Текст книги "Шевалье д'Арманталь"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

VIII
АББАТ ДЮБУА

Все знают, как аббат Дюбуа начал свою карьеру, поэтому мы не будем распространяться о его молодых годах, описание которых можно найти во всех мемуарах того времени и особенно в воспоминаниях безжалостного Сен-Симона.

Современники не оклеветали Дюбуа, ибо оклеветать его было невозможно. Просто, сказав о нем все дурное, что можно было, никто не остановился на том, что в нем было хорошего. Он вышел примерно из той же среды, что и Альберони, но, надо сказать, превзошел своего соперника. И в длительной борьбе с Испанией, о которой тема нашего повествования позволяет нам лишь упомянуть, сын аптекаря одержал верх над сыном садовника. Дюбуа предвосхитил Фигаро, для которого он, может быть, послужил прототипом. Но сыну аптекаря повезло больше, чем Фигаро: из людской он попал в гостиную, а из гостиной – в тронный зал.

Каждое его повышение было вознаграждением не столько за какие-либо частные услуги, сколько за заслуги государственные. Он был одним из тех людей, которые, по выражению Талейрана, не возвышаются, а выскакивают. Его последний дипломатический демарш был поистине шедевром. Договор, который удалось заключить Дюбуа, оказался для Франции еще более выгодным, нежели Утрехтский. Австрийский император не только отказался от своих прав на испанскую корону, подобно тому как Филипп V отрекся от своих притязаний на французский престол, но и вступил вместе с Англией и Голландией в военный союз, обращенный на юге против Испании, а на севере – против Швеции и России.

Раздел территории между пятью или шестью европейскими государствами, предусмотренный этим договором, зиждился на столь разумной и прочной основе, что и теперь, спустя сто двадцать лет, изобилующих войнами, революциями и потрясениями, все эти государства, за исключением Империи, сохранили свои прежние границы.

Регент, не склонный по своей натуре строго судить людей, любил аббата, который его воспитал, и всячески ему покровительствовал. Он ценил Дюбуа за его достоинства и не слишком резко порицал за недостатки, коих и сам был не лишен. Однако между регентом и Дюбуа была целая пропасть: пороки и добродетели регента были пороками и добродетелями господина, в то время как недостатки и достоинства Дюбуа были недостатками и достоинствами лакея. Всякий раз, когда регент оказывал Дюбуа новую милость, он говорил ему: «Дюбуа, Дюбуа, не забывай, что я дарю тебе лишь новую ливрею». А Дюбуа, интересовавшийся всегда самим даром, а не тем, как он его получал, корчил обезьянью гримасу и отвечал регенту обычным своим нагловатым тоном: «Я ваш слуга, ваше высочество, вот и одевайте меня соответственно».

Впрочем, Дюбуа очень любил регента и был ему всецело предан. Аббат понимал, что только мощная рука регента удерживает его над той клоакой, из которой он вышел и в которую он, окруженный всеобщей ненавистью и презрением, неминуемо низвергся бы, утратив покровительство своего господина. Поэтому Дюбуа не за страх, а за совесть следил за всеми интригами и кознями, которые были направлены против регента. С помощью своих тайных агентов, которые часто оказывались куда более ловкими, чем полиция, и проникали благодаря стараниям госпожи де Тенсен в высший свет, а при содействии тетушки Фийон – в самые низы общества, аббат уже не раз раскрывал заговоры, о которых глава полиции Вуайе д'Аржансон не имел ни малейшего представления.

Регент, высоко ценивший услуги, которые Дюбуа ему уже оказал и которые мог оказать в дальнейшем, принял аббата-посланника с распростертыми объятиями. Едва завидев Дюбуа, регент встал ему навстречу и, нарушая обычай властителей, всегда умаляющих заслуги своих приближенных, чтобы уменьшить их вознаграждение, радостно воскликнул:

– Дюбуа, ты мой лучший друг! Договор о союзе четырех держав принесет Людовику Пятнадцатому больше выгоды, нежели все победы его прадеда, Людовика Четырнадцатого.

– Вот именно, ваше высочество, – ответил Дюбуа. – Вы воздаете мне должное, но, увы, не все это делают.

– А-а, – спросил регент, – уж не встретил ли ты мою матушку? Она только что вышла от меня.

– Вы не ошиблись. И должен вам сказать, что ей очень хотелось вернуться и попросить вас, поскольку я столь благополучно справился с моей миссией, поскорее отослать меня с новым поручением в Китай или Персию.

– Что поделаешь, мой бедный аббат, – со смехом сказал регент, – моя мать полна предрассудков. И она тебе никогда не простит, что ты воспитал ее сына таким шалопаем. Но успокойся, аббат, ты мне нужен здесь.

– А как поживает его величество? – спросил Дюбуа с улыбкой, в которой сквозила подлая надежда. – Когда я уезжал, он был очень хил.

– Хорошо, аббат, очень хорошо! – серьезно ответил регент. – Надеюсь, Бог сохранит его на счастье Франции и на позор нашим клеветникам.

– Ваше высочество встречается с ним, как обычно, каждый день?

– Я видел его вчера и даже говорил ему о тебе.

– Ба! И что же вы ему сказали?

– Я сказал его величеству, что ты, вероятно, обеспечил ему спокойное царствование.

– И что ответил король?

– Что он ответил? Он изумился, мой дорогой, что аббаты могут быть столь полезными,

– О, его величество необычайно остроумен. И старик Вильруа при этом присутствовал?

– Как всегда.

– Придется, видно, с разрешения вашего высочества, в один прекрасный день отправить этого старого пройдоху поискать меня где-нибудь на другом конце Франции. Он начинает утомлять меня своей наглостью.

– Не спеши, Дюбуа, не спеши. Всему свое время.

– И даже моему архиепископству?

– Да, кстати, что за новые бредни?

– Новые бредни, ваше высочество? Честное слово, я говорю вполне серьезно.

– Ну, а письмо английского короля, в котором он просит назначить тебя архиепископом…

– Разве вы, ваше высочество, не узнали стиль этого письма?

– Уж не сам ли ты его продиктовал, прохвост?

– Я продиктовал его поэту Нерико Детушу, а тот уже дал письмо на подпись королю.

– И король подписал его, ни слова не говоря?

– Нет, он возражал. «Разве мыслимо, – сказал он нашему поэту, – чтобы английский король-протестант вмешивался в назначение католического архиепископа во Франции? Регент прочтет мою рекомендацию, посмеется и ничего не сделает». – «Конечно, государь, – ответил Детуш, который, оказывается, куда умней, чем явствует из его стихов, – регент посмеется, но, посмеявшись вволю, исполнит просьбу вашего величества».

– Детуш соврал!

– Нет, ваше высочество, Детуш сказал правду.

– Ты – архиепископ?! Король Георг заслуживает того, чтобы я в отместку порекомендовал ему какого-нибудь негодяя, вроде тебя, на должность архиепископа Йоркского, когда она освободится.

– Вам в жизни не найти такого, как я. Я знаю лишь одного человека на свете, который…

– Кто же это? Любопытно было бы на него поглядеть.

– О, это бесполезно. Он уже имеет должность. И, поскольку должность эта высокая, он не променяет ее на все архиепископства мира.

– Наглец!

– На кого вы сердитесь, ваше высочество?

– На одного мерзавца, который намерен стать архиепископом, хотя даже до сих пор не конфирмировался.

– Тем лучше я подготовлюсь сейчас к святому причастию.

– А как ты будешь совершать обряды? Ведь ты не сведущ в церковной службе.

– Пустяки, найдем какого-нибудь знатока по части богослужения, какого-нибудь брата Жана, который меня за час обучит всей этой премудрости.

– Вряд ли тебе удастся найти такого человека.

– Я уже нашел его.

– Кто же он?

– Ваш старший духовник Трессан, нантский епископ.

– У такого пройдохи, как ты, на все готов ответ. Но ведь ты женат!

– Я женат?

– Ну да! Ведь госпожа Дюбуа…

– Госпожа Дюбуа? Я такой не знаю.

– Как, несчастный, уж не отправил ли ты ее на тот свет?

– Вы, ваше высочество, видимо, забыли, что всего лишь два дня назад назначили ей пожизненную пенсию.

– А если она будет возражать против твоего назначения архиепископом?

– Мне она не страшна, у нее нет никаких доказательств.

– Она достанет копию вашего брачного свидетельства.

– Копии с несуществующего оригинала быть не может.

– А где же оригинал?

– Вот что от него осталось, – ответил Дюбуа, вынимая из кошелька бумажку, в которой лежала щепотка пепла.

– Как, негодяй, и ты не боишься, что я отправлю тебя на каторгу?!

– Если вы действительно желаете это сделать, то более подходящей) момента не найти. Я слышу в приемной голос начальника полиции.

– Кто его вызвал?

– Зачем?

– Чтобы устроить ему головомойку.

– По какому поводу?

– Вы сейчас услышите. Итак, все решено: я получаю архиепископство.

– А ты уже выбрал себе епархию?

– Конечно, я беру Камбре.

– Черт возьми, я вижу, у тебя губа не дура!

– Помилуй Бог, здесь дело не в доходах, ваше высочество, мне дорога честь занять место Фенелона.

– И ты, должно быть, одаришь нас новым «Телемаком».

– При условии, что вы укажите мне хотя бы одну Пенелопу во всем королевстве.

– Да, кстати о Пенелопе. Известно ли тебе, что госпожа де Сабран…

– Мне все известно.

– Что, аббат твоя полиция по-прежнему в курсе всех дел?

– Судите сами, ваше высочество, – ответил аббат и протянул руку к шнурку для звонка.

Зазвенел звонок, и в кабинет регента вошел лакей.

– Пусть войдет господин начальник полиции, – приказал Дюбуа.

– Послушай, аббат, с каких пор ты стал здесь распоряжаться?

– Я делаю это для вашего блага, ваше высочество. Разрешите мне действовать.

– Ну что ж, действуй, – сказал регент. – К людям, только что возвратившимся на родину, надо быть снисходительным.

В кабинет вошел мессир Вуайе д'Аржансон. По уродству он мог поспорить с Дюбуа, хотя нимало «а него не походил. Человек огромного роста, тучный и грузный, он носил непомерно большой парик, как нельзя более соответствующий его толстым, косматым бровям. Внешность Вуайе д'Аржансона была так страшна, что дети, видевшие шефа полиции впервые, принимали его за дьявола. Впрочем, ему нельзя было отказать в энергии, изворотливости, ловкости и умении плести интриги. Короче говоря, Вуайе д'Аржансон добросовестно выполнял свои обязанности, особенно если его не отвлекали по ночам какие-нибудь любовные похождения.

– Господин начальник полиции, – сказал Дюбуа, не давая д'Аржансону времени поклониться, как того требовал этикет, – его высочество, который не имеет от меня секретов, послал за вами, чтобы вы сказали мне, в каком костюме он выходил вчера вечером из дворца, в каком доме он провел вечер и что с ним приключилось, когда он вышел из этого дома. Если бы я сам не прибыл только что из Лондона, то у меня не было бы необходимости задавать вам все эти вопросы. Но поскольку вчера вечером я мчался на перекладных из Кале, то, как вы сами понимаете, я ничего не знаю.

– Как, – сказал д'Аржансон, чувствуя, что эти вопросы таят в себе какую-то ловушку, – разве вчера произошли какие-нибудь чрезвычайные события? Должен признаться, что никаких донесений ко мне не поступало. Во всяком случае, я надеюсь, что с его высочеством ничего неприятного не случилось?

– Помилуй Бог, конечно, ничего! Если не считать, что его высочество чуть не похитили, когда он, одетый в мундир французской гвардии, выходил из дома госпожи де Сабран, куда он отправился на ужин.

– Похитили?! – воскликнул д'Аржансон, побледнев, в то время как регент не мог сдержать возгласа изумления. – Чуть не похитили? Но кто?

– Вот именно этого мы и не знаем. А вы, господин начальник полиции, обязаны были это знать. И знали бы, если бы занимались службой, а не проводили время в монастыре Мад-лен-де-Тренель.

– Как, д'Аржансон?! – воскликнул регент, разражаясь хохотом. – Вы, суровый страж закона, подаете подобные примеры! Ну уж, будьте уверены, теперь я знаю, как вас встретить, когда вы, как делали при покойном короле, принесете мне в конце года список моих проделок.

– Ваше высочество… – пробормотал начальник полиции. – Ваше высочество, надеюсь, не верит ни слову из того, что говорит господин аббат.

– Вот как! – воскликнул Дюбуа. – Несчастный, вместо того, чтобы сознаться в своем неведении, вы уличаете меня во лжи! Ваше высочество, я проведу вас в гарем д'Аржансона: у него там аббатиса двадцати шести лет и пятнадцатилетние послушницы; будуар, затянутый восхитительным индийским шелком, и кельи, обитые расписными тканями! О, господин начальник полиции умеет все устроить. На это ушло пятнадцать процентов доходов от лотереи.

Регент держался за бока от смеха, глядя на совершенно растерявшегося д'Аржансона.

– Но, господин аббат, – ответил начальник полиции, пытаясь вернуть разговор к теме хоть и более унизительной для него, но все же не столь нежелательной, – невелика заслуга – знать подробности события, о котором его высочество, несомненно, рассказал вам.

– Клянусь честью, д'Аржансон, – воскликнул регент, – я не говорил ему ни слова.

– Полно, господин начальник полиции! – сказал Дюбуа. – Может быть, это его высочество рассказал мне заодно историю той послушницы-госпитальерки из предместья Сен-Марсо, которую вам не удалось похитить из монастырских стен? Может быть, это его высочество рассказал мне и о доме, который вы велели построить на чужое имя и который имеет общую стену с монастырем Мадлен, так что вы можете проникать туда в любое время через дверь, скрытую в шкафу и ведущую в ризницу часовни блаженного святого Марка, вашего патрона? И, наконец, разве его высочество рассказал мне, как ваше превосходительство изволили провести вчерашний вечер, приказав Христовым невестам чесать вам пятки и читать вслух прошения, полученные вами в течение дня? Ну нет, все это, дорогой мой начальник полиции, проще простого; и тот, кто умел бы только это, недостоин был бы развязать ленты на ваших башмаках.

– Послушайте, господин аббат, – ответил шеф полиции серьезным тоном, – если все то, что вы мне рассказали о его высочестве, правда, то это действительно серьезное дело, и я виноват, что ничего о нем не знаю, тогда как вы знаете. Но еще ничего не потеряно, мы найдем виновных и накажем их по заслугам.

– Однако не следует придавать всему этому происшествию слишком большое значение, – заметил регент. – На улице веселились какие-то пьяные офицеры и захотели подшутить надо мной, видимо приняв меня за одного из своих товарищей.

– Нет ваше высочество, это был самый настоящий заговор, и нити его тянутся в Пале-Рояль через Арсенал из испанского посольства.

– Вы опять за старое, Дюбуа!

– Я никогда не устану это повторять, ваше высочество.

– Ну, а вы, господин д'Аржансон, что думаете по этому поводу?

– Ваши враги способны на все, но мы разоблачим их козни, как бы хитроумны они ни были. Даю вам слово!

В этот момент дверь распахнулась, и лакей доложил о прибытии его высочества герцога дю Мена, который пожаловал на заседание государственного совета. Как принц королевской крови, герцог дю Мен пользовался привилегией входить к регенту, не ожидая приема. Он вошел в кабинет робкой походкой, бросая косые, тревожные взгляды на троих собеседников, словно стараясь разгадать, о чем здесь говорили до его прихода.

Регент, угадав его мысли, сказал:

– Добро пожаловать, кузен. Послушайте, вот эти два известных вам злодея только что уверяли, что вы состоите в заговоре против меня.

Дю Мен побледнел как полотно и, чувствуя, что ноги у него подкашиваются, оперся о свою трость, напоминающую костыль, с которой никогда не расставался.

– Я надеюсь, монсеньер, – сказал он, тщетно стараясь придать своему голосу твердость, – что вы не поверили этой клевете.

– О Господи, конечно, нет! – небрежно ответил регент. – Но что поделаешь? Ведь я имею дело с упрямцами, которые уверяют меня, что в один прекрасный день они застигнут вас на месте преступления. Сам я в это нисколько не верю. Но как человек, играющий честно, на всякий случай предупреждаю вас: остерегайтесь их, они хитрецы. В этом-то я могу вам поручиться.

Герцог дю Мен с трудом разжал зубы, чтобы пробормотать несколько ничего не значащих фраз, но тут дверь снова открылась, и лакей доложил о прибытии герцога Бурбонского, принца де Конти, герцога де Сен-Симона, капитана королевской гвардии герцога де Гиша, председателя финансового совета герцога де Ноай, суперинтенданта построек герцога д'Антена, председателя совета по иностранным делам маршала д'Юкселя, епископа города Труа, маркиза де ла Врильера, маркиза д'Эффиа, герцога де Ла Форс, маркиза де Торси и маршалов де Вильруа, д'Эстре, де Виллара и де Безона.

Все эти важные лица были созваны, чтобы обсудить договор о союзе четырех держав, который Дюбуа привез из Лондона. А так как договор этот не играет существенной роли в нашем повествовании, читатели, надеемся, не посетуют на нас, если мы покинем роскошный кабинет в Пале-Рояле, чтобы вернуться в скромную мансарду на улице Утраченного Времени.

IX
НОВЫЙ ЗАГОВОР

Д'Арманталь кинул шляпу и плащ на стул, положил пистолеты на ночной столик, а шпагу под подушку, бросился, не раздеваясь, на постель. По-видимому, он был счастливее Дамокла, ибо заснул здоровым, крепким сном, хотя над ним висел дамоклов меч.

Когда д'Арманталь проснулся, было уже совсем светло, и так как накануне он в смятении позабыл закрыть ставни, то первое, что он увидел, был веселый солнечный луч, пересекавший комнату от окна до двери. В широкой полосе света играли и кружили мириады пылинок. Оглядевшись в своей светлой и чистой комнатке, где все тихо и спокойно, д'Арманталь на минуту решил, что это сон, ибо после ночной засады он должен был очнуться скорее всего в какой-нибудь мрачной темнице. Затем он усомнился в реальности вчерашних событий. Однако вещи, разбросанные по комнате, окончательно вернули его к действительности: на комоде валялась пунцовая лента, фетровая шляпа и плащ были брошены на стул, пистолеты лежали на ночном столике, а шпага – в изголовье постели. Последним, самым веским доказательством того, что вчерашнее приключение ему не приснилось – на случай, если бы остальные показались недостаточно убедительными, – был он сам. Д'Арманталь проснулся одетым в этот камзол, в котором он вчера вышел из дому и который не снял перед сном, опасаясь, что какой-нибудь непрошеный гость разбудит его среди ночи.

Д'Арманталь вскочил с постели и сразу же взглянул на окно своей соседки. Оно было уже открыто, и шевалье увидел, что девушка ходит взад и вперед по комнате. Затем д'Арманталь посмотрел в зеркало и убедился, что участие в заговоре счастливо сказалось на его внешности: лицо его было бледнее обычного, и это ему шло, глаза лихорадочно блестели и казались поэтому более выразительными. Было совершенно ясно, что, когда шевалье поправит свою прическу и сменит измятые за ночь воротник и жабо, он (особенно после вчерашней записки), несомненно, еще больше привлечет к себе внимание Батильды. Д'Арманталь не говорил этого себе ни вслух, ни шепотом; но скверный инстинкт, который толкает наши бедные души к погибели, подсказывал его уму эти мысли – неясные, смутные, неоформленные, но все же достаточно отчетливые для того, чтобы он принялся за свой туалет, стараясь подобрать одежду соответственно выражению своего лица. Иными словами, темный костюм был заменен совершенно черным, примятые волосы были перетянуты лентой в легком беспорядке, а жилет был расстегнут на две пуговицы ниже обычного, чтобы было видно жабо, которое спадало на грудь с полной кокетства небрежностью.

Все это, впрочем, делалось без осознанного намерения, с самым отрешенным и озабоченным видом, ибо д'Арманталь при всей своей храбрости вовсе не забывал, что с минуты на минуту его могут арестовать. Когда шевалье вышел из маленькой комнатки, служившей ему гардеробной, и взглянул в зеркало, то улыбнулся своему отражению с грустью, придавшей ему еще больше очарования. Было ясно, что означала эта улыбка, так как шевалье тут же подошел к окну и открыл его.

Быть может, Батильда тоже мысленно готовилась к встрече со своим соседом. Быть может, она решила быть сдержанной и не глядеть в его сторону или, поклонившись, тотчас закрыть окно. Но, едва заслышав, что шевалье открывает окно, девушка, позабыв обо всем, кинулась к своему и воскликнула:

– О Господи, это вы! Как я боялась за вас, сударь!

Д'Арманталь не мог рассчитывать и на десятую долю тех чувств, которые прозвучали в этом восклицании. Поэтому, если он и приготовил несколько галантных красноречивых фраз – а это весьма вероятно, – то они мгновенно улетучились из его головы.

– Ах, Батильда, Батильда, – вскричал он, прижав руки к груди, – неужели вы столь же добры, сколь и прекрасны?

– Почему добра? – спросила Батильда. – Разве вы не писали мне, что вы, как и я, сирота? Разве вы не писали мне, что я ваша сестра, а вы мой брат?

– Так, значит, вы, Батильда, молились за меня?

– Всю ночь, – прошептала девушка краснея.

– А я, глупец, благодарил случай, спасший меня, тогда как я всем обязан молитвам ангела.

– Значит, нависшая над вами опасность миновала? – живо воскликнула Батильда.

– Ночь была мрачной и печальной, – ответил д'Арманталь. – А нынче утром меня разбудил луч солнца. Однако достаточно одной лишь тучи, чтобы этот луч исчез. Так и с грозящей мне опасностью. Она исчезла, и сейчас я преисполнен счастья, Батильда, ибо я знаю, что вы думали обо мне. Но опасность может вернуться. Вот, – продолжал он, услышав, что кто-то поднимается к нему по лестнице, – быть может, она сейчас постучится в мою дверь.

И в самом деле, в этот момент кто-то трижды постучал в дверь.

– Кто там? – спросил д'Арманталь, не отходя от окна, и в голосе его, несмотря на твердость, прозвучала некоторая тревога.

– Друг! – ответили из-за двери.

– Кто это? – в волнении прошептала Батильда.

– Благодаря вам Бог по-прежнему хранит меня. Человек, который стучит в мою дверь, – друг. Еще раз благодарю вас, Батильда!

И д'Арманталь закрыл свое окно, послав девушке не то поклон, не то воздушный поцелуй. Затем он открыл дверь аббату Бриго, который, потеряв терпение, постучал вторично.

– Э, дорогой воспитанник. – сказал аббат, на лице которого не было видно никаких следов волнения, – да вы, я вижу, заперлись на ключ и на засов. С чего бы это? Уж не для того ли, чтобы подготовить себя к Бастилии?

– Аббат, – ответил д'Арманталь радостно, с сияющим лицом: казалось, он состязается с Бриго в невозмутимости, – не шутите так, это может принести несчастье!

– Но посмотрите-ка, – сказал Бриго, обводя глазами комнату, – разве не видно сразу, что находишься у заговорщика? На ночном столике – пистолеты, в изголовье постели – шпага, на стуле – широкополая шляпа и плащ! А, дорогой воспитанник, мне кажется, вы не в своей тарелке. Ну-ка, уберите все на место, чтобы даже я не мог догадаться, когда явлюсь к вам с отеческим визитом, что здесь происходит в мое отсутствие.

Д'Арманталь послушался, восхищаясь этим священником, который даже с ним, военным, мог поспорить в хладнокровии.

– Вот так, – сказал аббат Бриго, следя за движениями д'Арманталя. – Не забудьте эту ленту, которая, конечно, принадлежит не вам, ибо, клянусь, такие носили в те времена, когда вы еще ходили в детской курточке. Спрячьте, спрячьте ее. Кто знает, быть может, она вам еще понадобится.

– Да зачем она мне может понадобиться? – смеясь, спросил д'Арманталь. – Разве только чтобы присутствовать при утреннем выходе регента?

– Да нет же, вовсе не для этого, а для того, чтобы подать знак какому-нибудь прохожему. Ну, спрячьте ее.

– Дорогой аббат, – сказал д'Арманталь, – если вы не сам дьявол, то уж во всяком случае один из его ближайших друзей.

– Да что вы, Боже избави! Я маленький человек и иду своей дорогой да гляжу вокруг, то направо, то налево, то вверх, то вниз, и все тут. Вот, например, это окно… Какого черта оно закрыто! Весенний луч, первый весенний луч скромно пытается заглянуть к вам в комнату, а вы не впускаете его, словно боитесь, что вас кто-нибудь увидит… А-а, простите, я и не знал, что когда вы открываете свое окно, то окно напротив тут же закрывается.

– Дорогой опекун, вы необычайно догадливы, – ответил д'Арманталь, – но удивительно нескромны. Настолько нескромны, что, будь вы не аббатом, а мушкетером, я вызвал бы вас на дуэль.

– На дуэль? А за что, мой дорогой? За то, что я хочу расчистить вам путь к богатству, к славе и, быть может, к любви! О, это была бы чудовищная неблагодарность с вашей стороны!

– Да нет, аббат, давайте лучше останемся друзьями, – сказал д'Арманталь, протягивая ему руку. – Кстати, я не прочь услышать от вас какие-нибудь новости.

– О чем?

– Как о чем? Новости об улице Добрых Ребят, где, как я слышал, произошли ночью кое-какие события; об Арсенале, где, насколько мне известно, герцогиня дю Мен давала вчера вечером бал; и, наконец, о регенте, который, если верить моему сну, вернулся в Пале-Рояль очень поздно и имел при этом несколько озабоченный вид.

– Что ж, все обстоит отлично. Если что и было на улице Добрых Ребят, то к утру там все утихло. Герцогиня дю Мен полна благодарности к тем, кому важные дела не позволили посетить ее вчерашний бал, и тайного презрения к тем, кто посетил его. Наконец, регент, которому, как всегда, снилась французская корона, за ночь успел забыть, что едва не стал пленником короля Испании. Теперь все надо начинать сначала.

– Ну уж нет, аббат! – воскликнул д'Арманталь. – С вашего разрешения, теперь очередь за другими. Что до меня, то я предпочитаю немного отдохнуть.

– Черт побери, это никак не вяжется с той вестью, которую я вам принес.

– А что за весть вы мне принесли?

– Этой ночью решено, что нынче утром вы отправляетесь на почтовых в Бретань.

– В Бретань? А что мне там делать?

– Это вы узнаете по приезде.

– А если я не захочу поехать?

– Вы хорошенько подумаете и все-таки поедете.

– О чем же мне думать?

– О том, что было бы безумием бросить дело, которое вот-вот завершится, ради любви, которая только начинается, и прекратить борьбу за интересы принцессы королевской крови.

– Аббат! – вскричал д'Арманталь.

– О, не надо сердиться, дорогой шевалье, – продолжал аббат Бриго. – Давайте лучше рассуждать спокойно. Вы добровольно выразили готовность участвовать в нашем деле и обещали помочь нам довести его до конца. Неужели вы считаете благородным бросить нас сейчас, когда мы потерпели поражение? Надо, черт побери, дорогой воспитанник, быть хоть немного последовательным или вообще не впутываться в тайные заговоры.

– Именно потому, что я последователен, – возразил д'Арманталь, – я хочу теперь, как в прошлый раз, прежде чем затевать что-либо новое, ясно представлять себе, что именно я затеваю. Я вызвался быть вашей рукой, это правда. Но, прежде чем нанести удар, рука должна знать, чего хочет голова. Я рискую свободой, я рискую жизнью, я рискую, быть может, чем-то еще более дорогим для меня. Я готов всем этим рисковать, но только с открытыми, а не с закрытыми глазами. Скажите мне сначала, что я должен делать в Бретани. А потом, что ж, быть может, я и поеду.

– Приказ гласит, что вам надлежит отправиться в Рен, где вы распечатаете это письмо и найдете в нем дальнейшие инструкции.

– Приказ! Инструкции!

– Разве не с такими словами генерал обращается к своим офицерам? Разве у военных существует обычай обсуждать полученные приказы?

– Конечно, нет, когда они находятся на военной службе» Но ведь я больше не служу в армии.

– Ах, верно, я забыл вам сказать, что вы опять офицер.

– Я?

– Да, вы. У меня в кармане ваш офицерский патент. Возьмите его.

И аббат подал д'Арманталю сложенный вчетверо документ, который шевалье тут же развернул, вопросительно глядя на Бриго.

– Патент! – воскликнул д'Арманталь. – Патент полковника одного из четырех карабинерных полков! Кто же выдал мне этот патент?

– Взгляните на подпись, черт возьми!

– Луи Опост герцог дю Мен!

– Чему же тут удивляться? Разве, будучи главнокомандующим артиллерией, герцог не может назначать командиров в свои двенадцать полков? Вот он и вручает вам полк взамен того, который у вас отняли, и на правах вашего генерала дает вам поручение. Разве может военный пренебрегать честью, которую оказывает ему командир, вспомнив о нем? Впрочем, я, как человек духовного звания, плохо разбираюсь в таких делах.

– Нет, дорогой аббат, нет! – воскликнул д'Арманталь. – Напротив, долг каждого офицера состоит в том, чтобы беспрекословно подчиняться своему начальству.

– А в случае заговора, – небрежно продолжал аббат Бриго, – вы можете утверждать, что были всего лишь исполнителем полученных приказов, и будете таким образом иметь возможность свалить всю ответственность на другого.

– Аббат! – снова воскликнул д'Арманталь.

– Ну что ж, раз вы упираетесь, мне приходится подхлестывать вас.

– Нет, дорогой аббат, нет. Я еду… Простите меня. Знаете, бывают минуты, когда я словно лишаюсь рассудка. Итак, теперь я в полном распоряжении герцога дю Мена или, вернее, герцогини дю Мен. Неужели я не увижу ее до отъезда и не смогу упасть к ее ногам, поцеловать край ее платья и сказать, что по первому слову я готов умереть за нее!

– Ну вот, теперь вы впали в другую крайность. Умирать не надо, надо жить. Жить, чтобы восторжествовать над нашими врагами и никогда уже не снимать красивого мундира, в котором вы будете нравиться всем женщинам.

– Ах, дорогой Бриго, на свете есть только одна женщина, которой я хочу нравиться.

– Ну что ж, сначала вы понравитесь ей, а затем уже всем остальным.

– Когда я должен ехать?

– Немедленно.

– Но вы мне дадите полчаса, чтобы собраться?

– Нет, ни минуты.

– Но я даже не завтракал.

– Вы позавтракаете вместе со мной.

– У меня при себе только две или три тысячи франков. Этого мало.

– В карете, в вашем дорожном сундуке, вы найдете жалованье за год вперед.

– А одежда?

– Ваши чемоданы полны одежды. Ведь у меня была ваша мерка. Разве только вы останетесь недовольны моим портным.

– Но, аббат, скажите мне хотя бы, когда я вернусь.

– Ровно через шесть недель герцогиня дю Мен будет ждать вас в Со.

– Тогда разрешите мне, по крайней мере, написать несколько слов.

– Несколько слов? Извольте. Я не хочу быть слишком требовательным. Шевалье сел к столу и начал писать.

«Дорогая Батильда, сегодня мне не только угрожает опасность, сегодня со мной стряслась беда. Я вынужден немедленно уехать, даже не повидав Вас, не попрощавшись с Вами. Я буду в отъезде шесть недель. Во имя Бога, Батильда, не забывайте о том, кто непрестанно будет думать о Вас.

Рауль».

Когда письмо было написано, сложено и запечатано, шевалье встал и подошел к окну, но, как мы уже говорили, окно соседки закрылось, едва показался Бриго. Таким образом, не было никакой возможности передать письмо Батильде. Д'Арманталь махнул с досадой рукой. В этот момент кто-то тихонько стал скрестись в дверь. Аббат открыл ее. Мирза, движимая желанием полакомиться, чутьем нашла комнату того, кто так щедро угощал сахаром. Собака стояла на пороге, всячески выказывая свою радость.