Текст книги "Самоочищение или Сарказм – к покаянию путь (СИ)"

В юные годы жила в СССР

Немка российская с длинной косой.

Смелой была, правдой жила,

Честь, достоиинство, суть берегла.

Жить в кагебешной стране не хотела,

На родину предков ей нетерпелось

Без промедленья скорее попасть,

Устами к родимой земельке припасть.

Но органы строго за Несси следили

«Не думай, забудь!» – ей они говорили,

– Не пустим тебя, зря силы не трать,

Будешь ты здесь до конца прозябать.»

Но Несси отчаянной девкой была,

На Красную площадь она прибыла

С канистрой бензина, с коробочкой спичек,

Облилась бензином и начала чиркать

Спичками, чтоб себя заживо сжечь,

Чтобы принять лютую смерть!»

Кричала, что сил было, громко она:

«Свободы хочу, надоела тюрьма!»

Но спички ломались, не загорались,

В эту минуту к ней сзади подкрались

В серых шинелях лихие ребята,

Руки скрутили и крикнули: «Хватит!

Все! Ты достала, Кутько, нас скандалами,

Придется гременеть тебе долго кандалами

В лагере ссыльном для политических,

Он у нас емкий, шибко вместительный.

Взяли под белые рученьки-ноженьки

И в каземат понесли осторожненько.

В камеру Несси определили,

Согласно инструкции вверх доложили:

Так, мол и так, диссидент объявился,

В девку немецкую бес поселился,

Сжечь себя пламенем ясным хотела

Прямо при Ленина свят-мавзолее.

Стали кумекать большие начальники,

Как поступить с этой бабой охальницей:

«Если о том за границей проведают,

Стыд и позор нам придеться изведовать.

Нет, мы такого позволить не можем,

Надо избавиться нам осторожно

От Несси Кутько, от злыдни немецкой,

Девки настырной дерзости редкой!»

Тут же тайная служба кремлевская

Связалась с немецкими единокровцами,

И главный начальник из НКВД

Просит начальника из БНД:

«Друг мой старинный, соратник и брат,

Даже не знаю, с чего мне начать?

Девка тут ваша достала до печени,

Может возьмете ее на попеченье?

Нет больше сил с нею биться, бороться.

Кирдык нам придет, если не заберете

На службу к себе в ваш секретный приказ

Эту бабенку долой с наших глаз.

Посовещавшись враги, согласились.

В Москве диссидентку освободили,

Быстро заправили экспресс-самолет

И отправили Несси в последний полет.

В Бонне фрау Кутько, как положено,

Встретили вежливо, но осторожно.

Долго потом проверяли, мурыжили,

Всю информацию из Несси повыжали.

После отправили на спецучебу,

Чтобы могла она честно народу

Словом и делом верно служить,

Правду о нем всему миру твердить.

Время прошло, Несси не тужит,

Голосом совести в Радио служит.

Гордо несет она правду народам

Тем, что пока еще в темени бродят.

Двадцать годов, как один пролетели,

Рухныли стены, заборы, плетени.

Немцы российские вновь на свободе.

У Несси Кутько помыслы о народе.

Чтобы помочь нам в германских условиях,

Несси создала газету сверхновую

Имя дала ей – «Летучий экспресс»,

Стала солидным издателем, вес

В политической сфере приобрела.

Новые цели, благие дела

Стали уделом для доблестной Несси:

Мостостроительство – Осси и Весси.

Долгие лета ночью и днем

Несси писала в газете о том,

Как жить по правде, а не по лжи,

Хранила народ от ржавчины-ржи.

Кутько поверили, судьбы ей вверили,

Мамкой назвали, мессией наречили.

Гордость и смелость для целых народов

Стала при помощи Несси свободными.

Долго ли коротко время то шло,

Но вот однажды произошло

Событие вовсе неординарное,

Можно сказать, почти эпохальное.

Прибыл в Германию некий субъект,

Родом он был из самых тех мест,

Где Несси когда-то родилась, жила.

Страна Молдавания это была.

Явился к нам поц, Мишелем назвался,

В столице Берлине тот час окопался.

Денег мешок, что у дурня махорки,

Издательство создал и без остановки

К Несси Кутько на прием записался,

Что он сказал ей, осталося тайной.

Может привет передал из Нью-Йорка,

Где обитал Мишелька недолго.

Или быть может из Тель-Авива,

Где у Мишутки дела всяки были.

А может быть даже из Красноера,

Где заместителем был он у мэра.

Как толковище меж них проходило,

Нам не известно, известно, что было

После беседы Мишани и Несси:

Накрылся проект наш Осси и Весси.

Несси Кутько без всякого боя

Все отдала Мишане-ковбою:

Газету народную, мысли великие.

Подписчики бывшие стали безликими

Овцами, шерсть которых стригут

Пастыри лживые, довод чей кнут.

Ложью питать стал новый хозяин

Нессиных бывших поклонников рьяных.

То ль от позора, то ль по приказу

Несси Кутько потерялася сразу.

Исчезла. Была и вот нет ее более,

Яркой Терезии с пламенным взором.

Мается, думает бедный народ,

Где ж наша мамка, когда нам вернет

Бывшее наше величье народное,

Что отобрали бесы безродные?

Нету ответа... Ты, что умерла,

Несси родная, что с нами жила

Все эти годы тяжелые, нудные?

Время приспело очень паскудное.

Муторно нам, не знаем, что делать?

Кто нам поможет, вернет кто нам смелость,

Кто над людишками шефство возьмет,

Кто нашу грешную душу поймет?

Может с канистрами полны бензином

Выйти на площадь на нашу в Берлине,

Спичку поднесть да плоть нашу сжечь,

Что ты нам скажешь, родная, сиречь?

Выйди, пожалуйста, из-за укрытия,

Все тебе простим без всякого вытия

Службу твою и роль спецагента,

Только спаси нас от напастей энтих,

Что навалились на нас отовсюду.

Все мы погрязли во грехе и в блуде.

Мамка отткликнись, скажи хоть полслова

Выслушать речь твою все мы готовы.

Дай, Несси, шансу, дай нам надежду

Явся к народу, не противодействуй,

Против желаний своих не протився.

Люба ты нам, мы помним витийства

Дивны твои в нашей любой газете,

Шлем от читателей всех мы приветы

Несси великой, кормчедержащей.

Будь нам и далее мамкой ты вящей.

Сердце, душонку ты нам отогрей,

Просим тебя безо всяких затей!

Жизни любовной ты нас не лишай

Только с тобою жизнь наша – рай!

***

Нету ответа сиротке-народу,

Что это, может быть, новая мода?

К черту послать надоевших людишек,

Смыться и думать: «Вы есть излишек!»

Душка-классик

О том, что если короля делает не народ,

а свита, то классиков от литературы делает

окололитературная шпана, а не читатель.

***

Есть среди нашего писчего брата

Непререкаемый босс-литератор.

В пору его аксакалом назвать

Не только за возраст но и за стать,

Что приобрел он на поприще славном,

Литературно-витийно-сакральном.

Он словно акын, тот, что песни поет,

Пишет о жизни, что мимо плывет.

Ему нет пределов в риторике жанра,

Меж одой, балладой, поэмой, романом

Границы отсутствуют, их нет у него,

И червь от сомненья не гложет его

Широкомасштабную душу-талант.

В нем силы немеряны, буд-то атлант

Из прошлого бытия возвратился

И в душу блаженную переселился.

Девятый десяток пошел аксакалу,

Но нету предела духовну накалу.

Чрез слово искусное, словно кудесник

Доносит до нас он все новые песни.

Бывает с устаку он примет на грудь

Серьезный напиток, но выбраный путь

Он держит уверенно без компасов,

Нет в зелье для классика всяких бесов.

Бессильны они, в желудке таланта

И быстро становятся лишь экспонантом

Сродни колбасе иль селедке какой,

Засадит пузырь и пошел на покой.

А утром опять он, как буд-то не пил,

В руку перо и в заоблачье взмыл.

И пишет, и пишет, и пишет борзо,

Рубит в капусту всемирное зло.

Конечно, взобравшемуся на олимп,

Потребен изящный светящийся нимб.

Требует статуса та голова,

Что денно и нощно, аки пчела

Со словом работает честно и смело,

Чтоб в уши народа оно залетело

И там бы застряло навеки, шурша

Той правдой нетленной, что классик-душа

Изрыгнул как из рога изобилья.

Короче, писателю нужна идилья,

Которая, знаем мы все, состоит

Из похвал и елея, что любит пиит.

Толпа почитателей, что здесь скрывать,

Должна его творческий дух окружать.

Особенно здесь предпочтительны те,

Кто трепетно верен заветной мечте:

Писательску делу и слову, кто служит

Пусть сам бесталантен, но классика любит

В надежде на то, что отблески славы

Чело их осветят и тоже прославят.

Всегда прихлебателей было немало,

Кто к славе чужой без клеев прилипает.

Собрались они и вокруг корифея,

Могучего классика, слов чародея.

Кружатся роями, гудят и галдят,

О славе архонта глаголят, твердят.

К порогу его протоптали дорогу,

Которую топчат не к всякому богу.

Классик – душевный, он всех привечает,

И день ото дня его сила крепчает.

Из этих из самых писак-прихлебателей

Создал он свой союз воздыхателей.

Послушно внимают они указаниям,

Что классик дает им от высшего знания

Природы вещей и событий текущих,

Ничто не минет их ух вездесущих.

От умиления пред главным пером,

Собраньем «Союза» он был наречен

Профессором слова, борцом за свободу

И беззаветным слугою народа.

Не первому смертному слава великая,

Лесть беспардонная и многоликая

Сносила чердак, замутняла сознанье.

Такая уж участь, такое призванье

У тех, кто родился с задатками гения.

Сирены в экскорте и сладкое пение

Им обеспечены будут до гроба.

Нет тяжелее и уродливей горба,

Который ты, хочешь не хочешь, влачи.

Зубами скрипи, но терпи и молчи.

Классик спокоен, он понял давно

И с пользой прожить решил, что дано

Судьбою-злодейкой. – Буду я глуп,

Если фанфар звук, литавр, медных труб

Себе на потребу не применю

На радость, веселье, а не на войну.

Зачем мне противиться славе, почету,

Зачем мне сводить какие-то счеты

С чревоугодьем, гордыней и блудом?

Шашни водить и, дружить с ними буду.

Под звуки фанфар я буду плясать,

Под медные трубы пить-выпивать.

Не я буду славы бояться, она

Пускай избегает, коль хочет, меня.

Сказано сделано и литератор,

Чтоб не иссяк аккумулятор,

Тот, что талант его мощный питает,

Классик его иногда заряжает.

Кодлу своих почитателей дружных

Он собирает к себе, когда нужно.

Садит их вкруг большого стола,

И залихватская пьянка пошла.

Водка, винишко, коньяки рекой,

Щедр писатель, дифирамб только спой

Во славу его, не жалея гортани,

Будешь всегда ты и сытый и пьяный.

Ну, а коль с дури отмочешь не то,

Тут же получишь от мэтра в хайло.

Думай вперед, не лепи невпопад,

Дурень набитый, а попросту гад!

Классик сидит во главе, он в почете,

Слева клевреты, а справа поэты.

Ну, а напротив прозаики-смерды,

Что подпирают классика тверди.

После четвертого тоста иль пятого

Оду в честь классика-ниспровегателя

Бывших кумиров читателей скромных,

Отрок читает, хотя и безродый,

Но подающий надежды поэт,

Будущий классика верный клеврет.

Следом за юным поэтом стоит

В очередь баба, стареющий вид,

Коим подчеркнута бурная молодость,

Где не была доблестью девичья кротость.

Сей факт не мешает ей голосом феи

Стих прочитать в честь сиречь корифея,

Так протекает собрание ровно,

В очередь гости рекут мудозвонно

Пока вдруг без признаков жизни на пол

Не рухнул дородный и мощный, как вол

Похабник-поэт. Он мгновенье назад

Выпятив грудь, оттопыривши зад

Скабрезный стишок собирался прочесть

Публике светской, но редкая смесь

Водки, портвейна, пива и виски

Вдарила в ноги и рухнул, не пискнув,

В обморок пошлых куплетов слагатель,

Пьяных застолий питух-завсегдатай.

– Проверки не выдержал, вон за порог! -

Гневно и грозно классик изрек.

– И никогда, чтобы не было более

В моих аппартаментах рыла свиного!

В нашей кумпании единомыслия,

Э-ка, напилася, рожа прокисшая!

Быстро ребятки, что потрезвей,

Выпхнули вон энту рожу взашей.

Так будни трудные в битве за слово

Классик промеживал междусобоями

Иль сабантуями, суть ведь не в слове,

А в том, что бушующей классика крови

Праздник был нужен хоть иногда.

Без праздника вовсе не жизнь, а беда.

Кроме того, он без ласки без женской

Жизни не мыслил и прелюбодейство

Являлось ему, дабы плоть возбуждать,

И чрез это свой дух укреплять,

Чтобы мужской его сути начало

В сереньких буднях вдруг не завяло,

Не подутухло, случай, ненароком

Да не сказалось на творчестве боком.

Плоть ведь мужицкая – духа мотор!

Так что за ней нужен крепкий надзор.

Лучше всего для подобных оказий

Девки нужны помоложе, поглаже,

Кровь с молоком и пышная грудь,

Чтобы не охнуть и не вздохнуть.

Случаи энти не часто бывают,

О том корифея агент только знает,

Когда в расписание девы стоят,

Когда ему стол заменяет кровать.

В день такой светлый, когда вечереет

Входит агент к корифею и греет

Классику словом заветнейшим ухо, -

«Пуф» – называется та заваруха.

– Что ж ты молчал-то весь день, вот, стервец

Быстро достань-ка мой мундирец

Белу рубаху и бабочку к ней

Ты подготовь, да давай поживей.

Время так дорого, мне ведь главу

Нужно, хоть сдохни, закончить к утру.

Знал бы я раньше про этот поход

Может бы днем завершил. Обормот!

И вот корифей под агента надзором

Стоит у дверей, где надпись узорная

Рисована красным твердой рукой:

«Придешь ты чужим, а уйдешь как родной».

Агент остается снаружи стоять,

А классик сдается страсти во власть,

В женских объятьях он пару часов

Прочь изгоняет из плоти бесов.

Настроивши плоть, дух подлечивши,

Выходит наружу, едва не свалившись

С крутого крыльца, но был подхваченный

Твердой агента рукой раскоряченной.

Идет классик к дому, дыша полной грудью.

Теперь за роман он спокоен, не трудно

Ему завершить его даже до сроку.

Вот так и живет он в гармонии с роком.

***

Душка наш классик, светоч, надежда!

Не знает о нем лишь последний невежда.

Берлинский же житель, надежду лелеет

Встретиться с мэтром в зеленой аллее,

Где часто гуляет основоположник,

Литературы народной заложник.

Герой настоящий, а не былинный.

Да будет примером путь его дивный!

Эпиграмма

на жюри по Премиям за искусство,

вручаемые нашим землякам

доктором Айсфельдом.

Есть у нашего Землячества

Удивительное качество

В тишине и полумраке

Охлобучивать земляков

Только солнышко за тучи

Вся компания – до кучи

Начинают толковище

О духовной вящей пище.

– Это нужный индивид,

Не перечит, не гундит.

Премию дадим ему,

Хоть не он писал «Муму».

Эта дама тоже наша

Уж такая вся – милаша!

Был я сней в командировке -

Поражен ее сноровкой...

Ну, а эту любит шеф,

С нею у нее гешефт,

И ее не наградить,

Значит папу рассердить.

Вот такой у нас вердикт.

Все согласны? Утвердить!

Один против? Пошел вон,

Недодепа, эпигон!

Ну, наконец!!!

Эпиграмма

на Е.З. и А.Е от А.П.

Карагандец,

полурусец,

полунемец,

полуеврей,

полумосквец,

полумудрец,

полупоэт,

большой

учености

клеврет,

в итоге –

наш

полупиз..ц

"Preisträgerin"

сталa

наконец,

наш

Альфред

просто –

молодец,

всем

остальным,

кто

был

не

с

ним,

пришел

пипец,

пришел

капец,

Землячество -

всему

венец,

и,

кто

посмеет

нарушать

законы

нашенской

братвы,

тот

будет

бит –

увы,

увы,

тому

на

лоб

зеленкой

крест

мы

нарисуем

между

глаз,

сольем

мы

их

всех

в

унитаз

и

дружно

скажем

вы

говно,

вас

среди

нас

быть

не

должно.

***

Так успокойтися, халдеи,

У нас все схвачено,

И мы балдеем.

За все везде уплачено у нас.

Но не за вас.

Но не за вас.

А вы пигмеи, дуралеи.

Пусть снизойдет вам на умы -

Увы-увы-увы-увы...

И все ж, какие ж вы козлы!!!

Сказ об ученом муже

***

Читаю ученага мужа изыски

Историка славанаго, что стоит в списке

Средь мудрых, которых немного на свете,

Которые лучиком правды нам светят,

Что мы, то есть, немцы, что жили в России

Ее своим словом любви истребили.

Любили мы Бога и правду любили,

Стояли на том и власть теребили:

«Отдай нам свободу, пусти восвояси,

Не то мы те, власть, хайло разукрасим.

И власть испугалась и гикнулась тут же

И стали мы жить на свободе без нужды.»

Читаю историка, слеза аж закапала,

Как буд-то бальзам он мне в душу накапал.

Выходит, что я немчура недоделанный

С властью боролся и был такой смелый!

Куда Новодворской, куда ей позорной,

Что рыла под власть лопаткой саперной,

Под КГБ, под кремлевски струкуры.

Вот мы ей конкретно под дых саданули,

Когда заявили: «Не трогать баптистов,

Свободу хотим во всех ее смыслах!

Неправомерное ты государство,

Не будет от немцев тебе благодсрства!

Гражданское право отдай нам по праву,

Не то улетим мы на родину славну,

В Германию, то бишь, до демократии

Зачахнешь без нас ты в своей блядократии!

Нас не послушалась власть и накрылась,

Из тазика медного шайзем умылась.

Мы же, вернувшись в родные пенаты,

Живем хоть не в золоте, но в демократии.

***

А то, что «союзник» нам дышит в затылок,

И держит Германию он за обмылок -

Совсем не беда, демократия – это

Для наших историков, «правды» клевретов.

Басня

об идеологическом гангстере,

обуреваемом манией величия

Стремлене кого бы то ни было к власти над

умамии других, желание всегда и во всем быть

правым и, чтобы только за ним, имяреком

оставалось последнее слово – не осуществимо.

Запальчивость же и категоричность подобных

субъектов, есть показатель незрелости личности.

***

Сгораемый страстью величья профессор,

Здравому смыслу враг и агрессор,

Доносов, стукачества главный начальник

Править пытается правду, охальник!

И ночью, и днем, и утром, и вечером

Месит он тесто премерзкое бесово.

Месит его, слепить чтобы горб

Жертве своей и загнать ее в гроб.

И закопать в могилу забвенья,

Чтобы его только вредное мненье

Было бы главным в среде обитанья,

Где славится злоба и поруганье.

Когда же устанет профессор-мудрец,

Когда он исслабится в злобе в конец,

Баба его эстафету злодейства

В руки свои без особо затейства

Берет без сомненья, и в свет производит

Такое!... Профессор и тот руками разводит:

– Мы столько лет вместе, столько лет рядом,

А ты у меня – ведь не хуже снаряда!

Действительно в склоках и мерзопаскудстве

Баба профессора много искусней?

Как не заметил, живя с нею годы,

В подруге профессор зловредной породы?

– Теперь будем вместе горбы лепить,

Нашим врагам на свете не жить!

Я наступаю, а ты прикрываешь

А я – боевущий, ты меня знаешь.

Теперь нашим недругам лишь удавиться!

Иль в водоеме зараз утопиться!

Помнишь, в гостях мы были у Шурры,

Кислым борщом накормила нас дура!

Ты, женка о ней в интернет напиши,

Что хуже борща, винигрета, лапши

В жисть мы не ели, ну просто блевота!

Спорить со мной у Шурры охота

Вмиг пропадет, и заткнется она.

Мне уже наша победа видна.

Если и дальше плечом ко плечу

Вместе пойдем мы, то только свечу

За упокой можно ставить врагам.

Я же тебя тоже в обиду не дам.

Не зря ж запятые всю жизнь расставляя

Достиг я вершины познанья, родная!

Вместе мы – сила, а, кроме того,

Есть у меня состав рядовой.

Эти болваны, ну, как истуканы,

Что не скажу, все делают рьяно.

Тот же редактор, который мне служит,

Бошку свернет – на кого укажу я.

Или внештатники, что при журнале,

Служат мне верно, ну как об.....ны.

В целом и в обчем в атаку идем.

Мы их усех в порошок изотрем,

По ветру развеем, докажем, что я -

Мудрости светоч и нет бытия

Без моих мудрых слов-указаний.

Что может баран без мово понуканья?

Короче, чтоб знали всегда и везде -

Правду таит мой журнал «О-ВЕ-ПЕ»!

Черт из табакерки

Вова Бес одеколоном

Хвост побрызгав, уши, роги,

Робке славному с поклоном

Вмиг явился и с порога:

– Вызывали? Я явился!!!

На хвосте я весь извился,

Ожидаючи приказа.

Кто у нас теперь зараза,

И к кому мне блошью прыть

На сегодня применить?

Приб... Понятно. Все исполню.

Вы работою довольны

Безусловно будете,

Потому как блудите

Вы давно, достопочтенный

Мой наставник незабвенный.

Блуд для нас – закон известный

Словоблудом быть прелестно...

Потому без лишних слов –

Честь имею, Блудослов!

Понял все, не надо дважды

Бес я умный и отважный.

Повторяю – не дурак

Извини, ведь я – варнак!

Я в округе нашей местной

Очень даже всем известный.

У меня любовница

Лида В.... – Смаковница!

Она у нас ударница!

Хотя чуток проказница.

А сними с нее узду...

Эту не пошлешь в ман...у.

Ты ее, профессор Блуд,

Дай в помощницы и тут

С ней я так наворочу –

Не сподобиться врачу

Излечить эту заразу...

Ах не это?! Скажи сразу,

Что мне делать, как мне быть,

Чтоб врагов твоих сгубить.

Понял все, теперь мне ясно –

Пукнуть там, где солнце ясно.

Сделать на мгновение

Солнечно затмение,

Плюнуть в энто чисто блюдо,

Здесь насрать при всех прилюдно,

В качестве отмщения

Обгадить помещение...

Блуд родимый, мой профессор,

Нет заданья легковесней.

Сделаю я все как надо

Прочь сомнения, комрадо!

Столько лет плечом к плечу

Гнусность, пакость молочу

Я с тобой самозабвенно

И считаю – это верно!

Всех мы сделаем как надо

Роги делаю закладом,

Бесовским хвостом клянусь,

Я ведь бесовская гнусь...

По европам с голым жопом

Журнал «ОВЕПЕ» – прекрасный журнал!

Об этом нам главный редактор сказал.

Редактор он – дока, редактор он – Дуб –

Нахватан, начитан, немножечко туп.

Для тех, кто не верит рекомендую

Мартовский номер прочесть насухую.

Выпить читатель, ты можешь, конечно,

Если «Кондратий» не хватит на месте,

Если сердечко читателя сдюжит,

Если его не рванет не скокужит,

Новое слово, что в публицистике

Дуб изобрел, подчиняясь стилистике

Наставника Скрипки, друга-учителя,

Правописания стража-воителя,

Главного цензора и инквизитора,

Незаменимого мага-предиктора.

В номере мартовском года грядущего

Пал жертвой неистовства некогда сущий

Бывший редактор. Он посрамлен

Теми, с кем вместе словесный бульон

Варил безмятежно в журнале указанном,

С кем вместе доселе хулил и проказничал.

Как в ощип кура попал он в опалу

Кровинке-дитяте, родному журналу.

Тандем дуболома и скрипки скулящей -

Могучий союз, союз борзовящий –

Раздел на глазах до самой до жопы

Редактора бывшего и по Европе

Отправил гулять без сомнения всякого,

Считая, что славно расправился с бякою.

Ни скрипке кондовой, ни дубу зеленому,

Предавшихся блуду словесному новому,

Никак в голову не идет мысль простая,

Что личность унизить нельзя даже стаей,

Что чести не будет ватаге гиен

Подранка сожравшей и, что это плен

Для мелких душонок. Не понимают,

Что блудом словесным себя раздевают

Они донага, до самой до жопы,

Позором являясь на теле Европы.

Торжество

Торжество есть торжественный случай.

Наконец, мы дождались его!

Повод есть нам собраться до кучи,

За народ «поболеть», за него.

Но вдали от него!

Торжество, торжество, торжество!

Случай, тот, что зовут – уникальным.

За единым столом с родимой братвой

Конференцию мы засандалим.

Но без вас!

От себя повторим это снова,

Задолбал, руссланддойче, ты нас!

Ты, народец, забудь это слово.

«Августовский указ» он – про вас.

Но – для нас!

Сколь гешефтов под этот «Указ»

Мы сварганили в прошлом столетье...

Сколько будет еще, и еще сколько раз

Мы вам скажем «Указ» – он про вас.

«Глюк» для нас!

Так зачем ты, народ, поднимаешь волну?

Ваш «Указ» есть для нас уникальный заказ!

Ну, поймите же нас – вас нигде не поймут.

Денег много у нас, но они не про вас.

Бабки – только для нас!

Задолбали вы нас своим жалким нытьем,

Мы так славно живем, сладко пьем и нутром

Презираем мы вас. Вам «Указ» – не указ.

Оставайтесь же там, где дал Сталин приказ.

Он был издан для вас!

Задолбали Рейхстаг вы и Кремль,

Волгу вам подавай непременно.

Полигон, что Бориска отдал с бодуна

Вам принять не достало ума.

Ах, у вас нет ума!

Мы назначили Магтенса вам в пастухи,

Но вы морду воротите нам вопреки.

Вам не нравится он – рылом, мол, недорос,

Мол, не немец он вовсе, а «юдмалоросс».

Но иного жулья в нас нэма!

Мы историков кучу собрали, что пишут

Вам историю, где мы согласные с мыслью,

Что«Указ» есть для вас избавленьем от мук

И, что Сталин для немцев первейший был друг!

В том есть истая суть!

Нет покоя от вас, задолбали вы нас,

Скажем мы вам без лишних прикрас:

Жили б дальше вы в вашей Караганде,

В Воркуте, на Таймыре и в Вологде.

Что вам делать у нас?

Не спасет Фатерлянд ваши грязные души,

В большевистской грязи вы по самые уши.

И чего вы приперлись сюда – не понять,

В вашу душу, в железо и всякую мать!

ФРГ – не для вас!

ФРГ – сексуал-демократии светоч,

Гомосекам была и останется крышей.

И любая другая, кроме вас, нечисть

Нам милее, роднее, краше и чище.

Ждут в тайге только вас!

Сколько леса осталось в сибирских урманах,

Сколько угля в забоях, а в скважинах нефти?

Сколько места еще на лагерных нарах

И вас только нет на законнейшем месте.

Указанн o м Сталином месте!

Величавому Дубу

гнилому –

величавую песню

поем

На Дубе кондовом,

Пустопорожнем

На самой вершине

Сидят два Беса.

Один Бес хвостатый,

A другой пейсатый.

Они побратимы,

Oни – бесы-хваты.

Дуб велиречивый

Привечает бесов,

Гнусными словами

Посылает в лес их:

«Вы добычу-жертву

Для меня сыщите,

И гнилые соки

Во мне обновите.»

Один бес, что Вова,

Хвост задравши крикнул:

«Исполнять готов я!» -

С Дуба тут же спрыгнул.

Другой бес, что кличут

Шабесгоем Фицем,

Возбудился шибко

Разразился кличем:

«Знаю, где искать мне

Для тебя питанье,

Гриб, что растет буйно,

Дадим на растерзанье.

Мы тебе Дубинушка,

Вмиг его представим

Испечем и сварим

Будет пропитанье...»

Понеслись галопом

Бесы по дубраве,

Чтобы из гриба белого

Наварить отвару.

Гриб они сорвали,

Бросили в котел,

Дрова в огонь бросали,

Добавляли соль.

Долго колдовали

Бесы над котлом,

Пряность добавляли,

А потом весь ствол

Дуба оросили,

Стали поджидать -

Будет ли гнилушка

Силу набирать?

Силы не явились,

А пошел понос.

Вон как обернулось -

Дуб ущерб понес.

Благородной пищи

Дуб не перенес:

«Мухомор тащите,

Загрызи вас пес!»

***

Мухомор, известно,

Для гнилья милей.

Белый гриб несносен

Для трупных червей.

Басня

По европам с голым жопом

Журнал «ОВЕПЕ» – прекрасный журнал!

Об этом нам главный редактор сказал.

Редактор он – дока, редактор он – Дуб –

Нахватан, начитан, немножечко туп.

Для тех, кто не верит рекомендую

Мартовский номер прочесть насухую.

Выпить читатель, ты можешь, конечно,

Если «Кондратий» не хватит на месте,

Если сердечко читателя сдюжит,

Если его не рванет не скокужит,

Новое слово, что в публицистике

Дуб изобрел, подчиняясь стилистике

Наставника Скрипки, друга-учителя,

Правописания стража-воителя,

Главного цензора и инквизитора,

Незаменимого мага-предиктора.

В номере мартовском года грядущего

Обрушился Дуб на редактора сущего.

Пригрел же змею на груди у журнала

И от змеюки той терпит опалу.

Тандем дуболома и скрипки скулящей -

Могучий союз, союз борзовящий –

Разделал под корень отца-воспитетеля,

Назвав его в злобе чуть ли не татем.

Отправил к чертям без сомнения всякого,

Считая, что славно расправился с бякою.

Ни скрипке кондовой, ни дубу зеленому,

Предавшихся блуду словесному новому,

Никак в голову не идет мысль простая,

Что личность унизить нельзя даже стаей,

Что чести не будет ватаге гиен

Подранка сожравшей и, что это плен

Для мелких душонок. Не понимают,

Что блудом словесным себя раздевают

Они донага, до самой до жопы,

Позором являясь на теле Европы.

В нашей немецкой диаспоре завелась плесень, зовут ее журнал «овепе». Рассылаю свою басню, которая, может быть, эту плеснь хоть как-то скокужит. Но надежд совсем мало. Слишком невменямая публика собралась в зловредную бесовскую кодлу, которая гадит и гадит, воняет и воняет, где не попадя. Есть опасность, что эта кодла-шобла может задохнуться в собственных нечистотах и тогда нам будет чего-то не хватать. Ведь к эпатажу привыкаешь, не правда ли?

Но, если безродные космополиты задохнуться в своем же говне – это будет справедливо и нам, немцам, дышать, несомненно, станет легче.

Александр Приб

Басня

Парад бесноватых

Бесы водят хороводы:

Кружат, кружат, кружат,

Замутить, чтоб чисты воды,

Превратить их в лужи.

Главный бес, по кличке Дуб

Дуболомит, горлопанит,

Создал мракобесов клуб,

И дурман там варит.

В круг помощники его,

В бубны, как шаманы,

Бьют, колотят – бесовье,

Что с них взять с баранов.

И профессор в шайке этой

Бесноватых научитель,

Хотя и с большим приветом,

Дуба преданный воитель.

Дуб, который главный бес,

Собирал команду годы,

Но зато каков кортеж

Из бесовской породы!

Вот, к примеру, шабесгой,

Фиц зовут. Речистый!

На его пути не стой

Шибко он говнистый.

Набирает говна в рот,

И плюет, зараза.

Тот, в кого он попадет

Отмоется не сразу.

Или Бес Вованя «славный» -

Черти прячутся, когда

Сеет он кругом отраву

Из помойного ведра.

С ними вместе ненавистник,

Всему доброму завистник

Карла Глистер незабвенный

Клон Джабаева нетленный

Ну, который был Джамбул

Ну, который стих загнул.

Карла Джаба переплюнул.

Он такое в мир засунул...

Баснописец, одним словом,

Да куда тому Крылову.

Бесовства в нем выше крыши,

Поутихли даже мыши.

***

Вот такая вот команда

Закружилась в исступленье.

Рычат бесы, видно гланды,

Навязать хотят нам мненье,

Что конец настал разумью,

Что они лишь только умны

Остальных же, что не бесы,

Срочно нужно всех повесить.

Пьедестал

Трагедия

О том, как пьедестал не дождался,

не обрел своего хозяина из-за великой смуты,

что произошла среди вождей

и вождишек нашего народа...

***

На высоком холме в зеленом лесу

Стоит пьедестал, как на посту.

Сумрачен, строг, величав, безмолвный

Камень базальтовый первопристольный.

Он не торопится, он терпеливый!

Переносит стоически холод и ливни.

Ни ветры, ни вьюги, ни даже морозы

Мало тревожат его дивны грезы.

Лелеет сия каменюка надежды,

Что явится скоро в белых одеждах

К подножью великому некий герой

И встанет на камень твердой ногой.

Вождь сей базальтовой глыбе потребен,

Вождь, без которого он бесполезен.

Камень на то и стал постаментом,

Быть чтоб твердыней, быть фундаментом,

Славному витязю, верно служить,

А без вождя постаменту не жить.

Но годы проходят стоит одинок,

Каменной глыбой базальта кусок.

Не может никак понять пъедестал,