Текст книги "Писатели, пишите! (СИ)"

Автор книги: Александр Карнишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

…

– Какая же все это скучища и тягомотина! – вскричал резким козлиным голосом писатель, бросая в темный и пыльный угол перо. – Как же мне все это надоело! Выдумывать, вживаться, мучиться, сидеть каждый день до твердых мозолей на заднице, до головной боли, до полного облысения, писать всю эту муру, которая по большому счету никому не нужна… Кто это все читает, кроме нескольких умников? Эх… Вот ведь, некоторые – подвиги совершают, девиц освобождают, драконов бьют, разбойников разгоняют… Или ходят с караванами… Или кормят народ в трактирах на перекрестках дорог… Или просто пашут землю. Да, просто пашут землю, собирают урожай, кормят нас всех… И все их знают, любят, уважают… Не то, что меня. Ну, кому я нужен со своими сказками-рассказками? Что это за жизнь такая? Каждый день, каждый божий день – за стол. И как приговоренный пожизненно, как прикованный, как настоящий раб на галерах: писать, писать, писать, писать… Ох… Скучища. Скучища и тягомотина. Нет в жизни счастья…

Смерть фантастам!

– Вы, как человек высокой культуры, интеллигент, если можно так выразиться, должны понимать, что бывают и ошибки. Даже у нас бывают ошибки, даже у нас, да. Но бывает, что и никаких ошибок на самом-то деле, а все по делу, понимаете?

Свет бил в глаза, но отвернуться было нельзя. В прошлый раз… И в позапрошлый, кстати, тоже… И еще несколько раз… Сколько, кстати? Хотя, какое это имеет значение? Его здесь били. Откровенно и грубо избивали. Руками, резиновыми дубинками, однажды ударили даже стулом, выдернув его из-под Виктора Семеновича. И ведь совершенно ни за что – просто прикрыл на мгновение глаза, отвернулся от слепящего жаркого света. А они – сразу бить. Хорошо, хоть не сломали ничего. Но – больно!

Поэтому Виктор Семенович Илловайский, известный писатель-фантаст, сидел сейчас очень прямо и смотрел прямо перед собой, даже не поднимая руку, чтобы стереть выступающие на глазах слезы. А из-за лампы, из темноты, звучал мягкий и даже какой-то укоряющий голос:

– Вот вы сейчас, наверное, ругаете наших ребятишек. А ведь они ни в чем не виноваты перед вами. Вот совершенно же ни в чем. Они, может, на вас даже больше обижены, чем вы на них. Понимаете, о чем я?

Нет, Виктор Семенович не понимал. Он не понимал, как можно его, заслуженного писателя, бить прямо по лицу и по голове, наступать на руки сапогами и смеяться в ответ на его крик. Но ведь больно!

– Вы же видите, что помещены в достаточно хорошие условия. Для многих и эти условия – рай. Вас еще и кормят. Кстати, вы не голодны?

– Нет-нет, – испуганно тут же откликнулся Виктор Семенович.

Он уже заучил, что на вопрос, требующий ответа, надо тут же отвечать, не дожидаясь удара прямо в лицо или сзади по голове. Эти, молодые которые, они били и еще смеялись. И если не правильно ответишь – тоже били. А как правильно? Кто тут поймет, что для них – правильно?

– Камера вас устраивает? Или стоит перевести поближе к народу?

Виктор Семенович «сидел» в одиночке. Тесно там было, конечно, но зато – в полном одиночестве. Система совершенно не из американских фильмов, а скорее из родного, из давней истории даже. Длинный пенал-комната со стенами в цементной шубе, чтобы ничего не написать. Столик размером с две ладони. Узенькая откидная кровать. На день ее надо было поднимать и защелкивать специальным замком. Никто специально не следил, но если заходили, а кровать не поднята, могли и побить. А Виктору Семеновичу не нравилось, когда его били. И еще в камере у самого входа, сразу справа, ржавый умывальник, в который постоянно капали такие же ржавые капли, и треснувший унитаз когда-то белого фаянса. И ничем это все не огорожено.

Он встрепенулся:

– Нет-нет, я всем очень доволен! Да-да, всем!

И даже закашлялся от старания.

Голос из-за лампы замолк, пережидая. А потом опять – мягко и даже как будто снова с укоризной:

– Вот видите – все вас устраивает. А вы никак не начинаете сотрудничать со следствием. Не раскрываете властям истинные имена врагов народа. Не сообщаете места, где они могут скрываться от праведной народной мести. И при этом вы же все-таки должны понимать, что не всем могут присудить высшую меру. То есть, нет никакой вашей вины, если кого-то даже и назовете. Ну?

Виктор Семенович откашлялся и сказал:

– Да, я понимаю. Я сам это описывал в книжках, как вот приходят злой следователь, а потом после него добрый. И после злого к доброму – со всей душой, значит…

– А кто тут у нас злой? – удивились из-за лампы. – Серега, что ли? Так он не злой, он просто справедливый очень.

– Ну, какая же справедливость, о чем вы? – устало бросил Виктор Семенович. – Мы с вами образованные люди. Я даже по речи вашей это чувствую. Так какая тут справедливость? Ну, затеяли что-то, ну, получилось у кого-то… Но я-то тут при чем? Я же писатель, понимаете? Не политик, не боевик какой-то. Даже не ученый с их опытами. Я просто пишу книги.

– Книги, значит? Это интересно. Вот эти – ваши? Можно подойти для опознания.

Виктор Семенович привстал слегка и с профессиональным интересом посмотрел на ряд выложенных книг в ярких обложках.

– Нет, эти не мои. Это ребята знакомые…

– Фамилии? Имена?

– Да вон же, на обложке написано…

– А это разве не псевдо? Не клички ваши литературные, чтобы спрятаться от народа?

– Чего прятаться? Нас уважали, между прочим. Любили даже. Писателей-то.

– Глупый был наш народ, вот и уважал. А теперь ведь совсем другое время. Теперь мы вас разыскиваем, и вы вот тут передо мной сидите, а я вас спрашиваю со всей строгостью. А потом, может, еще суд будет.

– Да какой суд? О чем вы? Я же ничего и никогда в жизни…

– Да, да, да… И без билета не ездили, и шпаргалками не пользовались, и животных не мучили – идеальный человек, готовый к светлому счастливому будущему. Вот только мы теперь с вами здесь, а будущего, извините, нет.

– У меня нет? – покрываясь крупными мурашками от собственной смелости, спросил Виктор Семенович.

– Да ни у кого нет. Ни у вас, ни у меня. Нет у нас будущего, понимаете. А есть – вот это, – рука с рукавом цвета хаки пренебрежительно махнула в круге света, скинув книги на пол. – И еще то, что теперь там, наверху, «на улице», так сказать.

– Я все равно так ничего и не понимаю… Я писатель. Я пишу книги, понимаете? Всего лишь буквы на бумаге.

– А еще культурный человек, казалось бы. Писатель. Фантаст. Ведь фантаст, правда?

– Ну, да, фантаст, – как-то неуверенно, и от того внутренне страдая и сердясь на себя, сказал Виктор Семенович.

– А насчет теории о ноосфере вы в курсе?

– Как все, наверное. Модное было течение.

– А о накоплении в мире, в природе, то есть абсолютно везде, разных там мелких изменений, энергий разных и прочее – это вы как?

– Это насчет перехода количества в качество, что ли?

– Вот ведь, уже которого допрашиваю, и чтобы хоть один не знал… Все вы знали. И законы эти изучали, и зачеты сдавали и экзамены. А потом сами все силы свои бросали на уничтожение нашего мира. Писали про войны – вот вам теперь и война. Писали про взрывы – вот вам, черт побери, и взрывы, натурально. А казалось – с чего бы? Писали про монстров – вот и думаю я теперь, не выпустить ли вас наружу…

– Да причем же здесь я?

– Все вы – причем. Все – виноваты. Ваши писания переполнили ноосферу. Ваши читатели так ясно представляли себе миры, изобретенные и описанные вами, что все это просто не могло не сбыться… А, Серега. Ну, что?

Серега, проходя, пнул стул под ножки, заваливая Виктора Семеновича на пол. Потом прошелся по упавшему, жестко ставя каблуки, стараясь наступить побольнее.

– Вот, шеф. Нашли.

– О-о-о… Интересно, интересно. Значит, Зона? Значит, монстры? Значит, смерти и радиация? А это ваша книга? Да вы лежите, лежите. Лежите и молчите. Ваша она, ваша. Тут так и написано – Илловайский Вэ эС. Вот ведь наглые были – ничегошеньки не боялись, своей фамилией подписывались! Ну, я, похоже, для себя все выяснил. Пойду я, пожалуй. Серега, вот этот – он твой теперь. Но только до утра, ясно?

– Не надо, – закричал Виктор Семенович, становясь на колени. – Не надо Серегу! Я во всем признаюсь! Я всех знаю! Я и по псевдонимам всех скажу!

– Конечно, скажешь, – сказал невысокий пожилой человек, выйдя на свет из-за стола. – Куда ты денешься, писатель? Тьфу, фантаст!

Проходя мимо, он больно пнул Виктора Семеновича в колено. Потом лязгнул засов. А через минуту из-за лампы прозвучал молодой голос:

– Ну, вставай, что ли, фантаст. Говори, кто там еще про радиацию, про аварии, про апокалипсисы разные… Давай, давай, говори. А как устанешь – я тебе помогу.

И Виктор Семенович, заикаясь и плача, и вытирая рукавом слезы, и снова заикаясь, стал называть знакомых и друзей, и вовсе не знакомых и даже не друзей, а наоборот. Всех. А когда он уставал – ему помогали. Сильно помогали. Время у них было до утра.

Утром всех, кто сказал правду, отпускали. Их выводили наружу. И там оставляли.

А тех, кто выдержал, кто ничего не сказал, тех казнили. Выводили наружу. И там оставляли.

Урок

Сегодня мы начнем с любимого всеми вами фентези. Что, кто-то не любит эти магические истории про эльфов и гоблинов? А что вы читаете, молодой человек? «Альтернативу»… Ну, что же – достойный выбор. Думаю, следующий урок мы как раз посвятим альтернативной истории. Тогда вам будет интересно. А пока поговорим о фентези, об этой «сказке для взрослых».

С чего начнем? Ну? Давайте, давайте! Предлагайте! С чего начинается самое стандартное появление вашего героя в этом сказочном мире? А?

Трактир! Кабак! Ресторан!

Все же выберем, как назовем мы это место. Наверное, вы путешествуете? Наверное, у вас какой-то квест? Ищете что-то, спасаете кого-то? А о чем еще может быть книга? Значит…

Вот, все хором решили – трактир. Таверна? Кто сказал такое красивое слово? И в чем отличие трактира, который, судя по названию, стоит у тракта, где проезжает как раз наш главный герой, от таверны? Почти то же самое, но с южными нотами… М-м-м… Есть в этом перчинка, согласен. А еще? Корчма! О, да! Корчма! Это как же и где гуляет ваш герой? Карпаты и корчма. Ну, тут сами горы заставляют писать фентези, вспоминать о ведьмах, о нежити различной. Да, корчма – это хорошо. Итак, трактир, что на тракте, на перекрестке дорог, и там одни проезжие, или все же корчма и таверна, стоящие в селе, наполненные местным народом? Заодно подумайте и над таким вопросом: а что за время года в вашей книге? Я понимаю, что летом путешествовать приятнее, и под деревом заночевать можно, если что. Но если таверна, если народ, а в селе народ – это крестьяне, и никто иначе – то какое время года? Пометьте там себе, подумайте.

Кстати, отвлекусь немного. Если уж таверна, что стоит посреди деревни, то как называется в тех местах трактир, что на дороге? Траттория, точно!

Но вы уже подумали над местным общепитом? Так куда заходит ваш герой, где он получит квест или доложит о его выполнении, где его наймут или где произойдет встреча с другими действующими лицами? Драка, наконец? Что это – длинная черная дорога… Черная, потому что уже ночь и хочется, знаете, кушать. Так вот – дорога и придорожное заведение с крепким забором, гостиничкой на втором этаже, большим залом для кормления приезжих – на первом… Или все же улица села, вдоль которой стоят разные дома, а вон и храм какой-то, и таверна или корчма, что стоит почти напротив храма? Там светло, там пахнет жареным мясом – слюнки текут! Там можно поговорить с местными, выяснить дальнейший путь… Ну?

Таверна. Большинство? Так, записываем, таверна. А в дальнейшем не путаем название и назначение этих заведений общественного питания.

Итак, герой зашел.

Там темно или светло? Чем освещается? Вот, подумайте, подумайте. Люстра в таверне – это как-то не совсем антуражно, не находите? Лучина – это слишком. Нет, не согласен. Это перегиб какой-то. Да и не бывает светло от лучины. Сколько же лучин надо, чтобы осветить не маленькую комнатку и место на столе, а большой зал? Количество светцов прикиньте, да под каждый поставьте посудину с водой, да человека приставьте специального, чтобы бегал и лучину менял – она быстро прогорает.

Свечи? Хм… Свечи – это вполне. Подсвечники какие-то? Или на столах стоят в лужах жира или воска, если восковые? И запах от их горения, духота… Представляю, да.

Лампы предлагаете? Какие? Масляные, копотные, с желтым колеблющимся светом, скрывающим углы в сплошной тени? Красиво, вполне.

О! Вспомнили все-таки – у нас же фентези! Магия! Волшебные огни! Тут уж можно развернуться и описать и придумать, откуда и как берут, и сколько времени каждый огонь горит, и что цену огней трактирщик заложил в еду и напитки… А, он не трактирщик? Хозяин таверны. Два слова – больше, чем одно. Тут я согласен. А краткость сестра таланта, но теща гонорара…

Заходит, значит, ваш герой, садится и заказывает…

У меня вопрос: он пешком шел? Нет? Скакал на лошади? Долго? С самого раннего утра? Очень хорошо. Спасибо, спасибо. Я теперь яснее его вижу. Итак, долго скакал на лошади. У крыльца спрыгнул, кинул повод мальчику, а сам зашел и сел, значит, у стола.

Ну, хоть шляпу-то снял при входе? Нет? А перчатки? Какие перчатки, спрашиваете? А-а-а… Так он еще и без перчаток? Весь день на лошади, кушать очень хочется… Ясно, ясно. И даже рук не моет. Некультурный какой. Фу, как негигиенично!

А, извините, никуда ему больше не надо? Совсем ничего не хочется? Только есть и пить? Сразу, не умываясь, как в большинстве книг нам сообщают? Но вы-то умные, да? Вы подумаете – чего хочет человек, весь день протрясшийся на своем коне, а теперь ему – пиво и мясо… А?

Нет, я не призываю вас описывать, как выглядит туалет, клозет, нужник, уборная, сортир, наконец… Но не говорите уж, что, проскакав весь день, забегает в трактир и сразу садится пить и есть. Пить и есть ему, конечно, хочется, герою вашему. Тут не поспоришь. Но прежде… Вот-вот… Сделайте паузу. Дайте ему привести себя в порядок. Намекните, что у него все, как у людей. Пусть он увидит маленькую будочку в углу двора. Или еще что – кстати, вот вам на полстраницы текста. И умыться не забудьте. И рот прополоскать от пыли. И выбить верхнюю одежду. Знаете, конное путешествие – это очень пыльное и грязное дело.

Записали каждый свое, запомнили. Я потом гляну, что у вас получилось. Тихо, тихо! Не на оценку. Чисто посмеяться. Да не буду я называть, где и чье, не буду, успокойтесь. Но сами потом посмеетесь со мной вместе.

Вот он умылся, тряхнул курткой и шляпой, оглядываясь и оценивая и описывая, что видит. Зашел в таверну, сел.

Куда сел? За какой стол? Или подошел к стойке – там же есть стойка? И там уже сделал заказ? Или у вас таверна ресторанного такого типа, и бегают официантки в передничках и заказ принимают? А? Или все же деревенская таверна, где два сорта пива – темное и светлое. И два сорта еды – мясное и овощное. Так куда вы привели своего героя? Оглянитесь. Опишите. Свет. Потолок. Окна. Двери. Полы. Столы. Пока вы сами не представите, не представит и читатель. И либо кинет книгу – неправда все! Или скажет, что у вас все картонное.

Внимание на него обратили или нет? Кто обратил? Как обратил?

Места свободные есть или нет? И если нет – как посадят его? Или у стойки выпьет, разглядывая народ? Что выпьет? Что предложат ему, и что ему хотелось на самом деле? два слова об одном, два – о другом. И нарисуется картина.

Сели, взяли еду, осматриваемся.

Народ шумит, пьет пиво, стукается стаканами… Кто это из вас сказал про стаканы, кстати? А скажи мне, мил человек, из чего они в этой таверне? Материал какой? Глина? Коричневые обливные? Ага. Еще? Дерево? Долбленые такие… А еще? Оловянные? Тоже возможно. Вопрос первый: почему у всех звенят стаканы? Когда ни глина, ни дерево, ни олово звона не производят? Так подумайте и уберите этот звон и громкий стук. Нет там никакого громкого стука! Не выйдет. Да и вообще – стукаться стаканами… Вот стакан. Вот другой. Взяли в руку. Взяли, взял. Обхватили. Ну, стукайтесь! Что, пальцы мешают? А герою вашему не мешают. У него стаканы стукаются и звенят постоянно…

Ах, кружки все же. Ладно, кружки. Материал? Глина, дерево… Как и всегда. Тогда согласен. Стукнуться-чокнуться можно, но вот звона-то все равно не будет.

И все же вопрос у меня возник еще один, второй, как обещано. Вот таверна. Вот крестьяне или кто там еще в селе живет. Вот они пьют пиво. Так вопрос: почему и зачем они чокаются?

Кто тут мне рассказывает об опасности отравления, да о том, что чокались, чтобы из одного бокала в другой перелить… Кто этот много знающий ученик? Покажись! Ага. Вот он, товарищи, вот он! Так скажи мне, умник, какое такое отравление в таверне среди крестьян. И как там может быть разное в кружках? Им же из одной бочки наливали – нет? Ах, они с дворян пример брали… Ну-ну… Опустим комментарии. Опустим, опустим! Времени у нас не так много!

Так, вот у меня тут записано… Вот тут. Ага, нашел. «Быстро выхлебал четвертую кружку пива». Девушки, я к вам обращаюсь! Понимаю, вы применяете больше слов, показываете свою грамотность. Но все же – хлебать пиво? Хлебать водку? Хлебать коньяк? Что-то здесь не так. Как называется блюдо, которое точно – хлебают? Похлебка, точно! Вот ее, горячую, хлебают ложками, дуя и обжигаясь. Еще хлебают, прихлебывают горячий чай. Он горячий – его по-другому нельзя. Покажите мне, как хлебают пиво. Так? Так пьют. Более того, кто знаком с этим делом, с пивом, то есть, скажет вам, что первую кружку могут выпить вообще залпом. А потом – по полкружки. По четверти. Но никак не прихлебывая и не хлебая и не выхлебывая и не дохлебывая.

Вот видите, сколько всего интересного можно буквально с первой сцены вашей новой книги показать и рассказать читателю.

Но – уже звонок. Слышите? Звонок!

Думаю, мы с вами продолжим разговор о нашем любимом фентези. Ну, и с вами, молодой человек, мы еще не закончили. Я записал, да. «Альтернатива». Какой-то из уроков мы ей посвятим. Или не один урок.

Книжная ярмарка

– Вот, – смущенно сказал писатель. – Я новую книжку написал.

– Что, опять? И снова скажешь, что ее теперь надо читать?

– Но ведь написал же… Значит, получается, надо читать. Да.

Читатель подержал яркий том в руках, полистал, прикинул на вес, посмотрел, прищурив один глаз, на позолоченный обрез.

– С картинками хоть?

– Да-да! Полностью иллюстрирована! И художник очень хороший. Верно отразил дух книги.

Читатель немного помолчал, рассматривая полки и других писателей, толпящихся вокруг и как будто незаметно прислушивающихся к разговору.

– Ну, и сколько за такое?

– Двести рублей!

– Чего? Двести рублей за шестьсот тридцать страниц? Даже шестьсот тридцать восемь. Ну, нет… Мне вон там, – кивнул он в сторону, – предлагают иллюстрированный альбом за пятьсот. А страниц там меньше вдвое.

– Но там живопись, понимаете… Живопись – это трудно для восприятия. Это не каждый возьмется. А у меня текст очень легкий. Бойкий такой текст. Хвалят. Возьмите, а?

Писатели вокруг недовольно зашушукались. Конечно, сейчас этот уломает читателя, а две книги за раз почти никто никогда не берет. Нечего тут уговаривать! Пусть сам выбирает – взрослый уже человек, в конце концов!

– Триста рублей, – строго и гордо одновременно поднял подбородок читатель. – И ни копейкой меньше.

– У меня только двести восемьдесят, – пошуршав купюрами, грустно сказал писатель. – Но завтра, знаете, завтра точно будут деньги!

– Эх, на что только с вами не пойдешь! – махнул рукой читатель. – Давай свои двести восемьдесят. Уговорил. Пойду теперь тебя читать.

Он уже отходил, когда кто-то из писателей со стороны вежливо потрогал его за рукав. Потрогал, а потом прошептал почти на ухо:

– На нашем стенде триста – начальная цена. Приключения, боевики, много иллюстраций…

– Надоели уже приключения.

– Есть любовная лирика! Триста! И это – только самая начальная цена.

– Ну, ладно тогда. Пойдем, посмотрим, что там у тебя.

– Ну, вот… Ну, вот…, – перешептывались писатели сзади. – Других читателей для нас все равно нет. Писать надо лучше, тогда и цена всему будет соответствующая. Это правильно, конечно. Рынок опять же.

И с тоской смотрели на полки, плотно уставленные новыми томами в разноцветных обложках.

Свобода

Сегодня на ужин вдруг дали кусок сладкого сливочного торта и половинку банана. То есть, признание какое-то. И самому сразу стало будто теплее на душе и легче – не зря мучился, не зря.

В стену подолбили твердым и тяжелым, наверное, табуреткой.

Виктор Васильевич взял чистую кружку и прижал к стене, а сам ухом – к кружке. Ответил двумя ударами каблуком ботинка.

– Алё! Василич! Ты там как? – раздалось, как по телефону. – Живой еще? Трепыхаешься?

– И неплохо живой, между прочим, – прокричал в кружку Виктор Васильевич. – Вот торт у меня на столе, бананов гроздь. Даже съесть все не могу – останется на завтра.

Он сыто цыкнул зубом, погладил себя по животу – хотя, кто бы это увидел через стену?

– О-о-о! Да ты просто крут! А мне вот бутылку вина принесли импортного. Вкусного!

Черт побери, Васька опять впереди оказывается. Что он там сумел наклепать такого, что целую бутылку вина ему? Виктор Васильевич нахмурился, перебирая в голове возможные варианты, потом закричал в кружку:

– Поздравляю, Михалыч! А что за тема-то? Каким образом попал в тренд? Ну, в струю, типа?

– Это личный разговор, Василич, – донеслось из-за стены. – Вот как в баню поведут, тогда и пошепчемся.

Угу… Пошепчемся. Там и так на таких шепчущихся косо посматривают. Как-то сговорились там ребята в бане. Ну, сделали вдесятером одинаково. Чистенько так сделали. Премия, правда, была. А как же! За хорошее – премия, это закон. Правда, одна – на десятерых. Все тогда смеялись. Эх… Сколько там на часах?

За дверью раздался двойной удар морской рынды, а потом крик коридорного:

– Столичное время – двадцать часов!

Это выходит, до полного отбоя и тишины осталось еще целых три часа. Тут за режимом смотрели строго, и здоровье каждого было одновременно достоянием всех. То есть, не всех, кто тут, а вообще всех – всего общества. Но ведь еще три часа до отбоя. Можно еще сделать зачин на завтра. Утром поправить, к обеду уже сдать. И ждать потом ужина, нервно шатаясь по узкой и длинной камере. Как медведь в зоопарке. Им там тоже тесно, так они стоят, бывает, и просто раскачиваются с ноги на ногу. Ужина ждут.

Виктор Васильевич сел за стол, прицелился авторучкой в лист линованной бумаги, вывел первые слова. Надо попытаться так написать, чтобы перед другими не стыдно было, и чтобы самому хватало. Тут, конечно, голодом не морят. Сдал норму – получи пайку. И норма не гигантская, и пайка рассчитана до калории. А вот если сдашь больше, или если вдруг качество получится какое-то сверх обычного, или еще что-то – тут не понять, на самом деле – то будет к пайке и разное и вкусное. Вот, кусок торта сегодня на ужин. Хорошего торта «Черный лес». Виктор Васильевич помнил такой торт. А Ваське, значит, даже бутылку вина принесли. Ишь, радуется как. хвастается.

И ведь не поймешь никогда, что им надо.

Им – это тем, кто разбирает написанное за день. Вот какие у них критерии? Почему могут за всего одну страничку наградить, а могут и за двадцать – одну стандартную пайку? Не разобрать, не догадаться. Иногда Виктор Васильевич думал, что логики тут просто совсем никакой нет, а все дело в издевательстве над ними, работниками пера.

«Не любят у нас писателей,»– думал он. – «Завидуют».

Зависть завистью, а животик все-таки вырос. Надо бы попросить тренажер какой-нибудь, что ли. Ведь не хлебом единым, так сказать….

Он аккуратно очистил половинку банана и с удовольствием его употребил. Не просто так – съел, а употребил на пользу своему организму. И с удовольствием.

Ну, так что там за мысль была? А если вот так все повернуть? И потом закольцевать будто, но в конце вдруг все оборвать – и совершенно другое. Как заяц, когда он след сбрасывает: сначала петлю большую делает, а потом, как добежит до начала, резко прыгает в сторону. И всем странно, а охотники даже восхищаются.

Вот и об охотниках надо записать. Может, примут, как намек, да посмеются, да еще подкинут чего-нибудь.

Нет, на жизнь жаловаться грешно. Считай, если по вольному глядеть: комната изолированная, санузел свой личный, питание регулярное и хорошее, охрана опять же – тут тебя никто и никогда не тронет. За труд тяжкий писательский – плата. Пусть не всегда соответствующая ожиданиям, ну, так это просто от неграмотности всех этих, кто разбирает тексты. Но ведь жить можно! А Ваське вон даже и бутылку вина выдали. Импортного. Вот ведь свезло чертяке. Что же он за тему такую начал? Что за новый проект?

За пять минут до одиннадцати начал медленно меркнуть свет. Виктор Васильевич умылся, помыл ноги под струей холодной воды и аккуратно улегся на свою кровать.

«Вот ведь и не тюрьма это никакая и не каторга,»– подумал он перед самым уже засыпанием. – «В тюрьме ночью свет не гасят. А у нас – так, санаторий для писателей просто».

…

Потом был новый день. Была работа до мельтешения черных точек перед глазами. Не мошек, нет. Мух и всяких других насекомых тут не было – чистота и порядок.

Спина ныла. Локти болели, будто он ими по шершавой жесткой терке водил и стер всю кожу. Но вот зато было не стыдно за свой труд. Красиво получилось. Красиво и хорошо. Прошибало на слезу.

А на ужин дали стандартную пайку.

И как их понять? Ведь от души писал!

…

В какой-то из слившихся в одну серую череду дней вдруг затопали гулко по коридору. Залязгали неурочно форточками, а потом стали слышны скрип дверей и какие-то разноголосые крики. Работать в такой обстановке было просто невозможно. Вот и в его двери отвалилась тяжелая стальная форточка, кто-то посмотрел из темной глубины коридора на Виктора Васильевича, сидящего за столом. Потом лязгнуло, стукнуло, скрипнуло – впервые на памяти писателя тяжелая толстая дверь распахнулась настежь:

– Вы свободны, товарищ! – прокричал кто-то из сумрака. – Теперь вы совсем и во свободны! Идите же на волю!

Виктор Васильевич не понял. У него была мысль, и он ее сначала дописал. Потом снял свои очки, повертел их растерянно в руках. Что значит – свободен? То есть – совсем свободен? И не будет теперь больше режима, пайка по норме калорий, трудовой дневной нормы – ничего этого не будет, выходит? И что такое – воля? Это как? Можно будет даже не писать?

Он вздрогнул, поняв, о чем подумал.

Шум по коридору прокатился дальше, к следующей двери. Потом к следующей.

– Ура! Свобода, братцы! – ликовал кто-то со знакомым голосом. – Ну, теперь-то мы им покажем, на что способны! Эх, заживем!

Собираться долго было просто невозможно. Потому что нечего было собирать. Записи свои Виктор Васильевич уложил в портфель. Надел пальто и шляпу, достав их из узкого шкафа.

Пошел на волю.

По тому самому сумрачному длинному коридору.

…

Через три дня он пришел в новую администрацию, где с утра отстоял в медленной печальной очереди в один из кабинетов. Два часа стоял в очереди и смотрел на людей.

– Слушаю вас, – сказал в кабинете скучный молодой человек.

– Понимаете, нас освободили.

– Слава Отчизне! – вскочил тот со стула.

– Слава, – тоже встал Виктор Васильевич.

– Так в чем ваши проблемы, товарищ? Какие у вас вопросы к новой власти?

– Понимаете, мне очень кушать хочется, – стесняясь и краснея щеками трудно вымолвил Виктор Васильевич. – Просто очень хочется.

– Ну, так покушайте, товарищ. У нас теперь свобода. Режима нет. Когда хочется, тогда и кушайте.

– Но чтобы кушать, надо как-то купить еду…

– Совершенно верно! Купить! Невидимая рука рынка! Экономика должна быть экономной! Безграничная социалка – не наш путь!

– То есть, а на что, собственно, купить? – затравленно смотрел Виктор Васильевич. – На какие, то есть, деньги?

– Так вам не платят за работу? – удивился молодой человек.

– Выходит, что не платят.

– Это противозаконно. Если вы сделали общественно полезную работу, она должна быть оплачена в соответствии с объемом ее, занятым временем и степенью социальной значимости.

У Виктора Васильевича все было хуже. У него просто никто не брал его записи. Никто не приходил и не стучал в дверь, чтобы он сдал пачку листов. Никто не рассматривал, не правил, не выдавал в конце дня паек или даже кусок торта и пол банана. Ничего этого больше не было.

– А-а-а, – развеселился молодой человек. – Так вы привыкли, чтобы вас кормили? Как в тюрьме? Нет, уважаемый. Теперь все не так. Если вы делаете то, что покупают – у вас будет еда. А если у вас ничего не покупают…

– Ага, – грустно кивнул Виктор Васильевич.

– Что, совсем ничего? – удивился молодой человек.

Он посидел, рассматривая Виктора Васильевича, как странный экспонат провинциального музея – будто и старое что-то, когда-то важное и значимое, а только зачем оно?

– Знаете что, – принял он решение. – Вот вам талончик на ужин в нашей столовой. Это в виде помощи обездоленным. Но это только на один раз. А потом уже сами зарабатывайте.

– А как?

– Ну, как-нибудь, знаете. Вон, чемоданы подносите, что ли. Или еще можно в школу устроиться – у нас в школах от голода еще никто не умер. Или можно на службу записаться. У нас, кстати, соседний кабинет пустует.

– Но я же не умею ничего больше! Я писатель.

– С писателями у нас проблема, это точно. Но вы не волнуйтесь, это все временно. Наступит время, и ваши труды станут вновь востребованы, издательства выстроятся в очередь за вашими рукописями, а народ не колбасу и хлеб – книжки ваши потащит из магазинов! Подождите! Как-нибудь перебейтесь, что ли…

…

После сытного ужина тянуло поспать. Но тут раздался телефонный звонок:

– Василич! Привет! Ты там как, живой еще? Это хорошо! А то я тут переезжаю, так ты запиши мой новый номер телефона!

– Переезжаешь?

– Новая квартира, Василич! Большая, с кабинетом и залом! Эх, я там развернусь!

– Это как же у тебя получилось?

– Писать надо, Василич! Каждый день писать! Вот и получится!

Черт побери…

Опять Васька весь в шоколаде. Что же за тему он такую поднял, что и тут не голодает? Опять, в этом, в тренде…

А завтра надо бы сходить в школу. И то правда. Как-то ведь надо пережить эту полосу. Не может быть все время так плохо. Придут и попросят. Сами попросят. Вот тогда и заживем. Эх, заживем!

Бука

– Ух, ты! Красота какая…

– Вот тут, смотри – настоящая тисненая кожа. И вот это вот все – натуральное золото. Золото не тускнеет со временем и не ржавеет. Значит, будет всегда так же блестеть.

– Такие узоры клёвые! Здорово получилось!

– Да ты открой, открой!

– Оп-па! Это же буквы!

– Ага. Тут все страницы с буквами, представляешь? Вот это – страница. Ну, ты понял?

– Не совсем. Страница – она все же другая немного. Во-первых, размер и разрешение. Вот тут сколько дюймов?