Текст книги "Затмение"

Автор книги: Александр Эпиницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Александр Эпиницкий
Затмение

Систематизация на сон грядущий

За прошедший год сильно устал и как-то запутался. Никогда не обращался к специалистам, а тут вдруг до того накипело, что один из них сам обратился ко мне; прямо из телевизора: «Сеня», – сказал он.

Да, именно так: «Сеня, чтобы распутаться, нужно систематизировать беспорядок».

К вечеру этот совет показался мне неплохим, и перед тем как заснуть, я принялся за систематизацию.

Первое, что я сделал, будучи уже в кровати, – представил пустоту. Я закрыл глаза, погрузив себя во тьму, и для большего эффекта придавил подушкой уши, погрузив себя в тишину. Лежу, не двигаюсь. Прошло какое-то время, и я увидел её – пустоту.

– 

Начало положено, – подумал я.

Воодушевившись, я сконцентрировался на «ничём» и усилием мысли стал медленно подавать свет в самый центр пустоты – мрак, превратившись в пепельный туман, нехотя пополз в стороны. Достигнув предельной белизны и линии горизонта, отделявшей свет от сферической тьмы, я остановился, посчитав, что необходимая площадка для проведения опытов с систематизацией готова.

Что дальше? Сначала мне захотелось поместить в пустоте самую обыкновенную комнату для решения накопившихся вопросов. Однако из-за боязни замкнутых пространств, пришлось отказаться от этой затеи.

Вместо комнаты я мысленно вытянул посреди пустоты бесконечно длинный коридор и разместил там такие же бесконечно длинные стеллажи. Затем я расставил на них стеклянные баночки, вазочки, картонные коробочки, деревянные ящички, плетеные корзиночки и другие емкости, и принялся складывать в них отложенные дела, обрывки воспоминаний, бытовые конфликты, внутренние переживания, обиды, разочарования, нереализованные планы, забытые мечты и прочая и прочая.

В какой-то момент такой работы я начал сбиваться. Кроме того, мне показалось, что как-то слишком мрачно всё выходит; и я решил сделать перерыв.

Чтобы отвлечься и несколько поднять настроение, я стал раскладывать на полках кубки, грамоты и треугольные вымпелы со своими достижениями по жизни. Но поскольку их оказалось не много, пришлось вновь вернуться к систематизации проблем.

Прошло еще некоторое время, и я почувствовал, что чем больше вороха я вытаскиваю из себя, тем больше его во мне остается. Тут же захотелось перестать расфасовывать проблемы по коробочкам и просто всё сжечь. Но я сдержался.

Следующая мысль, пришедшая в голову, была о том, что я что-то не так делаю. Нужно, видимо, не просто складывать, а пытаться анализировать.

Вот, например… Например, допустим, любовь – что это такое? Это такая субстанция, которая присутствует повсюду. Она тебя радует и мучает. Причем мучает больше, чем радует. И на каком-то этапе эти мучения начинают изнурять, и ты думаешь, куда бы эту любовь спрятать, чтобы не топтаться на месте, а идти вперед. Но она, эта самая любовь, словно тесто на дрожжах: кладешь её, скажем, в кастрюлю, накрываешь плотно крышечкой и камушком придавливаешь, а она выползает, высоко поднимая крышку и сбрасывая камень. Запихиваешь её обратно, а она лезет, запихиваешь – лезет, запихиваешь – лезет и лезет… И где она только силы берет и закваску? Да и к чему всё это? Ведь я сам пироги печь не умею.

И вот, начинаешь искать того, кто умеет печь пироги – на это уходят силы, годы… Оглянешься и спросишь себя: что ты сделал за все это время? Ответишь: любил! И этот ответ никого и тебя лично полностью не устроит, потому что ты очень отчетливо осознавал, что вроде бы что-то другое должен был успеть сделать, и что, помимо любви, в жизни еще много всего важного и интересного было, чего сквозь туман амура разглядеть не удалось.

Ну, хорошо, осматривая полки на стеллажах, рассуждал я дальше: любовь – это всё абстракция; а есть же в жизни нечто вполне конкретное. Например, люди. Вон их сколько в моей голове накопилось! Конца и края нет! И это не считая тех миллиардов людей, с которыми я лично никогда не сталкивался, но знаю об их существовании из сухой статистики.

Посмотрите, это же целая портретная галерея! И начинается она с родственников: родители, жена, дети, братья и сестры, бабушки и дедушки, дяди и тети. Живые и давно умершие. К ним добавим то же самое по линии жены, а также со стороны супругов братьев и сестер, и еще по множеству второстепенных, но значимых линий. И везде: лица, лица, лица. А где-то встречаются только одни имена без лиц, потому что знать про таких родственников или далеких предков я знаю, но видеть их никогда не видел.

Вслед за родней стремительно проносятся перед мои мысленным взором друзья и знакомые, соседи по лестничной площадке и сослуживцы по работе, экзаменаторы, врачи, хулиганы в подворотне, попутчики в электричке, случайные прохожие на улицах, посетители казенных домов, зрители в кинотеатрах, любители пляжей ялтинского взморья и сандуновских бань… В общем, миллионы лиц; и ладно бы только лиц: голосов, повадок, запахов и прочее и прочее.

Уверен, все это как-то можно разложить по полочкам и коробочкам: знаю, ученые уже это сделали. Но вот как быть с моим личным отношением ко всем этим людям? Ведь суть не в них и их лицах, а в моих чувствах и мыслях о них, то есть опять-таки – в абстракции. И как, скажите, уважаемый специалист из телевизора, мне всё это систематизировать? Как быть, если у всех известных мне людей свои интересы, и я стою на их пересечении, то есть в самом центре конфликта интересов?

Звонит мама: «Срочно выезжай!» Бросаю всё и срочно выезжаю. Пока еду, звонят с работы: «Срочно нужно переделать заказ-наряд!» Бросаю трубку и продолжаю срочно ехать к маме; при этом половина головы мысленно переместилась на работу и занялась решением поставленной задачи, а точнее, поиском обоснований, почему то, что нужно «срочно», лучше сделать завтра.

В этот момент получаю от жены сообщение на телефон с изображением туфель и платья, в которых она через четыре – нет! – уже через три с половиной часа идет со мной в «Большой» на «Сельфиду». Бью ладонью себя по лбу, произношу громко витиеватую татаро-монгольскую брань и жму до предела на педаль акселератора в надежде успеть и к маме и в театр. Мои энергичные действия привлекают внимание других участников движения; их обезумевшие взгляды и красноречивые жесты проникают в мой мозг и приводят в действие какие-то неизвестные мне кармические законы, с которыми мне придется теперь как-то жить.

Неожиданно звонит дочь. Восторженно и взахлеб начинает рассказывать о своих успехах в фигурном катании. Говорит, чтобы завтра, непременно, непременно, непременно, папочка, завтра ты все это должен сам увидеть! Только, просит она, оденься теплее, там у нас со льда сильно дует.

После этих слов я с трудом мысленно делаю разворот на сто восемьдесят градусов ото всех предыдущих звонков и замедляю машину, чтобы на несколько секунд вдохнуть свежий воздух детского восторга.

Однако же сразу после разговора с дочерью, поступает звонок из другой реальности: «Знаешь, наши отношения зашли уже так далеко, что мы просто обязаны жить вместе!»

Час от часу не легче. Снова разворот на 180. Я перехожу на очень тихий голос, что-то объясняю, пытаясь подобрать правильные слова. Попросту говоря, я начинаю врать.

В довершении этой получасовой карусели мне звонят с кафедры: «Семен Валентинович, мы закрываем ваш спецкурс. У нас оптимизация. Преподавать по вечерам вы больше не сможете, но у вас есть возможность войти к нам в штат на постоянной основе».

Вот так – сухо и прямолинейно.

Тем временем я подъезжаю к воротам маминого дома. Не доехав до них около пяти метров, останавливаю машину, выключаю двигатель, но остаюсь на месте.

– Это конец, – думаю я, упав головой на руль. – Как так? Единственное мое скромное утешение и спасение в жизни – мои лекции – у меня отнимают.

Удар был настолько силен, что, может быть, впервые я так отчетливо ясно ощутил пустоту в себе самом; будто все, что было во мне, весь мой богатый внутренний мир вдруг с бешеной скоростью пересыпался в бездну, как песок из песочных часов пересыпается из одной колбы в другую; только нижнюю колбу при этом еще и разбили.

Пустота. Мрак. Безысходность.

– Будь проклят этот чертов бизнес! Будь прокляты эти товарно-денежные отношения! – кричу я. – Я уйду! Уйду в рубище и сандалиях как Сократ. Или, нет, дождусь зимы, и уйду в волчьем тулупе как Толстой. Это никого не спасет, но это будет правдой.

Прошло время. Истерика сменилась тихим подвыванием. И тут сверху постучали…

Это была мама. Она стояла около машины и тихо постукивала по стеклу.

– Мама, опять я прихожу в этот мир благодаря тебе.

***

Однако появление мамы было только прологом. Далее следовал ускоренный ритм и шестьдесят восемь страниц убористого текста единичным межстрочным интервалом, насыщенных потоком чередующихся событий. Между этих строк уже невозможно было впихнуть ни размеренной прогулки в парке, ни праздного сидения с книгой на бугорке у тихой речки, ни умной и неторопливой беседы со старым другом. Туда уже ничто не помещалось, даже воспоминания о детстве и давняя мечта совершить поход сквозь льды Севморпути.

Все выходило бегом, урывками. Многое пустое, малозначительное, без чего можно было бы легко обойтись, но с чем нужно было «непременно» справиться, чтобы перейти на следующий уровень. Я стал похож на волка из старой электронной игры, который с трудом успевал подставлять корзину, чтобы поймать летящие со всех сторон яйца. Пресный быт, поставка и отгрузка, внешнеполитическая новостная сводка, непонимание общей цели, подозрительный рентгеновский снимок, тысяча вопросов к власти и две тысячи вопросов к себе самому и народу, губительная страсть к женщинам, уступки обстоятельствам, борьба с совестью и принципами, бессонные ночи, пистолет с одним патроном, чашка кофе и пепельница, до верху набитая окурками…

Этих яиц… м-н… или – как там все это назвать? – этот жизненный поток стал настолько бурным в последнее время, что сил не хватало не только на анализ происходящего, но даже на систематизацию. Я почувствовал, что не справляюсь, что, вот-вот, у меня все начнет падать из рук и разбиваться вдребезги… И я открыл глаза.

Я взглянул на часы: половина третьего тьмы. Обычно в это время суток мне хочется либо пить, либо начать что-то записывать, чтобы выпрямить туго закрученную спираль из потока мыслей.

Я включил светильник, дотянулся до полки, взял карандаш и блокнот и подвел итог: «Е равно м ц в квадрате»; сама по себе моя масса ничтожно мала по сравнению с бешеной скоростью света в вакууме, чтобы я мог как-то успеть повлиять на то, что происходит в мире. Но, быть может, моя масса превратится в ощутимую энергию и жизнь наполнится смыслом только при условии, если меня постоянно с кем-то или чем-то сталкивать, как ядра, столкнувшиеся вместе, приводят к термоядерной реакции. Тогда, к чему вся эта систематизация? Пусть всё идет, как идет.

После этого я моментально уснул.

Из жизни отмечающих

История о том, что при любых обстоятельствах нужно сохранять самообладание и не терять чувство меры.

Вам доводилось встречать новый год в большом коллективе сослуживцев? Это весело, не так ли? Так вот, сейчас будет ещё веселее. (Забегая вперед, сообщу, что эти строки пишет человек с очень больной головой и ощущением, будто он проглотил живого медведя, который там, внутри, ерзает, причиняя каждым своим движением нестерпимые страдания).

Представьте, спустя час после официальной части, вы уже раскрепощены и вы – душа компании. У вас и так язык идеально подвешен, а тут за вами начинают бегать десять стенографисток, смотреть вам в рот и записывать каждое ваше слово, потому что сегодня вы – трибун, Цицерон, Сенека и глава конгресса, и у вас что ни слово, то перл или золотая монета. Один глаз у вас уже блестит, другой – полон тепла и мужественной неги. Вы молоды, вам двадцать семь. Вы своим взглядом заворожили почти всех женщин на этом сказочном вечере; и вон ту – в красном платье; и вон эту – в розово-голубом; и вон ту, другую, – в красном. В общем – всех, всех… Почти всех.

Все они хотят с вами танцевать, и десять стенографисток тоже хотят. Почему бы и нет: такие желания отвечают вашим планам.

И вот, вы садитесь с каждой из них в вертолет, и он начинает кружиться так, что ветер от его лопастей поднимает ввысь их невесомые одеяния из английского шифона. Каждая танцующая пара в восторге. Публика аплодирует вашему мастерству. Публика тоже в восторге!

Десять стенографисток получили свой танец и после этого одна за одной убегают в соседний кабинет, в машбюро. Они садятся за печатные машинки и настукивают не только ваши пламенные речи и тосты, но и (тайно, потихоньку, только для себя) 2000 и одну сказку, которую вы успели нашептать каждой из них во время головокружительного полета на вертолете.

Напольные часы отбили еще один час. Вы немного устали и подходите к праздничному столу с мыслью перекусить. Две минуты растерянности – с чего начать: студень, салат или шуба? А что вы пили?.. Вы вспоминаете и, как только ваша рука уже сама тянется к обыкновенному кусочку сала на подрумяненной корочке ржаного хлеба, рядом с вами неожиданно появляется шеф. «Родик, ты сегодня в ударе. Будь скромнее», – говорит он.

А вы сегодня и правда в ударе: ведь этот так называемый шеф оставил вас без годовой премии. Причина? Исключительно личные соображения. Вы в этом убеждены. Никаких иных поводов быть не может, хотя бы потому (прошу внимания, господа! Эй, там, перестаньте жевать!)… потому что весь сегодняшний банкет организован на средства от прибыли, которая получена от реализации вашего – на секундочку – лично вашего проекта! Нормально так, да? (читайте, как утверждение).

И, не обращая внимания на ремарку этого клоуна, вы дотягиваетесь до нежнейшего сала и спокойно, будто ничего не происходит, запихиваете этот кусочек себе за обе щеки. После этого, не глядя на шефа, произносите в нос «Угу», медленно разворачиваетесь и уходите. Уходите, а про себя думаете: «Нет, любезный, шалишь. Сегодня скромность – это не про меня. И все, что ты пока видел – лишь преуготовление. Преуготовление к тому, чего ты себе даже во сне представить не сможешь».

Ваша цель – вон та, одиноко стоящая у колонны, самая обворожительна в этом зале и во всем мире женщина. Читатель, наверное, догадался, кто это? Да?

Верно! Это она – жена шефа (вам, кстати, непонятно, зачем это юное ангельское создание спрятала свои прелестные ноги под черный брючный костюм; или этот сорокапятилетний кретин заставил её так вырядиться?). Шеф жутко ревнив, и все об этом знают. Почему бы вы думали к ней никто не подходит?

Повторюсь, она стоит совсем одна, держит в руке бокал с коктейлем и шпажкой-зубочисткой несколько нервно гоняет по сладковатой жидкости одинокую маслину, пытаясь проткнуть её насквозь. При этом вы видели, – самым краешком глаза видели – что она с самого начала вечера незаметно следила за вами. Иногда на её лице (ах, что это за лицо!) появлялась складка с раздражением; а в глазах, временами, – ревность и ещё обращенная к вам мольба прекратить «всё это».

«Нет, дорогая, – думаете вы, – я не прекращу! Это только начало! Мне всё это чертовски надоело! Я сегодня живу последний день! Последний день живу! Понятно тебе это? Как честный человек, живу последний день! А потом я совершу подлость».

Вы смотрите на неё, она смотрит на вас. Вы знаете: она сейчас читает ваши мысли; а она знает, что вы ловите в её глазах каждое подуманное ею слово.

И что вы, читатель, думаете? Думаете, в глазах этой благороднейшей и сильной женщины мольба о пощаде? Ничего подобного. В них только одно: «Как же ты жалок и ничтожен! К чему весь этот спектакль? Ведь ты же не такой. Неужели всё это из за несчастной премии? Из-за денег? Не верю! Этого не может быть! Тогда, почему? Почему?»

«Милая моя! Милая моя… Я и сам не знаю – почему. Я устал. Слышишь? И ты устала».

И я (вы) отворачиваюсь от неё, заканчиваю свой «спектакль», перестаю закусывать и начинаю пить.

А дальше, дорогой читатель, вам всё известно. Вы (я) проснулись чуть ближе к обеду и обнаружили в себе медведя, который забрался в вас, как в берлогу, и давит свой шерстью вам на сердце.

Желчь

«Не оставляйте на огне кипящий чайник».

Из инструкции по эксплуатации

На сеансе в тесном круге, так, чтобы можно было дотянуться локтями друг до друга, каждый на своем отдельном стульчике сидели и играли в мячик спивающиеся от пресыщения заносчивые идиоты-менеджеры среднего звена, бунтующие от безделья безыдейные прыщавые повстанцы-оппозиционеры, матерящиеся и потягивающие пиво мамаши с грудными детьми в колясочках, лузгающие семечки маргиналы-гопники, испражняющиеся из чувства классовой ненависти на забор дачника-пенсионера сорокалетние шкафообразные тунеядцы, а также депутаты первого созыва, уподобляясь Цезарю, демонстративно и во всеуслышание решающие по телефону проблемы копеечной значимости.

Врач-психотерапевт (если по отношению к нему вообще употребимо это благородное звание – врач) проводил коллективный тренинг. На первом занятии он применял излюбленный метод диагностики и классификации в целях назначения индивидуального курса терапии. Он запускал мячик в круг, просил найти общую тему для беседы и умолкал на час-пятнадцать, наблюдая за происходящим. Со стороны могло показаться, что он очередной шарлатан, однако, как это ни странно, все его пять групп демонстрировали завидный прогресс, даже более того – десять человек из группы «Ц» благополучно завершили лечение и вновь пополнили ряды полезных членов социума.

В числе присутствующих на сеансе находился студент-первокурсник, который под видом пациента проходил производственную практику в этой частной клинике. Пока врач наблюдал за членами группы, студент наблюдал за врачом. Юноша пытался анализировать – точнее, пребывая в некоторой туманной растерянности, он строил догадки о том, к каким заключениям мог бы прийти этот так называемый врач. «Хорошо, – думал он, – кто все эти люди? Отбросы общества или типичные его представители? Больные, которых нужно отгородить от здоровых, или больные, которых нужно обезопасить от самих себя, или же больные, ставшие нормой?

Очевидно, основная их часть даже не осознает суть своих проблем, самоуверенно имитирует жизнь и сойдет в могилу, так и не узнав смысла появления на свет. Разумнее всех те, которые не играют в имитацию, а, как сорняки, смирившись со своей ненужностью, тянут стебли к солнцу и гнут к земле полевые ромашки. И вот этот «так называемый врач», видимо, хочет обратить сорняк в ромашку. Нужно ли это делать и каким образом?

Допустим, у одних можно отобрать алкоголь и опиум, вручить лопату и отправить на две недели на сбор урожая картофеля, после этого перебросить на строительство фермы и уборку конюшен с выплатой вознаграждения, соразмерного окладу менеджера среднего звена. Соприкосновение с реальным трудом, хотя бы даже принудительным, говорят, выводит жировые отложения из мозга впавших в депрессию кретинов и наполняет их жизнь здоровым смыслом. Других можно было бы заслать надолго куда-нибудь в заброшенную деревню для изучения обстановки на местах и разработки плана по восстановлению хозяйственных укладов и возвращения сельчанам радости бытия. Третьих желательно было бы привязать к березе и отхлестать вожжами до потери чувств и обретения знания о великой силе и значимости живого слова. Четвертых стоило бы… Впрочем, всех вначале нужно взбодрить. Холодом! В Сибирь их всех! Лет на пять!»

Отведенное время вышло. Единение среди присутствующих не наступило. Терапевт-классификатор достал автомат, подмигнул студенту, передернул затвор и дал длинную очередь. Отцепив рожок от ствола, он увидел в нём всего один патрон. Вернув рожок на место, он глубоко вдохнул и нажал на спусковой крючок в последний раз.

Студент, обнаружив себя убитым, очнулся от сентиментальной задумчивости. Закончив практику, он укрепился в решении продолжить обучение на кафедре общей хирургии.

Бодрое утро молодого человека

05:53. Будильник не застал его врасплох. Молодой человек проснулся самостоятельно без семи минут шесть, то есть ровно на семь минут раньше звонка, резким движением отбросил в сторону одеяло и, спустив одновременно обе ноги на пол, присел на край кровати. Глубоко вдохнув, он выпрямился и сделал два шага вперед.

Его босые ступни оказались на коврике, густо утыканном мелкими металлическими шипами. Он начал плавно переминаться по его поверхности. Электрические импульсы быстро помчались по телу снизу вверх, туда – в мозг. Глаза молодого человека прищурились, ноздри расширились, на лице появилась томная улыбка от острого, бодрящего и приятного удовольствия. В этом состоянии он провел две минуты.

Закончив занятие на коврике, молодой человек дотянулся до будильника и с легкой ухмылкой выключил его. «Неповоротлив же ты, братец, – вслух произнес он. – Как всегда!» Затем он подошел к окну и резким движением развёл в обе стороны плотные тяжелые гардины. Комнату наполнил розовый свет майского утра; чуть влажный ароматный воздух стремительным потоком ворвался через распахнутую дверь большого балкона-террасы внутрь комнаты.

Шаг вперед – и молодой человек в одних пижамных шортах уже на балконе. Он наклонился и взялся за большие гантели. Затем он с легкостью выпрямился и начал плавно выполнять широкие взмахи руками, словно большая бабочка-махаон. Завершив силовые упражнения и вернув гантели на место, молодой человек решился на паузу. Он оперся руками на край перил и сделал несколько длинных вдохов и выдохов. Он смотрел поверх макушек деревьев в сторону горизонта на неповторимый восход солнца над Москвой.

– Чудесно! – восторженно произнес он и отправился в душ. По пути он подпрыгнул к потолку и ухватился за приделанный к стене турник. Скрестив ноги, он энергично подтянулся двадцать один раз.

Наконец он там, где по утрам смывают остатки сна. Сначала еле теплая вода, как оливковое масло, медленно стекала по его коже. Затем резко был подан ледяной поток. Колючий холод молниеносно достиг сердца, которое принялось ускоренно прокачивать кровь по мускулистому телу, похожему на классическую скульптуру гребца древнеримских галер.

По субботам молодой человек не брился – сразу после водных процедур, хорошенько разогрев себя полотенцем, он отправился на кухню.

06:35. Зазвучал легкий блюз Эдди Хиггниса; зашкварчала посыпанная зеленым луком яичница на сковородке; загудела электрокофеварка; побежала в стакан шипящая струйка ароматного кофе; из двух стволов тостера с щелчком подпрыгнули подрумяненные кусочки душистого хлеба.

Разместившись за барной стойкой напротив распахнутого окна, молодой человек принялся за завтрак и размышления о планах на предстоящий день.

На сегодня у него была обширная программа. Сначала нужно было выполнить обязательную часть – заскочить в университетскую библиотеку и проверить одну идею, которая вчера вечером неожиданно засела у него в голове. Перед сном он успел лишь умозрительно осмотреть её со всех сторон и бегло набросать кое-какие заключения. Ему показалось даже, что выводы, к которым он пришел, правильные. «Нет, точно, по другому и быть не может,» – думал он. И всё же, для успокоения, следовало свериться со справочником и произвести расчеты.

В обязательную часть также входила сдача зачета по дискретной геометрии и дзета-функциям Римана. Спецкурс по этой теме вела несколько чудаковатая аспирантка, воспоминания о которой навели молодого человека примерно на такие мысли: «Только такие, как она, живущие в параллельной вселенной, могут назначить приём зачета в субботу да ещё у себя дома. У неё, видите ли, на прошлой неделе сломалась машина, а она – девушка одинокая, помочь ей некому и приходится самой разбираться с автосервисом. Почему бы просто не поставить мне «автомат»? Ведь знает (хорошо знает!) с кем имеет дело…

Всё-таки Хиггинс виртуозно однообразен. Но как же он восхитителен! И кофе чудесен! А вот яичницу передержал. Желток должен быть склизким: так приятнее обмакивать в нём тосты».

Он любил с утра немного поворчать, сознательно раззадоривая мозг диссонирующими колкостями. В действительности же перспектива выполнения обязательной части в выходной день его нисколько не омрачала; она его радовала.

Причина этой радости скрывалась в том, что величайшим удовольствием для себя он считал умственную работу. Он чувствовал её физически: она так нежно поглаживала его мозг, что в иные минуты он готов был посвистывать и стрекотать от счастья, как дельфин в море. Бывали, правда, и другие ощущения, которые нравились ему даже больше. Эти ощущения он сравнивал с тем, будто некий былинный седобородый пахарь бороздит увесистым плугом его извилины, охватывая новые, никому неведомые, целинные поля.

Второй его страстью была скорость. Сегодня ему предстояло промчаться полтора часа по автомагистрали к водохранилищу под Тверью и открыть сезон по сап-серфингу. Для этого ещё с вечера в багажник его оранжевого родстера было уложено всё необходимое, бак был наполнен до уровня «full tank», к крыше прикреплены борд и весло.

Потягивая кофе и размышляя об обязательной части, он даже не задумался о том, зачем эта аспирантка рассказала такие подробности про автосервис? Зачем назначила зачет в субботу? Зачем у себя дома? Ему был важен сам спецкурс. Он выбрал его сознательно и честно посетил все шесть занятий, несмотря на то, что уже после первого понял, что курс был не оригинален, а шел по академической схеме, без интриги, без конфликта и попыток опровергнуть теории Римана. Он хотел, было, поднять волну и предложил развернуть широкую дискуссию, но… Но в ответ услышал, что «часы для курса ограничены, и позволить себе такую роскошь, как широкая дискуссия, мы не можем».

Молодой человек был молод… Или – нет, правильнее будет сказать: молодой человек был юн и поэтому во многом прямолинейно непосредственен. Он ещё не знал, что для того, чтобы добиться чего-то от женщины, её нужно заинтересовать, а сделать это вернее всего можно только окольными путями.

Кроме того, в разрешении вопроса о дискуссии он не нашел поддержки со стороны приятелей-однокурсников, большинство из которых записались на спецкурс по иным соображениям. Как будущие ученые они с вожделением жаждали опытным путем проверить возможность сопряжения в одном теле таких несовместимых параметров, как длина стройных ног в сто семнадцать сантиметров и спецкурс по дискретной геометрии.

«Значит так, – думал он, посматривая в окно на игру солнечных лучей на листьях деревьев, – в библиотеку иду к открытию, к девяти. Одного часа, полагаю, мне должно хватить. Потом – к Венере Марковна. Живет она недалеко. В половине одиннадцатого буду у неё. С ней разберусь за двадцать минут: пять минут на протокольные формальности в прихожей, десять минут на зачет и пять минут на форс-мажор. Кажется, у женщин в любом деле случается форс-мажор. После этого пулей домой и в седло! Полчаса на пробки, выезжаю на трассу и дальше свободный полёт».

«Венера Марковна, – сделав ещё один глоток кофе, размышлял он дальше. – Любопытно, что будет, если назвать её не МАрковна, а МаркОвна? Хотя, мне кажется, она к невинной иронии не расположена. Я заметил, что у нас в университете женщины-ученые вообще не восприимчивы к юмору. Впрочем, женщина-ученый – уже смешно само по себе».

– Стоп! – сказал он вслух, и дальше обратился к себе уже мысленно: «Возьми себя в руки. Если явиться к ней с таким настроем, то форс-мажор затянется надолго. Как там Семён объяснял: «к Венере Марковне нужно подойти с уважением. У красивой женщины чувствительно развит комплекс недооцененности ума. Она ведь реально умная. Да, да, не смейся. Если хочешь получить зачет, засунь своё «ученое эго» в… куда бы тебе его засунуть?»

Он посмотрел на часы.

07:00. – Пожалуй, ещё чашечку, – сказал он.

Вновь загудела кофемашина. Пока кофе струился в чашку, он подошел к высокому до потолка стеллажу с книгами и журналами, достал блокнот и взял карандаш. После этого он вернулся за стойку, переставил чашку на блюдце и раскрыл блокнот.

– Ну что же, поехали. Что мы имеем? – сказал молодой человек и начал набрасывать чертеж. – А имеем мы вот что: два электромагнитных диска расположены перпендикулярно друг к другу. Примерно, так; да, точно, вот так (и он нарисовал нечто похожее на Сатурн в двумерной плоскости и опоясывающий его пояс астероидов). Диски у нас должны вращаться при помощи электродвигателей (он тут же изобразил два двигателя) с фиксированной скоростью, один – по часовой стрелке, другой – против. Это хорошо.

Рядом с чертежом он начал выписывать формулу соотношения скоростей. После этого он вновь вернулся к чертежу и в центре пересечения колец дорисовал нечто похожее на полупрозрачную капсулу – такую, в которых обычно человека вводят в состояние искусственной гибернации (говоря иносказательно – «гроб хрустальный»). Капсула не была к чему-либо прикреплена, она просто висела в воздухе.

Хотя чертил он очень наглядно, для ясности к каждой детали установки были подведены стрелочки с необходимой расшифровкой.

– Теперь раскручиваем и вызываем актигравитационный вихрь. Для этого нужна самая малость: обеспечить флуктуацию квантов. Что делаем? Компенсируем электрон-протонные пары и вуаля – физический вакуум, как говориться, налицо.

Напротив каждого диска он подрисовал несколько кругообразных линий, имитирующих вращение, и, глядя на то, что получилось, задумался.

– Э, нет! Ничего не «вуаля». Дураку же видно, что не «вуаля»! Как, интересно знать, ты собираешься обеспечить стабильность в среде с повышенной энергетической плотностью и снизить теплоотдачу? Об этом ты не подумал? – спрашивал он себя. – У меня же в таких условиях капсула сгорит; сгорит даже при малых оборотах. Важно, первое, определить состав сплава каждого диска; второе, сделать их полыми и закачать в них газ.

И, отойдя от чертежа, он полностью погрузился в расписывание формул.