Текст книги "Когда все кончилось (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Карнишин Александр Геннадьевич
Когда все кончилось

«Спасатели»

– Но я все равно не понимаю, почему мне так уж надо отсюда уезжать…

Человек в темном костюме вздохнул, достал из кармана носовой платок в крупную клетку, вытер лоб, потом руки – тоже, наверное, вспотели. Он сидел за столом, отделенном от других таких же столов прозрачными вертикальными стенками, создающими звуконепроницаемую кабинку – консультационный пункт для отъезжающих.

Это название было официально утверждено, согласовано во всех инстанциях, и даже на дверях снаружи висела красивая синяя табличка со звездочками кругом, на которой тем же золотом так и написано было:

«Консультационный пункт для отъезжающих».

Пункт этот был устроен очень просто: холл, в котором толпился народ перед автоматом, выдающим билетики с номером очереди, длинный коридор и в конце большой зал. Раньше тут был школьный спортзал, и даже запахи эти еще сохранились – пота, пыли, резины, гниющего наполнителя тяжелых матов. Теперь вдоль всего зала стояли длинной линией столы, отделенные друг от друга аккуратно поставленными прозрачными переборками.

За столами сидели люди в деловых костюмах. Они принимали документы, беседовали с отъезжающими, принимали первичное решение о месте и времени отъезда, ставили штампики, писали дату, обсуждали различные возможности…

Ровно в пять каждый вечер пункт закрывался, как и сотни других по стране. Ровно в восемь утра каждый день – открывался. Но уже к восьми народ толпился в холле с билетиками, затравленно посматривая друг на друга и на экран, по которому плыли цифры: чья очередь подошла, и к какому столу подойти.

– Понимаете, молодой человек…

– Нет, не понимаю, – прервал клерка молодой парень в простой синей джинсе. – Не понимаю, вот хоть что вы со мной делайте.

– Но ваши родители…

– Родители мои взрослые, я – тоже. Пусть они едут, куда угодно. Почему я тоже должен?

– Взрослый вы по меркам этой страны. А у нас вы еще несовершеннолетний. Вот, по нашим законам за вас решают родители.

– А по нашим – я уже совершеннолетний. И меня могут даже в армию. А я могу еще и жениться!

Человек в костюме снова тяжело вздохнул. Работа у него была неблагодарная. Эти местные жители – они такие странные. Уже который раз приходится с самого ноля, как они говорят «танцуя от печки», разъяснять, объяснять… Да чуть ли не уговаривать! Вот ведь до чего дошли: их уговаривают уехать, а они сопротивляются, выходит. А раньше-то все было совсем наоборот.

– Да, вы совершеннолетний по законам вашей страны, поэтому вас пригласили отдельно от родителей.

– Значит, я могу отказаться?

– Вы не можете отказаться. Потому что ваши родители выезжают и забирают вас с собой.

– Ничего не понимаю… Я – совершеннолетний?

– Да.

– Я могу принимать решения?

– Да, можете… Но только в том случае, если ваши решения не противоречат общепринятому законодательству.

– Общепринятому – это как? Я, между прочим, целый курс юридического закончил. Так что разъясните мне, что вы имеете в виду под «общепринятым законодательством».

Ну, вот как ему объяснить, что есть законы, которые едины почти для всего мира? А если и не совсем едины, то хотя бы признаются в большинстве стран? А законы этой варварской страны не признаются никем и нигде.

– Давайте еще раз начнем с самого начала, – ласковым голосом, как психиатр со своим клиентом. – Вы хотели быть юристом?

– Да.

– Вам будет предоставлена такая возможность. Государство, в которое вас вывезут, оплатит обучение, а вы впоследствии отработаете – так положено. Это такой закон.

Парень широко улыбнулся:

– Вы не понимаете ничего? Я никуда не выезжаю!

– Нет, это вы не понимаете. Здесь у вас жить нельзя. Это установлено всеми возможными комиссиями. Государство такого типа существовать просто не должно. Это признал мировой парламент. Народ такого государства должен быть спасен от опасности исчезновения. Мы вас спасаем, понимаете?

– Меня не надо спасать!

– Ну, нельзя здесь жить! Так жить – нельзя! И климат у вас не для жизни, и природу всю испортили, превратив ее в одну сплошную экологию. Нет у вас природы – только наука о ней! И законы ваши, и порядки ваши… Ваш народ вымирает! Мы спасаем вас!

Парень посмотрел хмуро:

– Честно говоря, мне плевать на тот народ, который вымирает. Ясно?

– Вы нацист? Или вам мешают принять иную точку зрения ваши религиозные убеждения?

– Я… Э-э-э… Вы о чем?

Платок снова прошелся по лбу. Как же тяжело с ними! Как же их оболванили тут. Как сильна идеология прошлого, буквально тянущая за ноги.

– Если вы не нацист, и не ксенофоб, то проживание в другой стране не должно доставить вам неудобство. Если вы верующий, то назовите тот культ, к которому принадлежите, ту церковь, и мы направим вас именно в ту страну, где поддерживаются и даже поощряются именно такие воззрения…

– Да почему же я должен жить в другой стране? Мне и здесь хорошо! – взорвался посетитель.

– Господи, да вразуми ты неразумного этого! Как же вам здесь может быть хорошо? Здесь жить нельзя! Самые активные, умные, богатые, наконец, они давно уехали, бросив вас на произвол судьбы… Мы – ваши спасатели, понимаете? Это все равно, как если бы вы тонули в океане, от вашего корабля остались одни мачты, за которые вы цепляетесь холодеющими руками, но продолжаете отталкивать спущенную вам со спасательного вертолета лестницу. Это же неразумно, в конце концов!

Парень развел руками, хлопнул себя по бедрам, обернулся вокруг, чтобы привлечь внимание к приезжему идиоту. Но прозрачная кабинка была звуконепроницаема, а в других таких же сидели, склонившись вперед, вслушиваясь внимательно в каждое слово, кивая согласно, его земляки.

– Кто вам сказал, что мы погибаем? Кто вам сказал, что нам нужны спасатели?

– Хорошо. Тогда я вам разъясню еще раз. Мы, цивилизация, приняли решение, что вы – тонете. Вы – погибаете. Нет, еще хуже. Вы больны, заражены, и потому просто не понимаете своей болезни. У вас извращено видение окружающего. Вы можете умереть в любой момент. И вот приходит врач с жизненно необходимой вакциной, а вы толкаете его, выгоняете из дома… Знаете, что делают в таком случае в нормальном мире? Вызывают полицию! И ставят укол все равно!

– Вот это уже другой разговор… То есть, вы еще и угрожаете?

– Никаких угроз, что вы. Это простая констатация факта. Мы – спасатели. Мы хотим спасти вас. И мы вас спасем, даже если для этого придется применять силу. Но сначала мы вывозим тех, кто сам что-то осознает, кто еще в здравой памяти, с кем не надо бороться, кого не надо уговаривать.

Он отодвинул от себя паспорт.

– Идите домой, молодой человек.

– Минутку! Вы штампик-то поставьте!

– Нет.

– Я только что был на приеме в консультационном центре! Поставьте мне свой гребаный штампик!

– Да зачем же?

– Затем, что у нас теперь проверяют документы. Понимаете? Это же так демократично! Без штампика – задерживают. И везут с утра снова к вам. А я уже у вас был. Вот только что. Ставь штамп, гнида заграничная!

– Вот видите, вы злитесь. Вы ругаете. Вы – больны. Ничего, ничего… Походите к нам, поговорите с родителями, посидите в участке, обсудите все с друзьями… У нас есть время. Целый год. Так что – вы свободны. Или я должен вызвать охрану? Вы же не хотите уезжать?

– Не хочу, – плюнул парень под ноги, пряча паспорт в карман. – Не хочу! И хрен вы меня увезете!

– Все уедут, и вы уедете.

– Все уедут – я останусь! – оскалился он. – Останусь и буду жить там, где я хочу!

– Все. Разговор окончен. Следующий! А вас я жду опять завтра с утра. И еще. И еще. И опять. И снова. Пока вы сами не захотите уехать отсюда. Из этой ужасной страны.

Два наряда вне очереди

Развалины вдали дымились бетонной пылью, сворачиваемой легким ветерком в голубоватые жгуты. Когда все рухнуло, опять обнаружилось, что в швах цемент другой марки. Все обнаруживается, почему-то, обязательно только когда уже все рухнет. А пока стоит, никто, выходит, и не ковырялся. Ну, стоит себе и стоит. Теперь вот горы щебня, плиты, завалы, торчащая арматура и блокпосты на дорогах.

– Сержант, а вон еще какие-то едут.

Сержант, сидящий в мягком кресле в обязательной фирменной голубой каске, поднял бинокль, внимательно рассматривая приближающихся к посту.

– Ну, и что?

Сам он был из русской семьи откуда-то из-под Сан-Франциско. В армию пошел, как рассказывал, чтобы заработать немного и получить грант на обучение в университете. Историю любит, рассказывал. И еще литературу. Акцента у него совсем не было, что интересно. Там у них, говорил, все чисто разговаривают.

А нас призвали по мобилизации, в связи с чрезвычайной ситуацией. Вот и распределили по постам: сержант ихний, то ли от ООН, то ли от ЕС – сейчас и не понять уже, кто тут рулит, а бойцы – наши «партизаны». Кое-как обмундированные, кое-как вооруженные, поставленные под начало такого вот американца.

– Как – что? Мародеры же, сержант! Вон, тележки у них, вещи…

– Слушай, рядовой, – сержант неодобрительно покачал головой. – Ты здесь эксперт, что ли? Или на этих людях написано крупными буквами, что они мародеры? И потом, что ты понимаешь под этим термином? Он у вас в уголовном законодательстве как-то отражен?

– Во, шпарит, – восхитился Вован, не отрываясь от бойницы, в которую торчал ствол его ручного пулемета.

Вован при знакомстве сразу попросил звать его как угодно, но только не Вованом. Вот потому, наверное, Вованом сразу и стал. Прилипло – не отдерешь. А что? Типичный Вован. Здоровый такой, молодой, но уже пузатый, с толстой красной шеей. И злой. Он даже когда улыбается, так и ждешь, что сейчас в зубы врежет.

У него в городе семья осталась, говорят.

– Ну, как…,– тяну я. – Мародер – это тот, кто ворует ценности у мертвых. Так, наверное.

Я тут самый старший по возрасту. Через год меня бы из списков резервистов вычеркнули. А тут – такое, вот и попал. Пацаны меня, в принципе, уважают. Не выделываются. А сержант подсмеивается все время. Очень ему строй моих мыслей смешным кажется. Однобоким и начисто идеологизированным. Ну, так, высшее когда еще получал! Тогда и научили, как и что понимать.

– Ворует у мертвых, – сержант хмыкнул. – Да ты философ, а не правовед, старый. Как можно что-то воровать у мертвых? И какие у мертвых могут быть ценности? Сам подумай, прежде чем говорить такое.

– Получается, что не воруют? – тут уже я задумался. – А! Не так! В связи со смертью владельцев ценности становятся выморочным имуществом и отходят в собственность государства. Таким образом, мародеры похищают ценности у государства, нанося ему материальный ущерб. А мы, как представители государства, должны, значит…

– Стоп! Мы здесь представляем не какое-то там государство, просравшее все на свете, а международные силы в зоне чрезвычайной ситуации. Ясно, рядовой?

– Так точно, сэр! – когда сержант говорит таким тоном, надо выкатить грудь, расширить глаза, смотря в точку чуть ниже кокарды на кепи или сегодня – ниже эмблемы на каске, и кричать: «Есть, сэр! Так точно, сэр! Никак нет, сэр!». Этому он нас научил в самую первую очередь. Неделю муштровал.

А на посту этом мы уже больше месяца. И смены нам нет, потому что, выходит так, везде плохо. Кормят, правда, хорошо. В остальном, выходит, все плохо. Нас здесь целое отделение. Ходим по трое на пост, пока трое дежурит за столиком под козырьком, играя в старые засаленные карты, а еще трое спят в палатке. Должны были давно сменить, но нет людей. Везде сейчас такое.

– Разрешите обратиться? – это опять я.

– Обращайтесь, рядовой, – махнул он ладонью у края каски. – Разрешаю, валяй, старый!

– Так что же, мы с мародерами, выходит, никак?

– Ну, почему же никак. Проверим у этих документы. Обыщем на предмет поиска оружия и запрещенных предметов. Запишем, кто, откуда и куда. Можешь даже вещи переписать, хотя это уже будет незаконно – только с их согласия можно. Собственность священна – знаешь, небось? Мы не можем лишить их собственности. Незаконно это.

Мне стало грустно.

– Так значит, сержант, все как было в древности? Поле битвы опять принадлежит мародерам?

– Во-первых, поля битвы тут никакого нет. Есть район чрезвычайной ситуации. Во-вторых, эти люди – не мародеры, пока обратное не докажет судебное следствие. Тебе ясно, рядовой?

– Так точно, сэр! – кричу опять во всю глотку.

И тут Вован начинает стрелять. Он режет длинной очередью по пристрелянным вешкам, и трое, медленно тащившие на коляске какой-то музыкальный прибор, типа маленького пианино, а на другой – большой телевизор, падают разом плашмя на спины, и пыль под ними сразу собирается в черные лужи.

– Отставить!

– Есть, сэр! – грохочет, вскочив навытяжку, Вован.

Он уже не стреляет, потому что выдал всю ленту.

– Ты что наделал, рядовой? Ты какого…,– начинает заводиться сержант, краснея от натужного крика.

– Так ведь мародеры, серж! Вон, на той Касио, на черной клавише, ножиком я лично нацарапал в детстве «Вован». Моя вещь, узнаю. И телик наш, батя покупал еще. Не новая модель, но из самых надежных.

– Доказать, что вещи твои – сможешь? – тоном ниже спрашивает сержант.

– Точно, мои!

Сержант Вовану многое позволяет. Вернее, это Вован взял такую моду – сержанта, например, «сержем» зовет, сокращенно, только он из нашего отделения. Еще когда знакомились и сержант сказал, что он тут всех подтянет, высушит, накормит и уравняет, Вован улыбнулся зло и предложил ударить в живот. Мол, мой живот – это тебе не пуховая подушка. Сержант встал перед ним, напрягся – раз кулаком! «Ха», – выдохнул Вован, даже не попятившись. Сержант ударил вслед с левой. «Ха», – опять сказал Вован. А потом предложил поменяться местами. Вот с тех пор сержант с ним осторожничает и признает какое-то равенство.

– Значит, пресек хищение своей собственности, – кивает сержант. – Это по закону. Это ты молодец. Но вот применение оружия против гражданского населения… А если каждый так начнет делать? Что тогда будет?

– Хорошо будет, – зло улыбается Вован. – Гнид не будет.

– Два наряда тебе, рядовой…

– Есть два наряда!

– И на беседу с ротным психологом!

– Серж, ну не будь зверем, а? Мародеры же, ясно, как два пальца!

– Черт с тобой, крези. Но трупы закопать подальше, чтобы не смердело. Вон, со старым вместе. Марш-марш!

Мы с лопатками бежим к трупам, и я спрашиваю на бегу Вована:

– Что, зрение у тебя такое хорошее, что сразу узнал свое?

– Нет, конечно. Да еще и солнце встает – не видно ничего. Так просто сказал, чтобы серж отвязался.

– Так ты, выходит, просто так их убил, что ли?

– Чо? – Вован тормозит, и я врезаюсь носом в его спину.

Спина очень широкая и остро пахнет потом.

Вован стоит пару секунд на месте, потом поворачивается ко мне. Он очень зол. Очень:

– Это ты сейчас сказал сержу, старый, что поле боя принадлежит мародерам?

– Нет, не я. Это давно. Я повторил просто.

– Так вот, старый. Поле боя принадлежит солдату, ясно тебе? Вот я – солдат.

– Но тут же не бой!

– Тут – самый настоящий бой. И там – бой! И везде, где есть гниды – бой! Из-за гнид тут все рухнуло, понял, да? Из-за таких вот гнид, – пинает он носком ботинка изломанное мертвое тело.

Я понимаю, что он говорит не только о телевизоре на коляске или сворованном цементе и ржавой арматуре.

И молча начинаю копать яму.

Вооруженный народ

В духоте и толкучке голоса сливались в монотонное жужжание. Никто не говорил громко. Вполголоса переговаривались с ближними в очереди:

– А какие еще документы требуют?

– Паспорт, вроде…

– И все? А военный билет или там справки какие-нибудь?

Очередь, когда в ней стоят одни мужики, всегда негромко разговаривает.

Это женская очередь – молчаливая. Женщины рассматривают друг друга, то есть враг – врага. Такое у них всегда выражение лиц, что все в очереди – их личные и непримиримые враги. И все только и ждут, чтобы кто-нибудь открыл рот. Ох, тогда они выдадут всю информацию, что думают об этих ничего не понимающих и ничего не знающих понаехавших глупых телках! Вот если очередь «смешанного типа», то есть в ней и мужчины и женщины, то тогда женщины разговорчивы и улыбчивы. Они расцветают и показывают свою красу и мудрость на сером фоне остальных ничего не знающих и не понимающих, да еще и понаприехавших и понаостававшихся с каких-то странных причин, да и ноги у нее кривые, кстати, а грудь-то, грудь… Нет, ты на меня погляди! Я, вон какова, и как красиво говорю! Правда как раз мужики в этой очереди с женщинами отмалчиваются чаще и смотрят понуро куда-то в сторону. Ничего не понимают они в настоящем стоянии в очередях!

А когда в очереди нормальные мужики… Тут вот однажды была такая очередь в местном участке. Стояли за штрафами от дорожной полиции. Так все душевно было, с улыбками. И даже парень голубоватый какой-то и прилипчивый не вызывал неприязни. Он бегал вдоль очереди и все пытался узнать, что ему будет за нарушение:

– А что было-то? – лениво переспрашивали мужики.

– Да превышение сильное.

– Ну, превышение – это тебе штраф. Тут все зависит от скорости. Ты что там натворил?

– На Миклухо-Маклая дал сто восемьдесят!

– Ого! Ночью, что ли? Там же вечно пробка…

– Не-е, днем… Так я же по встречке!

Посмеются мужики добро, попугают пацана санкциями, и двинутся дальше на человека. Так по шагу, по шагу, каждый и получит, что заслужил.

И тут вот одни мужики стоят. Что, кстати, довольно странно. Потому что у нас все же равноправие полов, и никто не запрещал женщинам тоже приходить. Но тут, видимо, все дело в мужском менталитете. Это же как – услышать такое, и не прийти? Да ни в жисть! Вот и стоит, волнуется длинная плотная очередь. По лестнице стоит, в холле топчется, на улицу хвост высунулся, да и там в три ряда стоят и посматривают, чтобы никто вперед не проскочил. Хотя, если вдуматься, чего бояться, чего дергаться? Должно всем хватить. Это ведь тоже объявляли и по радио и по телевидению.

– А выпускают обратно где?

– С той стороны, через второй, через автогараж. Иначе бы тут такой водоворот был – что ты!

Ну, да. Это они правильно. Это туда стоишь с пустыми руками. Ну, то есть, с документами, да пара пакетов пластиковых в кармане на всякий случай. Мало ли, что, потому что. Вон, пацаны, кто поспортивнее на вид, даже с рюкзаками пришли. Перешептываются – сразу видно, одна компания. Только зря это они. Все равно будут давать всем одинаково. По справедливости и по закону.

У дверей стоят два «полицая» в новой уже форме, в броне и с автоматами. Это чтобы не допустить «эксцессов». А в холле уже все в зеленом и в камуфляже. Там уже армия всем командует. Там все привычное: «товарищ майор», да «товарищ прапорщик». А к этим, снаружи, как обратиться? «Господин полицейский»? Да, ну… Лучше у мужиков спросить.

– Так это точно, что только паспорт – и все?

– А что еще надо? Им же сейчас – чем больше выдать, тем лучше. Это как план такой. Еще, может, и наградят. Или премию дадут. Запишут – и все.

– А-а-а… Так все-таки запишут?

– Не, ну ты подумай! Это все равно, что деньги тебе дать. Вроде как от государства в пользование. Чисто на доверии. И что, даже не записать – кому и сколько? Это ж тогда такие злоупотребления будут!

– Ну, да… Ну, да…

Очередь движется. Не так, чтобы быстро, но шаг за шагом, шаг за шагом, покачиваясь, переваливаясь, как пингвины, проходит сквозь распахнутые настежь двухстворчатые двери между «полицаями», потом вверх по лестнице – вот нафига это еще и вверх-то? Могли бы и внизу все устроить!

– А там у них вся канцелярия. Так что ящики вверх таскают, а потом уже выдают.

Вдруг колыхнулась толпа, пробежал шепоток, и откуда-то сзади сразу раздалось недовольное:

– По сотне в руки! По сотне! Не давать больше! А то не хватит больше никому! По сотне!

Впереди решетка с окном и оцинкованным столом-подоконником.

– Паспорт?

– Вот.

Паспорт передается прапорщику, который записывает в толстую книгу все данные. Сержант выдает автомат, два магазина и отсчитывает пять пачек патронов.

– Распишитесь! Следующий! Паспорт? Э-э-э… Не пойдет. Прописка не наша. А надо – по месту жительства.

– Так я тут и живу! Вон, через дом квартиру снимаю. И работаю тут. И у меня еще вот что есть!

Военный билет офицера запаса кладется рядом с проверенным и отложенным в сторону паспортом.

– Товарищ майор – тут вот…

– Ну, – высовывается из двери кабинета взмокший раскрасневшийся майор предпенсионного возраста. – Чего тут?

– Так – вот, значит…

– И что теперь? Призовут если – там уже и выдадут. Никаких проблем. А так – как по закону. По месту постоянной регистрации. Все-все. Не задерживайте, гражданин!

И сзади уже шумят и отпихивают в сторону. Смотрят уже, как в той, в женской очереди. Ишь, понаехали. Так ведь никому никогда не хватит!

…

Через неделю, взяв отгул, съездил к себе. Там тоже очередь. Вроде и город маленький, а – очередь все равно. Но короче, это правда, и не такая плотная. Пролистали паспорт, сунули старенький потертый АКМ, магазин и две пачки патронов.

– А чего так мало? В Москве так по сотне давали!

– Вот в Москве свою сотню и получай. А у нас – сколько есть. По списку. Следующий!

…

Еще пару месяцев мужики ходят с серьезными задумчивыми лицами, перемигиваются, шепчутся в углах о своем, мужском, о железном. Сговариваются, куда и как, если что. Толкуют: «Ничо-о-о… Это им не Африка. У нас леса, тайга. Партизаны, мля! История!». С женщинами разговаривают поощрительно и чуть сверху. Женщины все понимают и жалеют. Они боятся. Но пока не объявили «положение», и на работу все равно ходить надо. Кто поумнее, выбрали весь отпуск и все отгулы. Руководство отпускает без разговоров – им и самим бы куда уехать на эти дни, да только нельзя. Начальство – оно, как капитан на корабле. Сначала отпусти всех своих, а потом уже и сам прячься.

…

Все начинается как-то сразу и без предупреждения.

То есть, сколько уже можно предупреждать-то? Три месяца прошло с того объявления – все вдруг и началось. Ночью город трясет от взрывов ракет, а утром все небо в дыму, и не работает радио и телевидение. Транспорт тоже не работает, поэтому все сидят дома и ждут. Чего ждут?

Мужики снова чистят и смазывают полученные автоматы, еще и еще раз набивают магазины, складывают в угол у двери рюкзаки с запасом продуктов. В магазинах около дома все подорожало. Даже самая простая вода. И кругом полиция в касках и с автоматами. Это против возможных «эксцессов». А то, говорят, в провинции мужики с автоматами устраивали разборки на заправках и в магазинах. У нас, вроде, пока тихо в этом отношении. И следующая ночь такая же бессонная. И еще одна. А потом как-то вдруг и сразу на улицах оказывается чужая техника, и по самой середине идут елочкой, как и нас учили, только в ненашем камуфляже, с ненашими черными автоматами в руках. Где-то вдалеке постреливают. Жены оттаскивают от окон любопытствующих мужей и детей. Город притих.

А еще через пару дней включается телевидение и радио. И Интернет «оживает». И там везде говорят одно и то же. Что все в порядке, что старая прогнившая власть сметена общенародным восстанием, поддержанным международными силами безопасности. И что теперь опять все будет, как всегда. То есть, бояться нечего. Цены в магазинах стали еще выше, а полицию нашу сменили голубые каски. Они на танках и БТР – на каждом перекрестке. Смотрят сверху сквозь черные очки, разговаривают непонятно, смеются…

Объявляют теперь, чтобы сдали полученное от прежней коррумпированной власти оружие. За каждый сданный автомат с комплектом боеприпасов – десять тысяч рублей. Не богатство, конечно. Но ведь все же не отнимают, а дают!

Принимают оружие не в военкомате – на его месте аккуратная круглая воронка. На площади, где по праздникам устраивают продуктовую ярмарку, стоят грузовики, в которые навалом, без всякого уважения, кидают наши автоматы. За столами сидят наши же, только уже в другой форме. Принимают по счету, проверяют по книгам. Выдают каждому две розовые бумажки. Мужики отходят, переговариваются негромко. Очередь подходит:

– Паспорт! – быстро листает. – Так, это тебе по месту прописки. У нас тут все по счету…

– А может, договоримся? А? Ну, куда я теперь поеду? Время-то вон какое…

– Сержант, сэр, зис стаппид рашен спик эбаут…

– Нет-нет, все. Ухожу!

– Блин… Понаехали тут. Олрайт, сержант, сэр!

…

В Можайске за автомат дают всего пять тысяч.

– В Москве, говоришь, десять? Ну, и сдавал бы в своей Москве, – говорит усталый прапорщик в старой зеленой форме.

– А, что… Бои-то какие были, нет? – спрашиваешь осторожно.

– Какие бои, парень? Вот с этим? – он пренебрежительно кидает автомат в пыль, в кучу таких же у бетонной стены. – Это только сами себя если. То есть, если сами с собой.

…

На работе запарка. Не все вернулись из отпусков. И начальства нет. Оно где-то в Испании, на курортах. Говорят, в связи с ухудшением экономического состояния, всем срежут зарплату на треть. А кто не доволен – в новую администрацию жалуйтесь. Это вам не при прежнем режиме. У этих, говорят, все строго. Все на учете и контроле.

По ночам по улицам ходят пятерками патрули сенегальцев. Или нигерийцев – не понять. Ночью из окна глядеть страшно. Как будто форма серая сама по себе движется. Рук и лиц не видно – такие черные.

Мужики переговариваются, что вот если бы как в сорок первом, так, может, успели бы. А так – ну, как тут воевать? Если – раз, и уже все?

– Вам же оружие давали, – взвивается курящая с ними молодая девчонка. – Вам же доверяли!

– И что? Я теперь должен из своей квартиры по танкам из пукалки стрелять, что ли? Потому только, что оружие выдали, да? Ты потом моих детей кормить будешь, прошмондовка? – зло ругается сосед по лестничной площадке.

– Иди, иди, дура малолетняя! – подхватывают остальные. – Ни хрена не смыслишь в военном деле – а туда же! Оружие… Да разве ж это – оружие…

– Но все же по десять тысяч дали, – вспоминает кто-то.

– В провинции – всего по пять, – поправляешь.

– Ну, все равно. То есть, не совсем уж мусор, выходит. Все-таки что-то стоит и такое оружие.

– И что?

– Да так, ничего.

Объявляют, что скоро будут новые выборы. Призывают к политической активности и поддержке демократических изменений в стране. Фамилии в списках все знакомые…