказать, бранивались мы, как торговки на вшивом рынке). А тут разговорились с ним так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слезы умиления. Передай это Вяземскому». (курсив мой . – А. К.)
Ничего такого, о чем пишет Пушкин жене, непосредственно в аудитории не произошло, ничего « дружеского»« сладкого» свидетели дискуссии в своих воспоминаниях не заметили, тем более « слез умиления», которые якобы проливали присутствовавшие по поводу примирения долголетних литературных оппонентов. Все, о чем с таким пиететом сообщает Пушкин Наталье Николаевне в своем письме, произошло не в университетской аудитории, а в душе поэта за эти трое суток, истекших после памятной встречи. Так что же произошло в душе, а вернее, в сознании Пушкина после внезапного «примирения» с Каченовским? Отметим еще один факт, который, на наш взгляд, является следствием этого «примирения».
Ровно через два месяца – 27 декабря 1832 года – М. Т. Каченовский подает свой голос за избрание А. С. Пушкина в действительные члены Российской Академии. Почему 27 декабря, если заседание членов Академии согласно официальной хронике происходило 3 декабря 1832 года? Действительно, по предложению А. С. Шишкова, Президента Академии, в этот день состоялось голосование об избрании в действительные члены А. С. Пушкина, П. А. Катенина, М. Н. Загоскина, А. И. Малова и Д. И. Языкова. Присутствовали 15 членов Академии, при этом за Пушкина было подано 15 избирательных голосов (а также за Загоскина и Языкова). Однако результаты голосования были не окончательными, так как по уставу полагалось собрать еще голоса отсутствовавших на заседании членов Академии, в числе которых и был М. Т. Каченовский. То есть он принимал решение совершенно самостоятельно, не будучи подвергнутым влиянию остальных членов Академии или «давлению» авторитетных лиц, в частности, Президента А. С. Шашкова, который и был в первую очередь инициатором этого избрания. Но, самое главное, этой датой он как бы «отметил» 3-месячный юбилей «исторического» примирения.
