Текст книги "Анж Питу (др. перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

XV. Господин Делоне, комендант Бастилии

В подвалах ратуши, как сообщил г-н де Флессель, хранилось восемь тысяч фунтов пороха. Марат и Бийо вошли в первый подвал и подвесили к потолку фонарь.

Питу встал на часах у дверей.

Порох был в бочонках, примерно по двадцать фунтов в каждом. На лестнице поставили мужчин. Они образовали цепочку и стали передавать друг другу бочонки.

Началось все, конечно, с неразберихи. Никто не знал, хватит ли пороха на всех, и каждый старался ухватить свою долю. Но назначенные Бийо командиры сумели навести кое-какой порядок, и дальше распределение шло более или менее спокойно.

Каждый гражданин получил по полфунта пороха, то есть примерно на тридцать – сорок зарядов.

Но после того, как все были наделены порохом, встал вопрос о ружьях: ими вооружены были, дай бог, человек пятьсот.

Покуда шла раздача пороха, часть разъяренной, требующей оружия толпы ворвалась в помещение, где заседали выборщики. Они как раз готовили создание национальной гвардии, о чем и сообщил Бийо пристав. Уже было декретировано, что эта гражданская милиция организуется в числе сорока восьми тысяч человек. И хотя она существовала пока только на бумаге, уже пошли споры, кого назначить генералом.

И вот в разгар этой дискуссии народ ворвался в ратушу. Он организовался сам собой. Он готов был действовать. Ему не хватало только оружия.

В это время послышался стук колес подъехавшей кареты. В ней сидел купеческий старшина, которого все-таки не пропустили, хотя он всячески ссылался на приказ короля, требующего его к себе, и силой возвратили в ратушу.

– Оружия! Оружия! – закричали со всех сторон, когда увидели его.

– У меня нет оружия, – сказал он, – но оно должно быть в Арсенале.

– В Арсенал! – раздались крики в толпе.

И уже почти шесть тысяч человек устремились на Гревскую набережную.

Но в Арсенале было пусто.

Вопя и бранясь, они вернулись к ратуше.

У де Флесселя не было оружия, вернее, он не хотел его давать. Но народ давил на него, и Флесселю пришло в голову отослать его в картезианский монастырь.

Картезианцы открыли ворота. Монастырь обыскали, но не нашли даже карманного пистолета.

А в это время Флессель, узнав, что Марат и Бийо все еще заняты в подвалах ратуши раздачей пороха, предложил послать депутацию к Делоне и попросить его убрать пушки.

Дело в том, что вчера более всего толпу раздражали пушки, длинные шеи которых высунулись между зубцами крепостной стены. Флессель надеялся, что, ежели они спрячутся, народ удовлетворится этой уступкой и спокойно разойдется.

Едва депутация отправилась, как возвратилась разъяренная толпа.

Услышав ее рев, Бийо и Марат поднялись во двор.

Флессель с внутреннего балкона пытался успокоить народ. Он предложил декрет, который обяжет округа отковать пятьдесят тысяч пик.

Народ был готов согласиться на это.

– Нет, решительно этот человек – предатель, – пробормотал Марат и повернулся к Бийо: – Отправляйтесь в Бастилию. Через час вы увидите, что я приведу к вам двадцать тысяч человек, и у каждого будет ружье.

Бийо сразу проникся доверием к этому человеку, чье имя было настолько широко известно, что даже он слышал его. Фермер не стал интересоваться, как и какими средствами Марат собирается достичь этого. В толпе находился какой-то аббат, который, разделяя общий энтузиазм, кричал вместе со всеми: «На Бастилию!» Бийо недолюбливал священников, но этот ему понравился. Он предложил ему продолжить раздачу пороха, и храбрый аббат согласился.

Марат вскочил на каменную тумбу. Вокруг стоял невообразимый шум.

– Тихо! – крикнул он. – Меня зовут Марат! Я хочу говорить!

Тут же, как по мановению волшебного жезла, шум умолк, и все взоры обратились к оратору.

– Вы хотите оружия? – спросил Марат.

– Да! – заревели тысячи глоток.

– Чтобы взять Бастилию?

– Да!

– Идемте со мной, и у вас будет оружие.

– Куда?

– В Дом инвалидов! Там двадцать пять тысяч ружей. В Дом инвалидов!

– В Дом инвалидов! – взревела толпа.

– Ну что, вы, значит, в Бастилию? – обратился Марат к Бийо, который вызвал к себе Питу.

– Да.

– Погодите. Может статься, что вам понадобится помощь до прихода моих людей.

– Очень даже возможно, – согласился Бийо.

Марат вырвал листок из маленькой записной книжки и написал карандашом два слова: «От Марата».

Потом нарисовал какой-то значок.

– Хорошо, – сказал Бийо, – но что прикажете мне делать с этой запиской, ведь на ней нет ни адреса, ни имени того, кому я должен ее передать.

– Что касается адреса, то у того, кому я вас рекомендую, его нет, а имя его прекрасно известно. Спросите у первого встречного рабочего, знает ли он Гоншона, Мирабо простого народа.

– Гоншон [120]120
  Гоншон – в прошлом судейский «оратор» Сент-Антуанского предместья.


[Закрыть]. Запомни эту фамилию, Питу.

– Гоншон, или Гоншониус. Запомню, – отвечал Питу.

– В Дом инвалидов! В Дом инвалидов! – со все возрастающей свирепостью раздавались крики из толпы.

– Ну, иди, и да предшествует тебе гений свободы! – напутствовал Бийо Марат и тоже крикнул: – В Дом инвалидов!

И он направился по Жеврской набережной, а за ним потекли уже более двадцати тысяч человек.

Бийо же оставил себе примерно шестьсот человек – тех, у кого были ружья.

И вот, когда они повернули вниз по течению реки, а другие – к бульварам, в окне появился купеческий старшина.

– Друзья, – спросил он, – а почему у вас на шляпах зеленые кокарды?

То были листья каштана, предложенные Камилем Демуленом; многие их нацепили, увидев у других и даже не зная, что это значит.

– Надежда! Надежда! – закричали несколько человек.

– Да, но цвет надежды в то же время является цветом графа д’Артуа. Иль вы хотите выглядеть так, будто носите ливрею принца?

– Нет! Нет! – завопил согласный хор голосов, причем Бийо кричал громче всех.

– Тогда смените кокарду. И уж коль вы желаете носить чей-то цвет, то пусть это будет цвет нашего родного города Парижа – синий и красный. Да, да, друзья мои, синий и красный [121]121
  Позже г-н Лафайет обратит внимание на то, что синий и красный – это цвета Орлеанского дома, и прибавит к ним белый, сказав тем, кому он предложил это добавление: «Я даю вам кокарду, которая обойдет весь мир». – Примеч. автора.


[Закрыть].

– Да! Да! – заорали все. – Синий и красный!

С этими словами люди стали срывать зеленые кокарды, требовать ленты, и в тот же миг, словно по волшебству, распахнулись окна – из них посыпались красные и синие ленты.

Но хватило их едва ли на тысячу человек.

Тогда были розданы, разрезаны, порваны передники, шелковые платья, шарфы, занавески; из лоскутьев сделаны банты, розетки, перевязи – их уже достало на всех.

После этого маленькая армия Бийо тронулась в путь.

По дороге она пополнилась: на всех улицах Сент-Антуанского предместья к ней присоединялись самые отчаянные, самые отважные люди из народа.

В относительном порядке все дошли до конца улицы Ледигьер, где уже было множество любопытных, которые – кто робко, кто спокойно, а кто и с негодованием – глазели на залитые ярким солнцем башни Бастилии.

Проход барабанщиков по Сент-Антуанскому предместью, затем сотни французских гвардейцев по бульвару и, наконец, прибытие отряда Бийо, выросшего до тысячи – тысячи двухсот человек, в один миг изменили облик и настроение толпы: робкие осмелели, спокойные возбудились, негодующие стали выкрикивать угрозы.

– Долой пушки! Долой пушки! – вопили двадцать тысяч человек, грозя кулаками орудиям, бронзовые стволы которых выглядывали из амбразур.

И как раз в это время, словно комендант крепости исполнял приказ народа, на орудийные платформы вышли артиллеристы и откатили пушки, так что их не стало видно.

В толпе раздались рукоплескания: значит, она – сила, если перед ее угрозами отступили.

Тем не менее на верху башен продолжали расхаживать часовые: солдаты инвалидной команды и швейцарцы.

Теперь уже вместо «Долой пушки!» орали «Долой швейцарцев!». Это было продолжение вчерашних призывов «Долой австрияков!».

Но швейцарцы продолжали ходить туда-сюда по башням, равно как и солдаты инвалидной команды.

Один из кричавших «Долой швейцарцев!» не выдержал; он вскинул ружье, прицелился в часового и выстрелил.

Пуля ударилась о серую стену Бастилии футом ниже вершины башни как раз под тем местом, где проходил часовой. Она оставила щербину, похожую на белую точку, но часовой не остановился, даже не повернул головы.

Вокруг этого человека, давшего сигнал к бессмысленной, безумной атаке, поднялся ропот. Но в ропоте было куда больше испуга, чем ярости.

Большинство даже не понимало, что выстрелить из ружья по Бастилии – преступление, карающееся смертной казнью.

Бийо рассматривал эту серо-зеленую глыбу, подобную тем сказочным покрытым чешуей чудовищам, о которых повествуют древние предания. Он считал амбразуры, из которых в любой момент могли вновь показаться пушки, прикидывал, сколько крепостных ружей могут угрожающе выглянуть из бойниц.

И, вспомнив слова де Флесселя, он покачал головой.

– Нет, – пробормотал он, – нам туда никогда не ворваться.

– А почему это нам туда никогда не ворваться? – раздался голос у него за спиной.

Бийо обернулся и увидел человека в отрепьях, с ожесточенным выражением лица и глазами, горящими, словно две звезды.

– Потому что мне кажется невозможным взять эту громадину силой, – объяснил он.

– Взятие Бастилии – не военный подвиг, а акт веры. Верь, и ты совершишь его, – сказал его собеседник.

– Терпение, – проговорил Бийо, роясь в карманах в поисках пропуска, – терпение.

Человек неверно понял его.

– Терпение! – вскричал он. – О, я понимаю, ты жирный, ты похож на фермера.

– А я и есть фермер, – подтвердил Бийо.

– Тогда я понимаю, почему ты говоришь о терпении: ты всегда ел досыта. Но посмотри на этих призраков, что стоят вокруг нас, взгляни на их пересохшие вены, пересчитай у них кости сквозь дыры в лохмотьях и спроси у них, понятно ли им слово «терпение».

– Этот человек красиво говорит, но он пугает меня, – заметил Питу.

– А меня нет, – бросил в ответ Бийо.

И он снова обратился к этому человеку:

– Да, терпение, но всего на четверть часа.

– Вот как? – улыбнулся тот. – Четверть часа? Ну, это не так уж и много. А что ты намерен сделать в эти четверть часа?

– За эти четверть часа я схожу в Бастилию, узнаю, сколько там гарнизона, каковы намерения коменданта, да, наконец, узнаю, как туда входят.

– Ну, это если ты узнаешь, как оттуда выходят.

– А если я не выйду, один человек вытащит меня оттуда.

– И кто же этот человек?

– Гоншон, Мирабо народа.

Собеседник Бийо вздрогнул, глаза его сверкнули.

– Ты его знаешь? – спросил он.

– Нет.

– А как же ты его найдешь?

– Очень просто. Мне сказали, что стоит мне обратиться к первому встречному на площади Бастилии, и он проведет меня к Гоншону. Я встретил тебя на площади Бастилии, проведи меня к нему.

– Зачем он тебе?

– Я передам ему этот листок.

– От кого?

– От врача Марата.

– От Марата? Ты знаешь Марата? – воскликнул человек в лохмотьях.

– Я только что расстался с ним.

– Где?

– В ратуше.

– И что он делает?

– Повел двадцать тысяч человек в Дом инвалидов, вооружаться.

– Давай мне записку. Я – Гоншон.

Бийо отступил на шаг.

– Ты – Гоншон? – спросил он.

– Друзья! – крикнул человек в лохмотьях. – Вот он не знает меня и спрашивает, правда ли, что я Гоншон.

Стоящие поблизости расхохотались; этим людям казалось немыслимым, что кто-то может не знать их излюбленного оратора.

– Да здравствует Гоншон! – закричали тысячи три голосов.

– Держи, – сказал Бийо, протягивая Гоншону листок.

– Друзья, – объявил Гоншон, прочтя записку, – этот человек – брат, Марат рекомендует его. На него можно рассчитывать. Как тебя зовут?

– Бийо.

– А меня, – усмехнулся Гоншон, – прозвали Топор, и надеюсь, мы на что-нибудь сгодимся.

Услышав эту кровожадную игру слов [122]122
  По-французски billot означает «плаха».


[Закрыть], окружающие заулыбались.

– Сгодимся! Сгодимся! – загудели они.

– Так что будем делать? – спросил кто-то.

– Как что? Брать Бастилию, черт побери! – отвечал Гоншон.

– В добрый час! – воскликнул Бийо. – Вот это называется говорить дело. Скажи, Гоншон, сколько у тебя людей?

– Примерно три тысячи.

– Три тысячи твоих, двадцать тысяч, которые скоро придут из Дома инвалидов, и десять тысяч, что уже здесь, – этого более чем достаточно, чтобы добиться успеха, или же мы никогда его не добьемся.

– Добьемся, – уверенно сказал Гоншон.

– Я тоже в этом уверен. Ладно, веди сюда свои три тысячи, а я пойду к коменданту, потребую, чтобы он сдался. Если он сдастся – прекрасно, обойдется без кровопролития, а если не сдастся – что ж, пролитая кровь падет на него. Нынче кровь, пролитая за неправое дело, приносит несчастье. Можете спросить у немцев.

– Сколько ты пробудешь у коменданта?

– Сколько смогу, пока Бастилия не будет обложена со всех сторон, чтобы, когда я выйду, можно было начать штурм.

– Договорились.

– Ты не сомневаешься во мне? – спросил Бийо, протягивая руку Гоншону.

– Сомневаюсь в тебе? – пренебрежительно улыбнулся Гоншон, пожимая руку здоровяка фермера с силой, которую трудно было заподозрить в этом изможденном, почти бесплотном теле. – А с чего мне сомневаться в тебе? Да стоит мне захотеть, и по одному моему слову, по одному знаку от тебя останется мокрое место, даже если ты укроешься в этих башнях, которые завтра перестанут существовать, под охраной солдат, которые завтра присоединятся к нам или будут убиты. Ступай и рассчитывай на Гоншона, как я рассчитываю на тебя.

– Не знаю, как выглядит Мирабо дворянства, но наш мне показался отвратительным, – сообщил Питу папаше Бийо.

XVI. Бастилия и ее комендант

Мы не описываем Бастилию, в этом нет нужды.

Она навеки запечатлена в памяти и стариков, и детей.

Ограничимся тем, что напомним: ежели смотреть с бульвара, она была обращена к площади Бастилии двумя спаренными башнями, а боковые стены шли параллельно берегам нынешнего канала.

Вход в Бастилию преграждали, во-первых, кордегардия, потом две линии караулов, а кроме того, два подъемных моста.

Преодолев многочисленные преграды, вы попадали на Комендантский плац, где стоял дом коменданта.

Оттуда галерея вела ко рвам Бастилии.

Здесь был второй вход: кордегардия, подъемный мост через ров, опускная железная решетка.

У первого входа Бийо хотели задержать, но он предъявил пропуск от де Флесселя, и его пропустили.

И тут Бийо обнаружил, что Питу идет за ним. Сам по себе Питу был безынициативен, но, следуя за фермером, он спустился бы в ад или забрался на луну.

– Останься, – велел ему Бийо. – Если я не выйду, надо, чтобы кто-то напомнил народу, что я туда вошел.

– Правильно, – согласился Питу. – А через сколько времени надо напомнить об этом?

– Через час.

– А шкатулка?

– Верно! Ну, так вот, если я не выйду, если Гоншон не возьмет Бастилию или если ее возьмет, но меня там не обнаружат, надо сказать доктору Жильберу – его-то, может, найдут, – что из Парижа были присланы люди и они отняли у меня шкатулку, которую он мне доверил пять лет назад, что я тотчас же отправился в Париж, чтоб сообщить ему об этом. Тут я узнал, что его заключили в Бастилию, и решил взять ее, но при взятии лишился жизни, которая всецело принадлежала ему.

– Все это прекрасно, папаша Бийо, – ответил Питу, – только страшно длинно, я боюсь что-нибудь забыть.

– Из того, что я сказал?

– Ну да.

– Сейчас повторю.

– Лучше написать, – произнес кто-то рядом с Бийо.

– Я не умею писать, – ответил он.

– Я умею. Я – письмоводитель суда.

– Вы – письмоводитель суда? – переспросил Бийо.

– Станислас Майар [123]123
  Майар, Станислас Мари, по прозвищу Крепкий Кулак (? – 1794) – участник революции, с его именем связаны многие ее кровавые события.


[Закрыть], письмоводитель в Шатле [124]124
  Имеется в виду замок Большой Шатле, где находился суд. Существовала еще тюрьма, именовавшаяся Малый Шатле.


[Закрыть].

И он извлек из кармана роговую чернильницу, в которой были бумага, перо и чернила, то есть все, что нужно для письма.

Это был человек лет сорока пяти, длинный, тощий, хмурый, одетый во все черное, как и положено при его профессии.

– Он чертовски смахивает на факельщика на похоронах, – пробормотал Питу.

– Так вы говорите, – бесстрастно осведомился письмоводитель, – что люди, прибывшие из Парижа, похитили у вас шкатулку, доверенную вам доктором Жильбером?

– Да.

– Но ведь это преступление.

– Эти люди были из парижской полиции.

– Ах, эта гнусная грабительница! – пробормотал Майар, после чего передал бумагу Питу. – Возьмите, молодой человек. Если его убьют, – он показал на Бийо, – и если тебя убьют, будем надеяться, что я останусь жив.

– И что же вы сделаете, если останетесь в живых? – поинтересовался Питу.

– То, что должен сделать ты.

– Спасибо, – сказал Бийо и протянул судебному приставу руку.

Тот с неожиданной силой сжал ее.

– Значит, я могу рассчитывать на вас? – спросил Бийо.

– Как на Марата и Гоншона.

– Вот уж уверен, эту троицу не пустят в рай, – пробурчал Питу и обратился к фермеру: – Папаша Бийо, обещайте, что будете благоразумны.

– Питу, – отвечал фермер с красноречием, поразительным в устах невежественного крестьянина, – запомни одну истину: во Франции самое большое благоразумие – это смелость.

Он прошел через первую линию караулов, а Питу вернулся на площадь.

Перед подъемным мостом Бийо снова пришлось вести переговоры.

Он предъявил пропуск, мост опустился, решетка поднялась.

За решеткой находился комендант.

Внутренний двор, в котором комендант ожидал Бийо, служил для прогулок узников. Его стерегли восемь башен, восемь великанов. В этот двор не выходило ни одно окно. Никогда луч солнца не падал на камни этого двора, влажные и чуть ли не покрытые тиной, подобно дну глубокого колодца.

Две статуи скованных пленников держали часы, которые отсчитывали время, медлительно и размеренно роняя в глубину двора минуты, точно так же, как сквозь своды каземата, просачиваясь, падают на каменный пол, долбя его, капли воды.

Оказавшись на дне этого колодца, в этой каменной бездне, узник некоторое время созерцал неумолимую наготу стен и очень скоро просил отвести его обратно в камеру.

За решеткой во дворе, как мы уже сказали, стоял г-н Делоне.

Господин Делоне был в возрасте между сорока пятью и пятьюдесятью; он был в сером кафтане из льняного полотна с красной лентой ордена Святого Людовика, в руке держал трость со шпагой внутри.

Господин Делоне был дурной человек, и воспоминания Ленге [125]125
  Ленге, Симон Никола Анри (1736–1794) – французский юрист и публицист, в 1780 г. на недолгое время был заключен в Бастилию. В 1783 г. опубликовал в Лондоне «Бастильские воспоминания». Казнен во время террора.


[Закрыть]показывают его в самом непривлекательном виде; ненавидели его почти так же, как самое тюрьму.

Подобно Шатонефам, Лаврийерам и Сен-Флорантенам, несколько поколений которых держали в заточении тех, кто был им прислан по именному королевскому указу, в Бастилии служили и несколько поколений Делоне.

Как известно, офицерский чин дает тюремщику не военный министр. В Бастилии все должности, начиная с коменданта и кончая поваренком, покупались. Комендант Бастилии был просто-напросто очень высокопоставленным тюремным смотрителем, носящим эполеты, содержателем дрянного трактира, который к шестидесяти тысячам ливров причитающегося ему содержания присовокуплял еще шестьдесят тысяч, добытых вымогательством и хищениями.

В этой должности надо было вернуть выложенные деньги и получить на них еще проценты.

Господин Делоне отличался исключительной алчностью, превзойдя в этом всех своих предшественников. Возможно, он заплатил за должность дороже, чем они, и предвидел, что недолго будет сохранять ее.

И он сам, и слуги его кормились за счет узников. Он уменьшил узникам выдачу дров, удвоил цену за любой предмет меблировки.

Он имел право ввозить в Париж сто бочек вина, свободных от обложения городскими пошлинами. Свое право он продал какому-то кабатчику, который ввозил благодаря этому великолепные вина. А г-н Делоне за десятую часть полученных денег покупал чудовищную кислятину, каковой и поил своих подопечных.

У несчастных узников оставалось одно-единственное утешение – маленький садик на бастионе. Там они прогуливались, там могли насладиться свежим воздухом, цветами, солнечным светом, самой природой.

Господин Делоне сдал этот садик некоему садовнику и ради пятидесяти ливров в год лишил заключенных последней радости.

Правда, к богатым узникам он обнаруживал исключительное попустительство; одного из них он отвозил к любовнице; этот же узник обставил камеру собственной мебелью и сам платил за свое содержание, так что не стоил Делоне ни гроша.

Посмотрите «Разоблаченную Бастилию», и вы найдете там и этот факт, и множество других в том же роде.

Вместе с тем он был отважный человек.

Уже со вчерашнего дня над ним громыхала гроза. Со вчерашнего дня он почувствовал, как все растущий вал мятежа бьется о подножие его твердыни.

Он был бледен, но спокоен.

Надо, правда, сказать, что за спиной у него находились четыре орудия, которые готовы были открыть огонь, его окружал гарнизон, состоящий из швейцарцев и солдат инвалидной команды, а перед ним стоял безоружный человек.

Перед тем как войти в Бастилию, Бийо отдал свой карабин Питу.

Он сообразил, что по ту сторону решетки, которую он завидел уже издали, любое оружие окажется не столько полезным, сколько опасным.

Бийо с одного взгляда приметил все – спокойную и чуть ли не угрожающию позу коменданта, швейцарцев, находящихся в казармах, солдат инвалидной команды на орудийных настилах, артиллеристов, которые молча укладывали в зарядные ящики пороховые картузы.

Часовые держали ружья на изготовку, офицеры обнажили шпаги.

Комендант не стронулся с места, Бийо пришлось подойти к нему; решетка за спиной парламентера с мрачным скрежетом опустилась, и Бийо при всей своей храбрости почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки.

– Так чего еще вы хотите от меня? – осведомился Делоне.

– Еще? – повторил Бийо. – Мне кажется, что я впервые вижу вас, и, следовательно, мой вид не успел вам надоесть.

– Мне доложили, что вы пришли из ратуши.

– Все верно, я как раз оттуда.

– Но только что я уже принимал депутацию муниципалитета.

– Зачем она приходила?

– Она пришла попросить, чтобы я дал обещание не открывать огонь.

– И вы обещали?

– Да. И еще она попросила меня убрать пушки.

– И вы приказали убрать их. Я знаю. Я был на площади Бастилии, когда это было сделано.

– И вы, разумеется, подумали, что я уступил перед угрозами простонародья?

– Еще бы! Так все оно и выглядело, – подтвердил Бийо.

– Я же говорил вам, господа, – вскричал Делоне, поворачиваясь к офицерам, – говорил, что они сочтут, будто мы струсили!

Затем он снова повернулся к Бийо.

– А вы от кого пришли ко мне?

– От народа! – гордо ответил Бийо.

– Это просто великолепно, – улыбнулся Делоне, – но, полагаю, у вас есть и какая-нибудь другая рекомендация, потому что с только что названной вами вы не прошли бы и через первую линию караулов.

– Да, у меня есть охранная грамота от вашего друга де Флесселя.

– Де Флесселя! Вы назвали его моим другом? – мгновенно отозвался Делоне, сверля Бийо взглядом и словно желая проникнуть в самые глубины его сердца. – Откуда вам известно, что он мой друг?

– Я так предполагаю.

– Ага, значит, предполагаете. Великолепно. Ну что ж, давайте посмотрим охранную грамоту.

Бийо подал ему пропуск.

Делоне прочел его раз, второй, проверил, нет ли еще какого-нибудь постскриптума, скрытого между страницами, посмотрел на свет, не написано ли что-нибудь между строчками.

– И это все, что он мне сообщает? – осведомился комендант.

– Все.

– Вы уверены?

– Совершенно.

– А на словах ничего?

– Ничего.

– Странно, – пробормотал Делоне и задумчиво посмотрел через бойницу на площадь.

– А что еще, по-вашему, он должен был передать? – поинтересовался Бийо.

Делоне отвел взгляд от бойницы.

– Да нет, в сущности, ничего. Ладно, говорите, что вам желательно, только покороче – мне некогда.

– Я хочу, чтобы вы сдали нам Бастилию.

– Что? Что? – круто обернулся Делоне с таким видом, словно он ослышался. – Простите, что вы сказали?

– Я сказал, что пришел от имени народа потребовать у вас сдать Бастилию.

Делоне пожал плечами.

– Нет, право же, народ – странная скотина, – бросил он.

– Что такое? – возмутился Бийо.

– И что же народ намерен сделать с Бастилией?

– Разрушить ее.

– А что этому вашему народу до Бастилии? Разве когда-нибудь кто-то из простонародья был брошен в Бастилию? Да народ, напротив, должен благословлять каждый ее камень. Кого заключают в Бастилию? Философов, ученых, аристократов, министров, принцев, то есть врагов народа.

– Что ж, это доказывает, что народ думает не только о себе.

– Друг мой, – с некоторым сочувствием произнес Делоне, – легко догадаться, что вы – не солдат.

– Вы правы, я – фермер.

– И вы не из Парижа.

– Да, я из провинции.

– Вы совершенно не представляете, что такое Бастилия.

– Вы правы. Я знаю только, как она выглядит, то есть ее стены.

– Ну что ж, ступайте со мной, я вам покажу, что такое Бастилия.

«Все, – подумал Бийо, – подведет он меня к какому-нибудь каменному мешку, раскроется под ногами у меня люк, и прощай, папаша Бийо».

Однако неустрашимый фермер и бровью не повел, выказывая всем видом, что готов следовать за комендантом.

– Во-первых, знайте, – сообщил Делоне, – в погребах у меня пороха столько, что я могу взорвать Бастилию вместе с половиной Сент-Антуанского предместья.

– Знаю, – спокойно ответил Бийо.

– Прекрасно. Теперь взгляните на эти четыре пушки.

– Вижу.

– Как видите, вся эта галерея простреливается ими, а кроме того, ее обороняют кордегардия, два рва, которые можно преодолеть только по подъемным мостам, и, наконец, железная решетка.

– Я вовсе не утверждаю, что Бастилия плохо защищена, – безмятежно заметил Бийо, – а только хочу сказать, что она будет хорошо атакована.

– Продолжим, – сказал Делоне.

Бийо кивнул в знак согласия.

– Вот потерна, которая выходит в ров, – показал комендант. – Видите толщину стен?

– Футов сорок, не меньше.

– Да, сорок понизу и пятнадцать поверху. Так что, как бы ни крепки были ногти у народа, он обломает их об эти стены.

– А я и не говорил, – возразил Бийо, – что народ разрушит Бастилию перед тем как взять, он разрушит ее, после того как возьмет.

– Идемте наверх, – сказал Делоне.

– Идемте.

Они поднялись на тридцать ступеней.

Комендант остановился и сказал:

– Вот еще бойница, выходящая в проход, по которому вы намерены ворваться сюда. В бойнице всего одно крепостное ружье [126]126
  Имеется в виду батарея из ружейных стволов, предшественница будущей митральезы и пулемета.


[Закрыть], но это ружье весьма знаменито. Знаете песенку:

 
Ах, нежная моя свирель,
Свирель моей любви?
 

– Разумеется, знаю, – ответил Бийо, – только думаю, сейчас не время петь.

– Погодите. Маршал Мориц Саксонский [127]127
  Мориц, граф Саксонский (1696–1750) – незаконный сын саксонского курфюрста Августа II Сильного, с 1720 г. на французской службе, маршал Франции, крупный полководец и военный писатель.


[Закрыть]называл эту пушечку своей свирелью, так как она точнее всего воспроизводила мотив его любимой песенки. Это такая историческая подробность.

– Ах, вот оно что, – бросил Бийо.

– Продолжим подъем.

– Продолжим.

Они поднялись на вершину башни Франш-Конте.

– Ага, – протянул Бийо.

– Что такое? – поинтересовался Делоне.

– Вы, оказывается, не спустили пушки вниз?

– Я велел только откатить их.

– Знайте же, я передам народу, что пушки еще здесь.

– Передайте!

– Итак, спустить их вы не намерены?

– Нет.

– Решительно не намерены?

– Сударь, королевские пушки находятся здесь по приказу короля и будут спущены только по его же приказу.

– Господин Делоне, – ответил ему Бийо, чувствуя, как в нем рождаются высокие, торжественные слова, соответствующие ситуации, – вот подлинный король, которому я и рекомендую вам повиноваться.

И он показал коменданту на серую толпу, волнующуюся около рвов; у многих после вчерашних стычек одежда была в пятнах засохшей крови, на солнце в руках у большинства сверкало оружие.

– Сударь, – надменно вскинув голову, сказал ему Делоне, – быть может, вы знаете двух королей, но я, комендант Бастилии, знаю лишь одного, и зовут его Людовик Шестнадцатый. Это он поставил свою подпись под указом, в силу которого я командую и самой крепостью, и всеми, кто находится в ней.

– Значит, вы – не гражданин? – вскричал в бешенстве Бийо.

– Я – французский дворянин, – ответил Делоне.

– Да, действительно, вы – солдат и говорите как солдат.

– Вы нашли верное слово, сударь, – подхватил комендант и отвесил легкий поклон. – Я солдат и исполняю приказ.

– А я, сударь, – промолвил Бийо, – я – гражданин, и поскольку мой долг гражданина вступает в противоречие с приказом, который вы исполняете как солдат, один из нас – либо тот, кто подчиняется приказу, либо тот, кто следует долгу, – умрет.

– Вполне возможно, сударь.

– Итак, вы решили стрелять в народ?

– Вовсе нет, если только не будут стрелять в меня. Я дал слово посланцам господина де Флесселя. Как видите, я велел откатить пушки, но как только с площади раздастся первый выстрел по крепости…

– И что же вы сделаете, когда раздастся первый выстрел?

– Я подбегу к одной из этих пушек, к примеру, вот к этой. Сам подкачу ее к амбразуре, сам наведу и сам выстрелю, поднеся вот этот фитиль.

– Сами?

– Да.

– О, если бы я верил в такое, – промолвил Бийо, – то прежде чем вы совершили бы столь чудовищное преступление…

– Я вам уже сказал, сударь: я солдат, и приказ для меня – закон.

– В таком случае взгляните, – сказал Бийо, подведя Делоне к амбразуре и показав ему сначала на Сент-Антуанское предместье, а потом в противоположную сторону, на бульвар. – Вот кто отныне будет отдавать вам приказы.

Делоне увидел две черные плотные ревущие массы людей, которые, вынужденно вытянувшись вдоль бульваров, струились подобно гигантской змее, чья голова и половина туловища видны, а другая половина и хвост теряются в складках местности, по которой она ползет.

Все тело этой гигантской рептилии отражало солнечные зайчики, словно было одето сверкающей чешуей.

То были два отряда, которым Бийо назначил встречу на площади Бастилии, – один под предводительством Марата, второй под предводительством Гоншона.

Они двигались с двух сторон, потрясая оружием и издавая грозные вопли.

Увидев это, Делоне поднял трость и скомандовал:

– К орудиям!

Затем он рванулся с угрожающим видом к Бийо, крича:

– Негодяй! Вы проникли сюда под видом парламентера, меж тем как ваши сообщники готовятся к нападению! А известно ли вам, что вы заслуживаете смерти?

Видя его движение, Бийо молниеносно схватил Делоне за ворот и за пояс.

– А вы, – промолвил он, отрывая коменданта от земли, – заслуживаете, чтобы я перекинул вас через парапет и вы разбились на дне рва. Но, слава богу, я одолею вас иным способом.

В этот момент снизу взметнулся тысячеголосый оглушительный вопль и пронесся в воздухе, подобно урагану, и тут же на башне появился помощник коменданта г-н де Лом.

– Сударь! – крикнул он Бийо. – Ради Бога, сударь, покажитесь им! Народ решил, что с вами случилась беда, и требует вас.

И правда, среди воплей отчетливо различалось имя Бийо, которое Питу сообщил толпе.

Бийо отпустил г-на Делоне, выронившего трость.

С секунду все трое стояли в нерешительности, а снизу к ним летели угрожающие призывы к отмщению.

– Да покажитесь вы им, сударь, – обратился к Бийо Делоне. – Меня не пугают их крики, но пусть они знают: я – человек, верный слову.

Бийо высунул голову между зубцами и помахал рукой.

Увидев его, толпа разразилась рукоплесканиями. В каком-то смысле в облике этого человека из народа, первым властно ступившего на самую верхнюю точку Бастилии, с нее явила свое лицо сама Революция.

– Ну, ладно, сударь, – сказал Делоне, – говорить нам больше не о чем, и делать вам тут нечего. Спускайтесь: вас требуют внизу.