Текст книги "Ночь, придуманная кем-то"

Автор книги: Александр Щеголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Впрочем, стихия в конце концов угомонилась. Смолкли акустические эффекты, настала тишина. Тишина длилась вечность… «А вот интересно, – думал мальчик, – вечность, наверное, это очень долго, да? Так долго, что человек для нее как бы не существует? Но тогда и вечность для человека как бы не существует. Зачем же выдумали это слово? И кто первым его выдумал?..»

«А может Бэла заснула? – думал он. – Хотя, там ведь негде лечь. Сидя спит, что ли? Лошади, кстати, стоя спать умеют. Но Бэла ведь не лошадь, скорее общипанная орлица, особенно, когда из телевизора смотрит…»

«А может она тоже умерла? – думал мальчик. – Взяла и умерла от злости…»

Ему нестерпимо хотелось подкрасться к двери, выглянуть, а там, глядишь, и к выходу просочиться, к спасительной лазейке на свободу. Явственно представлялось, как он это делает – тихонечко, деликатненько, не хуже, чем настоящий разведчик… Вылезать было нельзя. Немыслимо было даже высунуть голову из-за спинки кресла.

Тишину победил звонок. Нет, не телефонный, а в дверь. Кого-то еще принесло, несмотря на очевидную ночь. Здесь был особый звонок – электронная штуковина, издающая гулкий протяжный звук. Похоже на рог из фильма про Робин Гуда. Старинный звук, стильный… Принесло мужской голос:

– Все в порядке, встретил, – сообщил на всю квартиру, хотя хозяйка вроде бы стояла рядом. – Внизу, в машине сидит.

Это был Штерн. То ли друг семьи, то ли друг одной Бэлы, кто их разберет. Имени его мальчик не знал. Возможно, дядя Штерн просто не имел имени, поскольку все и всегда называли его исключительно по фамилии.

Бэла что-то ответила – вяло, неслышно.

– Исааковна, возьми себя в руки, – загремел гость. – Просто самолет задержался.

– Юрку уже вскрыли! – вдруг крикнула она. – Понял?

– Вскрыли?

– Мне звонила эта, твоя! – голос ее наполнился неукротимой мощью. – Доложила, что вскрытие закончено, а результаты интересные! С-с-сука!..

Бэла зарыдала. Взорвалась слезами так страшно, так пугающе громко, что квартира, казалось, дрогнула. Ударная волна, прессуя воздух, докатилась и до кресла – вонзилась в уши, в легкие, в мозг. Мальчик сжался, отталкивая от себя чужую муку. Бэла рыдала примерно так же, как днем на лестнице. «Разрезали, – выла она, – угробили мужика! Мясники, мудаки косолапые! Все, конец!..» – «Ну, что ты, что ты, – раскатисто бормотал Штерн. – Ну, давай, успокаивайся, нельзя же так…»

И Бэла вскоре его послушалась. Замолчала, обессиленная. Некоторое время глухо стонала. Штерн что-то ей сказал – уже тихо, уже нормально, они начали беседовать, о чем – не слышно, а потом побрели по коридору, остановились возле кабинета дяди Юры.

– …со мной что-то жуткое творится, – говорила женщина. – Когда твоя следовательница мне позвонила, я спятила. Представила, как вонючие санитары Юрия таскают, бросают по грязным столам, разрезанного… Сорвалась. Думала, немедленно из морга забирать, не поверишь. Успела до Театральной доехать и очнулась…

– Каковы результаты вскрытия?

– Я плохо запомнила. Не отравили его, оказывается, а плеснули в лицо слезоточивым газом. Наверное, из баллончика. Ну, еще перед гибелью коньяк он пил, пьяница чертов… Следователь обещала завтра заключение показать.

– «Черемухой» или каким-нибудь «саксоном»?

– А?

– Баллончик с газом был чьего производства?

– Нет, не знаю…

Диалог замер. Все замерло. Жили только часы на стеллаже. «А может, Бэла притворяется?» – неожиданно подумал мальчик. Нелепая мысль. Совершенно нелепая.

– Вот в этом кресле, – сказала женщина без выражения.

– Я догадался, – сразу откликнулся Штерн. – Ну и развал у вас! Что, серая гвардия улики искала?

– Нет, милиция только пальцы сняла. Это я.

– Ты?

– Сказала же, психую целый день. Вдруг, думаю, Юрий скрыл от меня что-нибудь…

– И как?

– Ничего необычного.

– Что ж, поздравляю.

– Издеваешься, Штерн? – Ее голос завибрировал.

– Почему, вполне серьезно… Войти-то разрешишь?

Послышались грузные шаги. Судя по звуку, шагали прямо по папкам, по бумагам. Потом содрогнулось кресло – осело, принимая гостя в свои объятия. Штерн был большим, тяжелым мужчиной. С бородой, очень похожим на Карла Маркса. И как личность он был большим и тяжелым… Съежившийся за креслом мальчик содрогнулся вместе со своим убежищем, приник к полу, забыв дышать. «Только бы спинку не опустил, – колотилось в затылке. – Прижмет ведь, раздавит, боров…»

– Значит, здесь его и прикончили, – констатировал Штерн. Громко, совсем близко. – И что ты обо всем этом думаешь?

– Стой, – сказала Бэла. – Внизу нас с тобой якут ждет?

– Подождет, ничего с ним не случится. Отвезу его в отель. Пристрою, не беспокойся… Так какие у тебя версии, Исааковна?

Бэла ощутимо вздохнула.

– Голова кругом идет, Штерн. «Охранке» вроде бы незачем было…

– Тихо, – внезапно оборвал ее собеседник. Резко и грубо. Даже привстал, временно освободив кресло от томительной тяжести. – В самом деле, пошли-ка лучше на улицу.

Бэла хрипло хохотнула:

– Может, надежнее в ванную? Выключим свет, включим воду… Фу, как пошло, Штерн. Да пусть слушают, если хотят. – Она внезапно заорала. – Эй, жопоголовые, не спать на посту! Сейчас мы будем оскорблять честь и достоинство Президента!

– Твою неповторимую интеллигентность я особенно люблю, – кисло заметил Штерн. – Вы что, уже проверили квартиру?

– Юрий как раз из-за этого и приезжал сюда с залива. Он нашел специалиста, договорился с ним на вчера. Специалист с утра работал, а потом Юрий позвонил мне, сказал, что квартира чистая, зря паниковали. Примерно в четыре звонил. Он был слегка выпивши – угостил на радостях того мужика. А в восемь его… – Бэла замолчала.

Гость плюхнулся обратно.

– Что в восемь? – терпеливо спросил он. – Закончи, пожалуйста, фразу. В восемь его… что?

– Убрали, – твердо сказала Бэла.

– Понятно. Я просто хотел услышать твою версию, извини, родная… Кто был тот тип?

– Специалист по электронике? У мужа записаны его данные. Где-то здесь, сейчас найду. На бумажке… – В комнате начали ходить, шуршать, раскачивать насыщенную электричеством атмосферу. – А у тебя какая версия, Штерн? – раздалось через мгновение. – Зачем им Юрий, им же я нужна, я!..

Собеседник отвратительно поерзал, устраивая зад поудобнее.

– Во-первых, ты им нужна живой. Кто, кроме тебя, может сделать это идиотское предсказание? У тебя авторитет, родная, люди тебе верят… А во-вторых, гадать о мотивах наших прославленных Рыцарей Тьмы бесполезно. Тот майор прекрасно знал, кем для тебя был Юрий, сама же говорила. Если они даже на твоего «тайного советника» вышли…

– Да, хорошо, что напомнил! Знаешь, наш «тайный советник» мне в почтовый ящик записку опустил. Назначил встречу ровно на два ночи, хочет обсудить ситуацию. Тоже, наверное, в штаны понаклал.

– Мне с тобой?

– Не станет он при тебе разговаривать. Осторожный до кретинизма.

– Осторожный! Как же он тогда позволил себя вычислить? Тот майор ведь не к кому-нибудь пришел побеседовать по душам, а прямо к нему. Разве нет?

Бэла затихла, перестала ходить и шуршать. Возразила:

– Перед праздниками он сообщил Юрию кое-что. Я не успела дать тебе знать, мы на залив уезжали, а по телефону – сам понимаешь… Он выяснил, кто является информатором «охранки».

Штерн вдруг зашевелился – едва ли не с креслом:

– Неужели кто-то из наших? – выговорил звеняще.

– Случайный человек, живет в коммунальной квартире под нами. Сосед, можно сказать. Ты его не знаешь.

– Внештатник-доброхот?

– Настоящий сексот, стукач законспирированный. Кто бы мог подумать… Наш друг обещал принять меры.

– А как насчет главного? Он что-нибудь узнал?

– Оказывается, Служба Порядка ведет-таки некую программу, в рамках которой вполне могут отрабатывать мою фамилию. Называется «Наби».

– «Наби»? Кошмар. Фантазии у мужиков – ну совсем нет… Между прочим, Исааковна, я тут сам пощупал ситуацию, и у меня сложилось стойкое ощущение, что большая Служба к нам отношения не имеет. Это чья-то самодеятельность, по-моему. Как-то нелепо… Во всяком случае, если майор к тебе явится, держи себя с ним именно исходя из таких предположений. Впрочем, убийство как объяснить?

Наступила пауза.

– Нашла, – сообщила Бэла. – Вот тебе фамилия того специалиста, адрес, телефон. Даже банковские реквизиты есть. Проверишь.

– Слушаюсь, – откликнулся Штерн. – Кстати, что ты сказала следователю?

– Про Юриных любовниц сказала. Хорошо сказала, пусть они там раскручивают эту тему, чтобы подальше от наших дел.

– Смотри, не схлопочи «убийство на почве ревности».

– Не бойся, у них и без меня есть кого подозревать. Например, вот.

В щель было видно, как стянутая пиджаком рука взяла что-то с торшерного столика. «Фотография! – ожгло мальчика. – Фотографию смотрит! На ней же… на ней…»

– О! – восхитился друг семьи. – Кто это?

– Соседка снизу.

– С ума сойти, сплошные соседи. Он с ней спал?

– Ох, Штерн, – простонала Бэла, – с кем он только не спал, мразь!

– Ладно тебе. Снова начнешь матом изъясняться. – Мужчина круто поднялся, вторично заставив кресло содрогнуться. – Бедный якут, наверное, уже в транс впал. Пошли, поздороваешься с ним для приличия.

Он затопал прочь.

– Ох, некстати Юрий гостя позвал, – вздохнула Бэла. – Что с ним теперь делать?

Уже приглушенно, уже из коридора.

– Посмотрит город и уедет. Ты же не виновата, что его будущего импресарио убили! Оплатишь ему проезд в обе стороны, и хватит, – рассердился мужчина почти не слышно. – Нашла чем голову забивать.

Они удалялись. Шлепали обувью по линолеуму, издавали иные неопознанные шумы. Потом чмокнули дверью – убыли на лестницу.

Пусто!

Мальчика вынесло из-за кресла. Еле волоча онемевшие ноги, он выбрался в прихожую, заглянул в дверной глазок, прислушался. Снаружи оглушительно лязгнул лифт. Тогда он дрожащими руками одолел замок и шагнул на свободу, оставив позади чужую квартиру, чужие секреты, чужое горе. Мучительно ковыляние вниз по ступенькам – и…

И он дома. Ура.

Однако собственная квартира встретила мальчика не очень-то ласково. В прихожей, возле общественного телефона, стояла его родная мать – собственной персоной. Упиралась лбом в стену, нелепо раскачиваясь, и громко всхлипывала. Обратив на сына безумные глаза, она вдруг очнулась и затряслась, неистово шепча:

– Ты где был, хулиган!

Пауза: ГЕРОЙ

Дороже этой женщины ничего в жизни не было. Да, существовали рукописи, написанные и еще не написанные, но они становились самым дорогим, лишь когда эта женщина была рядом. Когда же ее почему-либо не было рядом, уровни ценностей мгновенно менялись местами. Мать, брат, прочие детали окружающего мира уходили на третий уровень. Рукописи теряли обычную святость, опускаясь на уровень за номером два, вместе с тоскливыми фантазиями о литературной славе и горькой уверенностью в несправедливости бытия. А на первое место вырывалась она, загораживая собой все. Например, когда она уезжала в свой провинциальный городок, к мамочке с папочкой. Или когда ночевала на своей Гражданке, в квартире у тетки, или когда отбывала на соревнования защищать спортивную честь родного института… Она родилась и выросла в Области. Но в душе, конечно, была петербурженкой. О, загадочная петербургская душа. Сколько сладости, сколько ностальгических соплей в этом словосочетании! Впрочем, наверное – да. Наверное, есть нечто. Иначе как объяснить, что она обратила внимание на такого мужчину, неуклюжего, неплечистого, ну абсолютно не мужиковидного? Без нормального жилья, без денег, без ясных перспектив. Его талант? А что талант – пыль, отсутствие быта, хи-хи за спиной. Причем, не просто обратила внимание, а влюбилась, как девчонка. Хотя ей, между прочим, уже двадцать три – возраст, когда пора начать относиться к жизни серьезно. Совершенно очевидно, что она двигалась по жизни, несомая инерционными силами – пока наконец не наткнулась на него. Так получилось, вот и все. Случайность, придуманная кем-то Высшим.

Он остался работать в институте, на кафедре. Он благополучно превратился в нищего инженера, обретя пятерых начальников сразу. Начальники толкались, мешали друг другу, поэтому он существовал вполне спокойно, незаметно и мирно. Творил на радость благодарным потомкам. Иногда, правда, приходилось что-нибудь делать по работе, например, сопровождать занятия, помогая студентам общаться с лабораторными макетами. Или писать глупые косноязычные методички. Он прекрасно влился в коллектив: всерьез его не воспринимал ни мужской пол, ни женский – то есть опять же никто не мешал жить. А что может быть важнее? Пусть ругают власть, изощряясь в поисках новых проклятий, пусть меряют свои шмотки, пусть меняются глянцевыми журналами. Пусть с умилением рассказывают о своих детях, слушая только себя, пусть стервенеют, деля спонсорские деньги… Все это болталось где-то рядом, как пластиковые стаканчики у набережной реки Мойка, не причиняя каких-либо неудобств.

И была на кафедре лаборантка, предусмотренная штатным расписанием для вытирания пыли с макетов. Вот такой сюжет, такая мелодрама со счастливым концом…

Он просто удивил ее тоской в глазах, сочетавшейся с постоянной болезненной веселостью, вечными шутками не к месту. Затем она вдруг поняла, что нет ничего привлекательнее тощих длинных мужчин. И поползли метастазы интереса, и с единственным в мире человеком она прекратила общаться в стиле утонченного петербургского хамства, потому что этот человек так разительно отличался от остальных топающих по жизни самцов, что не ответить на его тоскливые взгляды было крайней степенью жестокости… Он же, сколько себя помнил, всегда в кого-нибудь влюблялся. В школе, в институте. Даже в детском саду. Но вот беда, всерьез его не воспринимали никогда, и поэтому, строя отношения с окружающими его женщинами – в институте, в школе, в детском саду, – он не мог заставить себя переступить пылающую черту. Часто он наблюдал, изнемогая от зависти, как непринужденные мужчины, сокурсники или сослуживцы, касаются женщин – сокурсниц или сослуживиц, – ничего при этом не имея в виду. Возьмут за локоть, обнимут за талию и отпустят – игры взрослых детей. У него не получалось. Только один раз – раньше – ему удалось… но тогда было вино и жаркое лето, кроме того, через месяц его бросили, и было неслыханным везением, что он не успел влюбиться по-настоящему. Иначе не хватило бы ему прошедшего года, чтобы забыть ту, прежнюю. Теперь же… Ухаживал он глупо, мучительно долго. Первый раз взял ее за руку, провожая от метро до «кораблика», где была квартира тетки. На том же самом отрезке пути ровно через неделю обнял за талию и так вел, сгорая от неловкости. Еще через неделю впервые поцеловал, прижав к дверям лифта. Затем процесс провожания стал затягиваться до полуночи, потому что они часами бродили вокруг теткиного дома, торчали в подъезде, а чаще всего поднимались на лифте до девятого этажа, взбирались по крутым ступенькам еще выше, почти до заколоченного хода на крышу, и стояли там, на площадочке возле замороженного окна. В городе была зима, в городе было холодно. А там было жарко. Атмосферу согревала не только батарея парового отопления. Расстегнув друг другу шубы, они соединялись в одно целое и самозабвенно целовались. Смотрели сверху на засыпающую Гражданку, разговаривали, шептались, таились от возвращающихся домой жильцов. Он шарил осмелевшими руками у нее под свитером, пробирался под блузку, сражался с тугими предметами женского туалета. Он растегивал ее джинсы, чтобы взбесившимся пальцам ничто не мешало. Ей было и смешно, и приятно, она словно бы видела их обоих со стороны, но из-за тетки не могла позвать его в квартиру. Тогда она расстегивала джинсы и ему, чтобы хоть немного помочь, чтобы приласкать, выпустить на волю бьющееся там напряжение. Потом вечер менялся на ночь, и он бежал к последнему поезду в метро, поскольку на такси скудного запаса денежных знаков не хватало. Подобное геройство повторялось почти каждый день! Пока наконец она не осознала, что посвятит этому человеку жизнь. Вот так прямо и осознала, в такой истинно петербургской формулировке. После чего их отношения установились окончательно – это свершилось первого февраля, когда тетка легла в больницу…

Обо всех своих ощущениях она постепенно рассказывала ему. О том, как начинала влюбляться, о том, что чувствовала на лестничной площадке девятого этажа. Он, разумеется, также признался ей во всех своих мыслях и желаниях. Абсолютная, ничем не сдерживаемая откровенность стала с некоторого времени для них естественнейшей потребностью. Возможно, это покажется скучным, но по другому он бы и не смог. Рассказывать о себе все без остатка, а взамен знать о любимой женщине больше, больше, еще больше… Это и есть счастье. По другому он бы спятил. Ведь он был очень ревнив, да-да! Впрочем, не ревнив он был, скорее мнителен, постоянно настроен мыслями на то, что она… она может… Нет! Конечно, он ей верил. Но все-таки… Он жил в нескончаемом ожидании катастрофы, потому что видел разницу цен – себя мужика и себя личности. Он полагал, что высочайший уровень второго вряд ли компенсирует позорную несерьезность первого. Особенно, когда не было рядом ее. К родителям ли она уезжала, на проклятые ли соревнования – в эти дни он погибал. В эти дни он любил ее, как никогда… Но главная пытка была иной. Страх потерять – вот что точило его мнительное «Я». Страх накатывал волной и отступал, моделируя в голове варианты кошмаров на любой вкус. Транспорт, улица, глухие подворотни, темные подъезды – достаточно одной-единственной случайности, и… Что – и? Он не желал досматривать картинки до конца, потому что центральным действующим лицом этих кошмаров являлась она. Его женщина.

«Любить – значит бояться потерять», – часто говорил он ей глубокомысленно и очень по-взрослому, защищая рассудок от всего конкретного. Конечно, до конца он не понимал, что такое «потерять». И тем не менее ожидание катастрофы было, было, было! Никогда эти спазмы не отпускали рассудок, обостряясь в те жуткие мгновения, когда ЕГО ЖЕНЩИНЫ почему-либо не оказывалось рядом. Как, например, сейчас – в страшном запертом институте, дождливой весенней ночью, накануне замечательного праздника…

Действие № 2: КАФЕДРА

Она была рядом! Только руку протяни – и касайся пальцами ее горящих щек, гладь ее волосы, прижимай к себе. Вот же она, склонилась над кафедральным столом, опершись локтями. Рядом…

– Сначала надо снять с предохранителя, – сказал он и тронул маленький рычажок, слева над рукояткой. – Как у автомата Калашникова, мы его в школе проходили.

– А сзади что? – спросила она.

– Это курок, я знаю, его взводят. Читала, как в романах пишут? Боб взвел курок и нажал на спусковой крючок. Ну-ка… – Игорь попробовал сдвинуть рифленую штучку, плотно сидевшую в затылочной части оружия. Безрезультатно.

– Я же говорил! А если нажать на предохранитель…

– Осторожно! – закричала она, отшатнувшись.

– Да тихо ты. Не видишь, я же обойму вытащил.

Действительно, обойма покоилась на столе. А пистолет чернел на мужской ладони, делая ситуацию романтичной до неприличия. Остатки еды были предусмотрительно брошены в тумбочку, поэтому изучению ценной находки ничто не мешало. Кроме разве тьмы, неподвижно висящей вокруг. И еще, пожалуй, кроме остатков пережитого ужаса. Игорь впервые держал в руках подобное. Неповторимое ощущение, на всю жизнь – как первый поцелуй. Изделие было на удивление удобным, будто специально изготовленным под его размеры, оно лежало покорно, молча.

– О! – обрадовался Игорь, опустив рычажок предохранителя вниз. – Смотри, теперь с курком, кажется, все в порядке.

Взял обойму, аккуратно засунул ее обратно и прицелился в раскрытую форточку – в затянутое дождем небо.

– Что ты делаешь? – удивилась Жанна.

– Ба-бах, – предупредил он, – спокойно, затки уши, – и сделал движение указательным пальцем.

Ничего. Щелчок. И все.

– Дурак! – взвизгнула она. – А если бы!.. Если бы!..

– С патронами почему-то не получается, – расстроился он. – Странно… – попытался заглянуть в пустую рукоятку, поймав в нее свет дворового фонаря. – Может, сломался?

– Дурак, – повторила Жанна, – нашел игрушку.

– Нам надо иметь оружие, правда? – нервно объяснил он. – Мало ли что. Ты не бойся, в проходной не услышат, у них окна на проспект, а эти типы с трупом уехали, сама же сказала.

– Я не волнуюсь, – куда более нервно возразила она. – Это ты волнуйся. Кто из нас труп нашел?

Вместо ответа он поднял голову и посмотрел на нее. Тоска в его глазах была не видна. Счастье тоже. Впрочем, глаз вообще не было видно – тьма. Его передернуло: да, труп. Жуть. Но!.. Она вернулась. Она жива! Боже, это она… А разгадка оказалась простой – по двору два мужика тащили длинный предмет, завернутый в темную материю. Жанна увидела их в окно. Увидела, что они скрылись в направлении четвертого двора, как и раньше. Не выдержав, решила проследить. Пошла по коридорам и, естественно, уперлась в тупик. Тупик представлял собой разломанную, приведенную в абсолютную негодность лестницу, которую уже больше двух лет не могли отремонтировать. А лестница вела именно туда, куда требовалось проникнуть. Четвертый двор представлял собой самое глухое место в институте, потому что попасть в него можно было либо с улицы, через ворота, либо через разломанную лестницу. Даже окна туда практически не выходили. С одной стороны этот двор ограничивала стена спортзала, с другой – кирпичный брандмауэр соседнего с институтом здания, а с третьей, с той, которая вела на улицу, как раз и шел закрытый по причине аварийного состояния корпус. Когда-то здесь случился пожар, на кафедре двигателей взорвалось что-то химическое, и половина второго этажа в районе лестницы провалилась. Собственно, Жанна знала, куда идет, но трудности ее не испугали. Она ведь гимнастка, кандидат в мастера, не зря студенческий клуб вечно упрашивает ее поучаствовать в мероприятиях. Как и сегодня – заставили человека кувыркаться по сцене, сальто крутить… то есть это уже вчера было… Короче, пролезла она сквозь заколоченный крест-накрест ход, и по перилам, по арматуре – к окошку. Будто женщина-обезьяна. Игорь, когда слушал ее, даже психанул сгоряча – действительно, грохнулась бы, и конец приключениям! В окно она увидела, как непонятные люди грузят в микроавтобус непонятные коробки. Потом пришли те двое и погрузили следом завернутый в ткань предмет. Ткань, кстати, очень похожа на занавеску, которые висят в институте. Потом машина уехала под арку на улицу. Жанна вернулась обратно, вот и все…

Игорь объяснил ей, ЧТО было завернуто в занавеску. И откуда те два мужика ЭТО принесли. И вообще, как здорово они влипли со своей пьяной тягой к романтике. Она поверила, ни секунды не сомневаясь. Она испугалась. Она испугалась так сильно, что ему пришлось сразу придти в себя, сразу стать мужчиной, простить ей то отчаяние, которое он испытал в ее отсутствие, успокоить, приласкать ледяными руками, и она вроде бы успокоилась, вроде бы поверила, что пока они вместе, все не так уж страшно, и тогда он вспомнил про трофей, принесенный в кармане джинсов…

Он нарушил молчание первым.

– А какая там была машина? Грузовик? – и положил пистолет на стол.

– Кажется, микроавтобус, похож на «РАФ». Я в машинах не разбираюсь.

– А ворота закрыли или так бросили?

– Игорек, мне же не видно было.

– Все ясно… – он уверенно покивал, будто и в самом деле ясность настала. – Просто я думаю, что если ворота открыты, то мы сможем через них выйти.

– Надо проверить! – загорелась Жанна. – Скорей только, вдруг эти вернутся!

Игорь подошел к окну и развил мысль – спокойно, по-мужски:

– Есть еще вариант. На случай, если там закрыто. Можно выйти из института утром, в начале девятого. Девчонки на проходной примерно без пятнадцати восемь сменяются, а новая смена не видела дежурного в лицо. Разыграть из себя дежурного и уйти. Никто ведь не знает, что этого мужика… и тело к тому же украли. Кстати, в восемь приходит другой дежурный.

Жанна засмеялась:

– Меня ты в сумке пронесешь?

Смеялась она лишь мгновение.

– Ой, да, – расстроился он. – Идиотство, про тебя забыл… – Замолчал, глядя в окно. Никто по двору больше не ходил, не бегал, не носил подозрительных предметов.

– Не могу понять, зачем у дежурного был наш номер телефона? – напряженно сказала она сзади. Тихо сказала, только для себя. – Причем здесь ты, не понимаю…

– Вон тот телефон, рабочий, – подтвердил Игорь и ткнул рукой в стену. За стеной была лаборатория. – Может, все-таки не мой? Может, совпадение?

– А тебя самого вообще ограбили… – так же тихо добавила Жанна.

– Когда это меня ограбили?

– Ну, вчера. Забыл, что ли?

– Тьфу! – огорчился он. – Спасибо за напоминание.

Да, суета прошедшего дня, томительные видения в образе дачной кровати, кошмарная концовка вечера – все это помогло забыть маленькую неприятность. Вчера утром, дисциплинированно явившись на работу, Игорь обнаружил, что в его столе кто-то рылся. Трудно было это не обнаружить: один из ящиков вообще вывернули на пол. И ведь ничего особенного он на работе не хранил, никогда не оставлял предметов, имевших хоть какую-нибудь ценность! В ящиках его стола были папки, папки, папки, кроме того, беспорядочные листики бумаги, справочники, распечатки – ну, абсолютный ноль интересного. Всем известно: в помещение лаборатории мог зайти кто угодно и когда угодно. Лаборатория бортовых вычислительных комплексов была проходным двором… Первым делом он проверил все, что не относилось к служебным обязанностям. А именно – творческий архив начинающего писателя. Повести и рассказы, пока не публиковавшиеся, – год они пролежали в нижнем ящике, и вот теперь были перетасованы, разворочены, варварски измяты. К счастью, эти бесценные сокровища вору не приглянулись. Дальнейшая проверка показала, что пропала только одна папка – с подготовленными для печати методическими указаниями к выполнению лабораторной работы. Это тем более не было катастрофой, потому что остались файлы, и вообще потому, что любая неприятность, связанная с работой – мелочь, дерьмо. Но кому и зачем могла понадобиться бездарная методичка, главное назначение которой – заполнить позицию в утвержденном плане выпуска учебной литературы!

– Брось, не бери в голову, – бодрясь, сказала Жанна, – Может, ерунда все это. Какой-нибудь студент-вечерник забрался и пошарил. В институте по вечерам уйма всякого сброда, я же сама вечерница, знаю. А твой стол самый первый от двери. Или нашелся на кафедре маньяк, который решил проверить, не фотографируешь ли ты меня голой. Все же знают, что мы с тобой…

Ее лицо мертвенно белело в потоках ртутного уличного света.

– Зачем тогда методичку взяли? – спросил Игорь.

– Чтобы ты удивлялся. Кстати, твоя идея насчет методички мне понравилась.

– Какая идея?

– Ну, ты же грозился недавно – мол, займусь методичкой, если застрянем здесь до завтра. Я так поняла: ты собрался обойти все помещения кафедры и пошарить в столах.

– Да не собирался я шарить по столам, – растерялся он.

– И зря. Нашли бы эту гадину, шутника этого безмозглого…

Жанна приблизила свое лицо к лицу Игоря. Глаза к глазам. Подначивала? Заводила его костлявый характер? Невозможное, фантастическое существо… Она продолжила с еле сдерживаемой яростью:

– Знаешь, я ведь уже начала искать, кто бы мог это сделать.

– Чего?

– Ну да. Прямо сейчас. Когда ты рванул к дежурному, взяла у Ирины из тумбочки ключи от всех помещений… – Она замялась, набираясь воздухом для нового признания. – Я вообще-то специально тебя к дежурному отправила, чтобы пройтись по кафедре – вдруг найду твою папку?

– Ничего себе! – поразился он. – А я думал, ты просто темноты испугалась. И как?

– Не, никак. До дисплейного класса успела дойти, дура, только потом сообразила, что без света в столах не пошаришь. Хорошо хоть свет не включила. А потом в окно тех увидала, которые этого… в занавеске несли.

– Значит, у нас в лаборатории не смотрела?

– У нас в лаборатории, к твоему сведению, я еще позавчера смотрела. Что за шутки, думаю, совсем с ума посходили, сволочи… Игорек, я боюсь.

Он поймал ее в руки. Прижал пахнущую шампунем голову к себе.

– Я за тебя боюсь, Игорек, – простонала Жанна, глядя снизу вверх. Один глаз ее мимолетно блеснул, отбросив «зайчик» ртутного света. – Я почему-то все время из-за тебя психую, дура, ничего не могу с собой поделать…

«Она тоже!» – понял он. Нежность прокатилась волной. Она тоже панически боится его потерять, только не признается, стесняется. «Любит!..» Нежность не спадала, и неизвестно, к чему привело бы это внезапно возвратившееся чувство, если бы Жанна не нарушила гармонию.

– Что за мужик там дежурил? – спросила она почти спокойно.

– Некий Сидин Тимур Германович, – ответил он. – С кафедры гироскопов.

– У меня телефон из головы не вылазит, – объяснила она. – В смысле – то, что дежурный твой номер зачем-то записал.

– А у меня его пистолет из головы не вылазит. И еще рожа жуткая, с кровью…

Она пошевелилась в его руках и вдруг попросила – изменившимся голосом:

– Игорек, давай мы сначала на кафедру гироскопов сходим, а потом уже спустимся к воротам в четвертый двор. Может, хоть что-нибудь выясним, а то ведь так больше невозможно…

– Жаль, пистолет не работает, – невпопад ответил он.

Направился к столу, ведя Жанну за плечи. Снова принял оружие в руки.

– Слушай, мне все ясно! Надо было затвор передернуть, потому и не стрелялось, – он пощупал пальцами холодную сталь и обрадовался: – Точно! Тут наверху двигается!

Жанна не отреагировала. Прижавшись к нему, обхватив его тело руками, думала о чем-то своем.

– Сейчас попробуем, – уверенно сказал Игорь и сделал движение левой рукой, на себя. – Ну-ка, интересно, теперь щелкнет или…

Что-то произошло. Ударило в руку. Лопнуло в ушах, огнем толкнулось в лицо. Древесно-стружечная перегородка, отделяющая кафедру от лаборатории, содрогнулась, словно по ней шарахнули ботинком. В голове странно зазвенело. «Ой!» – кратко сказал Игорь – чужим, далеким голосом. А Жанна завизжала, почему-то присев на корточки.