Текст книги "Граф де Монте-Кристо (Части IV, V, VI)"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)
– Неужели вы могли подумать, что это возможно? – с горечью сказал Моррель.
– Поймите меня, Максимилиан, – сказал граф. – Вы не считаете меня пошляком, бросающим слова на ветер?
Я имею право спрашивать, утешились ли вы, ибо для меня человеческое сердце не имеет тайн. Посмотрим же вместе, что скрыто в самой глубине вашего сердца. Терзает ли его по-прежнему нестерпимая боль, от которой содрогается тело, как содрогается лев, ужаленный москитом? Мучит ли по-прежнему та палящая жажда, которую может утолить только могила, то безутешное горе, которое выбрасывает человека из жизни и гонит его навстречу смерти? Быть может, в вашем сердце просто иссякло мужество, уныние погасило в нем последний луч надежды, и оно, утратив память, уже не в силах более плакать? Если так, дорогой мой друг, если у вас больше нет слез, если вам кажется, что ваше сердце умерло, если у вас нет иной опоры, кроме Бога, и ваш взгляд обращен только к небу, тогда оставим слова, они бессильны выразить наши чувства. Тогда, Максимилиан, вы утешились, вам не на что больше сетовать.
– Граф, – отвечал Моррель кротко и в то же время твердо, – выслушайте меня как человека, который перстом указывает на землю, а глаза возводит к небу. Я пришел к вам, чтобы умереть в объятиях друга. Конечно, есть люди, которых я люблю: я люблю свою сестру, люблю ее мужа, Эмманюэля, но мне нужно, чтобы в последнюю минуту кто-то улыбнулся мне и раскрыл сильные объятия. Жюли разразилась бы слезами и упала бы в обморок, и я увидел бы ее страдания, а я уже довольно страдал; Эмманюэль стал бы отнимать у меня пистолет и поднял бы крик на весь дом. Вы же, граф, дали мне слово, и так как вы больше чем человек, – я считал бы вас божеством, если бы вы не были смертны, – вы проводите меня тихо и ласково к вратам вечности.
– Друг мой, – сказал граф, – у меня остается еще одно сомнение: может быть, вы так малодушны, что рисуетесь своим горем?
– Нет, граф, взгляните на меня: все просто, и во мне нет малодушия, – сказал Моррель, протягивая графу руку, – мой пульс не бьется ни чаще, ни медленнее, чем всегда. Но я дошел до конца пути, дальше я не пойду. Вы называете себя мудрецом – и вы говорили мне, что надо ждать и надеяться, а вы знаете, к чему это привело? Я ждал целый месяц – это значит, что я целый месяц страдал! Человек – жалкое и несчастное создание: я надеялся сам не знаю на что, на что-то неизведанное, немыслимое, безрассудное! На чудо… но какое? Один Бог это знает, Бог, омрачивший наш разум безумием, которое зовется надеждой. Да, я ждал, да, я надеялся, и за те четверть часа, что мы беседуем, вы, сами того не зная, истерзали мне сердце, потому что каждое ваше слово доказывало мне, что для меня нет больше надежды. Как ласково, как нежно убаюкает меня смерть.
Моррель произнес последние слова с такой страстной силой, что граф вздрогнул.
– Граф, – продолжал Моррель, видя, что Монте-Кристо не отвечает. – Пятого сентября вы потребовали от меня месячной отсрочки. Я согласился… Друг мой, сегодня пятое октября.
Моррель посмотрел на часы.
– Сейчас девять часов; мне осталось жить еще три часа.
– Пусть так, – отвечал Монте-Кристо, – идем.
Моррель машинально последовал за графом и даже не заметил, как они вошли в пещеру.
Он почувствовал под ногами ковер; открылась дверь, воздух наполнился благоуханием, яркий свет ослепил глаза.
Моррель остановился в нерешительности: он боялся этой расслабляющей роскоши.
Монте-Кристо дружески подтолкнул его к столу.
– Почему нам не провести оставшиеся три часа как древние римляне? – сказал он. – Приговоренные к смерти Нероном, своим повелителем и наследником, они возлежали за столом увенчанные цветами и вдыхали смерть вместе с благоуханием гелиотропов и роз.
Моррель улыбнулся.
– Как хотите, – сказал он, – смерть всегда смерть: забвение, покой, отсутствие жизни, а следовательно, и страданий.
Он сел за стол, Монте-Кристо сел напротив него.
Это была та самая сказочная столовая, которую мы уже однажды описали: мраморные статуи по-прежнему держали на головах корзины, полные цветов и плодов.
Войдя, Моррель рассеянно оглядел комнату и, вероятно, ничего не увидел.
– Я хочу задать вам вопрос как мужчина мужчине, – сказал он, пристально глядя на графа.
– Спрашивайте.
– Граф, – продолжал Моррель, – вы владеете всем человеческим знанием, и мне кажется, что вы явились из другого, высшего и более мудрого мира, чем наш.
– В ваших словах, Моррель, есть доля правды, – сказал граф с печальной улыбкой, которая его так красила, – я сошел с планеты, имя которой – страдание.
– Я верю каждому вашему слову, даже не пытаясь проникнуть в его скрытый смысл, граф. Вы сказали мне – живи, и я продолжал жить; вы сказали мне – надейся, и я почти надеялся. Теперь я решаюсь спросить вас, как если бы вы уже познали смерть: граф, это очень мучительно?
Монте-Кристо глядел на Морреля с отеческой нежностью.
– Да, – сказал он, – конечно, это очень мучительно, если вы грубо разрушаете смертную оболочку, которая упорно не хочет умирать. Если вы искромсаете свое тело неприметными для глаза зубьями кинжала, если вы глупой пулей, всегда готовой сбиться с пути, продырявите свой мозг, столь чувствительный к малейшему прикосновению, то вы будете очень страдать и отвратительно расстанетесь с жизнью; в час предсмертных мук она вам покажется лучше, чем купленный такой ценою покой.
– Понимаю, – сказал Моррель, – смерть, как и жизнь, таит в себе и страдания и наслаждения; надо лишь знать ее тайны.
– Вы глубоко правы, Максимилиан. Смотря по тому, приветливо или враждебно мы встречаем ее, смерть для нас либо друг, который нежно убаюкивает нас, либо недруг, который грубо вырывает нашу душу из тела. Пройдут тысячелетия, и наступит день, когда человек овладеет всеми разрушительными силами природы и заставит их служить на благо человечеству, когда людям станут известны, как вы сейчас сказали, тайны смерти; тогда смерть будет столь же сладостной и отрадной, как сон в объятиях возлюбленной.
– И если бы вы пожелали, граф, вы сумели бы так умереть?
– Да.
Моррель протянул ему руку.
– Теперь я понимаю, – сказал он, – почему вы назначили мне свидание здесь, на этом одиноком острове, посреди океана, в этом подземном дворце, в этом склепе, которому позавидовал бы фараон; потому что вы меня любите, граф, правда? Любите настолько, что хотите, чтобы я умер такой смертью, о которой вы сейчас говорили: смертью без мучений, смертью, которая позволила бы мне угаснуть, произнося имя Валентины и пожимая вам руку.
– Да, вы угадали, Моррель, – просто ответил граф, – этого я и хочу.
– Благодарю вас: мысль, что завтра я уже не буду страдать, сладостна моему истерзанному сердцу.
– Вы ни о чем не жалеете? – спросил Монте-Кристо.
– Нет! – отвечал Моррель.
– Даже и обо мне? – спросил граф с глубоким волнением.
Моррель молчал; его ясные глаза вдруг затуманились, потом непривычно блеснули; крупная слеза покатилась по его щеке.
– Как! – сказал граф. – Вам еще жаль чего-то на земле и вы хотите умереть?
– Умоляю вас, ни слова больше, граф, – сказал Моррель упавшим голосом, – довольно вам мучить меня.
Граф подумал, что Моррель слабеет.
И в душе его вновь ожило ужасное сомнение, которое он уже однажды поборол в замке Иф.
"Я хочу вернуть этому человеку счастье, – сказал он себе, – я хочу бросить это счастье на чашу весов, чтобы она перетянула ту чашу, куда я нагромоздил зло. Что, если я ошибся, и этот человек не настолько несчастлив, чтобы заслужить счастье? Что станется тогда со мной? Ведь только вспоминая добро, я могу забыть о зле".
– Послушайте, Моррель, – сказал он, – ваше горе безмерно, я знаю, но вы веруете в Бога и не захотите погубить свою душу.
Моррель печально улыбнулся.
– Граф, – возразил он, – я не любитель красивых слов, но, клянусь вам, моя душа больше мне не принадлежит.
– Вы знаете, Моррель, что я один на свете, – сказал Монте-Кристо. – Я привык смотреть на вас как на сына, и чтобы спасти своего сына, я готов пожертвовать жизнью, а богатством и подавно.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, Моррель, что вы решили расстаться с жизнью, потому что вам незнакомы наслаждения, которые она сулит тому, кто очень богат. У меня около ста миллионов, я вам дарю их. С таким состоянием вы можете достигнуть всего, чего только пожелаете. Если вы честолюбивы, перед вами открыты все поприща. Переверните мир, измените его лицо, предавайтесь любым безумствам, совершайте преступления, но живите!
– Вы дали мне слово, граф, – холодно отвечал Моррель и взглянул на свои часы, – уже половина двенадцатого.
– Моррель! Подумайте! У меня на глазах, в моем доме!
– Тогда отпустите меня, – мрачно сказал Максимилиан, – не то я подумаю, что вы меня любите не ради меня, а ради себя.
И он поднялся.
– Хорошо, – сказал Монте-Кристо, и лицо его просветлело, – я вижу, ваше решение непреклонно. Да, вы глубоко несчастны, и, как вы сами сказали, исцелить вас могло бы только чудо. Садитесь же, Моррель, и ждите.
Моррель повиновался: тогда Монте-Кристо встал, подошел к запертому шкафу, ключ от которого он носил при себе на золотой цепочке, и достал оттуда серебряный ларчик искусной чеканки, по углам которого были изваяны четыре стройные женские фигуры, изогнутые в горестном порыве, словно ангелы, тоскующие о небе.
Он поставил ларчик на стол.
Затем, открыв его, он вынул золотую коробочку, крышка которой откидывалась при нажиме на скрытую пружину.
Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет.
Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом.
Граф зачерпнул золоченой ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд.
Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета.
– Вот, что вы просили у меня, – сказал он. – Вот что я вам обещал.
– Прежде чем умереть, – сказал Максимилиан, беря ложечку из рук Монте-Кристо, – я хочу поблагодарить вас от всего сердца.
Граф взял другую ложку и второй раз зачерпнул из золотой коробочки.
– Что вы делаете, друг? – спросил Моррель, хватая его за руку.
– Да простит меня Бог, Моррель, – улыбаясь, ответил граф, – но, право, жизнь надоела мне не меньше, чем вам, и раз уж мне представляется такой случай…
– Остановитесь! – воскликнул Максимилиан. – Вы любите, вы любимы, вы не утратили надежды – не делайте этого! С вашей стороны это было бы преступлением! Прощайте, мой благородный, великодушный друг; я расскажу Валентине обо всем, что вы для меня сделали.
И медленно, но без колебаний, только сжимая левой рукой руку графа, Моррель с наслаждением проглотил таинственное вещество.
Оба замолчали. Али, безмолвный и внимательный, принес табак, кальяны, подал кофе и удалился.
Мало-помалу потускнели лампы в руках мраморных статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает.
Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза.
Бесконечная слабость охватила Максимилиана, кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы.
– Друг, – сказал он, – я чувствую, что умираю; благодарю.
Он сделал усилие, чтобы в последний раз протянуть графу руку, но рука бессильно повисла.
Тогда ему почудилось, что Монте-Кристо улыбается, но не той странной, пугающей улыбкой, которая порой приоткрывала ему тайны этой бездонной души, а с тем ласковым сочувствием, с каким отцы смотрят на безрассудства своих малых детей.
В то же время граф словно вырос; он казался почти великаном на фоне красной обивки стен; его черные волосы были откинуты назад, и он стоял, гордый и грозный, подобно ангелу, который встретит грешников в день Страшного суда.
Моррель, ослабевший, сраженный, откинулся в кресле; сладостная истома разлилась по его жилам. Все преобразилось в его сознании, как меняются пестрые узоры в калейдоскопе.
Полулежа, обессиленный, задыхающийся, Моррель уже не чувствовал в себе ничего живого, кроме единственной грезы: ему казалось, что он несется на всех парусах к тому смутному бреду, которым начинается иная неизвестность, именуемая смертью.
Он снова попытался протянуть руку графу, но на этот раз рука даже не пошевельнулась; он хотел сказать последнее "прости", но отяжелевший язык был недвижим, словно камень, замыкающий гробницу.
Его утомленные глаза невольно закрылись, но сквозь сомкнутые веки ему мерещился неясный образ, и он его узнал, несмотря на темноту.
Это был граф; он подошел к одной из дверей и открыл ее.
И в ту же минуту ослепительный свет, сиявший в соседней комнате, или, вернее, в сказочном замке, озарил залу, где Моррель предавался своей сладостной агонии.
На пороге, разделявшем эти две залы, появилась женщина дивной красоты.
Бледная, с нежной улыбкой, она казалась ангелом милосердия, заклинающим ангела мщения.
"Может быть, небо мне уже открывается? – подумал Максимилиан, приподымая веки. – Этот ангел похож на того, которого я потерял".
Монте-Кристо указал женщине на кресло, где лежал Моррель. Она приблизилась к нему, сложив руки, с улыбкой в устах.
– Валентина! – крикнул Моррель из глубины души.
Но с его губ не слетело ни звука, и, словно вложив все свои силы в этот немой крик, он глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Валентина бросилась к нему.
Губы Морреля еще раз шевельнулись.
– Он вас зовет, – сказал граф. – Вас зовет из глубины своего сна тот, кому вы вверили свою судьбу и с кем смерть едва не разлучила вас. Но, к счастью, я был на страже, и я победил смерть! Валентина, отныне ничто на земле не должно вас разлучить, ибо, чтобы соединиться с вами, он бросился в могилу. Не будь меня, вы бы умерли оба; я возвращаю вас друг другу; да зачтет мне Господь эти две жизни, которые я спас!
Валентина схватила руку Монте-Кристо и в порыве безмерной радости поднесла ее к губам.
– Да, благодарите меня! – сказал граф. – Неустанно повторяйте мне, что я дал вам счастье! Вы не знаете* как мне нужна эта уверенность!
– Да, да я благодарна вам от всей души, – сказала Валентина, – если вы не верите в мою искренность, спросите Гайде. Пусть моя возлюбленная сестра Гайде скажет вам, что с тех пор, как мы покинули Францию, только ее рассказы о вас помогали мне терпеливо ждать счастливого часа, который ныне засиял для меня.
– Так вы любите Гайде? – спросил Монте-Кристо с волнением, которое он тщетно пытался скрыть.
– Да! Всей душой!
– Слушайте, Валентина, – сказал граф, – я буду просить вас об одной милости.
– Меня, Боже правый! Неужели я буду так счастлива?..
– Да. Вы назвали Гайде вашей сестрой; пусть она в самом деле станет вашей сестрой, Валентина; воздайте ей за все, чем вы считаете себя обязанной мне; берегите ее и вы, и Моррель, ибо (голос графа стал едва слышен) отныне она одна на свете…
– Одна на свете! – повторил голос позади графа. – Почему?
Монте-Кристо обернулся.
Перед ним стояла Гайде, бледная, похолодевшая, и смотрела на него со смертельным испугом.
– Потому что с завтрашнего дня, дочь моя, ты будешь свободна, – отвечал граф, – и займешь то положение, которое тебе подобает; потому что я не хочу, чтобы моя судьба омрачала твою. Дочь великого паши, я возвращаю тебе богатства и имя твоего отца.
Гайде побледнела, подняла свои прозрачные руки, подобно деве, вручающей себя Богу, и спросила голосом, глухим от слез:
– Так ты покидаешь меня, господин мой?
– Ты молода, Гайде, ты прекрасна; забудь самое имя мое и будь счастлива.
– Хорошо, – сказала Гайде, – твои приказания будут исполнены, господин мой: я забуду твое имя и буду счастлива.
И она отступила к двери.
– Боже мой! – вскричала Валентина, поддерживая отяжелевшую голову Морреля, – разве вы не видите, как она бледна, не понимаете, как она страдает?.
Гайде сказала душераздирающим голосом:
– Зачем ему понимать меня, сестра? Он господин, а я невольница, он вправе ничего не замечать.
Граф содрогнулся при звуке этого голоса, который коснулся самых тайных струн его сердца; его глаза встретились с глазами Гайде и не выдержали их огня.
– Боже мой! – сказал Монте-Кристо. – Неужели то, что ты позволил мне заподозрить, правда? Так ты не хотела бы расстаться со мной, Гайде?
– Я молода, – кратко ответила она, – я люблю жизнь, которую ты сделал для меня такой сладостной, и мне жаль было бы умереть.
– А если я тебя покину, Гайде…
– Я умру, господин мой!
– Так ты любишь меня?
– Он спрашивает, люблю ли я его! Валентина, скажи ему, любишь ли ты Максимилиана!
Граф почувствовал, что его сердцу становится тесно в груди; он протянул руки, и Гайде, вскрикнув, бросилась ему в объятия.
– Да, я люблю тебя! Я люблю тебя, как любят отца, брата, мужа! Я люблю тебя, как жизнь. Я люблю тебя, как Бога, потому что ты для меня самый прекрасный, самый лучший, самый великий из людей!
– Пусть твое желание исполнится, мой ангел, – сказал граф. – Богу, который воскресил меня и дал мне победу над моими врагами, не угодно, чтобы моя победа завершилась раскаянием. Я хотел покарать себя, а Бог хочет меня простить. Так люби же меня, Гайде! Кто знает? Быть может, твоя любовь поможет мне забыть то, что я должен забыть.
– О чем ты говоришь, господин? – спросила девушка.
– Я говорю, Гайде, что одно твое слово научило меня большему, чем вся моя мудрость, накопленная за двадцать лет. У меня на свете осталась только ты, Гайде, ты одна привязываешь меня к жизни, ты одна можешь дать мне страдание, ты одна можешь дать мне счастье!
– Слышишь, Валентина? – воскликнула Гайде. – Он говорит, что я могу дать ему страдание, когда я готова жизнь отдать за него!
Граф глубоко задумался.
– Неужели я провижу истину? – сказал он наконец. – О Боже, будь то награда или возмездие, я принимаю свою судьбу. Идем, Гайде, идем…
И, обняв гибкий стан девушки, он пожал Валентине руку и удалился.
Прошло около часа. Валентина, безмолвно, едва дыша, с остановившимся взглядом, все так же сидела подле Морреля. Наконец она почувствовала, что сердце его забилось, еле уловимый вздох вылетел из полураскрытых губ, и легкая дрожь, предвестница возврата к жизни, пробежала по всему его телу.
Наконец глаза его открылись, но взгляд его был неподвижен и невидящ; потому к нему вернулось зрение, ясное, отчетливое, вместе со зрением вернулось и сознание, а вместе с сознанием – скорбь.
– Я все еще жив! – воскликнул он с отчаянием. – Граф обманул меня!
И он порывисто схватил со стола нож.
– Друг, – сказала Валентина со свей пленительной улыбкой, – очнись и взгляни на меня.
Моррель громко вскрикнул и, лепеча бессвязные слова, не веря себе, словно ослепленный небесным видением, упал на колени…
На другой день, в первых лучах рассвета, Моррель и Валентина, найдя дверь пещеры открытой, вышли на воздух. Они гуляли под руку по берегу моря, и Валентина рассказывала Моррелю, как Монте-Кристо появился в ее комнате, как он ей все открыл, как он дал ей воочию убедиться в преступлении и, наконец, как он чудом спас ее от смерти, между тем как все считали ее умершей.
В утренней лазури неба еще мерцали последние звезды.
Вдруг Моррель заметил в тени скал человека, который словно ждал знака, чтобы подойти; он указал на него Валентине.
– Это Джакопо, – сказала она, – капитан яхты.
И она сделала ему знак подойти.
– Вы хотите нам что-то сказать? – спросил Моррель.
– Я должен передать вам письмо от графа.
– От графа! – повторили они в один голос.
– Да, прочтите.
Моррель вскрыл письмо и прочел:
"Дорогой Максимилиан!
У берега Вас ждет фелука. Джакопо доставит Вас в Ливорно, где господин Нуартье поджидает свою внучку, чтобы благословить ее перед тем, как она пойдет с Вами к алтарю. Все, что находится в этой пещере, мой дом на Елисейских полях и моя вилла в Трепоре – свадебный подарок Эдмона Дантеса сыну его хозяина, Морреля. Надеюсь, мадемуазель де Вильфор не откажется принять половину этого подарка, ибо я умоляю ее отдать парижским беднякам состояние, которое она наследует после отца, сошедшего с ума, и после брата, скончавшегося вместе с ее мачехой в сентябре этого года.
Попросите ангела, охраняющего отныне Вашу жизнь, Моррель, не забывать в своих молитвах человека, который, подобно Сатане, возомнил себя равным Богу и который понял со всем смирением христианина, что только в руке Божьей высшее могущество и высшая мудрость. Быть может, эти молитвы смягчат раскаяние, которое я уношу в своем сердце.
Вам, Моррель, я хочу открыть тайну искуса, которому я Вас подверг: в этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении. Только тот, кто был беспредельно несчастлив, способен испытать беспредельное блаженство. Надо возжаждать смерти, Максимилиан, чтобы понять, как хороша жизнь.
Живите же и будьте счастливы, мои нежно любимые дети, и никогда не забывайте, что, пока не настанет день, когда Господь отдернет пред человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: «ждать и надеяться».
Ваш друг Эдмон Дантес,
граф де Монте-Кристо".
Слушая это письмо, сообщавшее ей о безумии отца и о смерти брага, о чем она узнавала впервые, Валентина побледнела, горестный вздох вырвался из ее груди, и молчаливые, но жгучие слезы заструились по ее лицу: счастье досталось ей дорогой ценой.
Моррель с беспокойством посмотрел кругом.
– Право, граф слишком далеко заходит в своей щедрости, – сказал он. – Валентина вполне удовольствуется моим скромным состоянием. Где граф? Проводите меня к нему, мой друг.
Джакопо показал рукой на горизонт.
– Что вы хотите сказать? – спросила Валентина. – Где граф? Где Гайде?
– Взгляните, – сказал Джакопо.
Они обратили взгляд туда, куда указывал моряк, и вдали, на темно-синей черте, отделявшей небо от моря, они увидали белый парус, не больше крыла морской чайки.
– Уехал! – воскликнул Моррель. – Прощай, мой друг, мой отец!
– Уехала! – прошептала Валентина. – Прощай, Гайде! Прощай, сестра!
– Кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь! – сказал Моррель, отирая слезу.
– Друг мой, – отвечала Валентина, – разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах: "ждать и надеяться"?
КОНЕЦ ИСТОРИИ ГРАФА ДЕ МОНТЕ-КРИСТО
КОММЕНТАРИИ
29 Телеграф – имеется в виду оптический телеграф (семафор); изобретен в и введен в широкое употребление во Франции в конце XVIII в., применялся до середины XIX в. Передача сообщений достигалась при помощи подвижных планок, которые могли принимать 196 различных положений, изображая столько же отдельных знаков, букв и слов; наблюдение велось с другой станции с помощью подзорных труб. Передача сообщений при помощи семафора велась довольно быстро, но затруднялась погодными условиями и была невозможна ночью.
30 Обсерватория – имеется в виду парижская астрономическая Обсерватория, построенная невдалеке от Люксембургского сада во второй половине XVII в.
Дюшатель, Шарль (1803–1867) – французский государственный деятель; в 1839–1848 гг. министр внутренних дел.
Монталиве, Март Камилль Баишссон, графде (1801–1885) – французский государственный деятель; во время Июльской монархии несколько раз занимал различные министерские посты.
Префект – во Франции высший правительственный чиновник, глава администрации департамента или иной крупной территориальной единицы.
31 Букс (или самшит) – вечнозеленый декоративный кустарник.
Рубенс, Питер Пауэл (1577–1640) – знаменитый фламандский художник; его картины отличались богатством красок и красотой образов.
Флора – древнеиталийская богиня цветов, юности и удовольствий. 33 Соня – млекопитающее из отряда грызунов.
Петроний, Гай (ум. в 66 г.) – древнеримский писатель; при дворе императора Нерона получил прозвище «арбитра изящества».
39 «Вестник»(«Message!*») – французская ежедневная газета, выходила в Париже с 1834 г.; в период Июльской монархии – правительственный орган.
«Монитёр» («Le Moniteur universel» – «Всеобщий вестник») – французская ежедневная газета, выходившая в Париже в 1789–1901 гг.; с 1799 г. по 1869 г. была официальным правительственным органом.
40 Антен, Луи Антуан, маркиз & (1665–1736) – придворный французского короля Людовика XIV.
45 Померанцевое дерево (бигарадия) – горький апельсин, вечнозеленое растение, цветы и листья которого содержат эфирные масла.
Хоббема, Мейндерт (1638–1709) – голландский художник-пейзажист.
Поттер, Паулюс (1625–1654) – голландский художник; известен реалистическим изображением охот, ферм, пастбищ.
Мирис, Франс ван (1635–1681) – голландский художник-жанрист; писал небольшие красочные картины со сценами жизни богатых горожан.
Доу, Герард (или Геррит; 1613–1675) – голландский художник, жанрист и портретист; учитель Мириса.
Ван Дейк, Антонис (1599–1641) – фламандский художник; работал также в Англии и Италии; мастер портрета.
Сурбаран, Франсиско (1598–1664) – испанский художник; автор портретов и картин на религиозные и мифологические темы.
Мурильо, Бартоломе Эстеван (1617/1618-1682) – испанский художник; писал картины главным образом на религиозные темы, вводя в них жанровые мотивы.
…предлагали Музею. – Имеется в виду художественный Музей Лувра, один из величайших в мире, основанный в 1793 г., когда Французская революция национализировала королевские коллекции; размещается в старинном дворцовом комплексе, в XVI–XVII вв. резиденции французских королей.
47 …жестом, каким Макбет указывает на Банко. – Макбет, Банко – герои трагедии Шекспира «Макбет». Здесь имеется в виду сцена из трагедии, в которой призрак Банко, убитого по приказанию Макбета, является к нему на пир, приведя в ужас убийцу.
48… подобно Вателю в Шантийи. – Ватель – метрдотель французского полководца принца Луи Конде. В 1671 г. в замке Конде Шантийи близ Парижа Ватель заколол себя шпагой, увидев, что не доставили свежей рыбы, заказанной для приглашенного туда Людовика XIV. И как раз в этот момент рыба была получена.
49 …все вина Архипелага… – Архипелаг (или Греческий архипелаг) – острова Эгейского моря, протянувшиеся от Балканского полуострова до Малой Азии. Многие из этих островов с древности славились производством вина.
Апиций – по-видимому, знаменитый древнеримский гастроном Марк Габий Апиций (I в. н. э.), обогативший кулинарное искусство многими изобретениями; имя его стало нарицательным.
…подобно Клеопатре, глотать жемчужины… – Согласно одной из легенд, египетская царица Клеопатра на пиру, чтобы поразить своих гостей, растворила в чаше с уксусом драгоценную жемчужину и затем выпила этот напиток.
Лоренцо Медичи (по прозванию Великолепный; 1449–1492) – правитель Флоренции в 1469–1492 гг., поэт; во время его правления Флоренция стала наиболее влиятельным городом-государством Италии и центром культуры Возрождения.
51 …Плиний сообщает… – По-видимому, имеется в виду древнеримский ученый и писатель Гай Плиний Секунд Старший (23/24-79 н. э.), автор труда «Естественная история» в 37 книгах, свода научных знаний того времени.
53 Ганж, Мари Элизабет де Россан, маркиза де (1637–1667) – любовница Людовика XIV; была убита, по-видимому, с согласия мужа, его братьями, шевалье и аббатом де Ганж. Таинственная и драматическая история маркизы стала сюжетом многих литературных произведений; маркизе де Ганж посвящена одна из книг соорника Дюма «История знаменитых преступлений».
Дездемона – героиня трагедии Шекспира «Отелло»; была убита мужем, подозревавшим ее в неверности.
54 …в Пизе имеется башня Уголино, в Ферраре – темница Тассо, а в Римини – комната Франчески и Паоло. – Об Уголино см. примеч. к с. 127 предыдущего тома.
Тассо, Торквато (1544–1595) – итальянский поэт эпохи Возрождения; в 1579–1786 гг. был заключен в Ферраре в больницу для умалишенных.
Далее имеется в виду известный эпизод из хроник средневековой Италии, приобретший широкую известность после описания и оригинального осмысления его Данте в поэме «Ад»: Франческа (род. ок. 1260 г.), жена Джанчотто Малатеста из Римини, влюбилась в младшего брата своего мужа Паоло (род. в 1250 г.). Любовники были застигнуты и убиты Джанчотто. История Франчески и Паоло стала сюжетом многих литературных, музыкальных и живописных произведений.
55 Люцина – богиня рождения, покровительница родов; одно из древнеримских прозвищ Юноны (древнегреческой Геры), жены верховного бога Юпитера (Зевса), богини семьи и брака в античной мифологии, наставницы женщин.
60 Тильбюри – открытая двухколесная коляска, в которую запрягают одну лошадь.
67 Клакёр – человек, входящий в клаку – группу, нанятую для создания своими действиями в зрительном зале успеха или провала спектакля, артиста.
69 …на сцене театра улицы Ришелье… – то есть театра Французской комедии.
72 …Матфан в «Гофолии». – Матфан, иудейский священник-вероотступник, ставший жрецом финикийского бога Ваала, и Гофолия, правительница в IX в. до н. э. Иудейского царства, пытавшаяся заменить иудаизм финикийским культом, – герои трагедии французского драматурга Жана Расина (1639–1699), написанной на сюжет из истории древних евреев. С проклятьями изгнанный из иудейского храма, разъяренный Матфан не может найти из него выход (действие III, явление 5).
Демутье деМеранвиль, Рене (1742–1829) – французский церковник и политический деятель, епископ в ряде городов Франции.
73 …отложенным до греческих календ. – То есть очень надолго, навсегда. Выражение, ставшее популярным благодаря римскому императору Августу, который часто повторял его, говоря о людях, не платящих своих долгов. Ирония здесь заключается в том, что календы – это название первого дня месяца у древних римлян. У древних же греков календ не было.
74 …Карл Пятый перешел Бидасоа. – Карлом V называл себя претендент на испанский престол Дон Карлос.
Бидасоа – небольшая река в Северной Испании близ французской границы.
82 …море ушло от берегов, как во времена фараона… – Речь идет об одном из эпизодов библейского рассказа об исходе древних евреев из Египта. Когда египетский царь (фараон) настиг со своим войском евреев на берегу моря, Бог послал ветер, который «сделал море сушей; и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше…» – Книга Исход, глава 14.
Гарпагон – скупец, герой комедии Мольера «Скупой».
83 Подеста – высшее административное лицо в средневековых городах-республиках Италии.
Кондотьер – предводитель отряда наемников средневековой Италии.
Флорин – золотая монета крупного достоинства; чеканилась во Флоренции с середины XIII в. и имела хождение в других европейских странах. Название монеты происходит от латинского слова flos – цветок, так как на ней был помещен геральдический знак Флоренции – лилия.
…времен Республики… – Имеется в виду республиканское устройство Флоренции в средние века.
