Текст книги "Как закалялась жесть"

Автор книги: Александр Щеголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Сразу стер.

– Не поняла, – честно призналась она.

– Вот и хорошо, что не поняла, – сказал он. Наличие в комнате монитора слежения наконец удостоилось его внимания. – О, новая игрушка?

На экране была видна палата. В изрядно искаженном виде, но целиком. Саврасов карабкался на унитаз, снимал бриджи… Неживой гоготнул.

– Да ты извращенка! Что решила насчет списка?

– Ка… Какого списка?

– Опять включила «дурочку»? – поморщился гость. – ВСЕГО списка. Нам нужны твои клиенты.

– Кто мне подсунул «жучков»? Вы, Виктор Антонович?

– Это вам, людям, чтобы узнать, нужно подслушать, – сказал он с гримасой, похожей на улыбку. – Мне нужно только захотеть узнать. Ты не ответила, моя сладкая.

– Я же не могу… – взмолилась она. – Это же как врачебная тайна… как тайна исповеди… Это непорядочно, это уже не бизнес…

– Ну, загнула! Не сходи с ума, девочка, ты не бизнесом занимаешься. Ты преступница.

– Я себя уважать перестану, – простонала она в отчаянии.

– Зато жива останешься, дура.

Несколько мгновений молчали.

– Все-таки – нет, – сказала Эвглена Теодоровна, приняв решение.

– Не поняла ты меня, не поняла… – Неживой покачал головой, – а жаль… не зря тебе дали такой псевдоним – Купчиха…

– Люди завистливы и малокультурны.

– Так и я о том же… Давай-ка опять навестим твою мясницкую. Поприветствуем твоего супруга… А вот это мы категорически исключим. – Он загасил монитор и вынул из разъема шнур, ведущий к телекамере. – Хорошая у тебя игрушка, Эвочка, но из меня плохой актер…

Гость собрал свою одежду с ковра (получился большой ком), отдернул портьеру и открыл дверь в больничный коридор, – не одеваясь.

– Вы что, прямо так пойдете? – ужаснулась она.

– Да какая разница. Все свои. Там и облачусь, чего зря время терять.

Он пошел к палате.

Она кое-как влезла в белье, в шелковый халат и побежала следом.

41.

Я слышу тяжелое шлепанье босых ног, идущее от будуара. Я вижу здоровенного голого мужика, выходящего из коридора. В первое мгновение мелькает безумная надежда: любовник «сорвался», оглушил Эвглену, пошел выяснять, что тут у нее творится… Облом. Очередной облом.

Узнаю Неживого Виктора Антоныча. Его видок меня не удивляет, я здесь отучился удивляться. Прямой опасности не чувствую, а значит его появление – это не повод слезать с горшка.

Он словно мысли мои подслушал:

– Сидите, сидите, – этак небрежно. Озирается и бросает ком с одеждой… мне на кровать!

Он отлично сложен, качественнее, чем я в мои лучшие годы. Широкий, но при этом плоский, – как парадная дверь в особняке. Его бы на операционный стол под зайчиками – вот девочки бы порадовались такому роскошному куску плоти… Необычный цвет кожи, правда, притормаживает эстетические восторги. Ноль загара – ладно. Человек не то чтобы бледный или, там, бело-розовый; нет, он как будто стеклянный, как мертвый. В тон волосам на голове… Впрочем, здоровенная сарделька, болтавшаяся между ног и устрашившая бы любого античного ваятеля, не оставляет сомнений в том, что мужик жив и готов к бою.

Хорошо, что его главный калибр находится в выключенном состоянии, а то даже я бы, наверное, смутился.

Зацепившись взглядом за Алика Егорова, возле койки которого стоит выключенная «искусственная почка», Неживой непроизвольно морщится. Конечно, для полноценного «аккорда» не годится, понимаю я. Речь, помнится, о десятках контейнеров шла… А кто годится? Лучше об этом не думать…

– Не плачь, парень, – участливо говорит Неживой. – Люди на гемодиализе живут по пять-шесть лет. Зафиксирован даже случай, когда пациентка прожила двенадцать лет. Мало того – ребенка в такой ситуации родила!

– Я уже свое… отрожал… – выдает ему Алик.

Гость от души смеется. Тут и Эвглена прилетает, завязывая на ходу поясок халата.

– Вам не холодно, Виктор Антоныч? – спрашивает она с намеком.

Тот не слышит вопрос. Продолжая смеяться, он показывает Эвглене на обгрызенные руки музыканта:

– Вот об этом я тебе и толковал, дурища-бабища!

– Я бы попросила…

– Тихо, тихо, я бы тоже попросил. Оставь нас, пожалуйста, с твоим мужем наедине. Поговорим, так сказать, тет-а-тет. Как мужчина с мужчиной.

Я уже справил нужду, уже подтерся, уже вернул штаны на место. Самое время возвращаться. Торжественно сползаю с трона…

И вдруг Виктор Антоныч портит воздух. Получается у него так громко и так неожиданно, что мы все застываем, застигнутые врасплох. Немая сцена.

Он радуется, как дитя:

– А здорово я пернул, да? Здорово пернул? – оглядывает всех искрящимися глазами. – Эвочка, ну ты скажи, тебе понравилось?

– В вас все прекрасно, вы же знаете.

– Прямо как Чехову Антону Палычу, царствие ему небесное… Ну и выброс! Господин Саврасов, вы, как художник, не можете этого не оценить!

Теперь он смотрит на меня. Ждет. Взгляд его из-под жутких нависающих бровей неподвижен и гнетущ. Маленькие глаза – как пуговицы. Ох, что за мутный человек… Надо бы ответить, так ведь вляпаешься сдуру…

– Это была музыка… – отчетливо произносит студент Гнесинки. – Трубы Судного Дня…

Неживой подходит к его койке.

– Какие трубы, любезнейший?

– Ваш духовой инструмент достоин этого места… чистое «фа», которое вы произвели… как и ваша нагота… что естественно – то не всегда прекрасно, но всегда понятно… вот почему нагота сатира естественна в своем уродстве…

Ну, Долби-Дэн! Ну, дал! Мало того, что отвлек внимание от моей персоны, так еще и врезал – наотмашь. Гость поиграл скулами.

– Сатир, говоришь? Ты пока еще не в Аду, малыш.

– Там мы тоже встретимся.

– Непременно. Я тебя сам найду… – Неживой разворачивается к Эвглене. – Насчет заказов, кстати, вопрос решен. Сегодня вечером к тебе приедут… за игрушками. И завтра. И так дальше – каждый день. Что конкретно нужно и к какому времени, я не помню, тебе сообщат… – Он многозначительно посмотрел на музыканта. – Я не вмешиваюсь в твою работу, Эвочка, но у тебя есть прекрасные образцы, с которых можно начинать. Сознание – отдельно, тело – отдельно. Идеальная чистота.

Я залезаю на свою кровать, жалея, что не могу стать невидимым. Гость тут же вспоминает обо мне:

– Моя одежда вам не помешает?

– Лишь бы я ей не помешал.

– Вы правы, есть вещи, которые поважнее людей… Эвочка, у тебя внизу никаких дел?

Несколько мгновений она стоит в растерянности. Уходить ей жутко не хочется, и вместе с тем – нельзя не уйти… Я впервые вижу, чтобы мужчина имел власть над этой женщиной, а не наоборот. Жаль только, не могу насладиться ее унижением, поскольку вовсе не являюсь сторонним наблюдателем.

Когда Эвглена все-таки выходит на лестницу и закрывает за собой дверь, Неживой подсаживается на соседнюю со мной койку и дружелюбно сообщает:

– Не бойся, Скрипач, телекамера и микрофон отключены. Можно говорить свободно.

Меня берет секундная оторопь.

– Как вы меня назвали?

– Брось, кто в Никулино не знает Скрипача. Три года состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, был фигурантом пяти уголовных дел, одно дошло до суда, но лично для тебя та хулиганка, в отличие от твоих корешей, закончилось по малолетству ничем.

– Это все до армии было, – возражаю я. – Тринадцать или четырнадцать лет назад. Считай, в прошлой жизни. Никакого Скрипача давно нет, и его никто не помнит. Некому помнить.

– А как же брат? Он, по моим сведениям, должен помнить.

Выдержка наконец мне изменяет. Сердце колотит в горло, сплющивая слова и фразы, но я все-таки говорю этому мерзавцу:

– Ты садист, Виктор Антоныч? Тебе нравится мучить смертников? Меня не сегодня-завтра зарежут, спасибо твоим заказам, так что все твои психологические этюды – фигня по сравнению с тем, что придумали Эвочка с доченькой. Пф-ф-ф! Пузыри!

Несколько секунд он смотрит мне в глаза, не мигая. Я не отвожу взгляд, держусь… хотя, это непросто, ох как непросто…

– Я не садист, любезнейший, – отвечает он ровным голосом. – Я милейший человек. Мне сорок пять лет, тебе – тридцать. Я – бывший мент, и я всегда прав. Ты, хоть и храбришься на эшафоте, но ждешь чуда. Так что прежде, чем сказать еще что-нибудь, пораскинь мозгами, как ко мне обращаться – на «ты» или на «вы».

Он попадает в точку. Я отчаянно надеюсь на чудо, я столько времени работал, чтобы чудо состоялось… неужели я сломаю все своими руками?

– Простите, Виктор Антонович, – вымучиваю я. – Брат – мое слабое место… Вам что-то о нем известно?

– Ничего особенного. Он вернулся из рейса три месяца назад. Приехал из Питера в Москву, а тебя нигде нет. Увидел, что квартира заброшена и запущена…

– У него есть ключи. Это мамина квартира, наша с ним общая.

– Тебе виднее. Вероятно, поспрашивал ваших общих знакомых… ну, и оставил в милиции заявление. О пропаже тебя. А потом уехал обратно в Питер, отпуск у него был – всего неделя. Я запросил пароходство – сухогруз «Владимир Гончар» сейчас в Роттердаме. Милиция, естественно, не предпринимала никаких шагов по твоему розыску, кому это надо.

– Спасибо, – говорю я искренне. Хоть у брата все в порядке – и то легче.

– Могу еще кое-что порассказать. До армии ты закончил реставрационное училище, художником по металлу. Служил в стройбате. Полагаю, решетки на генеральских дачах делал, так? После армии устроился в «Росреставратор». Не прижился там. Работал кузнецом в частных мастерских, например, в фирме «Ажур», но перед тем, как жениться на Эвочке, уволился и оттуда…

– По ее настоянию, – дополняю я. – Хотела, чтобы я курсы менеджеров закончил, а потом директором заделался в какой-нибудь из ее фирм. На самом деле просто подстраховалась, чтоб меня на работе не хватились, когда я исчезну.

– А как ты хотел, дружок? Коварство и любовь идут по жизни об руку. Ну, что у нас еще?.. Жили вы без отца, а мать ваша работала на стройке маляром-штукатуром. Там же и погибла в результате несчастного случая. Мои соболезнования. Тебе тогда было десять лет, твоему брату – четырнадцать. Опеку над вами приняла бабушка по материной линии, ее уже нет в живых…

– Вы много обо мне знаете, – осторожно говорю.

– Интересно вдруг стало, кого Эвочка себе в мужья взяла. Она ведь в стандартных мужчин не влюбляется.

– А я о вас – ничего.

– Да пожалуйста, какие тайны, – пожимает плечами Неживой. – Начинал я в Питере, лейтенантиком в тамошнем Главке. Потом, когда дорос до майора, в ЗООПе. Один генерал, который мне доверял, прозвал меня «верноподданным князем». А выше того генерала в Питере тогда не было. Служил я ему верой и правдой, пока он не ушел на пенсию и не передал меня в Москву… Кстати, ты знаешь, что Эвглена тоже из Питера? И что росла она, как и ты, без родителей?

– Знаю, ее родители из экспедиции не вернулись.

Он наклоняется ко мне и вдруг произносит шепотом:

– Туфта. Девочке пятнадцать лет было, когда она прирезала обоих. И отца, и мать. Ночью, когда они спали. С вечера растворила в вине донормил, чтоб сон был беспробудным. Это снотворное, почти без горечи. Ужинали они всегда красиво – с красным вином. Трупы продала целиком – по неопытности. Да и начальные деньги были нужны – для покупки инструментов и любовников. Я тогда прикрыл Эвочку, отпустил ее на все четыре стороны. Разве что трахнул пару раз… молодой был, резвый… вот и сейчас пытаюсь спасти дурочку.

– Как же так, – шепчу я в ответ. – Вы, сотрудник правоохранительных органов, должны бороться со злом… и тогда должны были…

– Во-первых, уже не сотрудник. Во-вторых, менту со злом бороться – все равно, что пилить сук, на котором сидишь. В третьих, Эвочка никакого отношения к нашему отделу не имела… И вообще, аккуратно она все проделала. Вы будете еще больше возмущены, но приобщил Эвглену к этому странному занятию ее учитель биологии. Учитель! В школе! Он потом стал ее первым мужем… Я на них обоих вышел только потому, что был знаком с посредником, который трупы купил. Мне тогда, кстати, уже «капитана» дали…

– Виктор Антонович, – продолжаю я шептать. – Не знаю, чем я заслужил такую откровенность, но… куда уходят наши тела? То, что не в клиники по трансплантологии, это ясно. Эвглена любит повторять, мол, человека дороже продать по частям, чем целиком… Что за бред?

– Так ты не знаешь? – Неживой радостно изумляется. В полный голос. – Тебе что, главного не сказали?

Он раскатисто хохочет и хлопает от избытка чувств себя по голым бедрам. Я не вижу ничего смешного, но на всякий случай улыбаюсь. Впрочем, представление длится недолго: словно Луна на секунду показалась в разрыве туч и спряталась обратно. Гость мрачнеет:

– Извини, конечно, но если супруга не считает возможным посвящать тебя в тонкости процесса, то я не вправе вмешиваться. ПОКА не вправе… Что касается этой ее фразы – насчет продажи человека в розницу… то это, видишь ли, моя фраза. Пошутил как-то при ней. Кто же знал, что девочка все буквально воспримет. Всегда была без чувства юмора.

Я наконец понимаю, к чему он клонит. И вообще, с какой целью меня окучивают. «Пока не вправе…»

– Могу я что-нибудь сделать для вас, Виктор Антонович? – спрашиваю этак не всерьез. – Чтобы подружиться с вашим великолепным «пока»?

– Чтобы подружиться? Расскажи мне для начала чего-нибудь, чего Эвочка не знает.

Стать информатором такого влиятельного человека? Да с наслаждением…

…Я развлекаю гостя печальной историей Ромы Тугашева, который был ментом, но Эвглену почему-то это обстоятельство не взволновало, иначе обязательно поделилась бы информацией с Еленой. Неживой слушает меня с горячим вниманием. Особое удовольствие у него вызывает рассказ о том, как его коллегу умертвили: он требует подробностей, он чуть ли не подпрыгивает на кровати, – в полном восторге…

– Тугашев умолял позвонить какому-то «драматургу», – сообщаю я. – Может, бредил под наркозом?

– Все правильно, – радуется Неживой. – Драматург – это мой лучший друг, Андрюша Дыров. Кличка такая. Чехова обожает… скотина. А капитанчика его, было дело, я поучил вежливости, так он, как видишь, не смог забыть того урока.

– Тугашев что, за вами следил?

– Если за мной и будут следить, то не такая шелупонь. А этот – случайно заметил меня в метро. Как раз на Тургеневской. Я-то заметил, что он меня заметил, а он не понял. Поперся за мной, герой… Хотя, почему случайно? Нужных мне людей я на улицах случайно не встречаю. Я хотел , чтобы что-то такое было. Мои желания имеют свойство сбываться… Ты не поверишь, люблю я в метро ездить! Столько ненависти, столько энергии – м-м-м, деликатес! Подзаряжайся, не хочу.

– Если он за вами не следил, то почему тогда…

– Полагаю, увидел, что я был в этом доме, и решил познакомиться с хозяйкой… на свою голову. Самодеятельность проявил. Любопытный был экземпляр… Ладно, чем еще повеселишь?

Я рассказываю, как позавчера, подслушивая перед дверью операционной, услышал фамилию «Пагода». Из контекста разговора следовало, что этот человек имеет к бизнесу Эвглены прямое отношение. Может, конечно, однофамилец…

– Тот самый, – успокаивает меня Неживой. – Слушай, да ты хороший парень. Ценные сведения даешь. Еще что-нибудь есть?

Я окидываю мысленным взором свои заначки… «струна» на поясе… Елена, измененная моими вторжениями в ее сознание… кое-что другое, о чем лучше не вспоминать…

– Это всё, – отвечаю виновато.

Гость потягивается, хрустя мослами. Он явно к чему-то прислушивается; во всяком случае, разговор со мной вдруг становится ему не интересен.

– Ничего, будет время – будет веселье… – рассеянно произносит он.

И рывком встает.

Теперь и я слышу: внизу какой-то шум, вопли. Слышен топот шагов по лестнице. Неживой ждет, повернувшись к двери фасадом, азартно сжимая и разжимая кулаки. Он даже не думает одеваться; его многоуважаемые шмотки – по-прежнему свалены кучей на моей кровати…

Елена врывается в палату, едва не сорвав дверь с петель. Вся красная, пылающая гневом. Натыкается взглядом на голого мужика… и мгновенно потухает.

– Я показывал, как можно по отдельности сокращать ягодичные мышцы, а также прямые бедренные мышцы, левую и правую, – совершенно обыденно говорит Неживой. – Твой отчим, оказывается, хорошо разбирается в культуризме. Вот, смотри, как это делается… – он поворачивается в полуприседе, принимая классическую позу. Ягодицы его и впрямь ритмично дергаются – независимо друг от друга.

– Извините… – бормочет Елена и выскакивает вон.

…Оделся он по военному быстро. Он не сказал больше ни слова, а на губах его гуляла странная улыбка. Он вышел вслед за Еленой, не соизволив попрощаться… и в ту самую секунду, когда дверь за ним захлопнулась, я замечаю, что на моей кровати остался мобильник с гарнитурой…

В следующую секунду я прячу эту драгоценность под одеяло, лихорадочно думая: действительно ли телекамера отключена?

42.

Будь окна стеклянными – полопались бы на хрен от визга.

– Тебя видели с ним в туалете! – надрывалась мать. – В ДАМСКОМ!!!

– Это когда?! – не отставала Елена.

– Да много раз! После школы!

– И что в этом такого?!

– Что делает пятнадцатилетняя девочка с парнем, который старше ее на два года, в дамском туалете?!

– Трахается! На унитазе! Как в порнухе!

– Не смей! Как ты смеешь так с матерью разговаривать, мерзавка?

– А ты как смеешь в мою личную жизнь соваться?..

Сказать, что Елена была в бешенстве – ничего не сказать. Она чуть умом не тронулась, когда поняла, что произошло. Сегодня в школе, ближе к концу учебы, директорша вызвала Вадима и очень культурно ему объявила: мол, нам очень жаль с вами расставаться, но ваше место срочно понадобилось одному юному гению, за которого боролись несколько образовательных сетей. Мол, вас ни в коем случае не отчисляют, а всего лишь переводят в другую школу, входящую в состав «Нашего Будущего». Уровень образования там никак не ниже, а территориально это даже ближе к вашему дому. Учебный год только начался, так что ущерб для вас минимален, но если вы решите расторгнуть контракт с нашей системой, мы вернем деньги и за сентябрь, и за октябрь… В общем, подлянка.

И все бы ничего; в конце концов, подлянки на то и существуют, чтобы подлавливать людей в самые неподходящие моменты. Школа и в самом деле заманила к себе известного парнишку, чемпиона Европы по спортивному программированию, а тот филиал, куда Вадиму предложили перейти, и правда – ближе ему и удобнее… Если бы не менеджер Илья, с которым Елена столкнулась на переменке. Если б не бегающий взгляд этого холуя…

Мать откуда-то пронюхала про Вадима и надавила на директоршу.

Это было так же ясно, как и то, что в этом доме мать меньше всего доверяла тете Томе… теперь – покойной… несмотря даже на ее сильно усеченный язык…

– Ты еще не доросла до «личной жизни»! – крикнула Эвглена Теодоровна.

– Зато ты доросла! До настоящего маразма! За что ты выперла человека из школы?

– Он не нашего круга, как ты не понимаешь! Ты хоть знаешь, кто у него родители?

– У него мать-одиночка! Как и у меня, кстати!

– Ты еще смеешь сравнивать?

– А что ты чушь несешь? При чем здесь родители? Ты б еще сказала, его фамилия тебе не нравится!

– И скажу! Что это за фамилия – Балакирев? Может, всех композиторов переберешь? Тоже мне, «Могучая кучка»! Следующий кто, Римский Корсаков или Кюи?

– Бородин!

– Я тебе дам – Бородин!!!

Елена оскорбительно засмеялась:

– Кто бы говорил?! От твоей коллекции художников-«передвижников» у нормального человека вообще крышу снесет.

Мать взвизгнула на пределе голосовых связок:

– Ты с ним вступала в половую близость? Отвечай, поганка!

– Да! – с наслаждением воткнула Елена. – Да! Да!..

43.

Врет, думаю я. Ни с кем она не спала… то есть не вступала в половую близость, как изящно выразилась ее мамаша.

Елена – пока еще девственница, как бы ни корчила из себя взрослую…

Мать и дочь ругаются в будуаре. За плотно закрытой дверью. Я стою в коридоре возле кладовки, где они хранят контейнеры. Дверь в будуар, между прочим, хорошо звукоизолирована, – чтобы любовников не спугнуть случайными звуками из больнички, – так что в обычной ситуации ничего бы я не услышал.

Ситуация необычна. В руке у меня мобильник, в ушах – наушнички…

…Когда Неживой ушел, я выждал пару минут, залез под одеяло и перепрятал трубку к себе в карман бриджей. Еще выждал – только потом слез с кровати и заполз в каморку тети Томы. Эта комнатушка – единственное место в палате, куда телеглаз не может дотянуться. Мобильник я рассмотрел там. Крохотный аппаратик, из дорогих; раскрывается, как книжка. Включая его, я боялся, что понадобится вводить код, – вот был бы облом… Код не понадобился, экран благополучно загорелся. И все-таки облом состоялся. В телефоне не оказалось SIM-карты. Пытаться звонить кому-либо было совершенно бесполезно.

Зачем Неживой оставил эту штуку? Случайно выронил? Нет, невозможно. Он сделал это нарочно, разыграл спектакль! Вообще, с какими целями он столько времени торчал в палате? Очевидно, с несколькими сразу. Во-первых, поговорил со мною за жизнь… Действительно ли моя информация для него важна? Об этом можно только гадать… Во-вторых, ждал Елену, чтобы продемонстрировать ей свои чресла. О мотивах этого поступка не хочу даже предположений строить… Наконец, он подбросил мне неработающую «трубу». Зачем?

Задавая себе безответные вопросы, я тем временем вставил наушнички в уши, – машинально, не задумываясь, что делаю… и вдруг отчетливо услышал прерывистое всхлипывание.

Выдернул наушники – всхлипывание пропало. Вставил обратно – появилось снова. И тут я допер…

Дверь в каморку была открыта. Напротив двери, по ту сторону палаты, располагалась кровать, на которой лежал музыкант Долби-Дэн… вот он-то и издавал эти едва слышные звуки. Я развернул мобильник торцом в сторону Алика – и услышал в наушниках его тяжелое дыхание.

Неживой оставил мне спецсредство. Направленный микрофон, закамуфлированный под мобильник, – вполне вероятно, снабженный передатчиком. Шпионскую технику…

Эвглена с дочкой поднялись в будуар по боковой лестнице, минуя студию. О том, что мои девочки там, я догадался по неразборчивым воплям, внезапно грянувшим оттуда. Вот тогда я и решил проверить, каков мобильник в деле…

– …Вы хоть предохранялись? – омертвевшим голосом спрашивает Эвглена.

– Само собой.

Я отлично их обеих слышу. Ни стена, ни дверь – не помеха моим ушам, усиленным спецтехникой.

– Завтра проверим тебя на венерические заболевания и на внутренние инфекции.

– Мама, не сходи с ума. Какие, на фиг, венерические заболевания?

– И еще. Я нанимаю детектива, чтобы приглядывал за тобой вне дома. Служба безопасности в школе тоже будет предупреждена. Мобильника ты временно лишаешься, а все твои телефонные звонки я ставлю на контроль.

– Значит, мы уже не равноправные партнеры? – ехидно справляется Елена.

– Я – твоя мать.

– Ты – мое всё… Ассистировать тоже детектива пригласишь? А-а, поняла! Господина Лю – в операционную, меня – на кухню, обеды готовить. Рокировка.

– Никто тебя из операционной не гонит. Научись разделять семейные дела и бизнес.

– Отлично, давай разделим… шеф. Кто будет на Втором этаже убирать?

– Пока – ты.

– Я?! Одна?!

– А что ты предлагаешь?

– По очереди!

– Давай решим так: сегодня все-таки – ты… а завтра вернемся к этому разговору. Ну неужели ты не понимаешь, – в голосе Эвглены прорезалось отчаяние, – что я не могу… не могу – все сразу! Столько всего обрушилось…

Елена хмыкает:

– А детективов нанимать – можешь?.. Кстати, камера слежения что, уже сломалась?

– Виктор Антонович выключил. Сейчас, подожди… посмотришь…

Ага! Телекамера и правда не работала, зря я нервничал. Но теперь – лучше не рисковать… Я спешу в палату, на ходу засовывая в карман штанов и мобильник, и наушники.

Окончание разговора уже не слышу…

* * *

…Несколько секунд Елена разглядывала картинку на экране (два пациента смирно лежали на своих койках, а Старый бесцельно ползал по палате). Потом бросила в воздух:

– Трудно было предупредить, что наверху голый Виктор Антонович? Видела же, как я на Второй побежала! Хотела идиоткой меня выставить?

– Чушь-то не пори! – возмутилась мать. – Я что, по-твоему, специально?

– А что, НЕ специально?

– Деточка, я думала, он давно оделся! Мне и в голову не могло прийти, что он столько времени нагишом просидит! Как будто нарочно тебя ждал.

Может, и вправду ждал, подумала Елена. Отчего-то эта мысль была приятна. Голых мужиков она повидала на операционном столе, но Виктор Антонович – это было что-то особенное. На это стоило посмотреть… хотя бы просто посмотреть…

– Не о том мы говорим, Аленькая, – примирительно сказала мать. – Тетя Тома была такой безобидной, безвредной. Кому она помешала?

– Может, тому, кого она прошлой ночью опознала? – спокойно предположила Елена.

Мать и дочь столкнулись взглядами, как две соперницы на ринге. Обе явно хотели что-то сказать, и обе смолчали. Безмолвный поединок закончился ничьей: никто не смутился и не отвел глаз. Эвглена Теодоровна сообщила – с неким скрытым смыслом:

– Между прочим, этот парень, футбольный фанат, сказал мне, что видел ночью, кто Тому зарезал. Он якобы проснулся…

– Ну и?

– Что – ну? Отказался говорить! Наглец. Я собираюсь его как следует поспрашивать, без тебя не начинала.

Если она ждала, что дочь встревожится, то просчиталась.

– Ну так пошли, чего время терять, – сказала Елена. – Только, чур, спрашивать будешь ты. Мне на палача еще учиться и учиться…

Мать с дочкой покинули комнату переговоров, надутые, как две разгневанные индюшки.

44.

Алику Егорову давно пора было делать очередной сеанс гемодиализа. Изо рта его несло мочой, лицо заметно пожелтело. Однако класть пациента под аппарат пока не торопились.

– Черт, что же с ним делать? – в сердцах бросила Эвглена Теодоровна.

Свидетель закашлялся, захлебываясь слизью. Кашель заменял ему смех. И это был единственный его ответ – на все вопросы, задаваемые прелестным хирургом.

– Пытать военнопленных, тем более увечных, запрещено Венской конвенцией, – медитативно произнес Долби-Дэн.

– Идиот! – сказала хозяйка.

– Согласен… – сказал музыкант.

И вправду непонятно было, что делать. Эвглена Теодоровна уже сломала мерзавцу все пальцы на единственной уцелевшей ноге, уже лишила этих пальцев ногтей… пациент дергался в ремнях, – страдал, но терпел. Причем, похоже, терпел без особого труда: его ведь двое суток буквально накачивали морфинами. А психохимию мать с дочерью отставили сразу. Ни галлюциногенов, ни стимуляторов Алик мог не выдержать; слишком большая вероятность была, что умрет, едва войдя в транс.

– Дробить суставы? – с сомнением предположила Эвглена Теодоровна.

– Да ему это по фиг, – ответила Елена. – Нужно воздействовать на нерв. Напрямую.

– На какой?

– Например, на зубной.

– Я уже думала… но во всем доме нет бормашины! Самой завалящей! Как вскрыть канал? Драть зуб целиком?

Помолчали, с ненавистью разглядывая строптивца.

– Больнее всего… видеть… ваши рожи… – выхаркал тот.

– Блин, и что мы мучаемся? – вдруг воскликнула Елена. – У нас же есть готовый нерв! Прямо под бинтом, только рану вскрой!

Мать поняла ее на лету.

– Ты моя умничка.

Раскрутили повязку на обрубке ноги. Начали снимать швы на культе, освобождая еще не схватившиеся лоскуты кожи.

Алик повернул голову, нашел взглядом Саврасова и прошептал:

– Отомсти…

Уродец, глядя ему в глаза, быстро кивнул. Парень улыбнулся, успокоенный. Мать с дочкой хлопотали над телом, поэтому ничего этого не заметили.

Когда Эвглена Теодоровна оттянула кожу на обрезанной кости и взялась пинцетом за один из оголенных малоберцовых нервов, пациент отчаянно закричал и попытался выгнуться дугой. Наконец-то проняло подлеца!

– Больно мальчику, – сказала она нежно и отпустила пинцет. – Ну как, идем на контакт?

Обмякшее тело лежало без движения. Потом разлепились губы:

– Идем в жопу… под ручку с дамой…

– Фу, – поморщилась Эвглена Теодоровна. – Ну что ж, ты сам вынуждаешь меня…

Она вновь пошуровала пинцетом под оттянутой кожей. Ответом ей был только душераздирающий вопль – и ничего кроме этого: говорить пациент то ли уже не мог, то ли по-прежнему не хотел. На губах его пузырилась слюна. Воняло мочой. Клиническую картину дополняли позывы ко рвоте.

– Контакт разумов – главная проблема ксенологии, – изрек Долби-Дэн. – Особенно, если одна цивилизация гуманоидная, а вторая – нет.

– Замолчи, идиот! – сорвалась хозяйка. – На его место захотел?

Она предприняла еще попытку, и на этот раз не просто дотронулась до нерва, но вытянула волокно из раны, не отпускала некоторое время… вопль длился и длился, а потом вдруг оборвался.

У Алика Егорова начались судороги.

– Подключаем к аппарату! – скомандовала Эвглена Теодоровна.

Не успели. Остановка дыхания.

– Черт! Маску, быстро!

Елена плотно прижала к лицу пациента ротоносовую маску, Эвглена Теодоровна взялась качать воздушный мешок. Нет, простая вентиляция легких не помогала.

– Катим в операционную!

В операционной стояло «искусственное легкое» – к нему и повезли. Однако не довезли. Алик Егоров умер до того, как была вставлена интубационная трубка.

Массаж сердца пациенту уже не делали…

45.

Гонка была страшная. Тело, образовавшееся столь внезапно, нужно было продать до того, как оно бы протухло. Поручив дочери готовить операционную к «аккорду», мать побежала в кабинет – срочно обзванивать посредников…

И началась распродажа по сниженным ценам! Кто хотел получить товар вне графика, должен был приехать сегодня же. Постоянным подписчикам контейнеры предлагались бесплатно, в качестве подарка от фирмы. Клиенты проявляли вполне понятный энтузиазм, так что список потребных «игрушек» вскоре был составлен. Высшие чиновники, дельцы, политики, – многим из них сегодня повезло. Не остался без раздачи и бомонд (как же без бомонда?) – богатые шоумэны, певцы, артисты, журналисты…

Насчет головы Эвглена Теодоровна позвонила отдельно – и тут уж никаких скидок. Мол, свежая «доза» появилась, можете забирать, если еще не передумали.

Установив очередь и договорившись о точном времени, кто из клиентов когда прибудет, хозяйка бегом вернулась наверх.

…Тело разделывали в спешке. Ничего зашивать не требовалось – работа была чисто мясницкая. Укорачивали конечности, отпиливая кусок за куском; вынимали внутренние органы. Елена принесла два десятка контейнеров, которые быстро наполнялись, – в строгом соответствии со списком.

Гениталии отложили отдельно, эта деталь традиционно отходила супруге АО «Недра». Мать отделила голову и кромсала ее, как кочан капусты, срезая выступающие части. Нос и уши, как «мелкие игрушки», предназначались для нового вельможного заказчика – для Первого зама председателя правительства, того самого, которому за прошедшие двое суток уже дважды посылали полный комплект пальцев…

Вообще, гОловы с некоторого времени шли особой статьей. Елена знала, кто на них претендует, кто вожделенно ждет звонка от Купчихи. Очень странный клиент: в отличие от всех прочих, он брал куски человечины ДЛЯ СЕБЯ ЛИЧНО! Всегда – только голову. Вернее, ему нужен был мозг. Между прочим, сынок большого телевизионного босса… «Игрушки» этот псих примитивно жрал, называя их «дозой». Прочитал в какой-то книге, что если регулярно съедать сырой человеческий мозг, то постепенно из человека превратишься в супера (в книге таких гурманов, обладающих сверхспособностями, называли «тенятниками»).