Текст книги "Кровопролития на Юге"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Это само по себе уже достаточно возбудило умы, как вдруг 4 марта в Ниме узнали о высадке Наполеона.

Несмотря на все впечатление, произведенное этой новостью, город хранил угрюмое спокойствие; впрочем, никто не имел точных сведений. Наполеон, знавший о симпатии, которую питали к нему жители гор, углубился в Альпы, и его орел не воспарил еще на такую высоту, чтобы его заметили над Женевской горой.

Двенадцатого числа в Ним прибыл герцог Ангулемский; о его прибытии возвестили два воззвания, убеждавшие горожан взяться за оружие; на этот призыв откликнулся с южной пылкостью весь Ним; образовалось войско; протестанты явились вместе с католиками, но были отвергнуты: католики признавали право защищать их законных монархов только за своими единоверцами.

Однако отбор производился, казалось, без ведома герцога Ангулемского. Во время своего пребывания в Ниме он наравне принимал протестантов и католиков, и к его столу допускались как те, так и другие. Однажды в пятницу один из гостей, генерал-протестант, соблюдал пост, в то время как другой генерал, католик, ел скоромное. Принц со смехом указал всем на это отступление от правил. «Подумаешь, – отозвался генерал-католик, – одним крылышком цыпленка больше, одним предательством меньше, какая разница!» Выпад, был столь очевиден, что генерал-протестант, хотя никак не мог отнести упрек на свой счет, встал из-за стола и вышел. Этот протестантский генерал, получивший столь жестокую обиду, был доблестный Жилли.

Тем временем поступали все более и более тревожные известия; наполеоновские орлы летели все стремительнее. 24 марта по Ниму распространился слух, что 19-го король Людовик XVIII покинул Париж, а 20-го туда вступил Наполеон. Стали искать источник этого слуха, и выяснилось, что весть исходит от г-на Венсана де Сен-Лорана, советника префектуры, одного из наиболее уважаемых в Ниме людей. Немедля призвали г-на Венсана де Сен-Лорана, чтобы узнать, откуда он получил эти сведения. Он объяснил, что почерпнул их из письма, полученного г-ном де Брагером, и предъявил письмо; по этого доказательства, как ни было оно убедительно, показалось недостаточно. Г-на де Сен-Лорана, передавая с рук на руки, препроводили в замок Иф. Протестанты стали на защиту г-на Венсана де Сен-Лорана, католики приняли сторону преследовавших его властей; столкнулись противоборствующие стороны, долгое время жившие в мире, обострилась дремавшая доныне вражда. Правда, до стычки не дошло, но город лихорадило, и все ждали взрыва.

Уже 22 марта два батальона волонтеров-католиков, набранные в Ниме и составлявшие почти тысячу восемьсот человек, выступили по направлению к Сент-Эспри. Перед выступлением им раздали красные матерчатые цветы лилии: то, что цвет эмблемы переменился, должно было служить угрозой, которую протестанты поняли.

Принц также отбыл, ведя за собой остатки королевских волонтеров, и после ухода католиков протестанты стали почти полновластными хозяевами в Ниме.

Однако в городе по-прежнему царило спокойствие; и как это ни странно, провокации исходили со стороны слабых.

27 марта на гумне собрались шесть человек, закусили и договорились совершить прогулку по городу. То были Жак Дюпон, стяжавший позже под именем Трестайона ужасную славу, о которой вы все наслышаны, мясник Трюфеми, собачий стригаль Морне, Ур, Серван и Жиль. Гуляя, они очутились перед кафе «Остров Эльба», само название которого свидетельствовало об убеждениях его посетителей; кафе находилось напротив кордегардии, занятой солдатами 67-й роты. Здесь вся шестерка остановилась и с вызовом в голосе стала выкрикивать «Да здравствует король!», но ничего не добилась, кроме ничтожной ссоры, упоминаемой нами только для того, чтобы дать представление о сдержанности протестантов и чтобы вывести на сцену людей, которым в течение трех месяцев предстояло играть столь ужасную роль.

1 апреля мэр созывает членов муниципального совета, разных членов конституционного правительства, офицеров городской национальной гвардии, кюре, протестантских пасторов и разных прочих заметных в городе людей. Адвокат королевского суда г-н Тренеклаг огласил перед ними энергичное обращение, имевшее целью засвидетельствовать любовь граждан к королю и родине и призвать их к миру и единению. Это обращение снискало единодушное одобрение, его подписали все члены собрания; среди прочих были подписи и нимских протестантов. Но это не все: на другой день обращение было напечатано, опубликовано и разослано во все коммуны департамента, над которыми еще реял белый флаг. Как мы уже говорили, это происходило 2 апреля, то есть через одиннадцать дней после того, как Наполеон вступил в Париж.

В тот же день стало известно, что в Монпелье провозглашена власть императора.

На другой день, 3 апреля, офицеры на половинном жалованье договорились собраться у источника, чтобы встретиться там с генералом и с помощником инспектора. В назначенный час все сошлись в указанном месте, а поскольку генерал и помощник инспектора опаздывали, среди собравшихся распространился приказ, изданный в этот день генералом Амбером, приказ, содержавший признание власти императора; головы закружились, один из офицеров выхватил шпагу и закричал: «Да здравствует император!» Магические слова были подхвачены со всех сторон. Все с шумом и гамом пошли в казармы 63-го полка, который тут же присоединился к офицерам; в разгар суматохи прибыл бригадный генерал Пелиссье, он хотел пресечь брожение умов, но его же солдаты арестовали генерала. Офицеры немедля явились к генералу Бришу, начальнику гарнизона, потребовали, чтобы он установленным порядком сообщил им суточный приказ, полученный сегодня. Генерал ответил, что не получил никакого приказа, а когда у него, спросили, чью сторону он примет, – отказался отвечать. Офицеры тут же схватили Бриша и объявили, что он арестован. Не успели его отвести в казарму и взять под стражу, как явился почтарь с депешей от генерала Амбера. Узнав, что генерал Бриш арестован, почтарь вручает депешу полковнику 63-го полка, старшему по чину после генерала. Тот разворачивает депешу: в ней сообщается суточный приказ.

В тот же миг полковник велит трубить общий сбор, городская стража берется за оружие, войска выходят из казарм и строятся; солдаты национальной гвардии становятся в боевом порядке непосредственно позади линейных войск; оглашают суточный приказ; расклейщики объявлений выхватывают его друг у друга и в мгновение ока развешивают по всем улицам и перекресткам; с этой минуты белая кокарда уступает место национальной и всех заставляют или носить национальную кокарду, или не носить вообще никакой; в городе объявлено осадное положение; военные учреждают надзорный комитет и полицию.

Еще во время пребывания герцога Ангулемского в Ниме генерал Жилли ходатайствовал о назначении его в армию принца, коего не добился несмотря на настойчивые просьбы; и вот сразу после обеда, где его оскорбили, он удалился в свою деревню Авернед; там в ночь с 5-го на 6-е он получил с нарочным приказ от генерала Амбера стать во главе второго военного округа; утром 6 числа генерал Жилли прибыл в Ним, объявил о своем согласии, и в силу этого согласия под началом у него оказались департаменты Гар, Ардеш и Лозьер.

На другой день генерал Жилли получил новые депеши от генерала Амбера; в них сообщалось, что с целью удаления армии герцога Ангулемского из департаментов, в которых она возбуждает симпатии, чреватые гражданской войной, генерал Амбер принял решение занять Пон-Сент-Эспри; поэтому он отдал 10-му полку конных егерей, 13-му пехотному полку и артиллерийскому дивизиону приказ выступить из Монпелье, чтобы форсированным маршем прибыть в этот пункт; упомянутыми частями командует полковник Сен-Лоран, но генерал Амбер желает, чтобы генерал Жилли, коль скоро он сочтет, что может без опасности покинуть Ним, принял на себя главное командование и вместе с частью 63-го полка присоединился к остальным силам; в городе было совершенно спокойно, и генерал Жилли без малейших колебаний последовал приглашению; 7-го он выехал из Нима, переночевал в Юзесе, обнаружил, что все должностные лица покинули город, и, опасаясь беспорядков, которые могло повлечь за собой это бегство, объявил осадное положение; комендантом он оставил г-на Брессона, командира батальона, отставного офицера, который родился и постоянно жил в Юзесе; затем, постаравшись, насколько то было в его силах, предупредить всевозможные несчастья, 8-го утром он продолжил путь.

Недалеко от деревни Конан генерал Жилли получает донесение, посланное ему полковником Сен-Лораном; в этом донесении сообщается, что полковник занял Пон-Сент-Эспри и что герцог Ангулемский, очутившись между двух огней, отправил к нему для переговоров генерала Ольтана, начальника штаба королевской армии; генерал Жилли спешит, является в Пон-Сент-Эспри и в самом деле находит там генерала д'Ольтана и полковника Сен-Лорана, расположившихся вместе в гостинице «Почтовая».

Наделенный инструкциями командующего, полковник Сен-Лора уже обсудил с посланцем герцога Ангулемского различные пункты капитуляции; генерал Жилли внес кое-какие изменения, с остальными пунктами согласился и в тот же день, 8-го апреля, было подписано нижеследующее соглашение.

«Соглашение, заключенное между генералом Жилли и бароном де Дамасом.

Его королевское высочество монсеньер герцог Ангулемский, верховный главнокомандующий королевской армией на Юге, и г-н дивизионный генерал барон де Жилли, командующий первым корпусом императорской армии, проникнувшись необходимостью и желанием остановить пролитие французской крови, наделили полномочиями для обсуждения статей соглашения, каковое может обеспечить мир на Юге Франции, следующих лиц: его королевское высочество – барона де Дамаса, бригадного генерала, помощника начальника главного штаба; г-н генерал де Жилли – г-на секунд-майора Лефевра, кавалера ордена Почетного легиона, начальника штаба первого армейского корпуса, которые, убедившись в полномочиях друг друга, пришли к договоренности по следующим статьям:

Ст. I. Королевская армия распускается; входящие в ее состав солдаты национальной гвардии всех чинов слагают оружие и возвращаются домой; им будут выданы путевые листы для возвращения, на родину, и командующий дивизионный генерал Жилли заверяет, что им никогда не припомнят и не поставят в вину их поступки и высказывания до заключения настоящего договора.

Офицерам будут оставлены их шпаги; части, входящие в эту армию, вернутся в гарнизоны, каковые будут им предписаны.

Ст. II. Генералы, высшие офицеры штаба и прочие всех родов войск, командиры и военные чиновники, поименный список которых будет представлен командующему, возвратятся по домам впредь до новых распоряжений его величества императора.

Ст. III. Офицеры всех чинов, желающие выйти в отставку, получают на то разрешение; в дальнейшем им предоставляются пропуска для возвращения домой.

Ст. IV. Армейские кассы и платежные ведомости будут немедля переданы комиссарам, назначенным для того командующим.

Ст. V. Вышеизложенные статьи относятся к частям, возглавляемым лично монсеньером герцогом Ангулемским, а также ко всем отдельным подразделениям, ему подчиненным и входящим в состав королевской армии на Юге.

Ст. VI. Его королевское высочество направится в порт Сет, где в его распоряжение поступят все корабли, необходимые для перевозки его и сопровождающих его лиц в то место, куда ему будет угодно. По всему пути следования будут разосланы посты императорской армии, чтобы охранять его высочество во время поездки, и везде ему, коль скоро на то будет его желание, будут оказаны почести, подобающие его рангу.

Ст. VII. Все офицеры и прочие лица, сопровождающие его высочество, каковые пожелают следовать за ним, получат возможность погрузиться на корабли с ним вместе, как в случае, если им угодно будет отправиться немедленно, так и в случае, если они попросят необходимую отсрочку, чтобы уладить свои частные дела.

Ст. VIII. Настоящий договор будет храниться втайне, покуда его королевское высочество не покинет пределы империи.

Изготовлено в двух копиях по договоренности между нижеподписавшимися уполномоченными 8 числа апреля месяца 1815 года с одобрения командующего и подписано:

в главной квартире в Пон-Сент-Эспри в указанное 4 число, месяц и год

секунд-майором начальником штаба первого корпуса императорской армии на Юге. Подпись: Лефевр,бригадным генералом, помощником начальника штаба. Подпись: барон де Дамас.Настоящее соглашение утверждено дивизионным генералом и командующим императорской армией на Юге. Подпись: Жилли».

После некоторых разногласий между генералом Жилли и генералом Груши капитуляция состоялась; 16 апреля в восемь часов утра герцог Ангулемский прибыл в Сет и, пользуясь попутным ветром, в тот же день на борту шведского судна «Скандинавия» покинул Францию.

С самого утра 9 числа в Палю был послан старший офицер для выдачи путевых листов войскам, которые в соответствии со ст. I капитуляции «должны были сложить оружие и возвратиться к себе домой». Но в предыдущие день и ночь часть королевских волонтеров успела вопреки этой статье уйти «вместе с оружием и багажом». Поскольку это нарушение договора привело к тяжким последствиям, мы приведем здесь для вящей точности донесение, исходящее непосредственно от трех королевских волонтеров.

«Возвращаясь после капитуляции из армии монсеньера герцога Ангулемского, – доносит Жан Сонье, – я вместе со своими командирами и частью прибыл в Сен-Жан-дез-Анель; оттуда мы направились в Юзес; когда мы очутились посреди леса близ деревни, названия коей я не помню, наш генерал г-н де Воге велел нам всем расходиться по домам. Мы спросили, следует ли нам свернуть знамя. В этот миг майор Манье снял его с древка и положил к себе в карман. Мы спросили у генерала, где нам сложить оружие: он отвечал, что мы должны его сохранить, так как он полагает, что скоро оно нам понадобится; мы должны оставить себе даже боеприпасы, чтобы обезопасить себя по дороге от всех несчастливых случайностей.

Тогда мы приняли решение; нас осталось шестьдесят четыре человека, которые договорились не разлучаться и нашли проводника, который провел бы нас, минуя Юзес».

Никола Мари, земледелец, доносит:

«Вернувшись после капитуляции из армии монсеньера герцога Ангулемского, я вместе со своими командирами и своей частью прибыл в Сен-Жан-дез-Анель; мы держали путь в Юзес, как вдруг посреди леса близ деревни, название которой я забыл, наш генерал г-н де Воге сказал нам, чтобы мы все расходились по домам. Мы увидели, что майор Манье снял знамя с древка, свернул его и спрятал в карман. Мы спросили генерала, как нам быть с нашим оружием; он ответил, что следует его сохранить, равно как и боеприпасы, которые могут нам понадобиться. Вслед за тем командиры покинули нас и далее все спасались кто как может».

«После капитуляции монсеньера герцога Ангулемского, – доносит Поль Ламбер, нимский позументщик, – я находился в составе одного из подразделений, бывших под началом майора Манье и г-на генерала Воге. Когда мы очутились в лесу близ деревни, название которой я забыл, г-н де Воге и другие начальники велели нам расходиться по домам. Знамя сложили, и г-н Монье спрятал его в карман. Мы спросили командиров, что нам делать с оружием, и г-н де Воге сказал, чтобы мы оставили его у себя и что скоро оно снова нам понадобится; к тому же оно может пригодиться нам в дороге, если с нами что-нибудь случится».

Три донесения слишком совпадают между собой, чтобы оставить место для сомнений. Следовательно, королевские волонтеры нарушили статью I капитуляции.

Покинутые офицерами, без генерала и без знамени, солдаты г-на де Воге могли, таким образом, рассчитывать только на себя, и вот шестьдесят четыре человека, среди которых был только один старший сержант, объединившись, как сообщает один из них, взяли проводника, чтобы обойти стороной Юзес, где, как они опасались, их могли обидеть. Проводник вывел их к Монтарему так, что никто не чинил им препятствий по пути и не беспокоил по поводу их оружия.

Вдруг один кучер по имени Бертран, доверенный слуга бывшего главного викария Але, аббата Рафена, и баронессы д'Арно Вюрмезер, который от их общего имени управлял поместьем Орейак, во весь опор примчался в коммуну Арпайарг, почти сплошь населенную протестантами, то есть, следовательно, приверженцами Наполеона, и объявил, что по дороге из Монтарему идут «головорезы» (как видим, спустя сто десять лет королевские войска назывались прежним прозвищем), что они идут, грабя дома, убивая священников, насилуя женщин и выбрасывая их затем из окон. Легко вообразить, какое впечатление произвел этот рассказ; люди сбиваются в отряды; в отсутствие мэра и его помощника Бертрана ведут к некоему Букарю, который выслушивает его донесение, объявляет общий сбор и велит бить в набат. Все потрясены: мужчины хватаются за ружья, женщины и дети – за камни и вилы, и каждый готовится дать отпор опасности, существующей только в воображении Бертрана, все донесение которого представляет собой чистый вымысел, лишенный каких бы то ни было подтверждений.

В разгар всеобщего брожения умов близ Арпайарга показываются королевские волонтеры. Едва их замечают, со всех сторон поднимается вопль: «Вот они!» Улицы перегорожены повозками, набат уже не стонет, а ревет на всю округу; все, кто вооружен или способен носить оружие, бросаются на окраину деревни. И тут их взорам предстают королевские волонтеры, которые, слыша шум и видя угрожающие приготовления жителей, на мгновение останавливаются, и, желая объявить о своих мирных намерениях, поднимают ружья прикладами вверх с надетыми на них киверами; они объявили, что не следует их бояться и что они никому не собираются причинять зло, но жители Арпайарга, предубежденные ужасными рассказами Бертрана, отвечали, что не довольствуются простыми заверениями; пускай «головорезы» разоружатся, а иначе им через деревню не пройти. Нетрудно догадаться, что такое заявление пришлось не по вкусу людям, которые ради того, чтобы не расстаться с оружием, пренебрегли условиями капитуляции: они отказались наотрез. Их отказ усугубил недоверие; переговоры между г-ном Букарю, представлявшим жителей Арпайарга, и г-ном Фурнье, говорившим от имени королевских гвардейцев, приобретают все более высокие ноты. Наконец от слов переходят к делу: чужаки хотят прорваться силой, раздается несколько выстрелов, двое «головорезов» падают, это некие Калвье и Фурнье. Остальные бросаются врассыпную, преследуемые ожесточенным огнем; еще двое пришельцев получают ранения, правда, легкие. И вот все разбегаются по полю, тянущемуся вдоль дороги; жители деревни преследуют их, но вскоре возвращаются к двум раненым; Антуан Робен, адвокат и судья кантона Юзес, тут же составляет протокол о происшедшем.

То был в общем-то единственный прискорбный несчастный случай на протяжении Ста дней. Обе партии стоят лицом к лицу, угрожая одна другой, однако сохраняя сдержанность; но не следует этим обольщаться: мир не заключен, просто все замерло в ожидании войны.

На сей раз сигнал к борьбе суждено было подать Марселю; теперь мы стушуемся, уступая слово очевидцу, который сам, будучи католиком, не заслуживает подозрений в пристрастности.

«Во время высадки Наполеона я жил в Марселе и был свидетелем того впечатления, какое произвело на всех это известие; из каждой груди рвался крик, все поддались единому порыву; вся национальная гвардия просила о выступлении, но маршал Массена не разрешал этого, покуда не стало поздно: Наполеон уже добрался до гор и двигался с такой быстротой, что догнать его не представлялось возможным. Вскоре стало известно о его триумфальном вступлении в Лион и ночном вступлении в Париж; Марсель покорился вместе со всей Францией: князь Эслингенский был отозван в столицу, а маршал Брюн, принявший командование над шестым обсервационным корпусом, устроил в Марселе свою главную квартиру.

Вследствие необъяснимой переменчивости общественного мнения Марсель, самое название которого во время террора было своего рода символом наиболее передовых взглядов, в 1815 году оказался оплотом роялистов. Тем не менее жители его без малейшего ропота смотрели на трехцветное знамя, которое через год после своего исчезновения снова развевалось над крепостными стенами; ни один случай произвола со стороны властей, ни одна угроза, ни одна стычка между населением и военными не нарушила мира в древней Фокее, и никогда еще революция не совершалась так легко и так кротко.

Надо сказать притом, что маршал Брюн был, конечно, человек наиболее подходящий для того, чтобы произвести без потрясений подобную метаморфозу; отличаясь прямодушием и преданностью старого вояки, он, наряду с этими достоинствами, обладал другими, не столь, быть может, блестящими, сколь основательными: смотрел на современные ему революции, не выпуская из рук Тацита, и принимал в них участие, когда голос родины призывал его на защиту ее, причем им всегда руководил патриотизм, а не личная корысть. В самом деле, победитель в сражениях под Харлемом и Беккюмом вот уже четыре года жил, забытый, в отставке, похожей на изгнание, как вдруг его призвал тот самый голос, что прежде удалил: при звуке этого голоса Цинциннат бросил свою повозку и вновь взялся за оружие – таков был его характер. Внешне же в те времена это был мужчина лет пятидесяти пяти, с честным и открытым лицом, обрамленным пышными бакенбардами, плешивый – лишь на висках сохранились остатки седых волос, – высокого роста, с проворными движениями и заметной военной выправкой.

Я познакомился с ним по той причине, что мы вместе с другим составили доклад о настроениях жителей Юга, а он попросил у нас копию; генерал долго беседовал с нами о содержании доклада, обсуждал его с беспристрастием человека, не вооружившегося готовым мнением, а лишь собирающегося сделать выбор, и пригласил нас почаще бывать у него; мы воспользовались этим разрешением и нашли столь радушный прием, что стали приходить почти каждый вечер.

После его прибытия на Юг ожила после долгой спячки старая клевета, преследовавшая его в прежние дни. Не знаю, кто из сочинителей, повествуя о кровопролитии 2 сентября и о смерти принцессы де Ламбаль, сказал: «Некоторым показалось, что они узнали в человеке, который нес голову на пике, переодетого генерала Брюна», – и это обвинение, в котором не было ни следа не только правды, но простого правдоподобия, потому что он находился тогда вдали от Парижа, было жадно подхвачено во время консульства и продолжало преследовать маршала в 1815 г. с таким ожесточением, что он чуть не каждый день получал анонимные письма, грозившие ему тою же судьбой, что постигла принцессу. Однажды вечером, когда мы сидели у него, он распечатал одно из таких писем и тут же передал его нам; вот что в нем было написано:

«Негодяй!

Нам известны все твои злодеяния, но скоро революция покарает тебя за все по заслугам; ты погубил принцессу Ламбаль, ты носил на острие пики ее голову, но твоя проделает еще более дальнюю дорогу. Ежели ты посмеешь показаться на смотру, песенка твоя спета, и голова твоя будет красоваться на верхушке Аккульской колокольни.

Прощай, подлый убийца».

Тогда мы посоветовали ему разыскать источник этой клеветы и раз и навсегда беспощадно покарать клеветников. На мгновение он задумался, потом поднес письмо к свече и, рассеянно глядя, как пламя пожирает бумагу, произнес:

– Покарать? Да, знаю, кары заткнули бы все рты; быть может, я даже укрепил бы этим общественное спокойствие, которое то и дело нарушают. Но я предпочитаю действовать не строгостью, а убеждением. По мне, лучше успокаивать умы, чем рубить головы, и пусть меня лучше считают слабым, нежели кровожадным.

В эти словах был весь маршал Брюн.

В самом деле, за Сто дней общественное спокойствие в Марселе дважды было поколеблено, причем оба раза одним и тем же способом. Офицеры гарнизона собирались в кафе на площади Неккера и распевали песни на злобу дня. На них было совершено нападение: разбили камнями стекла, кое-кого при этом задели. Офицеры выбежали с криком «К оружию!». Жители в ответ испустили тот же клич, однако тут же забили барабаны, высланы были многочисленные патрули, и начальнику гарнизона удалось утихомирить народ и восстановить спокойствие без единого раненого.

В день майской ярмарки был отдан приказ устроить всеобщую иллюминацию и вывесить на перекрестках трехцветные флаги. Большинство жителей и не думало исполнять волю властей. Офицеры, возмущенные таким неповиновением, позволили себе крайние меры; впрочем, они ограничились тем, что побили окна в неосвещенных домах, чтобы их владельцы подчинились полученным приказам.

Однако в Марселе, как и во всей Франции, уже слабела надежда на успех роялистов, а потому те, кто представлял их партию (как мы уже сказали, в Марселе они были весьма многочисленны), перестали бросать вызов военным и сделали вид, будто примирились с судьбой. Со своей стороны, маршал Брюн удалился из города на границу, причем никто даже не попытался осуществить угрозы, коими его осыпали. Настало 25 июня, и вести о первых успехах при Флерюсе и Линьи, казалось, благоприятствовали надеждам наших солдат, как вдруг после полудня по городу распространился глухой слух – отдаленное эхо канонады Ватерлоо; и последовавшее за ним молчание командиров, растерянность армий, радость роялистов – все подтвердило начало новой войны, исход которой всем, казалось, был ясен заранее. Около четырех часов дня какой-то человек, по всей видимости осведомленный лучше, чем его соотечественники, сорвал с себя трехцветную кокарду и растоптал ее с криком: «Да здравствует король!» Негодующие солдаты схватили его и хотели вести в кордегардию, национальная гвардия воспротивилась, началась потасовка; поднялся крик, солдат окружила несметная толпа, грянуло несколько выстрелов, на эти выстрелы ответили выстрелы с другой стороны, несколько человек упали, истекая кровью; среди всей этой неразберихи было произнесено слово «Ватерлоо» – и вместе с этим неведомым прежде названием, которое впервые так громко прозвучало на устах у истории, распространилась весть о неудаче французской армии и торжестве союзников. Тогда генерал Вердье, командовавший гарнизоном в отсутствие маршала Брюна, вскочил на коня и хотел обратиться к народу с речью, но голос его потонул в криках черни, бесновавшейся у входа в кафе, где стоял бюст императора, и требовавшей, чтобы ей выдали этот бюст. Вердье, надеясь успокоить этой мерой то, что он принял за простые беспорядки, приказывает выдать бюст; это странное снисхождение со стороны военачальника, представляющего императорскую власть, подтверждает, что дело императора проиграно. От чувства безнаказанности ярость толпы все возрастает; она устремляется в ратушу, срывает и сжигает трехцветное знамя и водружает на его месте белое. Бьют общий сбор, гудит набат, толпа все прибывает за счет жителей окрестных деревень; начинаются убийства, и вот-вот пойдет резня.

С начала волнений я вышел в город вместе с М.; мы были свидетелями этого грозного брожения и разгорающегося мятежа, но еще не знали их истинной причины; и вот на улице Ноайль мы повстречали нашего друга, который, хоть и придерживался противоположных взглядов, был, казалось, весьма к нам привязан. «Ну, какие новости?» – обратился я к нему. «Для меня добрые, для вас дурные, – отвечал он. – «Уносите-ка ноги, вот мой совет». Изумленные его выражениями, мы в самом деле забеспокоились и попросили его объясниться. «Послушайте, – сказал он, – в городе вот-вот начнется мятеж. Известно, что вы чуть не каждый вечер навещали Брюна; ваши соседи вас терпеть не могут; бегите-ка в деревню». Я хотел возразить, но он повернулся ко мне спиной и ушел, не удостаивая меня более ответом.

Мы с М. изумленно переглянулись, но по усиливавшемуся шуму поняли, что следует, не теряя ни минуты, исполнять полученный совет. Мы быстро добрались до моего дома, находившегося в конце Мейанских аллей. Жена моя собиралась уйти из дому, я ее остановил. «Нам нужно спасаться, – сказал я. – Придется нам уехать в деревню». – «К кому?» – «Куда глаза глядят». – «Так поедем же!» Она стала надевать шляпку, я не возражал. Важно было внушить окружающим мысль, что мы ничего не знаем и собрались недалеко. Эта предосторожность спасла нас. На другой день мы узнали, что, если бы нас заподозрили в намерении бежать, нас бы не выпустили из дому.

Мы шли наудачу, слыша, как сзади по всему городу гремят выстрелы. На дороге мы повстречали небольшой отряд солдат, бежавших звать на помощь своих товарищей. На другой день нам стало известно, что им не удалось миновать заставу.

Мы подумали об одном отставном военном, который, давно уже удалившись от дел и покинув военную службу, жил себе неподалеку от деревни Сен-Жюст; итак, мы направились прямо к нему. «Капитан, – обратился я к нему, – в городе резня, нас преследуют, нам негде укрыться, мы молим вас о спасении». – «Хорошо, дети мои, – отвечал он. – Входите, я никогда ни во что не вмешивался, и вряд ли мне грозит что-либо дурное; входите же в дом, никто не станет вас здесь искать».

В городе у капитана были друзья, которые приходили к нему и один за другим живописали нам все подробности этого ужасного дня. Было убито множество военных; истребили всех мамелюков. В порту обнаружили негритянку, служившую этим беднягам.

– Кричи: «Да здравствует король!» – приказал ей народ.

– Нет, – отвечала она. – Наполеону я обязана всем, да здравствует Наполеон! – В живот ей вонзился штык. – Злодеи, – проговорила она, зажимая рукой зияющую рану, – да здравствует Наполеон! – Ее столкнули в море, она упала, пошла ко дну, снова всплыла на поверхность и, взмахнув рукой над волнами, в последний раз вскрикнула: «Да здравствует Наполеон!» – а затем ее настигла пуля.

Некоторые горожане были убиты самым гнусным образом. В том числе г-н Англе, мой сосед, почтенный ученый, старик, имевший несчастье за несколько дней перед тем сказать в суде в присутствии нескольких лиц, что Наполеон – великий человек; он узнал, что за это преступление его собираются арестовать; сдавшись на уговоры семьи, он переоделся и сел в повозку, чтобы бежать из города. Несмотря на маскарад, его узнали, схватили, привели на площадь Щапитр и там в течение часа подвергали измывательствам и побоям, а потом зарезали.

Легко догадаться, что после таких рассказов никто из нас не сомкнул глаз, хотя ночь прошла для нас спокойно. Наши жены, не раздеваясь, прикорнули в креслах и на кушетках, а мы с другом и хозяин по очереди караулили с ружьем в руках.